Хотя… Вот сегодня же пришёл, не побоялся. А у меня, к случаю, и рассказик свеженький припасён…
Так… А вон там, за столом под синенькой скатертью, сидит Леночка Акчурина. Да, чья же ещё. Вот уж не ожидал. Её сейчас, однако, нужно Еленой Валерьевной величать - большим человеком стала. Каким же ветром сюда, куда Макар телят не гонял, занесло Вас, сударыня? То, что мы с Вами когда-то в одной песочнице играли, ещё не повод, чтобы тащиться в такую даль. Не иначе - нужно чего. Свиней у меня уже нет - всех порезал, бычка Педрито для себя держим. Ну, уж, заинтриговали Вы меня, Елена Валерьевна.
А рюмочка у меня уже опять полная. Наклюкаюсь я тут, однако, и свалюсь под стол. И никто этого и не заметит.
А там кто? Да это же Лёва Кричевский! Сколько лет, сколько зим! Приехал. Нашёл время. Забыл обиду. Или не забыл, но простил. Такое вообще не забывается.
Мы когда-то очень славно дружили - я, Лёва и Аринка. Тесная, тёплая компания. Которую связывала работа, алкоголь, любовь к литературе и еле уловимая вибрация эротизма, которая непрерывно исходила от Аринки.
Наша подружка была умницей и модницей. Закончила в Москве с отличием полиграфический институт. В летние жаркие дни приходила на работу в платье с вырезом на спине до копчика. И начальство смотрела на это сквозь пальцы. Стараясь делать просветы между ними, как можно шире. Начальство не могло переносить потёртых джинсов и бороды Машковича, а голую спину Аринки, стиснув зубы, терпело. И правда - чего придираться: гениталиев на спине нет, и - что главное! - идеологически Аринкина спина не несла на себе никакой антисоветской пропаганды.
Правда, губы Аринки являли собой самое откровенное половое бесстыдство. Смотреть на них было невыносимо. Когда она о чём-либо рассказывала, растягивая слова и поблёскивая зелёными кошачьими глазами, тексты не воспринимались. И тупо ныло внизу живота.
Рядовой мужской состав нашего коллектива пытался в курилке угадать, было ли в такие жаркие дни на Аринке хоть какое-нибудь бельё, но счастливца, который мог бы похвалиться, что знает об этом, не находилось. Знали только мы с Кричевским. Но об этом позже. И даже прямо сейчас.
Так вот. Лёва. Аринка. Я. Бывало, с утра заходим по одному к главному редактору с выражением крайней озабоченности на лице: «Геннадий Иванович, я на объект…». А куда Геннадию Ивановичу деваться - работа есть работа. Журналиста ноги кормят. И уже через полчаса наши ноги резво уносили нас в сторону любимой речки Илек. С сетками, полными нехитрых закусок и с бутылками дешёвого тогда сухого вина.
У нас в распоряжении оказывался весь длинный летний день, тёплая речка и поляны чистого, ослепительно белого песка среди зарослей гибких кустарников. Обстановка была совершенно дикой - вокруг ни души. Казалось, что нога человека нигде не ступала в этих местах.
Будучи современными и продвинутыми, мы после первой бутылки вина сбрасывали с себя все одежды и продолжали гуляние уже, как настоящие дикари.
Всё же Аринка, как и положено девушке, всегда запаздывала и свои - всегда особенные и неповторяемые плавочки - стягивала уже после второй бутылки. Да, случалось, что под платьем их уже не было. Эти образованные девушки так непредсказуемы…
Конечно, ни о каком там сексе не могло быть и речи. Мы были выше этого. Загорали. Купались. Разговаривали о вечном.
Такие командировки «на объект» стали у нас доброй традицией. Всю осень, длинную зиму и весну мы ожидали сухого горячего летнего тепла, чтобы как-нибудь утром зайти у Геннадию Ивановичу и сказать: «Мне нужно на объект». И услышать: «Ну, что ж, иди, журналиста ноги кормят…».
И вот как-то мы со своими ногами в очередное лето всей привычной компанией вновь оказались на песчаной полянке у нашей речки. Всё было, как обычно. А, значит, весело и хорошо.
Выпили. Похихикали над Геннадием Ивановичем. Уже несколько раз искупались и полежали на песке. Лёва сказал, что умеет ловить раков, и пошёл вдоль берега их искать. Нагая Аринка лежала под солнцем на спине, раскинув руки. Я вылез из воды и мокрый, холодный, улёгся рядом на живот. Поговорили с Аринкой о Лёве. Тонкий. Интеллигентный до женственности. Да, есть в нём что-то женское. Голос. Интонации. Не может забить гвоздя, и вилку из розетки машинально вытаскивает за шнур. Наш Лёва легко ранимый. Обидчивый. И чувствовалась в нём какая-то загадка, непонятность, чему в то время мы не могли найти объяснения.
