Старуха хлопнула Милку по заду:
– Игрунья! – Она вздохнула: – Право, не верится, что когда-то и у меня были такие тугие ягодицы. Эх сударики вы мои.
– Кастаньеты, – сказала Милка, разглядывая тщательно отполированные, соединенные кожаным ремешком пластины черного дерева.
Архелая-Анна сфокусировала глаза на предмете в руках девушки:
– Дай-ка сюда, – протянула руку.
Просунула палец в петлю, глянула на нас и выдала ритмическую штуковину… И еще раз, только другой звуковой рисунок. Затем велела мне следовать за ней.
В сенях она сняла со стены матерчатую сумку с длинной ручкой, кинула в нее кастаньеты.
– А ты, – повернулась к Милке, – шторы достань из чемодана, что под Жоркиным лежбищем. Повесь на окна.
Я и старуха вошли в лес. Озеро было у нас с левой стороны. Сделав несколько десятков шагов, ворожея остановилась, достала кастаньеты и кивнула на куст орешника:
– Веду тебя по тропе, по которой ушел Стоценко… Сорви лист, пожуй.
Я послушно отгрыз зубами кусочек, ощутил терпкость и сплюнул зеленую массу, но не понял, что это за растение.
Тропы, о которой говорила старуха, я не видел – густая трава пружинила под ногами, паутина облепляла лицо.
– Ты ничего не спрашивай, сударь. А если и спросишь, не отвечу. Делай, что говорю, и молчи. Лишние слова – помеха.
Минуты через две опять остановились. Теперь я пожевал лист черемухи. Еще через минуту старуха заставила отпробовать на вкус лист рябины.
– А теперь смотри сюда, но руками не трогай. – Она раздвинула палкой траву, и я увидел огромный боровик… Щелкнули кастаньеты.
Около часа шли мы по лесу. Я послушно жевал, нюхал, разглядывал в траве крупные грибы – кроме боровика видел подосиновик, мухомор… И на спрятавшуюся в траве медную кружку заставила меня посмотреть старуха. Хотелось спросить, откуда в июне такие грибы крупные, зачем мне знать вкус богородской травы, если я ее по одному запаху с завязанными глазами могу отличить от алтея. Однако я молчал и послушно выполнял требования ворожеи.
Обратный путь мы проделали, все так же останавливаясь, жуя, нюхая и разглядывая в траве. Когда мы, завершив петлю, вышли из леса со стороны озера, старуха раздвинула траву и показала мне статуэтку Будды. Я нагнулся…
– Не тронь! – крикнула старуха, ударив меня палкой по руке. – Вот и все. А теперь скачи к своей сударушке.
Войдя в горницу, я почувствовал слабость в ногах. Во рту вязко и словно иголочки в языке. Бессонная ночь, наполнение бочки водой из озера, косьба, да еще и путешествие по лесу… Мне хотелось одного – спать.
– Привет, старик. – Жорка стоял у печи и уплетал пирожки, запивая их компотом.
сарае дрыхнет, одним молоком питается… А мне еще и грядки надо полить.
Мы договорились, что я пойду встречать женщину-молочницу, а Жорка с Милкой начнут поливать грядки.
Милка достала из-за печи трехлитровую флягу, сполоснула кипяченой водой и сказала, что проводит меня.
– Метров пятьдесят не доходя кладбища, остановись и жди. У ней точно такая же фляга в руках. Скажешь, баба Аня через два дня ждет ее, – крикнул Жорка, наливая воду в лейку.
За поворотом Милка сошла с тропки, потянув меня за рукав. Остановившись, сказала:
– Мне кажется, эту ночь я спала со снотворным. Видимо, бабка чего-то капнула в мою кружку – голова утром болела… Я всегда чутко сплю, а нынешней ночью даже не проснулась. Понял?.. А теперь ступай. Я сегодня ни есть, ни пить не буду.
Молочница ждала, выглядывая из-за дерева. Я, будто не заметив ее, остановился и, насвистывая, начал собирать землянику. Фляга стояла посреди тропинки. Краем глаза заметил, что женщина, загородив лицо ладонью, осторожно рядом с моей флягой поставила свою, точно такую же.
Я узнал женщину. Это была Валентина, та, которая страдала олигофренией. Болезнь все еще проглядывала сквозь искусно наложенный грим, но она исчезла, едва женщина подняла голову и посмотрела мне в лицо. Все слабоумные чем-то похожи друг на друга. Может, природа распорядилась так, чтобы люди сразу распознавали беззащитное существо? В нацеленных на меня глазах – страх, настороженное внимание, любопытство, радость. Женщина улыбнулась.
– Вижу, вы знаете мою историю. – Она первой нарушила молчание. – И что думаете об этом?.. Я перечитала много гор книг, и во всех одно – болезнь неизлечима.
