И на куда-нибудь к спине, затылку или шершавой пятке, а к вязкой безволосой складочку меж распахнутых девчачьих бёдер, которая, благодаря такой замечательной игре, всё время меня касалась. Я почувствовал, что у моего уступчивого, добродушного дружка, появились признаки агрессии: он стал расти и твердеть…Сейчас я бы уже знал, что делать. А тогда я застеснялся. Я сказал Вальке, что хочу немного поплавать один и пошёл отвлекать, остужать в воде, своё разбухшее чудо. При этом двигался почти ползком: опасался , что встану из мелкой воды, и Валька увидит мою метаморфозу.
Я даже не знаю, где в тот момент купались Наташка с Надькой, Их будто бы и не было вовсе. Наверное, были, но, как я теперь понимаю, у меня впервые поехала крыша, как у настоящего мужчины, и я ничего не видел. Я так думаю, что девственница моя, Валька, тоже что-то почувствовала. Она всё крутилась возле меня то окуная, то показывая из воды свежие свои грудки и просилась ещё поиграть в «лодочку». Но только во взгляде у неё появилось что-то такое, что мой юный друг стал снова набухать и топорщиться.
И, все-таки, хотелось поддаться на уговоры, пустить к себе Вальку.
Я побегал по берегу, попрыгал. Стал нормальным человеком. Нашёл-таки Надьку и Наташку, показал им язык. Оглядев себя, не обнаружил ничего предосудительного. И - решился.
А в воде Валька села уже сразу так, что пухленькая складочка её раздалась и слегка, будто бы защемила сверху, по длине, успокоившегося уже было, моего скромника. И мы, вроде, как и плыли, но будто замер мир, и время остановилось. Покачиваясь, Валька, как щенка за шкирку, ухватывала меня своей складочкой. Та губами берут свирель или флейту. Доигралась. Я почувствовал, что у меня выросло целое бревно, и сделал слабую попытку снова сбежать, но Валька меня удержала. Возникший между нами предмет уже мешал продолжать нашу странную игру. Где-то там, внизу, в воде, он торчал, как кол, и Валька, не отрывая от меня глаз, двинула бёдрами так, что теперь уже упруго-жёсткий конец окоченевшего ствола вошёл к ней в складочку и даже чуть куда-то глубже. Она несколько раз, всё так же, не отрывая от меня взгляда, качнулась, присела на головку. Потом, с протяжным выдохом-стоном ещё качнулась, и опустилась до предела. Я тоже сказал то ли «А-а-а!», то ли «У-у-у!», то ли «О-о-о!» Горячо. Скользко. Сладко. Я дёрнулся и затих. Глаза у Вальки были полузакрыты и виднелись одни белки, без зрачков. Но она с меня не падала. Значит, не умерла. В таком же забытьи она потянулась ко мне, обняла, прижалась./Целоваться я стал лет через пять. Научился - через десять. Тогда мы просто обнялись. Потом вышли на берег/.
Но на этом всё не кончилось. Наташка с Надькой загорали. Надька загорала в платье, задрав его так, чтобы не было видно рёбер. Ну и что, если груди не выросли - подумал я. Зато всё остальное - как у Вальки. И решил девочек развлечь. Пришли на речку купаться и скучают. Повод был. На лобке у меня вырос первый волосок. Длинный, чёрный и кудрявый. Из воды я вышел с Валькой какой-то другой. Смелый. Я сказал девчонкам, что у меня вырос волосок, и они собрались посмотреть. Окружили меня, как школьницы наглядное пособие. У них-то ещё не было такого взрослого украшения. Даже у Вальки. От неожиданного внимания то, что находилось у меня под волоском, стало опять набухать, а потом и горделиво восстало, пульсируя, во всей своей красе, перпендикуляром к девочкам. Этакая, слегка всё же нагловатая, стрела Амура. И я уже не смущался. Мне даже нравилось быть таким, и то, что все три девочки так уважительно, и - то ли заворожено, то ли с суеверным страхом, - как на кобру, смотрели на мою, явно повзрослевшую, писюльку.
А Надька-тихоня, стыдливая наша, вдруг всех ошарашила. Она присела на корточки, взяла осторожно мою кобру рукой за шею, внимательно оглядела вблизи со всех сторон и… чмокнула в самую головку. Валька сказала: - Что, Надька, - дура, что ли? Разве можно такое в рот брать? ( Тогда, в пятьдесят седьмом, такое в рот не брали). Я позвал Надьку играть в «лодочку». Надька сказала: я не умею. А Валька даже подтолкнула: иди, иди, чего весь день на берегу лежать.