Я тоже перевернулся на спину. Речной песок облепил, приклеился к моему телу, и так на нём остался.
Мы лежали с Аринкой молча. Вообще - какое это удовольствие - лежать обнажённым на песке возле голой девушки! Греет солнце. И можно лежать с закрытыми глазами, но чувствовать, что рядом, на расстоянии ладони - открытая девичья грудь с торчащими сосочками, мягкий нервный живот, а ниже, прячась между ног, но выглядывая - пухлый, покрытый короткими кудрявыми волосами, холмик. Именно - не представлять всё это зрительно, а - чувствовать.
Я лежал, переживал всё это сладко, ничем, впрочем, себя не выдавая. Уж так в нашей компании сложилось, что мы как будто не замечаем половых различий друг у друга. Хотя каждому - чего уж тут греха таить - было приятно украдкой, вскользь, наблюдать их открытость.
И тут в моём организме произошёл какой-то сбой. Безо всяких причин мой первичный половой признак вдруг стал, подёргиваясь, наливаться кровью, разбухать. В нашем, годами испытанном коллективе, это было противу правил. Отношения - только дружеские. Никаких намёков, никаких посягательств. Даже когда я по просьбе Аринки - само собой, в присутствии Лёвы - делал ей массаж её умопомрачительной спины, и когда она потом перевернулась - ни один мускул не выдал моего волнения, ни один член.
А тут один член вдруг по-первобытному ожил, зашевелился. И стал на глазах превращаться из вялой тряпочки в туповатое и грозное стратегическое оружие. С боеголовкой, и стволом, облепленными от кончика и до самого основания мелкими зернышками речного песка.
Наконец он поднялся, выровнялся и напрягся. И так остановился, чуть подрагивая, очевидно, ожидая от меня какого-то решения.
Я понимал, что таким отдельным поведением я нарушаю неписанный устав нашего сообщества, но не находил в себе ни сил, ни решимости заставить такую самобытную красоту обмякнуть и улечься обратно. Тем более что Аринка, казалось, дремала и ещё не заметила моего бескультурного вида.
А потом - не знаю, как это получилось - моя рука потянулась к голой сотруднице, ладонью осторожно - так, чтобы не разбудить - легла ей на грудь. Несколько долгих мгновений - Аринка продолжала дремать. У неё такая гладкая, такая упругая, грудь. Горячая от солнца. Я уже её поглаживаю? Палец коснулся сосочка. Тот занервничал, напрягся, стал ягодкой. Моя рука сдвинулась на живот. Медленно, круговыми движениями, стал его ласкать. Что же я делаю? Надо бы остановиться… Меж тем мой подрагивающий мужской предмет стал ещё жёстче и толще. Ох! Нельзя себя так вести. Ведь мы, хоть и не договаривались вслух и не клялись на крови, но ведь были же у нас в компании свои благородные принципы, свои табу…
А рука тем временем спустилась ещё ниже - к волосам на мягкой подушечке - тоже от солнца горячим, и - тут же - ещё ниже. Пальцы сразу опустились, погрузились в болотистую местность. Конечно, мне уже случалось касаться девушек в таких укромных уголках, но Аринка меня поразила неожиданной, обильной влажностью. Всё было мокро и скользко, даже снаружи, как будто под кудрявый островок пролился стакан яичного белка. Размазывая слизь по внутренней стороне Аринкиного бедра, я чуть слышно на него надавил. И в ответ оно тихо, послушно, отодвинулось в сторону. И только прикоснулся к другому - и оно отошло, распахнув, раскрыв Аринку настежь.
Я уже не мог сопротивляться сам себе. Ну, не железный же я. Хотя, частично - уж точно - железный. Я, наконец, решился и повернул к Аринке голову и повернулся весь. Она так и лежала, закрыв глаза, с раздвинутыми коленками, истекая любовным соком. Осторожно, как будто боясь девушку разбудить, я приподнялся, не касаясь, над ней навис, упираясь руками в песок. С меня на Аринку тоже посыпался песок. Её накрашенные голубым веки дрогнули. Она открыла глаза: - Николаев, ты что?
