– И покупают?
– Да еще как, ваше сиятельство! Народ любит про всякое баловство. До серьезного еще не подтянулись, ваше сиятельство. Такие-то броские книжонки хорошо идут. А вот про житие Павлина Ноланского не покупают. Некоторые нажглись и другим советуют не покупать. А суть в том, что этот святой советует читателю все раздать, а затем идти в рабство. Пожалуй, мало у кого отваги хватит решиться на такой «подвиг»…
– Что ж, правду сказано, – заметил Лев Николаевич. – Мужик сер, да ум у него не черт съел. Научится крестьянин разбираться в книгах.
Толстой взял с прилавка еще книгу. На обложке значится: «Старец Иринарх». Тоже житие. Издание «Товарищества общественной пользы». Знал Лев Николаевич, что это возникшее в ту пору издательство поставило целью своими книжками преодолевать и вытеснять с книжного рынка вульгарные лубочные книжки. Он знал также и, конечно, не одобрял деятельность святого самоистязателя Иринарха. А потому, перелистав эту книжку, он обратился не к старику хозяину, а к приказчику Сытину с хитрым вопросом, знает ли он товар, которым торгует.
– Скажите, молодой человек, о чем в этой книжке говорится, что полезного проповедуется? Вы прочли ее?
– Торопясь, ваше сиятельство, торопясь прочитал, самое главное тут об этом Иринархе…
– И что о нем, это главное?
– А то, ваше сиятельство, как он себя мучает, истязает тело ради спасения души. Он приковал себя цепью к матерому пню, чтобы не оторваться, и обвивает себя цепью вокруг…
– Как тот самый пушкинский кот у лукоморья… – усмехаясь в бороду, подсказал Толстой Сытину.
– Похоже, ваше сиятельство. А еще этот Иринарх навздевал на себя сто сорок медных крестов, семь вериг, восемнадцать оков ручных и много прочего, да вдобавок лупит по своему телу железной цепью. Тем и спасается…
– А вывод из этого? – насупившись, спросил Толстой. – Вывод какой? Что умный мужик скажет, прочтя эту книжку?
– Умный? Разумею, что он его… дураком, сумасшедшим назовет.
– И не ошибется! – резко подтвердил Толстой и, небрежно швырнув книжку на прилавок, обернулся к Шарапову. – Так вот, Петр Николаевич, вы хотели бы быть этим Иринархом? Нет. Так зачем же столь дурное влияние мужику? И кто издает? Интеллигентное общество, да еще московский комитет грамотности. Как им не стыдно?! Вашим «подворотным» писакам, пьяным сочинителям неслыханных «покорителей сердец», можно всякую чушь простить. А московскому товариществу «общественной пользы» непростительно!.. «Иринархам» не одолеть лубка. Не тот конек, не тот. Сплошной хаос! Одна цель видна – больше, больше, а чего? Пусть люди сами разбираются. Что ж, пожалуй, в этом хаосе изданий есть своя упрямая логика: какова Россия – таков и товар, – рассудил граф, продолжая разглядывать красочные книжные обложки. – И все-таки надо обновлять товар. Лубок очень свирепствует, застилает деревню всякой чертовщиной, принижает человеческое сознание, не возвышает душу. Не такая книжка теперь нужна народу. Однако сразу лубок не одолеть: нужно время, силы писателей. Но способ продвижения книги в народ у ваших книгонош-лубочников, неоспоримо, самый верный.
– У нас, ваше сиятельство, выбор велик, на всякий вкус книжечка найдется. Уж если зашел к нам покупатель, то редко кто выйдет без покупки, – сказал Сытин и стал книжку за книжкой выкладывать перед Толстым. Тут были жития святых и такие книжки, что от одного названия у робкого волосы станут дыбом, а прочтя, со страху ночью во двор не выйдешь: «Ночь у сатаны», «Мертвые без гроба», «Убийство на дне моря», «Чертово гнездо», «Таинственный черный рыцарь, или Страшная казнь самого себя»…
– Есть, ваше сиятельство, и про героев: «Ермак Тимофеевич», «Белый генерал Скобелев»…
– Эти герои всем известны, – перебил Толстой Сытина, – а вот бы надо печатать про каких героев книжки: в Туле учитель во время пожара спас детей, а сам погиб; или был такой доктор Дуброво, высосал у больного ребенка дифтеритный яд, сам погиб, но ребенка спас! Вот это, я понимаю, герои, которые жизнь и душу положили за други своя…
– Так за чем же дело, ваше сиятельство, пишите про них, народу полюбится, да вашим слогом – зачитаются, – учтиво проговорил Сытин, не сводя глаз с графа Толстого. – Пишите, а мы в продажу возьмем. Ход дадим!.. Вам самому, конечно, несподручно торговать книгами. Вашему делу посредники нужны.
