– Большая у тебя квартира. Никогда не видел подобной, – сказал я, взявшись за бронзовую ручку.
– Не хитри. – Поляков усмехнулся. – Загляни и сюда. Входи, входи, не стесняйся. Убедись, некому здесь стучать.
Пустая комната, если не считать керамического горшка с комнатным растением посредине и шелковых занавесок на окнах.
– Красивые цветы! – Я замер, любуясь цветущим растением. – Как называется?
Леший бы побрал миллионеров, имеющих возможность использовать для единственного цветка – пусть даже красивого – целую комнату, а не, скажем, подоконник, как принято в условиях обычной квартиры.
– Тот самый. – Поляков показал пальцем на потолок. – Индикатор; значит, жив ребенок.
– Ребенок? – переспросил я. – Да, понимаю. – И вспомнил кобольдов и беременную женщину, героев романа, написанного старателем. – Не хочешь ли ты сказать, что в горшке цветущий папоротник?.. Я плохо разбираюсь в комнатных растениях, но… похоже, похоже. – Я подошел, опустился на колени и, понюхав листья, внимательно осмотрел стебель: не муляж ли? Но никаких признаков, указывающих на фальсификацию, не обнаружил. И пахнет папоротником.
– Если желаешь, покажу документ, составленный по моей просьбе известным в Финляндии ботаником. Там четко и ясно написано, что данное растение является уникальным, потому что в нем соединились две разновидности папоротников – мужской и женский. – Поляков смерил меня долгим взглядом. – Да, этот гибрид, как представляется ботанику, не должен цвести, но… Ты же сам видишь! Может ли производное от двух папоротников быть крапивой?!
– Не может, – сказал я неуверенно.
– Прости, – сказал Поляков. – Меня всегда удивляла неуверенность людей, предпочитающих сомневаться даже после увиденного собственными глазами…
Он вместе со мной вышел на лестничную площадку.
– Думаешь, я кружку нитками к потолку привязал?
– Да ничего я не думаю, успокойся. Но, дорогой мой специалист по барабашкам, между сорок второй и сорок третьей страницей второго тома Тургенева у меня хранится сто пятьдесят рублей! А что сказала Стеша?.. «Меньше сотни», – она ответила.
– Стеша не может ошибиться. Напрасно сомневаешься, – сказал Поляков. – Не перепроверяй – напрасно потратишь время. Не обижайся.
– Будь здоров, – сказал я. – А роман твой на днях занесу – Поповичев им заинтересовался.
– Поповичев?.. Кто такой?.. Впрочем… – Поляков протянул мне руку: – Заходи в любое время. Еще разок водицы выпьешь… и вообще, заглядывай, если что надо будет. Может, денег подкинуть?
– Заскочу, конечно. – Я пожал ему руку и подумал: миллионер чертов, расколоть бы тебя на тысчонку… – Привет жене.
И, не дожидаясь лифта, побежал вниз по ступенькам.
А все же я засомневался и, придя домой, первым делом заглянул в Тургенева… Одна полсотня! Да как же это? Да кто же это?.. Жена это, как выяснилось через два с половиной часа, которые провел в тревожном ожидании.
– Чего, спрашивается, всполошился-то? – удивилась жена. – Взяла… Отдам тебе, конечно… Откуда узнала о тайнике?.. Подозрительно стало: все тома Тургенева новехонькие, а второй… Вон, даже золото облезло. Что он, думаю, все второй том читает? Что ему там понравилось?
Так, значит, права Стеша? Как-то само собой вошло в сознание, что лешачиха существует, но при всем при том и умеет читать мысли, и невидимой рукой поднимать кружку. Три ночи не шла из головы заначка, о которой знала Стеша. А тут еще маленький обман не давал покоя: сказал Полякову, что рукопись я Поповичеву дал, а она как лежала на моем письменном столе в чулане, так и лежит. Если лешачиха читает мысли, сказала, наверно, Полякову, что наврал я.
Я позвонил Поповичеву. Услышав о моем предложении прочесть роман Полякова, он хмыкнул, пробормотал что-то невразумительное и повесил трубку. Я позвонил еще, но теперь к телефону подошла женщина, которая сказала: «К Поповичеву пришли сантехники, заменили какую-то прокладку в ванне, а в данный момент все сидят на кухне и пьют чай, чтоб прокладка дольше стояла».
Лишь на шестой день пошел к старателю. Под мышкой я нес добросовестно отредактированный и по мере сил исправленный роман. Совесть моя была чиста – сделал все, что мог.
Дверь открыла незнакомая женщина среднего возраста с длинными пепельными волосами, заплетенными в дюжину косичек.