Есть феномен спящей красавицы. Вот уснула она, спит уже годами. Для неё уже и гроб хрустальный соорудили - лежит, как мёртвая - так пусть уже лежит там, где в таком состоянии прилично. И никакие ни колдуны, ни знахари, ни костоправы не могут её оживить, привести в нормальные чувства. И вся эта катавасия тянется до тех пор, пока не появляется смышлёный добрый молодец, который, всего один взгляд, бросивши на прекрасную покойницу, понимает, что не заговоры ей нужны, не припарки. А любовь. И обыкновенная мужская ласка.
Далее - дело техники. Добрый молодец касается эрогенных зон болезной красавицы, целует её - и все становятся свидетелями чудесного исцеления. Нет такой девушки, женщины, которую не смог бы разбудить внимательный мужчина.
Причем не обязательно сразу - трогать, целовать. «Поговори с ней» - советует другу по несчастью герой фильма Педро Альмодовара. Ему самому удаётся вывести из комы любимую девушку. Правда, цикл любовной психотерапии был выдержан по полной программе - девушка даже забеременела…
Накрашенные голубым, веки Аринки дрогнули. Она открыла глаза: - Николаев, ты что? - Аринка всегда называла меня по фамилии. Напротив её бёдер торчал мой, напряжённый до безумия, облепленный песком и меленькой галькой, член. Я почему-то и не подумал его отряхивать. И, вместо ответа, я в жгучем желании погрузил его в Аринкины хляби, в них рухнул до самых своих пределов.
Несколько минут бешеных, страстных объятий. Аринка сильно несколько раз вскрикнула, потом обмякла. Я немного запоздал. Сделал ещё несколько сильных толчков и - А! - будь что будет - несколькими ударами задубевшего поршня о матку, которая ответно напряглась - утопил её в семени, а потом взбил, вспенил, превратил всё в горячий брачный коктейль.
Ну, в общем, случилось то, чего не должно было случаться. Тут пришёл Лёва. Не нашёл он никаких раков. Посмотрел на нас. Аринка лежала в отключке. Я сделал вид, будто дремал, а тут вдруг от Лёвиных шагов проснулся. Даже протёр глаза. Артист из меня плохой.
Мы потом ещё искупались. И Аринка тоже. Все делали вид, будто ничего не произошло. Но на речке вместе мы уже не собирались. И в разговорах как-то обходили эту тему.
На речке с Аринкой встречался только я. Но это уже другая история. Радостная, больная, длинная, растянувшаяся на много, много лет. А вот Лёва…
Лёва пошёл по рукам.
Как выяснилось позже, Лёва был голубым и тайно, чуть ли ещё не с подготовительных курсов в институт, любил меня. Я же этого не замечал. Был категорически гетеросексуален. Лёва - близкий друг. Я знакомил его со всеми своими подружками. Сейчас я понимаю, какие страдания ему причинял.
А времена-то были советские. Признаться в такой своей ориентации - значило стать изгоем. За мужеложство сажали в тюрьму. И как было жить мужчине с таким психофизическим устройством? Природа определила ему любить мужчин, а общество против. Закон - против. Гомосексуальные ЦК и правительство - против.
Кричевскому приходилось встречаться с женщинами. Он выбирал тех, которые были похожи на мужчин. Волевые, грубоватые. У его первой женщины, которую звали Капитаншей, были покрыты густыми волосами не только ноги и спина, но даже живот и груди.
В своих желаниях, привязанностях Кричевский определился ещё до женитьбы. Довелось ему как-то ночевать в одной комнате с дядей Борей, каким-то тридесятым родственником. Лежали на полу, в темноте. И, наверное, дядя Боря чего-то в Лёвушке почувствовал. Взрослый стреляный воробей и тот ещё гусь дядя Боря нашарил Лёвушкину руку, потянул к себе и дал потрогать… А потом попросил взять в рот. Лёва воспринял это нормально, даже ничуть не удивившись и не оскорбившись. И у него это получилось очень легко, он увлёкся. И тогда дядя Боря предложил семнадцатилетнему Лёвочке снять трусы. Ну, трусы - это всегда дело серьёзное. Лёва испугался…
Прошло много лет. Кричевский женился на мужеподобной женщине. Но это была всё-таки женщина, и того, что называется семейным счастьем, у них так и не получилось. Вместе они выпивали и ходили выпивать с друзьями. У них родились дети. Подросли и тоже стали выпивать. Внешне это была всё же обыкновенная семья, со средним уровнем достатка. Оба учительствовали.
О своей страшной тайне Кричевский поведал мне как-то зимой, когда уже прочно ступил на стезю порока.
