На поломанной скамейке, притащенной сюда, видимо, с детской площадки, кто-то сидел, светясь в сумерках белой с помпоном шапкой. Алексей опустился рядом. Вика отвернулась, но не ушла. Руки с короткими грязными ногтями крутили коробку из-под сапожного крема.
- Это что у тебя? Можно глянуть? - взял он коробочку, оказавшуюся необычно тяжелой.
- Бита для классиков. С песком, - сурово пробормотала она, и по голосу Алексей понял, что девочка плакала. И тогда осторожно он взял ее маленькую теплую руку, пахнущую гуталином и землей, и прижал к своей щеке.
- Я люблю тебя, детка, - запнулся, чуть не сказав "Женька" и задохнулся от жалости к этой девочке, к Жене, к себе, к слабеющему старику в больничной палате... Дочка прижалась к нему - худенькая, цыплячьи косточки под пальто, шмыгающий нос.
- У тебя есть платок, пап? Он быстро обыскал карманы и растерялся:
- Кажется, нет. Но я обязательно куплю много-много и буду всегда держать наготове...
- А они мне больше не пригодятся. -Вика утерла нос рукавом и с вызовом посмотрела отцу в глаза: - Я же знаю: в цирке не плачут.
7 В теплом городе Одессе готовилась к встрече Алексея симпатичная девушка Катя. Познакомились они с Лешей в общежитии творческих работников. Окончив отделение музыкальной комедии Киевского театрального института Катя приехала на стажировку в Одесский театр оперетты. Голосок у Кати был чистый, послушный, хоть и небольшой, сценические данные отличные, так что в дипломном спектакле пела она вторую партию в "Белой акации". Роста, правда, небольшого, но быстрая, ладная, с хорошим открытым лицом и веселым нравом, Катя олицетворяла счастливую комсомольскую юность - здоровье, оптимистические силы советской молодежи. Румянец во всю щеку, глаза васильковые смотрят простодушно, и голосок колокольчиком разливается - по всему общежитию, бывало, слышно, если Катька на кухне шухарит.
А жизнь у девчушки была непростая. Мать деревенская, лишенная по алкоголизму родительских прав, интернат с восьми лет. Два конфликта с милицией за бытовые кражи, чуть в колонию не загремела. Но выручила ее Директриса, отстояла грудью, сама за Шубину поручилась, знала, что казенное одеяло и шерстяной свитер из гардероба, унесенные 14-летней Катей на рынок, нужны были ей не для покупки спиртного или косметики. Все деньги, заработанные на шефской фабрике электробытовых приборов, девочка переводила в ЛТП матери, находящейся на принудительно лечении. А когда прослышала про зарубежное средство "торпеду", спасающее алкоголиков, то пошла на кражу т.е. на подвиг ради спасения матери.
Были с ней и другие инциденты, тоже глупые, но Клавдия Васильевна за двадцатилетие своего директорства перевидала всяких сирот, и насчет Кати знала точно - хороший человек из нее выйдет. Да и пела девочка замечательно. В начале десятого класса отвела Клавдия Васильевна Катю на консультацию к хорошему педагогу, и через полгода поступила Шубина в театральный. А после окончания была направлена в Одесский театр оперетты, что для девушки, не имеющей протекции, было совсем неплохо. В театр прибыла милая интеллигентного вида девушка, отнюдь не дурнушка, но без претензий на яркость, с деликатными манерами и трогательной беззащитностью, свойственной детям из "хорошей семьи". Не было у нее ни переборов в косметике (чем изрядно грешили студентки ее факультета, ведя постоянную борьбу с деканатом), ни примет особого вульгарного стиля, то, что в институте называли комплексно "опереттки"), ни тяги к броским туалетам. Жакет из черного барашка, белый пуховый берет на прямых каштановых волосах, свободно разметанных по плечам, и небольшой чемодан - такой увидел Алексей вновь прибывшую в вестибюле гостиницы.
Цирковых здесь было много, а Катя - совсем одна. Леша взялся опекать девушку, познакомив со своей семьей в быту и на представлении. Катя же, в свою очередь, получив "ввод" в "Графе Люксембурге" - пригласила на спектакль цирковых знакомых. Все протекало в рамках теплой дружбы, хотя после первого же манежного впечатления от выступлений джигитов Катя почувствовала, что влюблена, но форсировать события не стала. Гуляли они вместе по осеннему ночному городу - то Леша Катю после спектакля встречает, то она за ним зайдет - и пехом до гостиницы - по узким темным улочкам, заросшим акацией и липами.