– А вот это вы, молодой человек, очень верно подметили. Без этих народных «апостолов», без офеней в издательском деле, в распространении народной книги не обойтись. А читатель растет, ах как растет, обгоняет, уже обогнал рост книжных изданий. А что дальше будет, господа, могу судить я по нашей Тульской губернии. Если до отмены крепостничества в деревнях Тульской губернии было только одиннадцать школ, то спустя три года, благодаря уставу, дозволяющему открывать частные и общественные школы, их стало тысяча сто двенадцать!..
В лавку заходили покупатели и офени. Некоторые, не зная Толстого, запросто вступали с ним в разговор. Шарапов тихонько обрывал их:
– Поаккуратней, мужички, это хоть и просто одетый, а его сиятельство граф, писатель Толстой…
Спустя недолгое время после того, как Сытин отделился от Шарапова и с его помощью открыл свою типолитографию и книжную лавку, Лев Николаевич стал заходить к Сытину и присматриваться к его бойкой торговле, к умению привлекать книжных разносчиков, стекавшихся отовсюду.
И он безошибочно понял, что этот молодой издатель, как никто другой во всем Никольском рынке, через своих офеней нашел общий язык с читателями, с народом. И какой это был бойкий, пробивной и многочисленный аппарат, и как они разумно подходили к подбору книг и картин, и сколько простой мудрости и мудрой простоты в рассуждениях этих офеней – посредников между теми, кто создает книгу и кто ее читает.
– А вы, ваше сиятельство, не удивляйтесь на мужика, осилившего грамоту, что он читает, как сказал Некрасов, «милорда глупого». С точки зрения барина, «милорд», верно, может быть, и глуповат, – говорил Толстому один опытный офеня, приезжавший к Сытину из-под Вологды. – Только, знаете, я сам примечал, что в народе его любят и рвут из рук в руки, и будут рвать, пока вы, ученые, не дадите «милорду» замены. Давайте умную книгу, а мы ей читателя найдем, нам все двери открыты. Мы книгу в избы несем; иногда хозяин, с печи не слезая, покупает у нас. Денег нет у мужика, – пожалуйста, мы ему без денег променяем на что угодно: на рожь, на овес, на льняное семя, а этим продуктам мы тоже ход знаем…
Другой офеня из Устюга Великого, поддакивая своему земляку, говорил:
– А я, ваше сиятельство, с мужичка за книжки и денег не спрашиваю, а все больше на поношенные лапти меняю!..
Кто-то из офеней засмеялся над устюжанином, а потом сказал серьезно:
– Ты, парень, над графом не смей шутить. Люди дело говорят, а ты с насмешечкой…
– И нисколечко не смеюсь, – продолжал настаивать устюжский офеня, – его сиятельство поймет и в толк возьмет. Лапти у нас на севере не из бересты, а пеньковые, не какие-нибудь!.. С Юга-реки, с Вычегды, с Двины да Сухоны и еще кой-откуда в Вологду свозится, ни мало, ни много, полста тысяч пудов лаптевой рвани, а от Вологды изношенные лапти плывут в Питер, а там из этого добра бумагу на фабрике у Печаткина делают. Вот какой оборот получается! И от книжечек доход и от лаптей не убыток. Я вот, ваше сиятельство, набираю книжечки у Ивана Дмитриевича, а сам умом прикидываю – не из вологодских ли лаптей эта бумага? Во какой круг!..
– Это очень рассудительно и смекалисто получается, – похвалил Лев Николаевич, – двойная выгода, а какая польза для дела!..
– Вот так и бывает, ваше сиятельство, лапоточки пеньковые сначала след на земле оставляют, а превращаясь в бумагу, из бумаги в добрую книгу – оставляют след в душе и в памяти человека.
– Иван Дмитриевич, вы слышите, как ваши «апостолы» рассуждают?