После того случая на речке в наших отношениях появился некоторый холодок. Но потом он растаял. Кричевский снова стал весёлым, общительным. И - ещё более женственным. Он влюбился. И это была любовь взаимная. Осветитель Жека из областного драмтеатра обратил внимание на стройную Лёвушкину фигурку, на круглую, плотно обтянутую джинсиками, попку. О своём неожиданном счастье Лёвушка хотел рассказать всему миру. Ему на глаза попался я, старый друг. Лёвушка сначала взял с меня клятву, что я - ни-ко-му! Ни-ког-да! И потом рот у него не закрывался. Он, Жека, молодой. Говорит, что любит и никогда не бросит. Двойной минет - это так здорово! - Пойдём, постоим возле его дома, я хочу посмотреть на его окна, - просил меня Лёвушка. И мы шли к этому дому вечером, и Лёвушка сияющими глазами смотрел на жёлтые окна. Потом просил: - а ты можешь его вызвать? Вызови его, пожалуйста, хоть на минутку… Я стучался, звал. Слава Богу, никто не вышел. Участвовать во всех этих играх мне как-то было не по себе.
Когда мы шли от Жеки, было уже темно. Усилился мороз. Лёвушка взял мою руку и положил к себе на талию. Так мы и шли. Освободиться, сбросить руку я не мог - боялся Лёвушку обидеть.
Хоть бы никто не увидел, хоть бы никто не увидел - шептал я про себя…
Несмотря на обнаружившиеся половые различия, мы с Лёвой продолжали общаться. Он всегда был умницей - этого у него нельзя было отнять. Научил меня любить Окуджаву. За увлечение Высоцким его разбирали в институте на комсомольском собрании.
Иногда в разговорах со мной Лёва вёл себя, как женщина, которую я бросил, не оценил. С нарочитыми подробностями рассказывал, как его любят другие мужчины. Я догадывался, что втайне он на что-то надеется. Но, увы, помочь не мог ничем. Я любил баб. Любил, как они вредничают, целуются, пахнут, плачут, смеются. При всех своих достоинствах, Лёва сюда никак не вписывался.
Помню, когда я ещё ничего о нём не знал, мы на работе отмечали мой день рождения. Объятия. Поцелуи. Лёва предложил мне выпить с ним на брудершафт, и я, ничего не подозревая, согласился. Мы хлопнули по бокалу шампанского и тут Лёва, широко раскрыв свои мокрые губы, чувственно впился мне в рот.
Какая всё-таки гадость - эти мужские поцелуи!..
Лёвушка рассказывал, что в школе, в классах, он замечает мальчиков, которые такие же, как он. Он замечает, узнаёт на улице, в толпе, таких же мужчин, как и сам.
И я сейчас иногда задумываюсь - вот мальчики, которые бывают среди других в каждой школе, в каждом классе - как сложится, как складывается у них жизнь в этом нашем мире? Прошла перестройка, наступил советский капитализм. И осталась нетерпимость к тем, кто не похож на других. Их объявляют больными, чуть ли не калеками, хотя и калек тоже не любят.
Должны пройти десятилетия, чтобы возможность, право любить в нашей стране все голубые, розовые и фиолетовые получили наравне со всеми остальными - белыми и пушистыми.
Как прожить, как пережить эти десятилетия мальчику, с которым встречался глазами, которого среди других узнавал старый педик Лёва Кричевский?..
Жека, конечно, бросил нашего Лёвушку. Но обнаружился целый круг всяких знакомых армян, которые катали его на дорогих машинах и водили с собой в сауну. Это можно было бы назвать откровенным блядством, но… Если жизнь фактически началась тогда, когда больше половины её уже оказалось за плечами…
Ну, вот - рюмка опять полная…
А это кто? Не может быть! Моя несбывшаяся мечта - Наташка Цыпляева. Когда-то я робко предлагал ей своё сердце. Она внимательно его рассматривала, улыбалась и не говорила ни «да», ни «нет». Я писал ей письма. Это было какое-то странное состояние: невесть откуда брались удивительные сочетания слов. Потом ей стали не нужны ни мои письма, ни сердце. В тот момент для отечественной словесности погиб великий эпистолярный писатель.
У нас ничего не было с Наташкой, поэтому ничего и не получилось. В решении таких вопросов всегда первична половая связь. Никогда нельзя с женщиной вначале сердце - потом связь. Это бесперспективно. Тупик. Наше половое бытие определяет наше дальнейшее сознание. Сказали Маркс и Энгельс. (ПСС, т. 98, Мюнхен, 1903г., стр.704).