– Случай с вами говорит обратное, – возразил я, думая: «Что хочет услышать она от меня? Разве я могу объяснить ее историю, похожую на чудо? Собственно, это и есть чудо».
– Неприлично напрашиваться на разговор с вами, НО только с посторонним человеком я могу быть откровенной… Я люблю мужа, однако стесняюсь своего прошлого. Поэтому уехала из города, от мужа. Мне страшно смотреть в глаза своим родителям – говорят, пьянство отца погубило мой мозг.
– И у непьющих родителей рождаются дети с патологией.
– Ненавижу своего отца… Ведь я нигде не могу устроиться на работу – нет образования. А в городе кому-то из соседей написали из деревни, что было со мной до замужества. И теперь, как выйду из квартиры, так все жильцы пялят на меня глаза и шепчутся.
Печален был ее рассказ. Нет, слез в ее глазах не было, а был страх перед жизнью, ожидающей ее. И что самое плохое, она не видела выхода из тупика, в котором оказалась благодаря бабе Ане.
– Зачем я живу?.. Я не могу забыть прошлого. Верьте, дурой легче жилось… Легче!.. В том проклятом письме было написано даже то, с кем я переспала и как бегала за алкашами с гречневой кашей. А вы знаете, какие сны мне снятся?.. Словно я, как раньше, хожу с нечесаными волосами, грязная и… и мне хорошо Я радуюсь и визжу от восторга… Пожалуй, я вас утомила. Пойду я.
Она опустила глаза и вздохнула.
– Вы – сильная женщина. – Я поймал ее руку и осторожно сжал холодные пальцы. – Дай вам Бог справиться со своей памятью. Нет вашей вины, поверьте.
Подхватив флягу с молоком, я, не оглядываясь, поспешил назад. Странная штука – жизнь. Мои заботы – секреты ворожеи, которые стремлюсь разгадать; Милену влечет приключение, а смотрящая мне вслед – я чувствовал ее взгляд затылком – мается под тяжестью грехов, которых не совершала. Трудно представить себя в ее шкуре, но можно понять – тяжко ей. Усилием воли попытался отвлечь свой мозг от мыслей о Валентине, но в ушах продолжало звучать: «Я все помню!» Такая безысходность звучала в этих словах… «А стоило ли ей превращаться в „умную", чтобы жить и проклинать свое участие в грехе, совершенном неразумной, неуправляемой мозгом плотью… Жаль, что не задал ей вопрос о методах ворожеи: гипноз, травы или еще что-то? Впрочем, до того ли было бедной женщине, чтобы вспоминать технологию лечения… А ведь у того, кто написал злополучное письмо на родину мужа Валентины, наверняка есть свои грехи, огласка которых повредила бы его репутации, и грехи эти совершены в здравом уме… Какой сволочью надо быть, чтобы вредить беззащитному существу!»
– Такую кучу тряпок всякий с дороги заметит. – Васька слез с велосипеда, прислонил его к дереву. – Я Вальку встретил – веселая. Она редко такая бывает, а тут про тебя спрашивала, сказала, что ты хороший человек.
В пакете, прикрученном бельевой веревкой к багажнику, было все необходимое нам с Милкой для культурного ночлега. Кроме белья Василий привез авоську с продуктами.
– Медку вам к чаю, хрену еще привез. Мамка его с помидорами делает. Любите такой?
– Вези назад. – Я показал на авоську. – Не хватало, чтоб твои родители скандал устроили!
– Так папка сам сумку собирал, – успокоил меня Василий. – И простыни помог купить… Тот, кто посылку привез, дал отцу денег и сказал, чтоб все твои желания исполнял… А ты не сказал, что ты ученый!
«Ну и чижик!» – подумал я и решил не разочаровывать Ваську относительно своей «учености». Однако в действиях чижика угадывалась новая фаза заинтересованности руководителей «Посоха» в успехе затеянного с Архелаей-Анной предприятия.
– В селе говорят обо мне?
– Зачем?.. Батя и я – могила, рот на замок. Ты не думай, мой батя книжки читает, журналы – умный, когда водку не пьет. А еще тебе письмо передали. – Он ловко выхватил из-под рубахи тугой конверт.
Мне не терпелось вскрыть конверт и ознакомиться с посланием, поэтому я поблагодарил пацана и велел ехать домой.
Вездесущие агенты «Посоха» хорошо потрудились, выяснив, что баба Аня была лично знакома с Бехтеревым, Павловым, Зигмундом Фрейдом, о котором я много слышал, но ничего не читал. «Посоху» стало известно о переписке ворожеи с каким-то Цай Юаньпэем. Этот китаец и называл Архелаю пурпурным цветком, распустившимся в неведомой долине счастья, «где каждый может насладиться правдой красоты, очищенной от грязи семи грехов». В послании «Посоха» приводились выдержки из нескольких писем, адресованных старухе от именитых людей, на сегодня почивших в бозе. В последнем абзаце сообщалось об архиве Архелаи, большая часть которого неизвестна специалистам, и что стоимость этих бумаг фантастична.