С Надькой у меня получилось проще. Мы вошли в речку, и я с некоторым усилием разложил вокруг себя Надькины колени, усадил её к себе поудобнее. А потом, опытный, начал водить кончиком своего возмужавшего малыша по знакомой уже ложбинке, трещинке, морщинке, складочке с провальчиком.
Надька сначала заёрзала в мокром своём платьице, а потом притихла. Я старался поймать её взгляд, я поймал её взгляд и, уставившись ей прямо в зрачки, настойчивым нажимом стал вдавливать в Надьку головку своего змея. И он вошёл вес, а Надька молчала, смотрела пронзительно, ответно на меня, и только пальчики её на моих плечах судорожно впились мне в кожу.
А меня ожидало новое открытие. Разрядка не наступила сразу, и я смог повторять жадные свои погружения в пылающее тело Надьки. Несколько минут раскачивал я девушку в длинном мокром ситцевом платье на своей «лодочке», а потом, прижавшись к ней сильно и во что-то в ней глубоко внутри упёршись, я снова, дёргаясь, проскулил своё то ли «У», то ли «О», то ли «Ы»…
Наташка всё загорала, прикрывши веки. Я, матёрый уже мужчина, с залихватским хохлом на лобке, прилёг рядом. Что и говорить, заморил червячка. Появилось настроение и на свободную лирику расслабиться. Я уже мог спокойно, без лишних волнений, порассматривать голую возле меня Наташку. Не лезть, не приставать, не канючить. Просто - прикоснуться, погладить. Рука сама потянулась к лону. Господи, опять! Вот он, розовый каньончик! Всё время перепрыгивая кончиками пальцев через какую-то кочку, я прошёлся по нему вниз - вверх. И - ещё раз. И- ещё. Наташка вздрогнула, потянулась. Бёдра растворились, распались, как лепестки на цветке. Я ещё прикоснулся к цветку. Наклонился взглянуть. Не задыхаться, не путаться в ногах девушки, не капать слюной, выпрашивая, требуя то, не знаю чего, а - просто посмотреть. Чтобы она почувствовала это. И я опять прикоснулся. Пальчиком безымянным. Без рода и племени. Иваном-Не-Помнящим-Родства. Чуть приоткрыл лепестки и - сок, нектар заструился по округлостям книзу, в горячий песок.
Такое зрелище может поднять из могилы мёртвого. Мужчину. Я - мальчик. Я снова воспламенился, вспыхнул. Я перебрался к Наташке. На. Уже не мальчиком, но - мужем я прикосновенно, требовательно, восстановился в лепестках. Открой она глаза, отстранись - и не было бы ничего.(Наташка, глупый, без мозгов, восторженный, я тебя любил тогда. Так, как уже никогда и никто из взрослых мужчин не мог тебя полюбить. Но ты просто не открыла глаз…).
Змеем, рискующим остаться без чешуи, без кожи, я жёстко вполз в Наташку. Тесно. Узко. Заскрипело что-то, затрещало. Я почувствовал то, что, вероятно, ощущает верблюд, пролезающий сквозь игольное ушко. Трудно было верблюду. Наташка вскрикнула. Муж я был уже. Не мальчик. Одеревенел. Как будто собрались кому-то зуб удалять, а вместо десны вкололи, заморозили мне самое дорогое. Я уже знал, что для того, чтобы наступила ослепительная, опустошительная, облегчающая развязка, нужно добиваться этого, биться. Я добивался себе освобождения и не замечал, что девочка в крови, что вокруг сбежались, собрались подружки. Они толкали меня, пытались оттащить, но, обезумевшая, непонятная Наташка, хотя и кричала «Нет!», «Нет!», но хватала меня сзади руками и заставляла вонзаться в себя, втискиваться, без остановки. Наверное, это длилось вечность. Я отвалился от Наташки, как мясник, в крови, чуть ли не по уши. Надька и Валька смотрели на меня, как на убийцу и насильника. Потом Наташка обмылась в речке и никаких следов от меня, злодея, не осталось.
Я даже не знаю, не уверен, остались ли воспоминания. Мы с Наташкой продолжали жить в одном совхозе, но с того дня, с того вечера, больше не виделись.
А Вальку я недавно встретил. Я хромал, ковылял потихоньку на почту за пенсией. Живот. Одышка. Непредсказуемые проявления метеоризмов. И тут - Валька. Седая. Толстая. В два с половиной обхвата. Вставные зубы. Варикоз. Ту Вальку, с речки Илек, я пытался увидеть в её глазах, когда мы разговаривали с ней о болезнях, о внуках. Помнит ли она «лодочку», всё хотел я у неё спросить. Но так и не решился. Смутился чего-то. Застеснялся.