И вот Наташка здесь. Не иначе, как от Артурчика узнала, что у меня знаменательное событие и примчалась. Наташа! Для тебя моё сердце всегда свободно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Так… А вон там, за столом под синенькой скатертью, сидит Леночка Акчурина. Да, чья же ещё. Вот уж не ожидал. Её сейчас, однако, нужно Еленой Валерьевной величать - большим человеком стала. Каким же ветром сюда, куда Макар телят не гонял, занесло Вас, сударыня? То, что мы с Вами когда-то в одной песочнице играли, ещё не повод, чтобы тащиться в такую даль. Не иначе - нужно чего. Свиней у меня уже нет - всех порезал, бычка Педрито для себя держим. Ну, уж, заинтриговали Вы меня, Елена Валерьевна.
А рюмочка у меня уже опять полная. Наклюкаюсь я тут, однако, и свалюсь под стол. И никто этого и не заметит.
А там кто? Да это же Лёва Кричевский! Сколько лет, сколько зим! Приехал. Нашёл время. Забыл обиду. Или не забыл, но простил. Такое вообще не забывается.
Мы когда-то очень славно дружили - я, Лёва и Аринка. Тесная, тёплая компания. Которую связывала работа, алкоголь, любовь к литературе и еле уловимая вибрация эротизма, которая непрерывно исходила от Аринки.
Наша подружка была умницей и модницей. Закончила в Москве с отличием полиграфический институт. В летние жаркие дни приходила на работу в платье с вырезом на спине до копчика. И начальство смотрела на это сквозь пальцы. Стараясь делать просветы между ними, как можно шире. Начальство не могло переносить потёртых джинсов и бороды Машковича, а голую спину Аринки, стиснув зубы, терпело. И правда - чего придираться: гениталиев на спине нет, и - что главное! - идеологически Аринкина спина не несла на себе никакой антисоветской пропаганды.
Правда, губы Аринки являли собой самое откровенное половое бесстыдство. Смотреть на них было невыносимо. Когда она о чём-либо рассказывала, растягивая слова и поблёскивая зелёными кошачьими глазами, тексты не воспринимались. И тупо ныло внизу живота.
Рядовой мужской состав нашего коллектива пытался в курилке угадать, было ли в такие жаркие дни на Аринке хоть какое-нибудь бельё, но счастливца, который мог бы похвалиться, что знает об этом, не находилось. Знали только мы с Кричевским. Но об этом позже. И даже прямо сейчас.
Так вот. Лёва. Аринка. Я. Бывало, с утра заходим по одному к главному редактору с выражением крайней озабоченности на лице: «Геннадий Иванович, я на объект…». А куда Геннадию Ивановичу деваться - работа есть работа. Журналиста ноги кормят. И уже через полчаса наши ноги резво уносили нас в сторону любимой речки Илек. С сетками, полными нехитрых закусок и с бутылками дешёвого тогда сухого вина.
У нас в распоряжении оказывался весь длинный летний день, тёплая речка и поляны чистого, ослепительно белого песка среди зарослей гибких кустарников. Обстановка была совершенно дикой - вокруг ни души. Казалось, что нога человека нигде не ступала в этих местах.
Будучи современными и продвинутыми, мы после первой бутылки вина сбрасывали с себя все одежды и продолжали гуляние уже, как настоящие дикари.
Всё же Аринка, как и положено девушке, всегда запаздывала и свои - всегда особенные и неповторяемые плавочки - стягивала уже после второй бутылки. Да, случалось, что под платьем их уже не было. Эти образованные девушки так непредсказуемы…
Конечно, ни о каком там сексе не могло быть и речи. Мы были выше этого. Загорали. Купались. Разговаривали о вечном.
Такие командировки «на объект» стали у нас доброй традицией. Всю осень, длинную зиму и весну мы ожидали сухого горячего летнего тепла, чтобы как-нибудь утром зайти у Геннадию Ивановичу и сказать: «Мне нужно на объект». И услышать: «Ну, что ж, иди, журналиста ноги кормят…».
И вот как-то мы со своими ногами в очередное лето всей привычной компанией вновь оказались на песчаной полянке у нашей речки. Всё было, как обычно. А, значит, весело и хорошо.
Выпили. Похихикали над Геннадием Ивановичем. Уже несколько раз искупались и полежали на песке. Лёва сказал, что умеет ловить раков, и пошёл вдоль берега их искать. Нагая Аринка лежала под солнцем на спине, раскинув руки. Я вылез из воды и мокрый, холодный, улёгся рядом на живот. Поговорили с Аринкой о Лёве. Тонкий. Интеллигентный до женственности. Да, есть в нём что-то женское. Голос. Интонации. Не может забить гвоздя, и вилку из розетки машинально вытаскивает за шнур. Наш Лёва легко ранимый. Обидчивый. И чувствовалась в нём какая-то загадка, непонятность, чему в то время мы не могли найти объяснения.
