– Дело не в тюрьме. Архиепископ сможет от вас избавиться и другим способом!
– О, когда бы ему удалось захватить меня где-нибудь на безлюдной дороге! – сказал поп со злобой. – Меня удавили бы моим собственным ремнем и бросили бы в ров на съедение псам. Но это ему не удастся. Я доберусь в Медстон и там среди бела дня отдамся в руки врагов. Это будет в базарный день, в пятницу, на главной улице города. Сотни людей разнесут эту весть по всем графствам. И Джон Гентский, регент и поборник дьявола, и благочестивые сэр Никлас Герефорд, и Джон Эстон, и Лоренс Бидмэн из Оксфорда, и их господин и учитель Уиклиф вступятся за меня, чтобы досадить архиепископу. Когда дерутся двое больших псов, маленькой собачке перепадает косточка.
И Саймон Сэдбери, который равно боится Джона Гентского и Уиклифа, против своей воли должен будет меня отпустить.
Поп скрипнул зубами, как ребенок, во сне мучимый кошмарами.
Он взял руку Джека, приложил к своей груди и так сидел несколько минут, покачиваясь, точно от сильной боли.
– За богохульство отрезают людям языки, – наконец сказал он глухо, – но надо думать, что мы все скоро онемеем, потому что кровь мучеников вопиет к небесам, а небеса молчат.
Джек в испуге дернулся, он хотел осенить себя крестом, но поп еще крепче прижал его руку к своей груди.
Под пальцами Джека что-то хрипело и свистело, а сердце попа тяжело поднимало складки рясы на груди.
«Точно кабан, притаившийся в речных зарослях», – подумал Джек.
– Одного лорда из ваших мест в лесу хватил удар, так как он слишком много съел и выпил в этот день, – сказал поп, понемногу успокаиваясь. – Падая, он расшиб себе голову о сук. Шесть дней он лежал без языка и памяти, и в убийстве обвинили его виллана, у которого были с сеньором старые счеты… Что же ты не любуешься на луну, малый? Виллана приговорили к смерти, а так как он убежал, вместо него взяли его старуху мать. Дело было в замке Друриком. Это, кажется, где-то в ваших местах?
– Да, – пробормотал Джек в ужасе. – Дальше! Что сделали с женщиной?
– Она умерла бы в погребе, если бы лорд не пришел в себя и если бы народ не узнал обо всем случившемся, – добавил поп. – Старуху звали Джейн Строу. Я в ту пору недели три проповедовал в Дизби, Эшли и Эрунделе. Да-да, старая Джейн Строу, так ее называют, хотя ей навряд ли исполнилось тридцать семь лет. А неделю назад лорд-канцлер, архиепископ Саймон Сэдбери, послал жемчужное ожерелье и штуку утрехтского бархата в дар женщине, которую зовут Элис Перрейрс. Когда мне было двадцать лет, ей уже стукнуло пятнадцать, а ее и по сию пору считают молодой и красивой.
– Она красивая. Я ее видел на турнире в королевской ложе, – сказал Джек.
Поп задохнулся от бешенства. Он отбросил руку Джека и вскочил на ноги.
– Иди к ним! – закричал он, забыв об осторожности. – Носи за ними шлейфы, в которых гнездятся все пороки, подавай им плащи, купленные на слезы и отчаянье бедных людей, дослужись до чина дворецкого или бейлифа и вымоли себе кусочек земли у барина. Ты легко сможешь составить себе счастье. Но до этого ты должен выколоть или выжечь свои глаза, чтобы они не обманывали добрых людей своим чистым и ясным взглядом!
Поп протянул руку, и Джек невольно отшатнулся: ему показалось, что Джон Бол тянется к его глазам.
– У тебя есть посерьезнее дела, чем шататься по турнирам и заглядываться на королевские ложи, – проворчал поп, успокаиваясь и снова присаживаясь рядом.
Джек поднял глаза. Высоко занеся над головой вилы, брат убивал брата. Но это было на луне. На земле брат должен протянуть брату руку.
И, хотя оба они не сговаривались, одна и та же мысль в одно время пришла им, очевидно, в голову. Поп разжал пальцы, и рука Джека утонула в его горячей ладони.
– Так, так, паренек, – сказал Джон Бол ласково.
И опять, как в Гревзенде, Джека охватило чувство доверия и покоя.
– Научите меня, – сказал он тихо, – я сделаю все, что надо.
– Вы едете в Фоббинг? – спросил поп уже совсем другим тоном. – Четверг, пятница, суббота, – пробормотал он, загибая пальцы. – В воскресенье на рассвете вы будете уже на месте. Хвала господу, что ты сможешь мне помочь.