Разговаривать им было интересно - будто сто лет знакомы - и детдомовское детство, и сибирское поселение Лехи Козловского во многом сходились, не по фактам, конечно, а по общему настрою детской души, жаждущей справедливости и рвущейся к радости сквозь все препоны не слишком благосклонной судьбы.
Сближала и общая для них тяга к лицедейству - театральному или цирковому - неважно. Главное - почти маниакальная приверженность своей профессии, никогда не оставляющая уверенность, что лучшего удела для тебя нет и быть не может.
Алексею Катя нравилась. Во-первых, она действительно генерировала позитивную здоровую энергию, которой у него самого последнее время вдруг стало не хватать. Во-вторых, Катя просто потрясающе делала то, что у Козловского категорически не получалось - она любила и умела петь.
Роман с Катей начался без особого взлета и надрыва на исходе Лешиного пребывания в цирке, являясь как бы логическим продолжением задушевной дружбы. Алексей уже оформлял свой выход на пенсию и убедил Караевых в своем решении начать оседлую жизнь- детей растить, дело себе какое-то присмотреть, может еще малышом обзавестись. В общем - точка, финальный выход и - занавес падает. Под занавес и сблизились они с Катей на коротких пару недель в слишком быстром течении которых Леша ощутил появление и стремительное вырастание настоящей привязанности к своей милой подружке. Она же металась между радостью и отчаянием: по мере приближения часа разлуки ее любовь повышала качество, сияя высокопробным червонным золотом (о эти алхимические секреты предразлучной возгонки!) Проводив Алексея в аэропорт, Катя долго бродила по городу в какой-то гипнотической дреме. А встретив поздно вечером в коридоре гостиницы Серго Караевича, сообщившего о возвращении внучка, ошпарила ноги кипятком и пришла в себя - проснулась.
К возвращению Алексея Катя сделала невозможное - сняла почти задаром двухкомнатную квартиру в старом квартале города, заботясь и о том, что бы удобно было в жилье пятилетнему малышу. Кроме того, подыскала Алексею место тренера-инструктора по стрельбе в спорткомплексе "Юность" и режиссерское место в учебно- постановочном отделении цирка. Жизнь наладилась быстро - уж очень летучим был Катин оптимизм и радостна ее победившая любовь.
Вообще-то - жизнь удалась! Радоваться только и радоваться, крутиться и крутиться. Катя занималась пением на дому с дочерью зав.универмагом, мечтавшей об эстраде и вязала из ровницы вошедшие в моду шапки с длинными шарфами, одев в свои изделия чуть ли не всю труппу. Деньги небольшие, но свести концы с концами можно, и даже позволить себе иногда маленькую роскошь - духи "Klimat" у спекулянтки, снабжающей театр, или американские джинсы для Леши.
Мальчонка оказался не по возрасту самостоятельным, копируя и манеру поведения, и даже интонации отца, которого просто обожал. И не мудрено чуть ли не три дня в неделю Максим проводил в цирке, а в субботу - на стрельбище. Алексей твердо вознамерился сделать из него наездника, пожалуй, это было сейчас самым интересным делом в его жизни.
Конечно, не формальная возможность выхода на пенсию, и не семейная жизнь с Катей заставили Алексея оставить работу в номере Караевых. На это были свои причины, в которых он не хотел до конца признаваться даже самому себе. Прежде всего - надежда на то, что сильные приступы головной боли, появившиеся после травмы позвоночника, постепенно пройдут - не оправдались. Напротив - если раньше ему удавалось усмирить боль усилиями воли или анальгетиком, то теперь лекарство почти не помогало, а приступы участились, изматывая силы и лишая возможности работать на манеже. В добавок, аттракцион Караевых, державшийся около двадцати лет, внезапно развалился, образовав два отдельных номера, а дед отошел от дела, осев в своей родовой станице. Туда и поехали они с Катей и Максимом однажды летом, перед тем как отправить парня в первый класс. Дед, казалось, совсем не изменился и на фоне ясного, абсолютно прозрачного неба, любовно очерчивающего силуэты горных хребтов, смотрелся величественно и гордо, как собственный портрет, написанный народным художником Налбалдяном. Только что- то в глазах было более горное, небесное, - не цирковое, не житейское. Просидели они целую ночь во дворе на скамейке под старой шелковицей, созерцая огромный, усеянный небесной пылью небосвод и думая о самом главном. Даже не думая, а глубоко и смутно ощущая Его присутствие.