Я тоже перевернулся на спину. Речной песок облепил, приклеился к моему телу, и так на нём остался.
Мы лежали с Аринкой молча. Вообще - какое это удовольствие - лежать обнажённым на песке возле голой девушки! Греет солнце. И можно лежать с закрытыми глазами, но чувствовать, что рядом, на расстоянии ладони - открытая девичья грудь с торчащими сосочками, мягкий нервный живот, а ниже, прячась между ног, но выглядывая - пухлый, покрытый короткими кудрявыми волосами, холмик. Именно - не представлять всё это зрительно, а - чувствовать.
Я лежал, переживал всё это сладко, ничем, впрочем, себя не выдавая. Уж так в нашей компании сложилось, что мы как будто не замечаем половых различий друг у друга. Хотя каждому - чего уж тут греха таить - было приятно украдкой, вскользь, наблюдать их открытость.
И тут в моём организме произошёл какой-то сбой. Безо всяких причин мой первичный половой признак вдруг стал, подёргиваясь, наливаться кровью, разбухать. В нашем, годами испытанном коллективе, это было противу правил. Отношения - только дружеские. Никаких намёков, никаких посягательств. Даже когда я по просьбе Аринки - само собой, в присутствии Лёвы - делал ей массаж её умопомрачительной спины, и когда она потом перевернулась - ни один мускул не выдал моего волнения, ни один член.
А тут один член вдруг по-первобытному ожил, зашевелился. И стал на глазах превращаться из вялой тряпочки в туповатое и грозное стратегическое оружие. С боеголовкой, и стволом, облепленными от кончика и до самого основания мелкими зернышками речного песка.
Наконец он поднялся, выровнялся и напрягся. И так остановился, чуть подрагивая, очевидно, ожидая от меня какого-то решения.
Я понимал, что таким отдельным поведением я нарушаю неписанный устав нашего сообщества, но не находил в себе ни сил, ни решимости заставить такую самобытную красоту обмякнуть и улечься обратно. Тем более что Аринка, казалось, дремала и ещё не заметила моего бескультурного вида.
А потом - не знаю, как это получилось - моя рука потянулась к голой сотруднице, ладонью осторожно - так, чтобы не разбудить - легла ей на грудь. Несколько долгих мгновений - Аринка продолжала дремать. У неё такая гладкая, такая упругая, грудь. Горячая от солнца. Я уже её поглаживаю? Палец коснулся сосочка. Тот занервничал, напрягся, стал ягодкой. Моя рука сдвинулась на живот. Медленно, круговыми движениями, стал его ласкать. Что же я делаю? Надо бы остановиться… Меж тем мой подрагивающий мужской предмет стал ещё жёстче и толще. Ох! Нельзя себя так вести. Ведь мы, хоть и не договаривались вслух и не клялись на крови, но ведь были же у нас в компании свои благородные принципы, свои табу…
А рука тем временем спустилась ещё ниже - к волосам на мягкой подушечке - тоже от солнца горячим, и - тут же - ещё ниже. Пальцы сразу опустились, погрузились в болотистую местность. Конечно, мне уже случалось касаться девушек в таких укромных уголках, но Аринка меня поразила неожиданной, обильной влажностью. Всё было мокро и скользко, даже снаружи, как будто под кудрявый островок пролился стакан яичного белка. Размазывая слизь по внутренней стороне Аринкиного бедра, я чуть слышно на него надавил. И в ответ оно тихо, послушно, отодвинулось в сторону. И только прикоснулся к другому - и оно отошло, распахнув, раскрыв Аринку настежь.
Я уже не мог сопротивляться сам себе. Ну, не железный же я. Хотя, частично - уж точно - железный. Я, наконец, решился и повернул к Аринке голову и повернулся весь. Она так и лежала, закрыв глаза, с раздвинутыми коленками, истекая любовным соком. Осторожно, как будто боясь девушку разбудить, я приподнялся, не касаясь, над ней навис, упираясь руками в песок. С меня на Аринку тоже посыпался песок. Её накрашенные голубым веки дрогнули. Она открыла глаза: - Николаев, ты что?