– Мне бы Василия, – сказал я, заглядывая в прихожую: что-то в ней изменилось.
– Василия?.. Но здесь такого нет! – удивилась она, поправляя воротник ярко-голубого платья.
– Поляков Василий… – Я глянул на дверь: квартира номер двадцать четыре – она.
– Вы что-то путаете, молодой человек. Да вы проходите, проходите. – Она распахнула дверь. – Мы, правда, только вчера вернулись с Севера. Еще и вещи не успели распаковать.
– Но неделю назад я встречался в этой квартире с Василием Поляковым! – воскликнул я. – Он работает старателем. И у него длинноногая жена. Может, родственник ваш?
– Так вот в чем дело! Извините. Как-то сразу и не догадалась. Мы ведь сдавали квартиру «Посоху». Чего деньгам пропадать, верно?.. Кооператив такой есть – слыхали?.. Они хорошо платят. Может, они подселяли на время своего сотрудника. А я все никак не вспомню: что же это за Вася такой?
– Аня, – позвал кто-то женщину сонным голосом. – Не ему ли письмо, что лежит на подоконнике в кухне?
В записке, написанной женским почерком, я прочитал: «Отсчитай девять дней с момента нашей последней встречи. Десятый даст ответ на все твои вопросы. Когда сомнения рассеются, постарайся сделать так, чтоб мой роман нашел своего читателя. В. Поляков».
На обратной стороне листочка стояла дата нашей последней встречи и моя фамилия.
Я с нетерпением ждал десятого дня, указанного в записке. Ночью снились кошмары один страшнее другого. Будто Черный-Охотник, настроив дьявольские приборы, сидит за моим письменным столом в чулане и ждет, когда люди дойдут до точки: совершат массовое самоубийство. «Неужели ничего нельзя сделать?» – кричу я, стоя совершенно голым перед огромным вороном в финской кальсонной паре. Ворон стучит толстым клювом но клавишам печатающего устройства, а лапой норовит схватить меня за колено. «Просчитаны варианты, варрианты, варррианты, – ворчит ворон. – На краю пропасти, прропасти, пррропасти. Люди обречены, обрречены, обррречены».
Утром я ловил себя на мысли, что начинаю верить в грозящую Земле опасность, но не обязательно из космоса.
Долгожданный десятый день. Получу письмо от Полякова? Или он сам отыщет меня? Я даже отгул взял, чтоб сидеть дома.
Полдень – молчит телефон, пуст почтовый ящик, не звонит звонок входной двери. Напрасно я смотрел в окошко и выпил ведро крепчайшего кофе: прошел день, вечер, бессонная ночь.
Да мало ли могло что случиться? Заболел человек, например. Или так сложились обстоятельства, что никак не мог сообщить о себе.
Проспав до полудня, пошел в редакцию.
– Слыхал о вчерашней тарелке? – спросил у меня заместитель главного редактора, тая усмешку. – И у нас появилась. Кстати, надо сказать, появилась – подписная кампания идет.
«О чем он? Какая тарелка?» – подумал я, зная, что стоящий передо мной человек не верит ни в экстрасенсов, ни в пришельцев с других планет.
– Думал, обрадуешься, – удивился он. – Ладно… – Он посерьезнел. – Узнай, что и как, – срочно статью. Подписная кампания, понял? Можешь приукрасить материал, как понравится самому, а главное – читателю.
И пошел в свою комнату, а я – в курилку.
– Над Сестрорецком, Ломоносовом и даже над Сосновым Бором тарелка летала! – крикнул мне вместо ответа на приветствие корректор, расчесывая свою реденькую бороденку пятерней.
– Опять тарелка. Постойте, о чем вы?
– Марсиане, зеленые человечки. – Вечно веселая машинистка, имени которой я так и не мог запомнить, улыбнулась. – Маринка все утро на телефоне. Куча свидетелей.
– Говорят, тарелка опускалась перед универсамом в четвертом микрорайоне. – Марина, заведовавшая отделом писем, ткнула меня в грудь кипой листов: – Телефонограммы прочти… Участковый, говорят, лично сам видел, как инопланетяне в четвертом микрорайоне кого-то из людей к себе в тарелку затащили.
– Ребята, кончайте разыгрывать, – неуверенно пробормотал я, вспомнив записку Полякова: а не агенты ли Камоса похитили старателя? Или, может, он добровольно согласился покинуть Землю?
– Да ты сам прочти. – Марина сунула мне в руки кипу телефонограмм. – Главный дает подвал на статью. Грех отказаться.
Все это, как оказалось, не было шуткой: о розыгрыше не могло быть и речи, в чем я убедился, побеседовав с участковым.