- Ну ты, Леха, обязательно следующий раз опять с мальцом приезжай. Лихой джигит растет. И хозяйка у тебя хорошая, голосистая, спорая... Вон ведь как все мудрено сложилось... 8
...Катя ни в чем не могла пожаловаться на Алексея. Только одно смущало - тянул он с обручальным кольцом. Вернее - вопроса этого не поднимал, жили они в гражданском браке, а о свадьбе не заговаривали. Подозревала Катя, что неспроста. Видимо, осталась у Леши смутная надежда вернуть свою Женю.
Поэтому сильно переполошилась Катя, когда отправился Алексей по срочному вызову бывшего свекра, находящегося, якобы, при смерти. Значит опять - увидит Евгению и Вику, растревожит свою рану, да и кто знает, что надумает.
Ждала-ждала звонка, но как назло - молчок. И вдруг телеграмма -"Приезжаем с Викторией." Катя даже ахнула - что бы это значило - второго ребенка в дом тащит! Но рванула на рынок с большими сумками - праздничный стол на семью готовить.
С покупками Кате повезло - индейку украинскую довольно дешево выторговала, с кавказцем перемигнулась - фрукты для детей взяла и еще деньги остались на овощи и сметану. На сэкономленные шесть рублей купила она шоколадных конфет ассорти по 200 грамм, да еще подарок для девочки яркие пластмассовые заколки для волос с разноцветными бусинками, что местные умельцы-цеховики в прирыночных ларьках сбывали. А ничего - почти Париж!. В день встречи Катя проснулась рано в приподнятом настроении. Она знала - все, что сегодня ни сделает, получится хорошо. И вправду - пирог с яблоками подрумянился как раз в меру, индейка хоть и просидела в духовке 4 часа, но легко прокалывалась вилкой, эклеры поднялись быстро, превратившись в раздутые золотистые шары. Катя крутилась - все бегом: в холодильнике полно салатов, в комнатах порядок. Напевая Карамболину- Карамболетту, она прыснула на шею несколько капель "Клима", прошлась щеткой по блестящим каштановым волосам, стриженым под Мирей Матье и на секунду поймала свой взгляд в зеркале - тревожный, даже, вроде, испуганный, как перед выходом на сцену. А причина - девочка - Лешина дочка, дитя его романтической любви. Какая она? Да уж не лысая же - значит заколки сгодятся - Катя сплюнула через левое плечо и подмигнула своему изображению: "Все будет ОК, крошка!"
А когда издали в толпе пассажиров, прибывших с Московским рейсом, увидела возвышающуюся над другими темноволосую голову Алексея и рядом с ним некрасивую высокую девочку, глядящую исподлобья, враждебно и настороженно, подумала: "Рано праздновать победу, Катерина..."
По дороге домой в "Жигуленке" первой модели, трухлявом старичке-десятилетке, купленном Алексеем по дешевке с неожиданного постановочного гонорара, девочка не то чтобы дичилась или стеснялась Катерины - она просто не реагировала на все ее попытки растормошить и разговорить гостью. "Естественно, - думала Катя, - девчонку от матери оторвали и чужую тетю подсунули рядом с отцом. Кто я ей, интересно мачеха? Ужас какой! Вот она ежом свернулась и переживает..." Вика сидела рядом с Алексеем ссутулясь, не проявляя интереса к дороге и спутникам. Из-под нахлобученной до бровей вязаной шапочки падала на спину толстая рыжеватая, туго заплетенная коса с атласной коричневой лентой. Глубоко посаженные нерадостные глаза смотрели упрямо в одну точку поверх приборной доски, губы поджались как у ворчливой, обиженной старухи.