Тогда, вечером, мы вернулись с речки, обгоревшие от непрерывного солнца. Усталые и довольные, как пионеры. Мы с жадностью пили парное молоко, заедали его свежайшим хлебом из железнодорожной пекарни. Валька. Надька. Наташка. И я. Их первый мужчина.
27-28.06.2000г.
Мещеряковка
БЛЯДКИ
Валера заболел. Ему сделали операцию. Успели. Теперь ему были нужны свежий воздух, натуральные продукты, внимание и покой. В общем, всё то, чего в Германии только за большие деньги, а у нас в России - хоть жопой ешь. «Упокоился бедный стрелок» - это у нас упокоился. «Над вечным покоем» - это над нашим вечным покоем. Я написал: «Валера, приезжай, поживёшь недельку-другую - восстановишься. Молоко, яйца, сметана - всё своё, без всяких там гибридов. Воздуху - от Тузлы до Биробиджана, по самые спутники».
Вы не поверите - приехал. Вообще - убедить немца в том, что за границами Германии есть что-нибудь лучше, чем у них, что делают лучше, чем у них - невозможно. Там лучшие врачи, лучшие машины, и больше всех университетов. В них немцы, как дураки, бесплатно обучают кого угодно. А какие бабки могли бы делать!
Ну, сказать, что Валера польстился на мои слова, потому и рухнул с дуба в прекрасное далёко, нельзя. Он хорошо знал, куда ехал. Не одну собаку съел, когда в СССР коммунизм строил. Отдал лучшие годы жизни. И здоровье. А, кому всё лучшее отдашь, по тому и тоскуешь. Вот и зацепился Валера за мои слова. Про молоко, воздух. Вот и приехал.
Когда мы увидели друг друга, то вместе подумали, но вслух не сказали: «Как он изменился! Постарел-то как!». Зачем о грустном. Валера сюда поправляться приехал. Жена Мария приготовила пельмени. Я к случаю свинью заколол. На столе огурчики, помидоры со своего огорода. Самогон.
- Ну, как, Саня, привык к деревенской жизни?
- А то!
Водку нельзя, жирного нельзя, острого нельзя. Когда остались наедине, я Валеру спросил: - Ну, а баб тебе можно?
Вопрос, видимо, застал его врасплох. Ко всему он был готов, собираясь в Россию, а про баб даже и не подумал.
А я решил сделать Валере сюрприз. В молодости мы с ним часто, бывало, ездили на совместные блядки. Вот я и придумал организовать ему здесь что-то подобное, вспомнить огневые годы. Ничто так не помогает идущему на поправку больному, как полноценный половой акт.
Хорошо законспирированные блядки укрепляют семейные отношения, их цементируют. Существует парадоксальная зависимость между блядками и гармонией в супружеской жизни. Для того чтобы вас любили дома, необходимо, чтобы кто-то любил вас на стороне. Если у вас не получается - заставьте себя. Да, во имя укрепления любви в семье, иногда бывает нужно поступиться принципами, пойти на какие-то жертвы. Закройте глаза и отдайте себя какой-нибудь ветреной девчонке, и вы увидите, как обострится к вам интерес вашей законной супруги.
Блядки, как предохранительный клапан, который сбрасывает лишний пар, спасая тем самым котёл от неминуемого взрыва. Они так же необходимы в супружестве, как мелкие ссоры, как недостатки, которые великодушно прощаешь только любимому человеку. Ну, например - не так держит вилку, храпит, потеет, не ласкает после, или - неправильно выдавливает пасту из тюбика. Если любишь, то простишь. И полюбишь ещё больше.
Кроме того, блядки - это ЗОЖ - Здоровый Образ Жизни. Они выводят из организма вредные шлаки, способствуют растворению солевых отложений во всех суставах и позвонках. Известны случаи, когда, именно во время внебрачных свиданий, из почек мужчин в момент оргазма выходили песок и камни размером с куриное яйцо. (В книге рекордов Гиннеса зарегистрирован случай, когда женщина извлекла из себя яйцо партнёра. Фамилия партнёра в книгу Гиннеса не была занесена, ввиду того, что он сослался на сугубую конфиденциальность встречи).
Целлюлиту не зацепиться на теле женщины, которая периодически уступает бессовестным домогательствам посторонних мужчин. Предательский подкожный жир сгорает от её радостного страха, стыда, от страсти, от счастья.
От мыслей, что уж это, точно - в последний раз и больше - НИ! - КОГ! - ДА!
По степени сложности оздоровительных процедур, если сравнить с отвлечёнными, целомудренными понятиями, блядки дают психофизические нагрузки в диапазоне от бега трусцой, до слалома по отвесной скале.