Есть феномен спящей красавицы. Вот уснула она, спит уже годами. Для неё уже и гроб хрустальный соорудили - лежит, как мёртвая - так пусть уже лежит там, где в таком состоянии прилично. И никакие ни колдуны, ни знахари, ни костоправы не могут её оживить, привести в нормальные чувства. И вся эта катавасия тянется до тех пор, пока не появляется смышлёный добрый молодец, который, всего один взгляд, бросивши на прекрасную покойницу, понимает, что не заговоры ей нужны, не припарки. А любовь. И обыкновенная мужская ласка.
Далее - дело техники. Добрый молодец касается эрогенных зон болезной красавицы, целует её - и все становятся свидетелями чудесного исцеления. Нет такой девушки, женщины, которую не смог бы разбудить внимательный мужчина.
Причем не обязательно сразу - трогать, целовать. «Поговори с ней» - советует другу по несчастью герой фильма Педро Альмодовара. Ему самому удаётся вывести из комы любимую девушку. Правда, цикл любовной психотерапии был выдержан по полной программе - девушка даже забеременела…
Накрашенные голубым, веки Аринки дрогнули. Она открыла глаза: - Николаев, ты что? - Аринка всегда называла меня по фамилии. Напротив её бёдер торчал мой, напряжённый до безумия, облепленный песком и меленькой галькой, член. Я почему-то и не подумал его отряхивать. И, вместо ответа, я в жгучем желании погрузил его в Аринкины хляби, в них рухнул до самых своих пределов.
Несколько минут бешеных, страстных объятий. Аринка сильно несколько раз вскрикнула, потом обмякла. Я немного запоздал. Сделал ещё несколько сильных толчков и - А! - будь что будет - несколькими ударами задубевшего поршня о матку, которая ответно напряглась - утопил её в семени, а потом взбил, вспенил, превратил всё в горячий брачный коктейль.
Ну, в общем, случилось то, чего не должно было случаться. Тут пришёл Лёва. Не нашёл он никаких раков. Посмотрел на нас. Аринка лежала в отключке. Я сделал вид, будто дремал, а тут вдруг от Лёвиных шагов проснулся. Даже протёр глаза. Артист из меня плохой.
Мы потом ещё искупались. И Аринка тоже. Все делали вид, будто ничего не произошло. Но на речке вместе мы уже не собирались. И в разговорах как-то обходили эту тему.
На речке с Аринкой встречался только я. Но это уже другая история. Радостная, больная, длинная, растянувшаяся на много, много лет. А вот Лёва…
Лёва пошёл по рукам.
Как выяснилось позже, Лёва был голубым и тайно, чуть ли ещё не с подготовительных курсов в институт, любил меня. Я же этого не замечал. Был категорически гетеросексуален. Лёва - близкий друг. Я знакомил его со всеми своими подружками. Сейчас я понимаю, какие страдания ему причинял.
А времена-то были советские. Признаться в такой своей ориентации - значило стать изгоем. За мужеложство сажали в тюрьму. И как было жить мужчине с таким психофизическим устройством? Природа определила ему любить мужчин, а общество против. Закон - против. Гомосексуальные ЦК и правительство - против.
Кричевскому приходилось встречаться с женщинами. Он выбирал тех, которые были похожи на мужчин. Волевые, грубоватые. У его первой женщины, которую звали Капитаншей, были покрыты густыми волосами не только ноги и спина, но даже живот и груди.
В своих желаниях, привязанностях Кричевский определился ещё до женитьбы. Довелось ему как-то ночевать в одной комнате с дядей Борей, каким-то тридесятым родственником. Лежали на полу, в темноте. И, наверное, дядя Боря чего-то в Лёвушке почувствовал. Взрослый стреляный воробей и тот ещё гусь дядя Боря нашарил Лёвушкину руку, потянул к себе и дал потрогать… А потом попросил взять в рот. Лёва воспринял это нормально, даже ничуть не удивившись и не оскорбившись. И у него это получилось очень легко, он увлёкся. И тогда дядя Боря предложил семнадцатилетнему Лёвочке снять трусы. Ну, трусы - это всегда дело серьёзное. Лёва испугался…
Прошло много лет. Кричевский женился на мужеподобной женщине. Но это была всё-таки женщина, и того, что называется семейным счастьем, у них так и не получилось. Вместе они выпивали и ходили выпивать с друзьями. У них родились дети. Подросли и тоже стали выпивать. Внешне это была всё же обыкновенная семья, со средним уровнем достатка. Оба учительствовали.
О своей страшной тайне Кричевский поведал мне как-то зимой, когда уже прочно ступил на стезю порока.