– Слышу, ваше сиятельство, они и не такое расскажут, их только слушайте, – отвечал Сытин, помогая рабочим складывать тюки с книгами…
Побывал у Сытина в лавке Лев Николаевич и понял, что его супруга Софья Андреевна не в состоянии распространять яснополянские издания так широко и быстро, как это делает Сытин. А условия были продуманы Толстым совместно с редактором изданий Владимиром Григорьевичем Чертковым. Идею издания дешевых народных книжек выдвинул Лев Николаевич, а писатели – Лесков, Гаршин, Короленко, Златовратский и другие – согласились ради дешевизны книг поначалу уступить свои произведения без гонорара; так же поступили и художники – Репин и Кившенко, согласившись бесплатно иллюстрировать обложки книг. В дальнейшем выплата гонорара предусматривалась за счет доходов от ранее вышедших и распроданных безгонорарных произведений.
Осенью в 1884 году к Сытину пришел Владимир Григорьевич Чертков с предложением издавать и распродавать книги для народа по цене не дороже лубочных изданий, причем книги нравственного и познавательного содержания Льва Толстого и других известных писателей полностью к печатанию будет готовить он, Чертков. Эти книжки от имени фирмы «Посредник» после выхода в свет не должны являться собственностью издателя, их может переиздавать кто угодно другой. Но главным и первым между писателями и читателями посредником – издателем и распространителем всей литературы, выходящей под редакцией Черткова, по желанию Льва Николаевича должен быть Сытин…
Иван Дмитриевич охотно, с большой радостью принял такое предложение и решил, не жалея сил и средств, продвигать в народ умную книгу одновременно с лубочными своими изданиями, которые продолжали существовать и выходить в свет.
Так началась совместная работа Сытина с толстовским «Посредником». Сытин знал душу народа, знал его жажду-тягу к умной, содержательной книге, но надо было еще знать и рост грамотности в России. Статистика народного образования подсказала ему утешительные цифры роста грамотности. За тридцать лет число учащихся в сельских школах выросло довольно значительно, а это обещало широкий книжный рынок. В 1855 году по всей России было учащихся двести тысяч, а в 1885 году учащихся обоего пола насчитывалось два с половиной миллиона…
Не прошло и полугода после того, как Чертков сдал Сытину первые толстовские рукописи книжек для народа, и дело двинулось. Лев Николаевич, увлеченный делом, появлялся в сытинской книжной лавке, не скрывая своего удовлетворения, хвалил издателя-книготорговца и подсказывал, какие серии новых книг еще подготовит «Посредник».
В те дни Толстой писал князю Урусову об удачах начатого дела: «Сейчас видел Сытина, торговца-издателя этих книжек. У него есть товарищи по изданию, молодые люди торгового мира – богатые… Они решили издавать в убыток; торговец бумаги тотчас спустил 11/2 копейки с фунта бумаги – это тысячи рублей. Вообще сочувствие со всех сторон я вижу огромное…»
В следующем письме тому же адресату Толстой сообщает: «Чертково-сытинское дело идет хорошо. Открыт склад, набираются, печатаются и готовятся 10 картинок и 10 книжечек. В числе их будет „Жизнь Сократа“ Калмыковой, – превосходная народная глубоко нравственная книга. Репин рисует картинки превосходные, другие художники тоже, и все даром…»
В делах «Посредника» Сытин часто отчитывался в письмах Толстому. И сам ездил в Ясную Поляну и в Хамовники. В Хамовниках у Толстого в присутствии Сытина обсуждались с писателями и художниками планы изданий. Лев Николаевич указывал художникам, какие нужны обложки, какие картины желательны для народа.
Книжки Льва Толстого, выходившие на первых порах у Сытина в издании «Посредника», в отличие от лубочных, были культурно и привлекательно оформлены и так же дешевы, как и лубочные, некоторые даже дешевле – по одной копейке за штуку.
Художественные рассказы русских писателей на бытовые крестьянские темы расходились отлично. Происходила заминка с продажей книжечек, напоминавших своим содержанием те синодальные листовки, которые обычно раздавались бесплатно в церквах между заутреней и обедней. Эти книжки «Посредника» выходили под девизом «Во свете твоем узрим свет». Одни названия их говорили о том, что Лев Толстой сделал попытку проповедования в народе евангельских истин: «По крестному пути Спасителя», «Жезл утешения при смерти», «Спасаемые среди мира», «Мысли о боге», «Великий грех», «Как читать Евангелие» и другие.
