Вячка прищурился, сжал зубы, подошел к дыбе, на которой корчился Братило.
– Из-за чего, мураль, оделся в собачью шкуру? Хлеба и меда было мало? Отвечай, пес.
– Грешен, – простонал Братило и зашептал окровавленными губами: – Боже, не оставь меня… Укрепи душу мою… Дай силу…
– Ты умрешь, – сказал ему Вячка. – Ты это знаешь. Очисти душу перед смертью. Скажи, кто прошлым летом предупредил тевтонов о том, что князь Владимир пойдет на Ригу? Кто?
Палач начал медленно вытаскивать из печки раскаленную острую спицу. Братило глянул на палача, на эту спицу. Он вспомнил пальцы матери, нежные, ласковые. Когда, совсем маленький, он просыпался, мягкие пальцы матери гладили ему щеки. Вся обессиленная плоть Братилы затрепетала перед новым мучением, он каждой клеточкой тела ощутил, что дошел до последней черты, после которой не выдержит, лопнет, как глиняный горшок, сердце. Он глухо выдохнул:
– Боярин Долбня из Полоцка.
– Снимите мураля с дыбы, – приказал Вячка. – Пусть ночью дьяк исповедует его, приготовит к смерти.
Палачи засуетились, начали сматывать, скручивать, как пауки паутину, свои смертоносные снасти.
– Что будем делать с тевтоном? – спросил у Вячки Холодок.
При этих словах граф Пирмонт встрепенулся, открыл глаза и неожиданно для всех засмеялся. То был не смех сумасшедшего, у которого от страха или боли душа сбивается со светлой тропы. Тевтон смеялся весело, широко, и глаза его сияли разумом и непреодолимой силой. Палачи и Холодок с недоумением и растерянностью поглядывали на Вячку.
– Смеешься? – прикусил губу князь. – Неужто тебе, граф, так весело умирать? Неужто не хочется дожить до старости, до белого волоса и черного зуба?
Тевтон с презрением посмотрел на молодого князя. Потом приподнялся, сел на окровавленной соломе, обхватив колени сильными загорелыми руками.
– Я не боюсь смерти, – твердо сказал Пирмонт. – Убей меня, чтобы я скорее предстал перед божьим престолом. Убей меня, грязный трусливый королек.
Он снова засмеялся.
– И боли я не боюсь. Плюю на твоих кровавых шкуродеров. Я из ордена «Братьев рыцарства Христова». На своем белом плаще под вышитым красным крестом я ношу красный меч.
– Меченосец, значит? – с ненавистью глянул на тевтона Холодок.
– Меченосец. Я владею мечом так, как ты не владеешь своей грязной ложкой, хлебая свинячью похлебку.
– Князь, повели, и я отрублю ему голову, – потемнев лицом, умоляюще глянул на Вячку Холодок.
Но Вячка молчал. Что-то сдерживало его. За свою недолгую, но суровую жизнь он понемногу научился обуздывать свой гнев. Так твердой сильной рукой на всем скаку осаживают горячего боевого коня, стальными удилами разрывая ему губы. Вячка слушал похвальбу тевтона и молчал.
– Трусливые черви, – плевался кровавой слюной Пирмонт.
– Прикажи, князь, – просил Холодок, медленно вытаскивая из ножен меч.
– Я попал в западню. Я проиграл не в рыцарском поединке, не в чистом поле, а в подземной мышеловке, – продолжал тевтон. – Мне не повезло. Но я умру героем и получу небесный венец от Христа.
– Твоя судьба в твоих руках, – с холодной усмешкой ответил наконец Вячка. – Если ты не пустозвон, а отважный воин, если в жилах твоих красная кровь, а не тухлая болотная вода, через три дня я скрещу с тобой меч и копье. Мы сойдемся с тобой в поединке. Кто кого выбьет из седла, того и верх. Так сказал я, князь Кукейноса. Молись своему латинскому богу, тевтон.
Вячка ударил ладонью по рукояти своего меча, упрямо, как перед прыжком, наклонил голову и, не глядя ни на кого, стремительно вышел из подземелья.