Блядки общедоступны. У вас нет средств поехать на горнолыжный курорт? - идите на блядки и вам гарантирован бесплатный выброс адреналина в ударных дозах.
В отдельных случаях блядки по ощущениям эквивалентны охоте на крокодилов, или даже крокодилов - на вас.
В общем, куда ни кинь, блядки полезны.
Особенно для здоровья.
- Ну, так как, баб тебе можно? - Снова спросил я Валеру. И по всему его виду понял, что действует, уже целительно действует на него воздух Родины. Валера заулыбался, порозовел, заматерился. Нет, не зря он сюда приехал. Будет он еще сына кверху подбрасывать. Тоже Валеру, первенца своего. В университете сейчас преподаёт, в Зигене.
Ну, естественно, не сразу мы с другом на это дело сорвались. Походили пару дней по посёлку, по окрестностям. Я в Слюдяном недавно, всего шесть лет. Приютила меня Россия. Раньше моих родителей из России сослали в Казахстан, и Казахстан их приютил. А потом Казахстану свалился на голову суверенитет, и все, кого он приютил под присмотром партии и КГБ, почувствовали необходимость искать другого приюта. Нам с женой удалось поселиться в России до того, как плохой Ельцин помазал на своё место хорошего Путина, и потому гражданство получили бескровно. Сейчас это стоит больших денег. Каждому придётся чем-нибудь заплатить за удовольствие иметь молодого и красивого президента.
Марии мы сказали, что едем с ночёвкой на рыбалку. Уложили в мою старенькую «Ниву» палатку, одеяла, удочки. Накопали червей. Всё, как в семидесятые. Ну и - смылись.
Речка небольшая, с исконно русским названием Джуса. Посреди голой степи, извилистая, почти без течения, с глубокими родниковыми ямами и чистой водой, в поросли чахлых кустиков.
Приехали под вечер. Комаров почти не было. Установили палатку, развели костёр. Даже закинули удочки. Я на маленьком коврике разложил закуску, достал пузырь. Налил в две стопочки. Смотрю - Валера как будто чего-то ещё ждёт. Помнит, стервец! Вот ведь память! Три дня назад ему про баб только намекнул, а он до сих пор помнит!
- Будут бабы, будут, - успокоил я Валеру. - Чуть попозже. Давай вначале выпьем.
- Ты же знаешь - мне нельзя.
- Мне тоже. А это и не водка. Простая вода из местного родника. За ней из самого Оренбурга приезжает с флягами шофёр губернатора. Мы с тобой этой водички в рюмочки нальём, выпьем и закусим. Ты мне скажи: какие блядки без выпивки?
Валера согласился, что такого не бывает. Мы выпили и закусили. Полагалось поговорить, но разговор не клеился. Валера всё чего-то ждал. Нетерпеливый какой-то. Зацикленный. Словно из тюрьмы только вышел.
Я пошёл к машине, достал два свёртка, принёс. Один Валере, другой - мне. Смотрю - Валера не двигается, не понимает, что ему нужно делать. Я взялся помогать: развернул ему свёрток. Потом свой. Две резиновые шкуры. Если надуть - две бабы. Одна блондинка, другая - брюнетка. Блондинку Валере - ему всегда светленькие нравились. Тут же рядом и миникомпрессор. Если хорошо накачать - будет пухленькая.
Толстушки - Валерина слабость. Когда-то, ещё в Союзе, влюбил он в себя почтенную замужнюю женщину весом килограммов на сто пятьдесят. Ходил счастливый, как будто в лотерею чёрную «Волгу» выиграл. А начинающая молодая грешница совсем от него голову потеряла. Никто никогда не видел, не признавал в ней богини, включая, конечно, рогатого мужа, а Валера… Восторг его был искренним. Однажды я сидел с Валерой в машине, когда он поджидал свою ненаглядную. Я до сих пор помню этот его взгляд, каким он её встречал, едва завидев, узнав её ещё метров за 500, что, впрочем, было не трудно. Танк, глыба, матёрый человечище, его Миля, ёщё там, на горизонте, чувствовала, что уже попала в прицел восхищённого взгляда Валеры. Она шла навстречу ему и на глазах расцветала.
Мне пришлось пойти пешком, но я не обиделся: Валера убрал, спрятал в багажник переднее сиденье, чтобы его Миле не было тесно. Третий в машине был не просто лишний: ему не было места.
Можно ли обвинять Милю в том, что она, когда любовники оставались наедине, исполняла все его незамысловатые фантазии, до которых, впрочем, никогда не мог додуматься её туповатый муж.