Жигуленок свернул на какую-то незнакомую дорогу и вместо центра они попали в район старого пригорода, идущего вдоль берега. Алексей уверенно разворачивал автомобиль в узких улочках и вдруг вырулил на небольшую площадку между заброшенными складскими строениями и гаражами. Старые каштаны, чудом уцелевшие среди индустриальных строений эпохи зарождения российского капитализма, подступали к самому краю, где за остатками кирпичных стен резко спускался к воде крутой берег. А в распахнувшейся неожиданно прорехе развалин переливалось синью, шумело море. Алексей направился к развалинам, девочка последовала за ним, а Катя уже, было, открывая дверцу, осталась сидеть в машине. Она увидела, как Алексей вспрыгнул на обломок стены и подал руку дочери. Та вмиг оказалась рядом, и вдвоем они стали карабкаться по крошащимся камням с легкостью и безрассудством детей, не замечающих опасность. В горле у Кати застрял предостерегающий крик, она замерла, боясь спугнуть смельчаков забравшихся на самый верх развалин. А те стояли обнявшись, наедине с небом и морем, а ветер, казавшемся особенно пронизывающим из прогретого нутра машины, трепали полы Алексеева плаща, который он, как всегда, не удосужился застегнуть.
О чем говорили они, или просто молчали - два человека - большой и маленький, поддерживая и согревая друг друга над катившим сизые волны морем?
У вернувшейся в машину Виктории были другие глаза - дерзкие и азартные - отцовские.
- Мы приедем сюда еще, пап? Море такое сильное...
- Тетя Катя, - неожиданно бодро обратилась к притихшей женщине Вика, - А вы какую-нибудь песню про море знаете?
- Очень даже много. Море-то огромное и всем, на него глядя, петь хочется. Тебе какую - старинную или новую?
- А ту, что Утесов пел: "....в цветущих акациях город..."
- "У Черного моря..." - подхватил Алексей. Катя взмолилась:
- Алексей Остапович, выйдите из хора! Ты знаешь, Вика, твой отец единственный человек из всех, кого я встречала, в исполнении которого невозможно узнать даже самого простенького и популярного мотива.
- Вот и неправда! У меня свой репертуар и в нем я неподражаем. - Он приосанился и затянул на полном серьезе: "Цветы роняют лепестки на песок..." Катин уверенный голосок помог справиться с мелодией, Вика захлопала в ладоши:
- Еще, еще! "Живу без ласки..." Горланя от всей души, они подкатили к дому, где у подъезда, ловко пасуя о стену футбольный мяч, поджидал Максим. Уже выбираясь из автомобиля, Катя с Алексеем дотягивали "Всегда быть в маске, судьба моя!" В доме Катя засуетилась, накрывая стол.
- Давай, Вика, выгружай быстренько все из холодильника, раскладывай в салатницы, - попросила девочку, и та все аккуратно, без лишних вопросов выполнила. Катя косилась на гостью, расставляющую тарелки, и думала: "Да не такая уж она и дурнушка. Ножки длинненькие и золотистые кудряшки у висков!" Потом спохватилась, принесла свой подарок:
- Смотри, Вика, у меня кое-что для тебя имеется. Это сейчас очень модные заколки, если волосы распустить и с двух сторон подколоть, бусинки будут как бубенчики. Давай попробуем!
- Маме нравится, когда у меня аккуратно заплетены косы. А всякие штучки пластмассовые - это вообще дурной вкус.
...Детям отвели отдельную комнату, служившую спальней, а в столовой разложили на ночь софу. Алексей застал Катю на кухне, наводящей порядок в шкафу с излишней старательностью.
- Катя, я должен с тобой поговорить, - начал он таким тоном, что Катя выронила банку с корицей. Она сразу поняла о чем пойдет речь: о разлуке. И оттого, наверно, что часто в отсутствии Леши воображала себе этот разговор, никак не могла ухватить сейчас суть его слов. А ухватив, оторопела. Алексей говорил о том, что не имеет права обременять Катю двумя взрослыми детьми и предлагал перебраться в цирковое общежитие, предоставив Катерине возможность "нормально устроить свою жизнь".
- Значит, ты меня отпускаешь... - коротко подвела итог его монологу Катя. И замолчала, не в состоянии разобраться в нахлынувших на нее чувствах: злости на Евгению, повесившую дочь на шею отцу, на Алексея, защищавшего поступок бывшей жены и одновременной жалости к этому удивительному мужику, взвалившему на себя бабью долю.
Больше всего, конечно, было жаль себя, и Катя заплакала над рассыпанной, иноземным счастьем пахнувшей корицей, подгоревшей чугунной утятницей, над своим обоженным еще вчера в хозяйственной спешке, заклеенный промокшим пластырем пальцем, над ненужными Вике заколками и всеми мелкими, злобными мелочами, что оставляют на теле жизни кровавые отметины.