Глава первая
(часть III)
Утреннее солнце несмело вставало над землей, накалываясь на зубцы заречного леса. Первые его лучи упали на колокольню православной церкви, потом на княжеский терем. Осмелев, набравшись силы, они пошли гулять по узким улочкам Кукейноса. Многоголосый и бодрый, просыпался город. Звонко постукивали в кузнице тяжелые молотки. С двинского берега, где густо стояли купеческие струги, слышались голоса артельщиков, скрипели сходни, по которым полуголые загорелые грузчики носили огромные серо-желтые глыбы воска, кипы звериных шкур, крицы свежеплавленного железа, амфоры с заморским вином, лубяные корзины со свежей рыбой, зерном, солью. Опустили подъемный мост, и пастухи погнали на пастбище коров, свиней, коз и овец. Мелкий стук копыт, звон нашейных колокольчиков на какое-то мгновение заглушили все остальные утренние голоса и звуки. Ремесленники раздували свои горны, бессчетное множество дымков заструилось в голубое бездонное небо, вкусно запахло свежим хлебом. Бегали, смеясь и крича, дети. Уныло, тягуче гнусавили нищие, странствующие калики. Хозяйки спешили к соседкам: всегда интересно узнать, что варится в чужом горшке. Боярские дочки, вздыхая о женихах, терпеливо устраивались за веретенами с пряслицами из красивого розового шифера.
В этот час князь Вячка садился на своего боевого коня Печенега. Смоляно-черный с рыжинкой конь сердито грыз удила. Багровое солнце заглянуло на княжеский двор, и медные отблески пробежали по гладкой конской спине. Предков Печенега пригнали в свои табуны полоцкие князья, когда вместе с русскими князьями ходили в полуденные степи воевать с безбожными торками.
На Вячке сверкала кольчуга, сплетенная из толстых кованых колец. Под кольчугу он надел синюю, до колен рубаху. На голове – высокий железный шлем с наносником, с вырезами для глаз, с кольчужной сеткой-бармицей, защищавшей шею и плечи. В левой руке князь держал ярко-красный щит с изображением святого Георгия, полоцкого заступника. Щит был не круглый, а миндалевидный, со срезанным верхом. Он прикрывал князя от подбородка до колен. На ноги были натянуты кольчужные чулки и остроносые сапоги из твердой турьей кожи со шпорами-шипами. В правой руке Вячка сжимал копье с четырехгранным бронебойным лезвием. Копье – оружие первого удара, и Вячка, как и все полочане, хорошо владел им. На поясе у князя висел длинный прямой меч в красивых, инкрустированных желтым металлом ножнах. Этим мечом можно было и рубить, и колоть, и пробивать наборные доспехи, которые с недавних пор вместо кольчуг стали надевать тевтонские латники.
Вячка вскочил в высокое седло, почувствовав, как напрягся, затанцевал под ним Печенег. Хорошая примета, если танцует, рвется в сечу боевой конь. Круп коня старательно укрыт кожаной попоной, на груди и на шее звенят разноцветные металлические пластинки.
Ристалище, место для поединка, было выбрано во дворе княжеского терема. Вячка видел мышиную возню слуг, строгие лица своих воев, густые лохматые бороды бояр и простолюдинов.
Напротив Вячки, на другом конце двора, нетерпеливо привставал в седле граф Гадескальк Пирмонт. Жизнь снова светила тевтону всеми своими звездами. Он не сомневался в своей победе над этим аборигеном. Отец его, граф Годфрид, в детстве съел волчье сердце, влив в кровь своих потомков силу, хитрость и жестокость. «С мечом я играл еще в колыбели», – гордо думал молодой тевтон, и ярость бушевала в нем, как буйная майская гроза над Рейном. Ему вернули его меч, верный острый меч, на клинке которого немного ниже рукояти были выбиты мастером-оружейником два магических слова: «Пей кровь».
Чем не рыцарский турнир ждет его? Есть противник, есть стремя под ногой, есть меч в руке, есть зрители, – они шумят, волнуются, как серое беспокойное море. (Почему от этого народа так несет прокисшей овчиной?) Есть даже герольд, юный, совсем мальчишка. Вот-вот затрубит в охотничий рог, даст сигнал. Нет только Дамы сердца. Нет той, к чьим легким ножкам кладут сладкий груз победы. Скорей же, скорее труби, герольд! В рай идут по лезвию меча.
Граф Пирмонт был одет в кольчугу с длинными рукавами, с капюшоном, прикрывающим голову, поверх которого он натянул мягкую шерстяную шапку с толстым валиком. Шапку венчал стальной шлем, похожий на ведро, с отверстиями для глаз, с дырочками для дыхания. Эти доспехи вои князя Вячки сняли три дня назад с убитого тевтонского латника, когда тевтоны пробовали отбить и угнать в замок Ашераден кукейносское стадо коров и коз.
Запел, вскрикнул рог. Граф Пирмонт ударил коня шпорами, поднял его на дыбы, твердой рукой направил навстречу противнику. Комья влажной темно-рыжей земли брызнули из-под тяжелых копыт. Покачнулось, заскрипело седло с высокой передней лукой, оберегающей живот от таранных ударов копья.