Однажды, когда Миля ещё только-только потеряла свою супружескую невинность, Валера вывез её за город и прямо в чистом поле стал снова склонять к незаконному сожительству. - Здесь же всё видно, - нерешительно возражала Миля, указывая на проходящую почти рядом автостраду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Я даже не знаю, где в тот момент купались Наташка с Надькой, Их будто бы и не было вовсе. Наверное, были, но, как я теперь понимаю, у меня впервые поехала крыша, как у настоящего мужчины, и я ничего не видел. Я так думаю, что девственница моя, Валька, тоже что-то почувствовала. Она всё крутилась возле меня то окуная, то показывая из воды свежие свои грудки и просилась ещё поиграть в «лодочку». Но только во взгляде у неё появилось что-то такое, что мой юный друг стал снова набухать и топорщиться.
И, все-таки, хотелось поддаться на уговоры, пустить к себе Вальку.
Я побегал по берегу, попрыгал. Стал нормальным человеком. Нашёл-таки Надьку и Наташку, показал им язык. Оглядев себя, не обнаружил ничего предосудительного. И - решился.
А в воде Валька села уже сразу так, что пухленькая складочка её раздалась и слегка, будто бы защемила сверху, по длине, успокоившегося уже было, моего скромника. И мы, вроде, как и плыли, но будто замер мир, и время остановилось. Покачиваясь, Валька, как щенка за шкирку, ухватывала меня своей складочкой. Та губами берут свирель или флейту. Доигралась. Я почувствовал, что у меня выросло целое бревно, и сделал слабую попытку снова сбежать, но Валька меня удержала. Возникший между нами предмет уже мешал продолжать нашу странную игру. Где-то там, внизу, в воде, он торчал, как кол, и Валька, не отрывая от меня глаз, двинула бёдрами так, что теперь уже упруго-жёсткий конец окоченевшего ствола вошёл к ней в складочку и даже чуть куда-то глубже. Она несколько раз, всё так же, не отрывая от меня взгляда, качнулась, присела на головку. Потом, с протяжным выдохом-стоном ещё качнулась, и опустилась до предела. Я тоже сказал то ли «А-а-а!», то ли «У-у-у!», то ли «О-о-о!» Горячо. Скользко. Сладко. Я дёрнулся и затих. Глаза у Вальки были полузакрыты и виднелись одни белки, без зрачков. Но она с меня не падала. Значит, не умерла. В таком же забытьи она потянулась ко мне, обняла, прижалась./Целоваться я стал лет через пять. Научился - через десять. Тогда мы просто обнялись. Потом вышли на берег/.
Но на этом всё не кончилось. Наташка с Надькой загорали. Надька загорала в платье, задрав его так, чтобы не было видно рёбер. Ну и что, если груди не выросли - подумал я. Зато всё остальное - как у Вальки. И решил девочек развлечь. Пришли на речку купаться и скучают. Повод был. На лобке у меня вырос первый волосок. Длинный, чёрный и кудрявый. Из воды я вышел с Валькой какой-то другой. Смелый. Я сказал девчонкам, что у меня вырос волосок, и они собрались посмотреть. Окружили меня, как школьницы наглядное пособие. У них-то ещё не было такого взрослого украшения. Даже у Вальки. От неожиданного внимания то, что находилось у меня под волоском, стало опять набухать, а потом и горделиво восстало, пульсируя, во всей своей красе, перпендикуляром к девочкам. Этакая, слегка всё же нагловатая, стрела Амура. И я уже не смущался. Мне даже нравилось быть таким, и то, что все три девочки так уважительно, и - то ли заворожено, то ли с суеверным страхом, - как на кобру, смотрели на мою, явно повзрослевшую, писюльку.
А Надька-тихоня, стыдливая наша, вдруг всех ошарашила. Она присела на корточки, взяла осторожно мою кобру рукой за шею, внимательно оглядела вблизи со всех сторон и… чмокнула в самую головку. Валька сказала: - Что, Надька, - дура, что ли? Разве можно такое в рот брать? ( Тогда, в пятьдесят седьмом, такое в рот не брали). Я позвал Надьку играть в «лодочку». Надька сказала: я не умею. А Валька даже подтолкнула: иди, иди, чего весь день на берегу лежать.
С Надькой у меня получилось проще. Мы вошли в речку, и я с некоторым усилием разложил вокруг себя Надькины колени, усадил её к себе поудобнее. А потом, опытный, начал водить кончиком своего возмужавшего малыша по знакомой уже ложбинке, трещинке, морщинке, складочке с провальчиком.