Тяжелая волна неказистых, недобрых событий вдавливала ее в старость, в болезни, в одиночество, страх, а маленькие цепкие, ядовитые пустяки разрушали исподволь тяжким трудом отвоеванное благополучие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
- Это что у тебя? Можно глянуть? - взял он коробочку, оказавшуюся необычно тяжелой.
- Бита для классиков. С песком, - сурово пробормотала она, и по голосу Алексей понял, что девочка плакала. И тогда осторожно он взял ее маленькую теплую руку, пахнущую гуталином и землей, и прижал к своей щеке.
- Я люблю тебя, детка, - запнулся, чуть не сказав "Женька" и задохнулся от жалости к этой девочке, к Жене, к себе, к слабеющему старику в больничной палате... Дочка прижалась к нему - худенькая, цыплячьи косточки под пальто, шмыгающий нос.
- У тебя есть платок, пап? Он быстро обыскал карманы и растерялся:
- Кажется, нет. Но я обязательно куплю много-много и буду всегда держать наготове...
- А они мне больше не пригодятся. -Вика утерла нос рукавом и с вызовом посмотрела отцу в глаза: - Я же знаю: в цирке не плачут.
7 В теплом городе Одессе готовилась к встрече Алексея симпатичная девушка Катя. Познакомились они с Лешей в общежитии творческих работников. Окончив отделение музыкальной комедии Киевского театрального института Катя приехала на стажировку в Одесский театр оперетты. Голосок у Кати был чистый, послушный, хоть и небольшой, сценические данные отличные, так что в дипломном спектакле пела она вторую партию в "Белой акации". Роста, правда, небольшого, но быстрая, ладная, с хорошим открытым лицом и веселым нравом, Катя олицетворяла счастливую комсомольскую юность - здоровье, оптимистические силы советской молодежи. Румянец во всю щеку, глаза васильковые смотрят простодушно, и голосок колокольчиком разливается - по всему общежитию, бывало, слышно, если Катька на кухне шухарит.
А жизнь у девчушки была непростая. Мать деревенская, лишенная по алкоголизму родительских прав, интернат с восьми лет. Два конфликта с милицией за бытовые кражи, чуть в колонию не загремела. Но выручила ее Директриса, отстояла грудью, сама за Шубину поручилась, знала, что казенное одеяло и шерстяной свитер из гардероба, унесенные 14-летней Катей на рынок, нужны были ей не для покупки спиртного или косметики. Все деньги, заработанные на шефской фабрике электробытовых приборов, девочка переводила в ЛТП матери, находящейся на принудительно лечении. А когда прослышала про зарубежное средство "торпеду", спасающее алкоголиков, то пошла на кражу т.е. на подвиг ради спасения матери.
Были с ней и другие инциденты, тоже глупые, но Клавдия Васильевна за двадцатилетие своего директорства перевидала всяких сирот, и насчет Кати знала точно - хороший человек из нее выйдет. Да и пела девочка замечательно. В начале десятого класса отвела Клавдия Васильевна Катю на консультацию к хорошему педагогу, и через полгода поступила Шубина в театральный. А после окончания была направлена в Одесский театр оперетты, что для девушки, не имеющей протекции, было совсем неплохо. В театр прибыла милая интеллигентного вида девушка, отнюдь не дурнушка, но без претензий на яркость, с деликатными манерами и трогательной беззащитностью, свойственной детям из "хорошей семьи". Не было у нее ни переборов в косметике (чем изрядно грешили студентки ее факультета, ведя постоянную борьбу с деканатом), ни примет особого вульгарного стиля, то, что в институте называли комплексно "опереттки"), ни тяги к броским туалетам. Жакет из черного барашка, белый пуховый берет на прямых каштановых волосах, свободно разметанных по плечам, и небольшой чемодан - такой увидел Алексей вновь прибывшую в вестибюле гостиницы.
Цирковых здесь было много, а Катя - совсем одна. Леша взялся опекать девушку, познакомив со своей семьей в быту и на представлении. Катя же, в свою очередь, получив "ввод" в "Графе Люксембурге" - пригласила на спектакль цирковых знакомых. Все протекало в рамках теплой дружбы, хотя после первого же манежного впечатления от выступлений джигитов Катя почувствовала, что влюблена, но форсировать события не стала. Гуляли они вместе по осеннему ночному городу - то Леша Катю после спектакля встречает, то она за ним зайдет - и пехом до гостиницы - по узким темным улочкам, заросшим акацией и липами.