Пригнувшись, выставив вперед копья, прикрыв голову и сердце щитами, Вячка и тевтон рванулись навстречу друг другу. Будто два смертоносных страшных единорога столкнулись меж собой. Стон металла разрезал тишину. Это было первое столкновение, первая сшибка, во время которой проверяется мощь рыцарского оружия и рыцарского плеча. Оба не покачнулись. Только кони от страшного удара присели на задние ноги.
Тевтон готов был запеть. Боец, который никогда не был избит до синяков, не может, гордый духом, вступить в единоборство. Кто видел свою кровь, чьи зубы скрипели под кулаками противника, кто, распластанный на земле, втоптанный в нее врагом, не терял мужества, кто поднимался еще более непоколебимый, как бы его ни сбивали с ног, тот идет в бой с великой надеждой. Награду за терпение получают в храмах победы.
Так думал граф Пирмонт, поворачивая коня, чтобы снова ринуться на Вячку. Казалось, все миннезингеры Саксонии, Тевтонии и Швабии пели сейчас ему.
Он нанес мощный удар копьем. Так бьет в дубы яростный разряд молнии. Но князь Вячка, еще юношей игравший с камнями-жерновиками, поднимая их на грудь и бросая на пятнадцать локтей, встретил удар щитом. Щит был из трех слоев бычьих шкур, стянутых металлическими пластинами, и все-таки копье пробило его, прошило насквозь, словно яичную скорлупу.
Этот удар, в который тевтон вложил столько силы и страсти, дорого стоил ему – копье застряло в щите, как в пасти дракона.
Вячка размашисто, в упор бросил свое копье в тевтона. Копье сбило шлем, и тевтон покачнулся в седле. Правой рукой Вячка в мгновение ока выхватил из ножен меч, ударил по копью противника, перерубил древко. Тогда и тевтон схватился за меч. Столкнулись лезвие с лезвием, искры посыпались красным дождем. Ярость всадников передалась коням. Белая пена клубилась у них в ноздрях. Они ржали, храпели, кусали друг друга.
Улучив момент, Вячка пробитым щитом ударил тевтона по голове, одновременно пырнув его в грудь клинком меча. Кольчуга спасла тевтона, но он сбил дыхание, стал судорожно глотать ртом воздух. Глаза заливал густой липкий пот, который не было времени вытирать – руки заняты оружием, противник атакует.
И все-таки граф Пирмонт не сомневался в победе. От отца он знал, что их род начался с викинга Конрада, некогда захватившего Сицилию и штурмовавшего Неаполь. Конрад был берсерком. Перед битвой берсерки находили красные мухоморы и ели их. Жгучий грибной сок пьянил их, возбуждал, доводил до бешенства. Они кричали, выли, танцевали с мечами в руках, кусали щиты и с дикой неодолимой силой бросались в атаку. Один берсерк, не чувствуя ран, мог уложить десятки врагов. В сердце Пирмонта кипела кровь берсерка, и он бил и бил мечом, не замечая усталости, горького пота, заливавшего глаза.
Однако он недооценивал Вячку, как и вообще всех местных жителей: полочан, латгалов и селов, которых пренебрежительно называл сыроедами. Не знал он, что кривичи вместе с полянами, вятичами, древлянами еще за несколько столетий до его рождения в боевых ладьях переплыли бурный Понт, заставили греческого императора выйти из столицы с золотым венком мира в руках и прибили свой боевой щит к воротам Царьграда. Это было племя земледельцев, племя пахарей, но гордое, нетрусливое, ибо в часы смертельной опасности за оружие вместе с мужчинами брались и женщины.
Уже в десять лет Вячка – он жил тогда в Друтеске – учился драться на длинных дубовых шестах, а потом на копьях с тупыми наконечниками. Не один шрам носил он на теле и всегда помнил отцовскую заповедь: «Сын, никогда не подставляй под удар спину».
Солнце тем временем выстрелило из своего золотого лука, залив густыми лучами терем, церковь, ристалище, вокруг которого то радостно шумела, то напряженно замирала огромная толпа. Все желали победы своему молодому князю, все волновались за него. А в холодном подземелье Братило, доживающий свои последние минуты, жадно вслушивался, ловил все эти голоса, этот людской гомон. Шум ристалища, шум боя был тем единственным ручейком, который проникал во тьму заключения и связывал его с жизнью. Ему хотелось, чтобы поединок длился бесконечно.