Надька сначала заёрзала в мокром своём платьице, а потом притихла. Я старался поймать её взгляд, я поймал её взгляд и, уставившись ей прямо в зрачки, настойчивым нажимом стал вдавливать в Надьку головку своего змея. И он вошёл вес, а Надька молчала, смотрела пронзительно, ответно на меня, и только пальчики её на моих плечах судорожно впились мне в кожу.
А меня ожидало новое открытие. Разрядка не наступила сразу, и я смог повторять жадные свои погружения в пылающее тело Надьки. Несколько минут раскачивал я девушку в длинном мокром ситцевом платье на своей «лодочке», а потом, прижавшись к ней сильно и во что-то в ней глубоко внутри упёршись, я снова, дёргаясь, проскулил своё то ли «У», то ли «О», то ли «Ы»…
Наташка всё загорала, прикрывши веки. Я, матёрый уже мужчина, с залихватским хохлом на лобке, прилёг рядом. Что и говорить, заморил червячка. Появилось настроение и на свободную лирику расслабиться. Я уже мог спокойно, без лишних волнений, порассматривать голую возле меня Наташку. Не лезть, не приставать, не канючить. Просто - прикоснуться, погладить. Рука сама потянулась к лону. Господи, опять! Вот он, розовый каньончик! Всё время перепрыгивая кончиками пальцев через какую-то кочку, я прошёлся по нему вниз - вверх. И - ещё раз. И- ещё. Наташка вздрогнула, потянулась. Бёдра растворились, распались, как лепестки на цветке. Я ещё прикоснулся к цветку. Наклонился взглянуть. Не задыхаться, не путаться в ногах девушки, не капать слюной, выпрашивая, требуя то, не знаю чего, а - просто посмотреть. Чтобы она почувствовала это. И я опять прикоснулся. Пальчиком безымянным. Без рода и племени. Иваном-Не-Помнящим-Родства. Чуть приоткрыл лепестки и - сок, нектар заструился по округлостям книзу, в горячий песок.
Такое зрелище может поднять из могилы мёртвого. Мужчину. Я - мальчик. Я снова воспламенился, вспыхнул. Я перебрался к Наташке. На. Уже не мальчиком, но - мужем я прикосновенно, требовательно, восстановился в лепестках. Открой она глаза, отстранись - и не было бы ничего.(Наташка, глупый, без мозгов, восторженный, я тебя любил тогда. Так, как уже никогда и никто из взрослых мужчин не мог тебя полюбить. Но ты просто не открыла глаз…).
Змеем, рискующим остаться без чешуи, без кожи, я жёстко вполз в Наташку. Тесно. Узко. Заскрипело что-то, затрещало. Я почувствовал то, что, вероятно, ощущает верблюд, пролезающий сквозь игольное ушко. Трудно было верблюду. Наташка вскрикнула. Муж я был уже. Не мальчик. Одеревенел. Как будто собрались кому-то зуб удалять, а вместо десны вкололи, заморозили мне самое дорогое. Я уже знал, что для того, чтобы наступила ослепительная, опустошительная, облегчающая развязка, нужно добиваться этого, биться. Я добивался себе освобождения и не замечал, что девочка в крови, что вокруг сбежались, собрались подружки. Они толкали меня, пытались оттащить, но, обезумевшая, непонятная Наташка, хотя и кричала «Нет!», «Нет!», но хватала меня сзади руками и заставляла вонзаться в себя, втискиваться, без остановки. Наверное, это длилось вечность. Я отвалился от Наташки, как мясник, в крови, чуть ли не по уши. Надька и Валька смотрели на меня, как на убийцу и насильника. Потом Наташка обмылась в речке и никаких следов от меня, злодея, не осталось.
Я даже не знаю, не уверен, остались ли воспоминания. Мы с Наташкой продолжали жить в одном совхозе, но с того дня, с того вечера, больше не виделись.
А Вальку я недавно встретил. Я хромал, ковылял потихоньку на почту за пенсией. Живот. Одышка. Непредсказуемые проявления метеоризмов. И тут - Валька. Седая. Толстая. В два с половиной обхвата. Вставные зубы. Варикоз. Ту Вальку, с речки Илек, я пытался увидеть в её глазах, когда мы разговаривали с ней о болезнях, о внуках. Помнит ли она «лодочку», всё хотел я у неё спросить. Но так и не решился. Смутился чего-то. Застеснялся.
Тогда, вечером, мы вернулись с речки, обгоревшие от непрерывного солнца. Усталые и довольные, как пионеры. Мы с жадностью пили парное молоко, заедали его свежайшим хлебом из железнодорожной пекарни. Валька. Надька. Наташка. И я. Их первый мужчина.