Разговаривать им было интересно - будто сто лет знакомы - и детдомовское детство, и сибирское поселение Лехи Козловского во многом сходились, не по фактам, конечно, а по общему настрою детской души, жаждущей справедливости и рвущейся к радости сквозь все препоны не слишком благосклонной судьбы.
Сближала и общая для них тяга к лицедейству - театральному или цирковому - неважно. Главное - почти маниакальная приверженность своей профессии, никогда не оставляющая уверенность, что лучшего удела для тебя нет и быть не может.
Алексею Катя нравилась. Во-первых, она действительно генерировала позитивную здоровую энергию, которой у него самого последнее время вдруг стало не хватать. Во-вторых, Катя просто потрясающе делала то, что у Козловского категорически не получалось - она любила и умела петь.
Роман с Катей начался без особого взлета и надрыва на исходе Лешиного пребывания в цирке, являясь как бы логическим продолжением задушевной дружбы. Алексей уже оформлял свой выход на пенсию и убедил Караевых в своем решении начать оседлую жизнь- детей растить, дело себе какое-то присмотреть, может еще малышом обзавестись. В общем - точка, финальный выход и - занавес падает. Под занавес и сблизились они с Катей на коротких пару недель в слишком быстром течении которых Леша ощутил появление и стремительное вырастание настоящей привязанности к своей милой подружке. Она же металась между радостью и отчаянием: по мере приближения часа разлуки ее любовь повышала качество, сияя высокопробным червонным золотом (о эти алхимические секреты предразлучной возгонки!) Проводив Алексея в аэропорт, Катя долго бродила по городу в какой-то гипнотической дреме. А встретив поздно вечером в коридоре гостиницы Серго Караевича, сообщившего о возвращении внучка, ошпарила ноги кипятком и пришла в себя - проснулась.
К возвращению Алексея Катя сделала невозможное - сняла почти задаром двухкомнатную квартиру в старом квартале города, заботясь и о том, что бы удобно было в жилье пятилетнему малышу. Кроме того, подыскала Алексею место тренера-инструктора по стрельбе в спорткомплексе "Юность" и режиссерское место в учебно- постановочном отделении цирка. Жизнь наладилась быстро - уж очень летучим был Катин оптимизм и радостна ее победившая любовь.
Вообще-то - жизнь удалась! Радоваться только и радоваться, крутиться и крутиться. Катя занималась пением на дому с дочерью зав.универмагом, мечтавшей об эстраде и вязала из ровницы вошедшие в моду шапки с длинными шарфами, одев в свои изделия чуть ли не всю труппу. Деньги небольшие, но свести концы с концами можно, и даже позволить себе иногда маленькую роскошь - духи "Klimat" у спекулянтки, снабжающей театр, или американские джинсы для Леши.
Мальчонка оказался не по возрасту самостоятельным, копируя и манеру поведения, и даже интонации отца, которого просто обожал. И не мудрено чуть ли не три дня в неделю Максим проводил в цирке, а в субботу - на стрельбище. Алексей твердо вознамерился сделать из него наездника, пожалуй, это было сейчас самым интересным делом в его жизни.
Конечно, не формальная возможность выхода на пенсию, и не семейная жизнь с Катей заставили Алексея оставить работу в номере Караевых. На это были свои причины, в которых он не хотел до конца признаваться даже самому себе. Прежде всего - надежда на то, что сильные приступы головной боли, появившиеся после травмы позвоночника, постепенно пройдут - не оправдались. Напротив - если раньше ему удавалось усмирить боль усилиями воли или анальгетиком, то теперь лекарство почти не помогало, а приступы участились, изматывая силы и лишая возможности работать на манеже. В добавок, аттракцион Караевых, державшийся около двадцати лет, внезапно развалился, образовав два отдельных номера, а дед отошел от дела, осев в своей родовой станице. Туда и поехали они с Катей и Максимом однажды летом, перед тем как отправить парня в первый класс. Дед, казалось, совсем не изменился и на фоне ясного, абсолютно прозрачного неба, любовно очерчивающего силуэты горных хребтов, смотрелся величественно и гордо, как собственный портрет, написанный народным художником Налбалдяном. Только что- то в глазах было более горное, небесное, - не цирковое, не житейское. Просидели они целую ночь во дворе на скамейке под старой шелковицей, созерцая огромный, усеянный небесной пылью небосвод и думая о самом главном. Даже не думая, а глубоко и смутно ощущая Его присутствие.