Ясное дело, статью я написал. Ее даже перепечатали областные газеты. Но мало кто из читателей знал, что восемьдесят процентов написанного – выдумка. Однако все верили и ждали обещанного мною продолжения встреч читателей со свидетельствами очевидцев приземления тарелки. Буквально в течение недели наша газета обрела вдвое больше подписчиков, чем за весь прошлый год.
Нынешняя зима выдалась слякотная. В одной из командировок я, вынужденный обстоятельствами топать более десяти километров пешком, промочил ноги… Меня растирали самогоном, до полусмерти лупили в деревенской бане веником. Однако ничего не помогло – простудился. Господи, да как же я был рад случившемуся со мной недомоганию!
– Гайморит у меня! – восклицал я, глядя в глаза удивленному доктору всякий раз, когда он заходил в палату. – Чего перепроверять? Давно страдаю этой мерзопакостной болезнью.
– Рентген, понимаешь… Нету гноя в пазухах, – бормотал он, ощупывая мой лоб.
– И голова у меня болит, и опухло все, – говорил я, ласково гладя вспухшие надбровные дуги и шмыгая заложенным носом. Плевать на головную боль и прочее. – Все признаки, как говорится, на лице – гайморит!
Леший с ней, с болезнью проклятой, наличие которой доктор не решался подтвердить. А мне так хотелось подтверждения. Ведь после этого я мог смело говорить, что все написанное старателем-миллионером – ложь! Нет никаких шпионов Камоса на нашей Земле. Никто не угрожает людям. И гайморит, который Поляков обещал излечить когтевой водой, как и прежде, мучит меня.
– Доктор, я больной человек? Верно?
– Чему ты радуешься? Что тут смешного?.. Сумасшедшее время – больной гордится своей хворью!.. Нет у тебя гайморита. Нету!
– То есть… Как это нету? Голова трещит, насморк, рожа опухла. Да я двадцать лет мучаюсь… Да мне сколько раз проколы делали! Как это нету?!
– Значит, хорошо откачали в последний раз… Стигматизм, понимаешь, – вот что можно пока сказать. Странная форма. Но, говорят, сейчас такое частенько встречается. И никакая операция тебе не поможет.
– Выходит, так и буду опухшей рожей людей пугать?.. Чепуху городите, доктор! Да вы ни лешего не смыслите в гайморитах!
– Вот… Истеричность в тебе проявляется. Верный признак…
– Да при чем тут истерия! – взорвался я. – За кого вы меня принимаете!
– Спокойно, спокойно. – Доктор дружески поправил одеяло в изножье моей кровати. – Верить надо в хорошее… Ну, например, в цветок папоротника, в добрых инопланетян – в хорошее надо верить. Чего, спрашивается, гайморит себе выдумали? Нужен он вам?
В голосе доктора было столько уверенности, что я вдруг почувствовал: не так уж и сильно у меня болит голова. И нос… Нос нормально дышит – насморк исчез, как после только что выпитой когтевой воды. Да и опухоль над глазами совсем меня не беспокоит… И я рассмеялся, осознав новую позицию в своих убеждениях: не верить в цветущий папоротник так же, как и в гайморит.
– Не нравится мне ваш смех, – нахмурился доктор, потрогав мой лоб.
И вышел из палаты. Но вскоре вернулся с медсестрой, которую я видел в нашем отделении первый раз. Однако что-то знакомое было в ее неестественно застывшем лице. Доктор подошел ко мне, пощупал пульс и сказал:
– Завтра готовьте его на выписку. – Он шагнул к окошку, закрыл форточку. – Минут через десять дайте ему успокоительного лекарства.
«Где же я ее видел?» – подумал я, глядя на медсестру, что-то черкнувшую в записной книжке. Очень похожа… А ведь это она – Милена, героиня злополучного романа Полякова!
– Я вас узнал, – сказал я медсестре. – Вы – Милка! И не надо мне ваших уколов. Зачем здоровому человеку лекарства?
Мне показалось, что доктор, загородив рот ладошкой, хихикнул.
– Меня зовут Валентиной, – сказала медсестра, пряча записную книжку в карман халата. Кокетливо улыбнулась мне и подмигнула.
Только вот не шла улыбка ее насупленному лицу. Да и вся она, Валентина, была какая-то фанатичная любительница косметики. Все открытые участки тела в гриме и пудре, которая осыпалась на пол при каждом движении. Черные тени у глаз, голубая с фиолетовым оттенком губная помада, золотистые блестки в прическе.
Доктор, пряча лицо в ладони, прошел мимо нас и, осторожно прикрыв дверь, с кем-то стал спорить в коридоре.