После того случая на речке в наших отношениях появился некоторый холодок. Но потом он растаял. Кричевский снова стал весёлым, общительным. И - ещё более женственным. Он влюбился. И это была любовь взаимная. Осветитель Жека из областного драмтеатра обратил внимание на стройную Лёвушкину фигурку, на круглую, плотно обтянутую джинсиками, попку. О своём неожиданном счастье Лёвушка хотел рассказать всему миру. Ему на глаза попался я, старый друг. Лёвушка сначала взял с меня клятву, что я - ни-ко-му! Ни-ког-да! И потом рот у него не закрывался. Он, Жека, молодой. Говорит, что любит и никогда не бросит. Двойной минет - это так здорово! - Пойдём, постоим возле его дома, я хочу посмотреть на его окна, - просил меня Лёвушка. И мы шли к этому дому вечером, и Лёвушка сияющими глазами смотрел на жёлтые окна. Потом просил: - а ты можешь его вызвать? Вызови его, пожалуйста, хоть на минутку… Я стучался, звал. Слава Богу, никто не вышел. Участвовать во всех этих играх мне как-то было не по себе.
Когда мы шли от Жеки, было уже темно. Усилился мороз. Лёвушка взял мою руку и положил к себе на талию. Так мы и шли. Освободиться, сбросить руку я не мог - боялся Лёвушку обидеть.
Хоть бы никто не увидел, хоть бы никто не увидел - шептал я про себя…
Несмотря на обнаружившиеся половые различия, мы с Лёвой продолжали общаться. Он всегда был умницей - этого у него нельзя было отнять. Научил меня любить Окуджаву. За увлечение Высоцким его разбирали в институте на комсомольском собрании.
Иногда в разговорах со мной Лёва вёл себя, как женщина, которую я бросил, не оценил. С нарочитыми подробностями рассказывал, как его любят другие мужчины. Я догадывался, что втайне он на что-то надеется. Но, увы, помочь не мог ничем. Я любил баб. Любил, как они вредничают, целуются, пахнут, плачут, смеются. При всех своих достоинствах, Лёва сюда никак не вписывался.
Помню, когда я ещё ничего о нём не знал, мы на работе отмечали мой день рождения. Объятия. Поцелуи. Лёва предложил мне выпить с ним на брудершафт, и я, ничего не подозревая, согласился. Мы хлопнули по бокалу шампанского и тут Лёва, широко раскрыв свои мокрые губы, чувственно впился мне в рот.
Какая всё-таки гадость - эти мужские поцелуи!..
Лёвушка рассказывал, что в школе, в классах, он замечает мальчиков, которые такие же, как он. Он замечает, узнаёт на улице, в толпе, таких же мужчин, как и сам.
И я сейчас иногда задумываюсь - вот мальчики, которые бывают среди других в каждой школе, в каждом классе - как сложится, как складывается у них жизнь в этом нашем мире? Прошла перестройка, наступил советский капитализм. И осталась нетерпимость к тем, кто не похож на других. Их объявляют больными, чуть ли не калеками, хотя и калек тоже не любят.
Должны пройти десятилетия, чтобы возможность, право любить в нашей стране все голубые, розовые и фиолетовые получили наравне со всеми остальными - белыми и пушистыми.
Как прожить, как пережить эти десятилетия мальчику, с которым встречался глазами, которого среди других узнавал старый педик Лёва Кричевский?..
Жека, конечно, бросил нашего Лёвушку. Но обнаружился целый круг всяких знакомых армян, которые катали его на дорогих машинах и водили с собой в сауну. Это можно было бы назвать откровенным блядством, но… Если жизнь фактически началась тогда, когда больше половины её уже оказалось за плечами…
Ну, вот - рюмка опять полная…
А это кто? Не может быть! Моя несбывшаяся мечта - Наташка Цыпляева. Когда-то я робко предлагал ей своё сердце. Она внимательно его рассматривала, улыбалась и не говорила ни «да», ни «нет». Я писал ей письма. Это было какое-то странное состояние: невесть откуда брались удивительные сочетания слов. Потом ей стали не нужны ни мои письма, ни сердце. В тот момент для отечественной словесности погиб великий эпистолярный писатель.
У нас ничего не было с Наташкой, поэтому ничего и не получилось. В решении таких вопросов всегда первична половая связь. Никогда нельзя с женщиной вначале сердце - потом связь. Это бесперспективно. Тупик. Наше половое бытие определяет наше дальнейшее сознание. Сказали Маркс и Энгельс. (ПСС, т. 98, Мюнхен, 1903г., стр.704).
И вот Наташка здесь. Не иначе, как от Артурчика узнала, что у меня знаменательное событие и примчалась. Наташа! Для тебя моё сердце всегда свободно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48