- Ну ты, Леха, обязательно следующий раз опять с мальцом приезжай. Лихой джигит растет. И хозяйка у тебя хорошая, голосистая, спорая... Вон ведь как все мудрено сложилось... 8
...Катя ни в чем не могла пожаловаться на Алексея. Только одно смущало - тянул он с обручальным кольцом. Вернее - вопроса этого не поднимал, жили они в гражданском браке, а о свадьбе не заговаривали. Подозревала Катя, что неспроста. Видимо, осталась у Леши смутная надежда вернуть свою Женю.
Поэтому сильно переполошилась Катя, когда отправился Алексей по срочному вызову бывшего свекра, находящегося, якобы, при смерти. Значит опять - увидит Евгению и Вику, растревожит свою рану, да и кто знает, что надумает.
Ждала-ждала звонка, но как назло - молчок. И вдруг телеграмма -"Приезжаем с Викторией." Катя даже ахнула - что бы это значило - второго ребенка в дом тащит! Но рванула на рынок с большими сумками - праздничный стол на семью готовить.
С покупками Кате повезло - индейку украинскую довольно дешево выторговала, с кавказцем перемигнулась - фрукты для детей взяла и еще деньги остались на овощи и сметану. На сэкономленные шесть рублей купила она шоколадных конфет ассорти по 200 грамм, да еще подарок для девочки яркие пластмассовые заколки для волос с разноцветными бусинками, что местные умельцы-цеховики в прирыночных ларьках сбывали. А ничего - почти Париж!. В день встречи Катя проснулась рано в приподнятом настроении. Она знала - все, что сегодня ни сделает, получится хорошо. И вправду - пирог с яблоками подрумянился как раз в меру, индейка хоть и просидела в духовке 4 часа, но легко прокалывалась вилкой, эклеры поднялись быстро, превратившись в раздутые золотистые шары. Катя крутилась - все бегом: в холодильнике полно салатов, в комнатах порядок. Напевая Карамболину- Карамболетту, она прыснула на шею несколько капель "Клима", прошлась щеткой по блестящим каштановым волосам, стриженым под Мирей Матье и на секунду поймала свой взгляд в зеркале - тревожный, даже, вроде, испуганный, как перед выходом на сцену. А причина - девочка - Лешина дочка, дитя его романтической любви. Какая она? Да уж не лысая же - значит заколки сгодятся - Катя сплюнула через левое плечо и подмигнула своему изображению: "Все будет ОК, крошка!"
А когда издали в толпе пассажиров, прибывших с Московским рейсом, увидела возвышающуюся над другими темноволосую голову Алексея и рядом с ним некрасивую высокую девочку, глядящую исподлобья, враждебно и настороженно, подумала: "Рано праздновать победу, Катерина..."
По дороге домой в "Жигуленке" первой модели, трухлявом старичке-десятилетке, купленном Алексеем по дешевке с неожиданного постановочного гонорара, девочка не то чтобы дичилась или стеснялась Катерины - она просто не реагировала на все ее попытки растормошить и разговорить гостью. "Естественно, - думала Катя, - девчонку от матери оторвали и чужую тетю подсунули рядом с отцом. Кто я ей, интересно мачеха? Ужас какой! Вот она ежом свернулась и переживает..." Вика сидела рядом с Алексеем ссутулясь, не проявляя интереса к дороге и спутникам. Из-под нахлобученной до бровей вязаной шапочки падала на спину толстая рыжеватая, туго заплетенная коса с атласной коричневой лентой. Глубоко посаженные нерадостные глаза смотрели упрямо в одну точку поверх приборной доски, губы поджались как у ворчливой, обиженной старухи.
Жигуленок свернул на какую-то незнакомую дорогу и вместо центра они попали в район старого пригорода, идущего вдоль берега. Алексей уверенно разворачивал автомобиль в узких улочках и вдруг вырулил на небольшую площадку между заброшенными складскими строениями и гаражами. Старые каштаны, чудом уцелевшие среди индустриальных строений эпохи зарождения российского капитализма, подступали к самому краю, где за остатками кирпичных стен резко спускался к воде крутой берег. А в распахнувшейся неожиданно прорехе развалин переливалось синью, шумело море. Алексей направился к развалинам, девочка последовала за ним, а Катя уже, было, открывая дверцу, осталась сидеть в машине. Она увидела, как Алексей вспрыгнул на обломок стены и подал руку дочери. Та вмиг оказалась рядом, и вдвоем они стали карабкаться по крошащимся камням с легкостью и безрассудством детей, не замечающих опасность. В горле у Кати застрял предостерегающий крик, она замерла, боясь спугнуть смельчаков забравшихся на самый верх развалин. А те стояли обнявшись, наедине с небом и морем, а ветер, казавшемся особенно пронизывающим из прогретого нутра машины, трепали полы Алексеева плаща, который он, как всегда, не удосужился застегнуть.