– Хозяин собирается еще на Эрундельские коптильни, – заметил Джек робко.
– Нет, мы с трактирщиком отговорили его: уже началась путина. Джек, во имя бога живого, прошу тебя, не задерживайся! В Фоббинге живет хлебник Томас, подле самой Кентской дороги. Джек, ты ему должен сказать… Обещай, что ты это сделаешь! Иначе мужики натворят глупостей…
– Что я должен ему сказать? – спросил юноша.
«Значит, я не заеду в Дизби и, значит, я не увижу Джоанну!» – подумал он.
Те двое уже шли от пруда вверх по тропинке. Голова девушки лежала на плече ее спутника. Они раздвигали цветущие ветви яблонь, и нежные лепестки кружились в воздухе, точно снег.
– Что с тобой, сынок? – спросил поп, участливо заглядывая Джеку в глаза.
Тот опустил голову:
– Я вас слушаю: Томас-хлебник, у самой Кентской дороги…
– «Джон-поп приветствует братьев, – скажешь ты ему. – Пока не прибыла вода, нельзя пускать мельницу, иначе испортятся жернова». Вот, это всё, только повторить нужно слово в слово. Ты что это дрожишь? Болен, что ли?
– Нет, ничего, – пробормотал Джек. – «Джон-поп приветствует братьев. Пока не прибыла вода, нельзя пускать мельницу, иначе испортятся жернова». Рано утром в воскресенье.
– Что с тобой, малый? – спросил поп строго. – Вот стою я, бездумный кентский пресвитер, отлученный от церкви нечестивым Саймоном Сэдбери. но ты можешь признаться мне во всем, как на духу, и я отпущу тебе грехи.
Он накрыл голову Джека подолом своей рясы, и тот задохнулся от пыли, облаком поднявшейся в воздухе.
– Скажи мне, что тебя мучает, какие заботы отягощают твое сердце. Готов ли ты на подвиг? Готов ли ты пойти против сильных, богатых и гордых?
– Я хотел бы только повидать мать… и братьев… и сестер, – сказал Джек запинаясь. «И Джоанну!» – добавил он про себя.
– Это всё? – спросил поп пытливо. – Если ты пойдешь с нами, то дороги назад уже не будет.
– Это всё! – ответил Джек вспыхнув. Он не чувствовал ни страха, ни беспокойства за свою судьбу.
– Я знаю одного парня, потом я открою тебе его имя, – задумчиво сказал отец Джон. – Каждый раз, когда он подумает о жене и о доме, он кладет за пазуху тяжелый камень. Он поклялся обойти всю Англию и узнать, где как живут мужики.
– А может, у него уже полная пазуха камней? – пошутил Джек невесело.
– Может быть… Но он поклялся: если всюду живется так плохо, он эти камни привесит на шею первому попавшемуся лорду и утопит его в первом попавшемся пруду.
– Как брентвудский мельник – лорда Соммерсета? – спросил Джек, вспомнив старую песню.
– Да, в песнях мы все очень храбрые, – отозвался поп с сердцем.
И Джеку показалось, что отец Джон гневается на него.
– Я уже давно не складывал песен, – сказал он робко. – Значит, поговорить с хлебником Томасом? Больше вам ничего от меня не нужно, отец Джон?
Но у попа было для него еще одно дело.
К удивлению Джека, он через голову стянул с себя рясу. Под ней оказалась толстая куртка и широкие штаны.
– Отнеси это в горницу к твоему хозяину, а мне взамен доставь его плащ и шляпу, – распорядился он. – Как ты думаешь, сможете ли вы на одной лошадке добраться до Фоббинга?
Джек ничего не понял.
– Плащ и шляпу? – повторил он в смущении. – На одной лошадке? Да у нас в Кенте все больше и разъезжают вдвоем на одной лошади.
– Принеси мне плащ и шляпу твоего хозяина, понял? – повторил священник. – А это оставь ему. Мы с ним поменяемся одеждой, только без его согласия. Навряд ли кто-нибудь под плащом рыбника узнает безумного кентского попа.
Наконец-то Джек его понял. Легко ступая на цыпочках, он миновал двор и, как ласка – в курятник, проскользнул в сени. И вдруг застыл на месте.
– Что это ты бродишь, как душа без покаяния? – насмешливо спросила служанка и в темноте нашарила его плечо. Теперь голос девушки звучал много ласковее. – Луна-то какая, господи, хоть иголки собирай!
Девушка лениво потянулась и хрустнула пальцами.
– Не спится, – сказала она смущенно. – Знаешь, парень, как это поется в песне?