27-28.06.2000г.
Мещеряковка
БЛЯДКИ
Валера заболел. Ему сделали операцию. Успели. Теперь ему были нужны свежий воздух, натуральные продукты, внимание и покой. В общем, всё то, чего в Германии только за большие деньги, а у нас в России - хоть жопой ешь. «Упокоился бедный стрелок» - это у нас упокоился. «Над вечным покоем» - это над нашим вечным покоем. Я написал: «Валера, приезжай, поживёшь недельку-другую - восстановишься. Молоко, яйца, сметана - всё своё, без всяких там гибридов. Воздуху - от Тузлы до Биробиджана, по самые спутники».
Вы не поверите - приехал. Вообще - убедить немца в том, что за границами Германии есть что-нибудь лучше, чем у них, что делают лучше, чем у них - невозможно. Там лучшие врачи, лучшие машины, и больше всех университетов. В них немцы, как дураки, бесплатно обучают кого угодно. А какие бабки могли бы делать!
Ну, сказать, что Валера польстился на мои слова, потому и рухнул с дуба в прекрасное далёко, нельзя. Он хорошо знал, куда ехал. Не одну собаку съел, когда в СССР коммунизм строил. Отдал лучшие годы жизни. И здоровье. А, кому всё лучшее отдашь, по тому и тоскуешь. Вот и зацепился Валера за мои слова. Про молоко, воздух. Вот и приехал.
Когда мы увидели друг друга, то вместе подумали, но вслух не сказали: «Как он изменился! Постарел-то как!». Зачем о грустном. Валера сюда поправляться приехал. Жена Мария приготовила пельмени. Я к случаю свинью заколол. На столе огурчики, помидоры со своего огорода. Самогон.
- Ну, как, Саня, привык к деревенской жизни?
- А то!
Водку нельзя, жирного нельзя, острого нельзя. Когда остались наедине, я Валеру спросил: - Ну, а баб тебе можно?
Вопрос, видимо, застал его врасплох. Ко всему он был готов, собираясь в Россию, а про баб даже и не подумал.
А я решил сделать Валере сюрприз. В молодости мы с ним часто, бывало, ездили на совместные блядки. Вот я и придумал организовать ему здесь что-то подобное, вспомнить огневые годы. Ничто так не помогает идущему на поправку больному, как полноценный половой акт.
Хорошо законспирированные блядки укрепляют семейные отношения, их цементируют. Существует парадоксальная зависимость между блядками и гармонией в супружеской жизни. Для того чтобы вас любили дома, необходимо, чтобы кто-то любил вас на стороне. Если у вас не получается - заставьте себя. Да, во имя укрепления любви в семье, иногда бывает нужно поступиться принципами, пойти на какие-то жертвы. Закройте глаза и отдайте себя какой-нибудь ветреной девчонке, и вы увидите, как обострится к вам интерес вашей законной супруги.
Блядки, как предохранительный клапан, который сбрасывает лишний пар, спасая тем самым котёл от неминуемого взрыва. Они так же необходимы в супружестве, как мелкие ссоры, как недостатки, которые великодушно прощаешь только любимому человеку. Ну, например - не так держит вилку, храпит, потеет, не ласкает после, или - неправильно выдавливает пасту из тюбика. Если любишь, то простишь. И полюбишь ещё больше.
Кроме того, блядки - это ЗОЖ - Здоровый Образ Жизни. Они выводят из организма вредные шлаки, способствуют растворению солевых отложений во всех суставах и позвонках. Известны случаи, когда, именно во время внебрачных свиданий, из почек мужчин в момент оргазма выходили песок и камни размером с куриное яйцо. (В книге рекордов Гиннеса зарегистрирован случай, когда женщина извлекла из себя яйцо партнёра. Фамилия партнёра в книгу Гиннеса не была занесена, ввиду того, что он сослался на сугубую конфиденциальность встречи).
Целлюлиту не зацепиться на теле женщины, которая периодически уступает бессовестным домогательствам посторонних мужчин. Предательский подкожный жир сгорает от её радостного страха, стыда, от страсти, от счастья.
От мыслей, что уж это, точно - в последний раз и больше - НИ! - КОГ! - ДА!
По степени сложности оздоровительных процедур, если сравнить с отвлечёнными, целомудренными понятиями, блядки дают психофизические нагрузки в диапазоне от бега трусцой, до слалома по отвесной скале.
Блядки общедоступны. У вас нет средств поехать на горнолыжный курорт? - идите на блядки и вам гарантирован бесплатный выброс адреналина в ударных дозах.