Прямо не верилось, что старуха, которую увижу через несколько минут, была знакома с такими великими людьми.
«Надо пошарить в хозяйстве старухи… Или спросить напрямик. Зачем ей архив, если она не сегодня-завтра отойдет в мир иной?».
Милка несказанно обрадовалась, увидев пакет с бельем.
– А лифчики Жорке отдай, – сказала она, высунувшись из окна. – Пусть разрежет и сделает себе тюбетейки.
– Свистушка, – усмехнулся Жорка.
– Тот, что в сарае, давно здесь? – спросил я.
– Когда я прибыл сюда, уже лежал в ящике. Жаль его – молодой. Однако бабка меня поднимет… Ты бы сказал ей, чтоб оделась. – Йог кивнул на высунувшуюся из окна Милку. – Выпендривается!.. Красивая, стерва, вот и ставит из себя. Дал бы ты ей, чтоб не оголялась. – Он посмотрел на меня жалобно.
Милка захлопнула окошко.
Из сарая вышла старуха. Глянула в нашу сторону и, опираясь на палку, двинулась к дому.
– Чуток отдохну – и пойдем в лес, – сказала она.
– Сама кормит спящего. Даже твоей цыпе не доверила, – сказал Жорка. – Может, на озеро махнем?
Милка занялась стиркой, а мы пошли купаться на озеро.
Обратно мне пришлось тащить йога на руках – он опять заснул на берегу мертвецким сном. По совету старухи я положил его в сарае, рядом с ящиком, где спал Стоценко. И мне пришло в голову: а не напоить ли Стоценко тамусом? Глоток напитка вряд ли повредит старателю. Милка послушно принесла стаканчик и, притворив дверь, замерла, поглядывая в щель между досками.
После первого же глотка Стоценко открыл глаза и отвел рукой стакан. Обвел взглядом сарай и, увидев меня, вздрогнул и как-то обмяк. Милка, придерживавшая его голову, отдернула руки.
– Дай с мыслями собраться. – Стоценко поднес палец к губам. – Ты один?
– Это – Милка, – представил я свою подругу. – Ну?
– Попроси у старухи зеленый сундучок. Она отдаст. Там все, что надо «Посоху»… Но все – мелочь, не стоящая внимания, в сравнении со смертью. Ты можешь меня убить?.. Возьми вилы и коли в грудь. Или топором. Или обыкновенным кухонным ножом. Однако… – Стоценко закрыл глаза и затих.
Я пытался заговорить с ним, но понял, что он спит. Вновь влил ему в рот глоток тамуса – спит.
– Пошли отсюда. – Милка потянула меня за рукав. – Сбрендить можно. Рассказать кому – засмеют. Видать, добавляет ведьма что-то в молочко. Он уже умом тронутый.
Мы вышли из сарая и столкнулись с бабой Аней. Она подхватила меня под руку и повела в лес.
– А ты бы водицы с озера потаскала, сударушка. – Она повернулась к Милке.
Мы опять смотрели грибы. Я жевал зелень и размышлял, вспоминая сцену в сарае.
– А кто такой Цай Юаньпэй? – спросил я, сплюнув ком зелени.
– Цай Хаоцин Юаньпэй… – Она остановилась. – Был такой деятель. Однако пойдем назад. Хватит жевать тело лесное. Ночью еще раз сходим, и все… А что касается Юаньпэя, то он был первейший коммунист китайского образца.
Сундучок, о котором говорил Стоценко, оказался за печкой и был наполовину набит ученическими тетрадями, дешевыми блокнотами, сшитыми книжкой листами пожелтевшей бумаги. Одну из таких книжек я взял, перелистнул страницы и понял – это та часть архива, о которой говорилось в послании «Посоха». Раскрыл книжку наугад и подошел к Милке. Открытая страница оказалась началом письма Карла Каутского на немецком языке с русским переводом под каждой строкой.
– Не тот ли это Каутский, которого ругал Ленин? – Прочитав письмо, Милка усмехнулась. – Впрочем, немец оказался прав – советская власть теперь мирно живет с церковниками… Смотри, да тут столько писем!.. Артур Древс, Джеймс Биссерт Пратт – знатный америкашка, верил в существование космической души. И все это написано бабе Ане?.. Старушка – полный отпад!