Рядом с лубочными «милордами», «ерусланами» и «гуаками» эти толстовские книжки успеха не имели. Деревенский читатель пока еще охотнее брал лубочную книжку «Чудеса в колпаке», нежели о чудесах какого-либо «святого». Редакторы «Посредника» Чертков, а за ним Бирюков и Горбунов-Посадов, и в первую очередь сам распространитель Сытин, общаясь с офенями, поняли, что людям нужна, кроме религиозной, книга светская – беллетристика, а также научная, познавательная книга, раскрывающая глаза на все происшедшее и происходящее на белом свете.
В скором времени в каталогах «Посредника» появилась реклама более двадцати книжек по естествознанию. Вышли в свет книги иностранных авторов – Гюго, Золя, Анатоля Франса и других. За короткий срок молодое издательство Сытина выпустило свыше сотни названий книг и книжек, подготовленных к печати «Посредником». За четыре года работы тираж их превысил двенадцать миллионов экземпляров, не считая прочей литературы, выходившей независимо от «Посредника».
Издавая книги «Посредника», Сытин во всем полагался на Льва Толстого. Ему хотелось также, чтобы Лев Николаевич со вниманием относился и к тем книгам, которые выходят в издательстве помимо «Посредника». Об этом Иван Дмитриевич просил Толстого в своих письмах.
«Ваше сиятельство Лев Николаевич.
…Я решил послать Вам все имеющиеся у меня книги по одному экземпляру в виде образцов, цена на каждой помечена карандашом. Будьте добры рассмотреть и пригодные выбрать и затребовать. Я думаю, немного одобрительного найдете из прежних моих изданий, а между прочим я очень рад случаю послать Вам для более близкого ознакомления всю свою серию изданных книг, благоволите дать мне свой любезный совет и не найдете ли тут чего хорошего и плохого. Благодарю Вас за участие душевное и пожелания. Добрейший Лев Николаевич, живем мы здесь и много хлопочем, время свободного нет, все за делом, хлопот много, но сами не знаем, редко приходится подумать, хорошо ли, худо ли это; иногда думается, что хорошо, вокруг народу очень много, все работают без остановки и все довольны. Дело идет, вражды и зла, ссоры нет. Разве между собою пьяненькие рабочие пошумят в праздник, но зато в будни очень веселы. Развеселят хоть кого угодно – в мастерских песнями, которые им петь во время работы не воспрещают. А петь они тоже мастера не хуже Славянского, все горе заставят забыть, да и сами добрее и веселее работают. Вот и все, что мы здесь делаем и не знаем, хорошо ли худо ли, а жить надо. Простите, если что тут есть лишнее. Преданный Вам покорнейший слуга
Ив. Сытин».
Лев Николаевич не раз навещал и типолитографию, переведенную с Воронухиной горы в помещение, приобретенное Сытиным на Пятницкой улице. К началу выхода книг «Посредника» Иван Дмитриевич со своей компанией имел уже семь типографских машин и одну литографскую, со всем полагающимся инвентарем.
Толстой видел, как бойко и прилежно трудится коллектив наборщиков и печатников, подобранный из молодых ребят, энергичных и задорных, под стать самому Сытину. Их трудолюбие и веселье на работе привлекали Толстого, а стремление владельца дать как можно больше книг, картин, календарей народу, нести просвещение в каждую избу, – что еще могло сильнее привлекать Толстого к сытинскому делу?..
Книги «Посредника» стали вытеснять грубый лубок, за Сытиным последовали московские издатели Губанов и Лузина и другие.
Читатель начал браковать дешевые, смехотворные и дурманящие изделия «подворотных» писателей. Однако в истории развития книжного дела их забывать не следует, хотя бы как явление курьезное, кратковременное, но довольно заметное.
Однажды в лавку к Сытину пришел скульптор-художник Микешин, и с ним, опирающийся на суковатый посох, престарелый, дряхлый и полубольной старик с помутневшими глазами.
Микешин полагал, что Сытин знает своего костромского земляка Алексея Феофилактовича Писемского, и потому не познакомил их друг с другом.
В лавке находились тихие покупатели и шумные, как водится под хмельком, «подворотные» авторы. К их резким и крикливым разговорам долго молчаливо прислушивался старик Писемский, потом, приподняв над головой свой суковатый костыль, сказал:
– Вот бы, господа писаки, чем вас по хребтинам огреть надо!..
Все притихли, но без обиды посмотрели на старика, вид которого всем внушал уважение. Старый писатель тяжко вздохнул, вытер платком глаза и, как вещий пророк, заговорил, пользуясь общим к нему вниманием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39