В отдельных случаях блядки по ощущениям эквивалентны охоте на крокодилов, или даже крокодилов - на вас.
В общем, куда ни кинь, блядки полезны.
Особенно для здоровья.
- Ну, так как, баб тебе можно? - Снова спросил я Валеру. И по всему его виду понял, что действует, уже целительно действует на него воздух Родины. Валера заулыбался, порозовел, заматерился. Нет, не зря он сюда приехал. Будет он еще сына кверху подбрасывать. Тоже Валеру, первенца своего. В университете сейчас преподаёт, в Зигене.
Ну, естественно, не сразу мы с другом на это дело сорвались. Походили пару дней по посёлку, по окрестностям. Я в Слюдяном недавно, всего шесть лет. Приютила меня Россия. Раньше моих родителей из России сослали в Казахстан, и Казахстан их приютил. А потом Казахстану свалился на голову суверенитет, и все, кого он приютил под присмотром партии и КГБ, почувствовали необходимость искать другого приюта. Нам с женой удалось поселиться в России до того, как плохой Ельцин помазал на своё место хорошего Путина, и потому гражданство получили бескровно. Сейчас это стоит больших денег. Каждому придётся чем-нибудь заплатить за удовольствие иметь молодого и красивого президента.
Марии мы сказали, что едем с ночёвкой на рыбалку. Уложили в мою старенькую «Ниву» палатку, одеяла, удочки. Накопали червей. Всё, как в семидесятые. Ну и - смылись.
Речка небольшая, с исконно русским названием Джуса. Посреди голой степи, извилистая, почти без течения, с глубокими родниковыми ямами и чистой водой, в поросли чахлых кустиков.
Приехали под вечер. Комаров почти не было. Установили палатку, развели костёр. Даже закинули удочки. Я на маленьком коврике разложил закуску, достал пузырь. Налил в две стопочки. Смотрю - Валера как будто чего-то ещё ждёт. Помнит, стервец! Вот ведь память! Три дня назад ему про баб только намекнул, а он до сих пор помнит!
- Будут бабы, будут, - успокоил я Валеру. - Чуть попозже. Давай вначале выпьем.
- Ты же знаешь - мне нельзя.
- Мне тоже. А это и не водка. Простая вода из местного родника. За ней из самого Оренбурга приезжает с флягами шофёр губернатора. Мы с тобой этой водички в рюмочки нальём, выпьем и закусим. Ты мне скажи: какие блядки без выпивки?
Валера согласился, что такого не бывает. Мы выпили и закусили. Полагалось поговорить, но разговор не клеился. Валера всё чего-то ждал. Нетерпеливый какой-то. Зацикленный. Словно из тюрьмы только вышел.
Я пошёл к машине, достал два свёртка, принёс. Один Валере, другой - мне. Смотрю - Валера не двигается, не понимает, что ему нужно делать. Я взялся помогать: развернул ему свёрток. Потом свой. Две резиновые шкуры. Если надуть - две бабы. Одна блондинка, другая - брюнетка. Блондинку Валере - ему всегда светленькие нравились. Тут же рядом и миникомпрессор. Если хорошо накачать - будет пухленькая.
Толстушки - Валерина слабость. Когда-то, ещё в Союзе, влюбил он в себя почтенную замужнюю женщину весом килограммов на сто пятьдесят. Ходил счастливый, как будто в лотерею чёрную «Волгу» выиграл. А начинающая молодая грешница совсем от него голову потеряла. Никто никогда не видел, не признавал в ней богини, включая, конечно, рогатого мужа, а Валера… Восторг его был искренним. Однажды я сидел с Валерой в машине, когда он поджидал свою ненаглядную. Я до сих пор помню этот его взгляд, каким он её встречал, едва завидев, узнав её ещё метров за 500, что, впрочем, было не трудно. Танк, глыба, матёрый человечище, его Миля, ёщё там, на горизонте, чувствовала, что уже попала в прицел восхищённого взгляда Валеры. Она шла навстречу ему и на глазах расцветала.
Мне пришлось пойти пешком, но я не обиделся: Валера убрал, спрятал в багажник переднее сиденье, чтобы его Миле не было тесно. Третий в машине был не просто лишний: ему не было места.
Можно ли обвинять Милю в том, что она, когда любовники оставались наедине, исполняла все его незамысловатые фантазии, до которых, впрочем, никогда не мог додуматься её туповатый муж.
Однажды, когда Миля ещё только-только потеряла свою супружескую невинность, Валера вывез её за город и прямо в чистом поле стал снова склонять к незаконному сожительству. - Здесь же всё видно, - нерешительно возражала Миля, указывая на проходящую почти рядом автостраду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48