– Дева Мария, помоги мне! – неистово вскричал тевтон и снова ударил мечом. И в эту минуту кормилица Тодора вынесла из терема княжну Софью. Вячка увидел маленькое бледное личико, темные шелковистые бровки. Дочь испуганно смотрела на него, она казалась мягкой беззащитной белочкой, которая осторожно высовывает головку из своего дупла и которой так хочется, так не терпится глянуть на широкий непонятный мир, где ее могут убить, снять и бросить на землю теплую шкурку.
Разгоряченные взмыленные кони сталкивались грудью, тяжело, со стоном и хрипом, дышали. Печенег заржал, он словно просил помощи. Вячка уклонился от удара тевтона, – меч глухо просвистел в пяди от головы – и острием своего меча кольнул в узкую загорелую полоску шеи, которая на миг мелькнула перед ним. Тевтон взмахнул руками, выпустил меч и упал с коня лицом вниз. Нога зацепилась в стремени. Конь сразу же остановился, осторожным виноватым взглядом уставился на хозяина.
Вячка соскочил с Печенега, правой ногой наступил тевтону на грудь и занес над ним меч. Светлые усталые глаза без страха смотрели на князя. Только на миг блеснули в них удивление и холодная печаль.
– Бей, – тихо сказал тевтон.
Радостно загудела, закричала толпа, воины взмахнули мечами, тевтон сжался, съежился на вспаханной конскими копытами земле, и тут Вячка услышал слово. Одно-единственное слово из моря слов:
– Батюшка!
Это вскрикнула дочь Софья.
Он оглянулся, и меч дрогнул в его руке. Ему расхотелось обрывать нить чужого дыхания.
– Княжна Софья дарит тебе жизнь, – сказал он Пирмонту. – Молись за нее, тевтон.
Пирмонт молчал. Он был похож на человека, только что снятого с креста. Ему казалось, что с небес, из-за белых облаков, смотрят предки-рыцари и проклинают его за свою растоптанную честь. Почему не гремит, не скрежещет зубами гром?
Кукейносцы ликовали, славя на все голоса своего князя. Толпа любит тех, кто побеждает. Самый слабый, самый маленький и ничтожный из толпы чувствует себя в такие минуты победителем.
– Слава! Слава! – гремело вокруг.
– Рубон! – потрясали мечами дружинники князя.
– Рубен! – торжествующе поддерживала толпа. И все-таки большинство кукейносцев были недовольны тем, что князь не прикончил чужака. Они имели право на кровавое зрелище, все эти ремесленники и купцы, боярская челядь и смерды из окрестных поселений. Они требовали крови, потому что слышали от ливов, что в устье Двины тевтоны проливают человеческую кровь реками.
– Князь, возьми его живот! – яростно требовала толпа. – Убей тевтона!
Вячка снял с головы шлем, встряхнул слипшимися волосами. Постепенно успокаивалась разгоряченная поединком кровь. Он сорвал пучок травы, вытер ею меч, со скрежетом загнал меч в ножны.
– Убей! Убей! – ревела толпа.
Он поднял вверх десницу в боевой перчатке.
– Убей! – кричала женщина, державшая на руках ребенка.
– Убить легко, – сказал Вячка, и сразу смолкла, словно онемела, толпа. – Жизнь отлетает от человека, как птичье перышко. Человеческую выю можно перещипнуть двумя пальцами. Я не жалею его, – глянул князь на тевтона, который сидел на песке, обхватив голову руками. – Он шел убить меня. А сейчас он словно червяк, на которого могучим копытом наступил зубр. Он лежит у моих ног, а хотел сидеть на моей груди и обрезать мне уши. Там, – резко взмахнув рукой, Вячка указал на запад, – его братья точат ножи, чтобы отрубить нашим воям головы, вьют веревки, чтобы связать и угнать в неволю наших жен и детей. Там насыпают в лари зерно, чтобы засеять им могилы наших предков. Я, князь Кукейноса Вячеслав, говорю: отпустим его, сохраним жизнь кровавому татю, чтобы там, в Риге, услышали наши слова. А слова такие: мы не хотим войны ни с рижской церковью, ни с орденом тевтонов. Не мы к ним, а они приплыли к нам. Пусть глянут на небо, пусть увидят божий престол. И бог скажет им: остановитесь! Остановитесь, ибо анафема ждет вас и геенна огненная. Я отпускаю тевтона, – махнул десницей Вячка.
– Слава! – закричала толпа.
– Пусть увидит тевтон, как мы умеем мстить. Приведите сюда мураля Братилу, – повелел воям князь.
Обессиленного, искалеченного Братилу вытащили, словно бревно, из подземелья, поставили перед онемевшей толпой. Он с трудом держался на ногах. И тут, расталкивая людей, выбежала вперед знахарка Домна.
– Светлый наш князь, – упала она в песок перед Вячкой, – не губи моего сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34