– Ты – полный отпад, – удивился я. – Древс, Пратт…
– В школе увлекалась философами-идеалистами. Один мой знакомый имел целый шкаф… Баба Аня идет…
Я метнулся к печи, кинул письма в сундучок, захлопнул крышку и прыгнул к Милке. Наверно, я выглядел нелепо в своей торопливости, потому что она расхохоталась.
Старуха, появившаяся в дверях, глянула на нее, на меня и, оскалившись, стала дергать плечами. Видимо, тоже смеялась.
– В бумагах моих рылся? – Ворожея внезапно захлопнула рот, оперлась на палку и глянула на меня.
Я стал что-то лопотать об эпистолярном наследии, но баба Аня отмахнулась от моих слов:
– Все это суета. Наберись терпения, сударь… впрочем, можешь забрать эти бумаги. – Старуха приковыляла к своей кровати. Села, треща костями и кряхтя. – Была молодая, красивая… Саша Блок стихи посвящал – можешь отыскать их среди бумаг – и что? Какой поэт воспоет мою нынешнюю внешность?..
Хотелось сказать – мол, есть красота души, но баба Аня стукнула палкой по полу:
– Иди, сударь. Воду носи.
Опять я смертельно устал, но бочку заполнил до краев. Повалился спать, отказавшись от ужина и не раздеваясь. Думал, немного подремлю, а проснулся поздней ночью. Меня разбудил звук кастаньет.
– Я покажу тебе тропу, по которой ушел Стоценко, – сказала баба Аня.
Мы вновь разглядывали шляпки грибов, кружку, статуэтку Будды. Шли довольно быстро. Перед самым выходом из леса старуха, шедшая позади меня, велела остановиться.
– Что ты слышишь? – спросила она.
Я навострил уши, но, кроме лесных шорохов, ничего не уловил. Правда, почудилось, что впереди меня хрустнула ветка.
– А в чем дело? – удивился я и обернулся. Старухи за моей спиной не оказалось.
– Ты должен успокоиться… Будь готов ко всему. – Голос старухи шел откуда-то сверху.
– Ну что ж, – согласился я, так и не отыскав растворившуюся в ночном лесу старуху.
– Стань спиной к толстому дереву… Сделай шаг вперед… Сделал?.. Постоянно отвечай мне. Так надо.
Я сделал шаг вперед – чего это выдумала старуха?
– Теперь медленно, не торопясь… Слышишь?
– Медленно, не торопясь, – повторил я.
– Только не пугайся… Подними руку и поднеси ее к глазам… Видишь ее?
– Вижу свои пальцы, – сказал я.
– Потрогай ими свои глаза.
– Что?! – воскликнул я, лихорадочно ощупывая закрытые веки. – Что случилось? Почему так?
– Успокойся, сударь. Я просила тебя не волноваться.
– Но я вижу с закрытыми глазами! – заорал я. – У меня закрыты глаза: вы понимаете?
– Ты можешь открыть их, но не надолго. И не надо нервничать.
Я уже открыл глаза, прикрыл их ладонями – слишком ярок был свет, ворвавшийся в зрачки. Сквозь узкую щель между ресницами увидел радужные нестерпимо яркие круги.
– Иди домой. Еще будет время поговорить об этом. И не вздумай открыть глаза – можешь ослепнуть.
Отдавшись в руки старухи, я решил беспрекословно выполнять все ее указания. Зачем рисковать?
– Иду домой. – Я не удержался и тронул пальцами закрытые веками глаза. Смешно сказать, я шел, видя закрытыми глазами. Шел спокойным шагом, словно ничего не случилось. Возникшую мысль о гипнотическом воздействии выбросил из головы как глупую и несостоятельную. Несколько раз оглянулся, ища старуху. – Зачем вы прячетесь от меня?
– Завтра, сударь, завтра, – проворчала старуха. Подойдя к крыльцу, ощутил затылком промозглый холод, словно кто-то злой смотрел на меня сзади. Захотелось услышать уверенный голос старухи. Незримая сила заставила меня схватиться за что-то твердое и влажное. Напрасно я высматривал в небе луну… В кромешной тьме, ощупью, слыша только стук сердца, я нащупал ручку двери и медленно вошел в дом. Знакомый скрип двери вернул мне душевное равновесие. Сделав глубокий вдох, успокоился окончательно, потому что тьма уступила место лунному свету, струящемуся в окошко.
Милка разбудила меня поцелуем холодных губ.
Несколько секунд я смотрел на девушку… Вспомнил ночное посещение леса и отметил – чувствую себя великолепно.
– С добрым утречком, – проговорила из своего угла старуха.
Милка чиркнула пальцем по моему лбу, подмигнула и повернулась к бабе Ане. Они о чем-то заговорили, а я побежал во двор умыться и сделать зарядку. Милка выглянула в окно и велела поторопиться.
Старуха шумно пила чай и нахваливала Милку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25