О чем говорили они, или просто молчали - два человека - большой и маленький, поддерживая и согревая друг друга над катившим сизые волны морем?
У вернувшейся в машину Виктории были другие глаза - дерзкие и азартные - отцовские.
- Мы приедем сюда еще, пап? Море такое сильное...
- Тетя Катя, - неожиданно бодро обратилась к притихшей женщине Вика, - А вы какую-нибудь песню про море знаете?
- Очень даже много. Море-то огромное и всем, на него глядя, петь хочется. Тебе какую - старинную или новую?
- А ту, что Утесов пел: "....в цветущих акациях город..."
- "У Черного моря..." - подхватил Алексей. Катя взмолилась:
- Алексей Остапович, выйдите из хора! Ты знаешь, Вика, твой отец единственный человек из всех, кого я встречала, в исполнении которого невозможно узнать даже самого простенького и популярного мотива.
- Вот и неправда! У меня свой репертуар и в нем я неподражаем. - Он приосанился и затянул на полном серьезе: "Цветы роняют лепестки на песок..." Катин уверенный голосок помог справиться с мелодией, Вика захлопала в ладоши:
- Еще, еще! "Живу без ласки..." Горланя от всей души, они подкатили к дому, где у подъезда, ловко пасуя о стену футбольный мяч, поджидал Максим. Уже выбираясь из автомобиля, Катя с Алексеем дотягивали "Всегда быть в маске, судьба моя!" В доме Катя засуетилась, накрывая стол.
- Давай, Вика, выгружай быстренько все из холодильника, раскладывай в салатницы, - попросила девочку, и та все аккуратно, без лишних вопросов выполнила. Катя косилась на гостью, расставляющую тарелки, и думала: "Да не такая уж она и дурнушка. Ножки длинненькие и золотистые кудряшки у висков!" Потом спохватилась, принесла свой подарок:
- Смотри, Вика, у меня кое-что для тебя имеется. Это сейчас очень модные заколки, если волосы распустить и с двух сторон подколоть, бусинки будут как бубенчики. Давай попробуем!
- Маме нравится, когда у меня аккуратно заплетены косы. А всякие штучки пластмассовые - это вообще дурной вкус.
...Детям отвели отдельную комнату, служившую спальней, а в столовой разложили на ночь софу. Алексей застал Катю на кухне, наводящей порядок в шкафу с излишней старательностью.
- Катя, я должен с тобой поговорить, - начал он таким тоном, что Катя выронила банку с корицей. Она сразу поняла о чем пойдет речь: о разлуке. И оттого, наверно, что часто в отсутствии Леши воображала себе этот разговор, никак не могла ухватить сейчас суть его слов. А ухватив, оторопела. Алексей говорил о том, что не имеет права обременять Катю двумя взрослыми детьми и предлагал перебраться в цирковое общежитие, предоставив Катерине возможность "нормально устроить свою жизнь".
- Значит, ты меня отпускаешь... - коротко подвела итог его монологу Катя. И замолчала, не в состоянии разобраться в нахлынувших на нее чувствах: злости на Евгению, повесившую дочь на шею отцу, на Алексея, защищавшего поступок бывшей жены и одновременной жалости к этому удивительному мужику, взвалившему на себя бабью долю.
Больше всего, конечно, было жаль себя, и Катя заплакала над рассыпанной, иноземным счастьем пахнувшей корицей, подгоревшей чугунной утятницей, над своим обоженным еще вчера в хозяйственной спешке, заклеенный промокшим пластырем пальцем, над ненужными Вике заколками и всеми мелкими, злобными мелочами, что оставляют на теле жизни кровавые отметины.
Тяжелая волна неказистых, недобрых событий вдавливала ее в старость, в болезни, в одиночество, страх, а маленькие цепкие, ядовитые пустяки разрушали исподволь тяжким трудом отвоеванное благополучие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53