Валентина нагнулась ко мне и прошептала:
– А можно и мне прочитать ваш роман? У вас ведь есть какая-то рукопись?
Протянула руку к моей подушке. Халат, не застегнутый на верхние пуговицы, распахнулся, и на меня глянули фиолетовыми сосками маленькие упругие груди. Над правой, чуть выше соска, – родимое пятно с копеечную монету… Вострецова?!
– Почитаете, конечно, – пролепетал я, отводя руку медсестры от своей подушки. – Что мне, жалко?
– Вот и хорошо, – шепнула она, выпрямляясь. Достала из кармана маленькое зеркальце, посмотрелась в него, тронув пальцами губы. – А я вам сейчас укольчик сделаю. Ага? – Она вновь подмигнула мне и улыбнулась. Леший меня побери, если в ее глазах не мелькнул красный блик, как у кролика. – Вчера привезли надежное лекарство, импортное.
Она еще раз заглянула в зеркальце и вышла. А я, почувствовав, что разговаривал с Вострецовой-мерчанкой, вдруг окончательно и бесповоротно уверовал во все написанное Поляковым… В том числе и в силу целебной когтевой воды. Вот почему не раздумывая сиганул в окно. Пусть ледяная слякоть на улице – жизнь дороже. Правда, меня грел рукописный роман, который я сунул под майку.
Мне повезло. Едва я выскочил за ворота больницы, остановилось частное такси. Не говоря ни слова, я забрался на заднее сиденье, прилег и назвал свой домашний адрес. К моему счастью, водитель даже не поинтересовался, почему это вдруг клиент оказался в его машине в майке и подштанниках, когда на улице зима.
Минут через пятнадцать машина остановилась.
– Ты должен оставить роман мне, – сказал водитель женским голосом. – Слышишь?..
Я глянул на нее и ошалел.
– Вострецова?! – воскликнул я, узнав в водителе частного такси медсестру, когда-то успевшую самым тщательным образом избавиться от грима, переодеться. Лицо стало живым и добрым.
– Я – Милена, – сказала она. – Надеюсь, ты отдашь роман, который тебе не принадлежит? Поляков – мой муж.
– Зачем тебе рукопись? – спросил я, чувствуя какую-то недоговоренность в ее притязаниях на роман. – Пусть Поляков сам придет и заберет. Кстати, где он?
– Чудак, – усмехнулась она. – Тебе хочется попасть в автомобильную катастрофу? Или еще в какую беду?.. Шутки кончились – за тобой началась охота.
– Да кому я нужен, – проговорил я неуверенно.
– Что касается романа, то у меня есть договор с Поповичевым. Он обещал отвезти рукопись в Ленинград и издать роман под своим именем… Я угнала машину. И ее, наверное, уже ищут. Ну?..
– Не верю, что ты – Милена. Слишком странно получается: именно сегодня, именно в нужную минуту ты оказалась у ворот больницы… Лучше вези меня домой.
– Мы следим за Вострецовой. И мы знаем все, что бы она ни сказала и ни сделала… Неужели наркоманка так сильно похожа на меня? – спросила она насторожившись и посмотрела в окошко.
Я проследил за ее взглядом и увидел милиционера, прогуливавшегося в десятке метров от нас.
– Почти копия, – сказал я, ободренный присутствием неподалеку от нас представителя власти.
– Упускаем время. В любой момент нас могут прихлопнуть. Эта рукопись существует только в двух экземплярах, одного из них мы уже лишились. – Она смотрела на меня испуганно. – Ну не драться же мне с тобой!
– Не надо шуметь. – Я многозначительно глянул на милиционера. – Откуда я знаю, кто ты. Покажи документы.
– Нету у меня документов. Нету… – Она развела руками. – Я сама на птичьих правах.
– Тогда… Не надо документов, – усмехнулся я. – Покажи… У Вострецовой родинка есть… Титьку правую покажи, – выдохнул я, отбросив приличия.
– Фу-у-у, – фыркнула она и хохотнула тихонько. – Да хоть обе. – И суетливо стала расстегивать куртку, кофту… – Нравится?.. – Она бессовестно подмигнула мне. – Другую показать?
Милиционер стукнул концом дубинки в лобовое стекло.
– Проезжайте, проезжайте, – крикнул он, махнув рукой. – Нечего развратом заниматься посреди города. – Не мешайте дорожному движению.
– Вези меня домой. Там и получишь рукопись, – сказал я.
На следующий день, выйдя из подъезда, нос к носу столкнулся с Вострецовой – я уже мог отличить Милену от наркоманки, вернее – от мерчанки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25