– Не знаю! – ответил Джек грубо и вошел в горницу.
Рыбник спал, раскинувшись на сене. Даже при неверном лунном свете можно было разглядеть маленькую ладанку, тяжело свисавшую ему на грудь. Шнурок оставил глубокий темный шрам на его шее.
«Еще удавится когда-нибудь своим золотом!» – подумал Джек.
Он положил одежду отца Джона рядом с рыбником, а к себе потянул его плащ.
Рыбник открыл глаза.
– Святой отец еще спит? – спросил он, ощупывая заветный мешочек у себя на груди.
Джек кивнул головой.
– Путина уже началась – в Эрундель нам сейчас заезжать не с руки… – пробормотал торговец, поворачиваясь на бок. – Смотри только не проспи лошадей, малый!
– Хозяин! – окликнул его Джек, потихоньку высвобождая из-под его локтя плащ.
Рыбник спал. Джек потянулся за шляпой.
…С вечера юноша дал себе зарок не подниматься до тех пор, пока хозяин не растолкает его. Что бы ни случилось и в чем бы хозяин ни заподозрил Джека, отец Джон к этому времени будет далеко, и, значит, половина дела будет уже сделана.
Тревожные мысли и блохи, кишевшие в сене, долго не давали Джеку уснуть. Воз у конюшни послужил постелью уже, как видно, не одному постояльцу. На рассвете потянуло таким холодом, что Джек зарылся по самые уши в сено и вдруг неожиданно заснул, как канул в воду. Разбудил его визгливый голос громко причитавшего хозяина.
Джек прислушался.
– Я отдам его на три года в каменоломни! – кричал рыбник вне себя. – Этак он мог проспать и не одну лошадь!
– Бу-бу-бу… – успокоительно гудел голос трактирщика.
Джек не мог разобрать слов.
– Я, конечно, возьму его дрянного конька, да еще и его плащ в придачу! – бесновался рыбник. – Но кто мне заплатит за потерянное время?
И вдруг голос рыбника осекся, словно горло ему перетянули бечевкой.
– Что ты! Что ты! – услышал наконец Джек после долгого молчания его возглас. – Так ты думаешь, что это был он? В таком случае господь еще помнит обо мне, потому что я мог бы поплатиться большим. Всюду прибиты объявления, ты говоришь?
Выйдя из конюшни, трактирщик и рыбник остановились подле воза.
– На твоем месте я немедленно дал бы знать шерифу, – сказал рыбник.
– Человек, который держит трактир у дороги, не должен ссориться с подорожными людьми, – заметил трактирщик наставительно. – Ты сегодня здесь, а завтра – там, а я все время на одном месте. С красным петухом знакомиться у меня нет никакой охоты. Мы не знаем, сколько приверженцев у этого дикого попа. Повторяю, что твоя кляча не стоит всех этих волнений, тем более что взамен ты получишь неплохого конька своего слуги.
Джека это задело за живое. Он высунул голову из-под сена и тотчас же встретился глазами с трактирщиком, который ему усердно подмигивал за спиной своего расстроенного постояльца. Служанка стояла тут же, и при свете солнца ее лицо показалось Джеку очень милым и очень добрым. Но вот такие милые и добрые девушки в отместку за обиду могут наговорить много лишнего. А ведь ночью ярко светила луна, и служанка отлично разглядела сверток с платьем под мышкой у Джека. И угораздило же его так грубо обойтись с ней давеча!
Но все закончилось благополучно. Девушка не проронила, как видно, ни слова, а трактирщику кое-как удалось успокоить своего постояльца.
И когда рыбник с пеной у рта накинулся на Джека, браня его пентюхом, олухом, соней и лентяем, тот только пожал плечами.
– Помолчите-ка лучше, – прошептал он, отводя скупщика в сторону и делая страшные глаза. – Если человек уехал ночью и на него не тявкнула ни одна собака и даже не скрипнули ворота, то, кто знает, нет ли у него сообщников здесь поблизости!
Рыбнику уже плохо служили ноги. Он то и дело потирал коленки, тяжело повисая на руке у Джека. Беспомощно оглядываясь по сторонам, он только беспрестанно торопил слугу с отъездом. Рыжая служанка вышла их провожать до самой околицы. Джек весело помахал ей рукой, но она как будто и не смотрела в его сторону.
Сердится ли девушка на него или нет, Джек так и не мог решить. Он радовался утру и небу и даже стае гусей, отважно спускавшихся к пруду по глинистому, скользкому откосу.
– С чего это ты запел? – спросил рыбник ворчливо. – Можно подумать, что бог весть какой радостью начался для нас этот день! Святой Томас, мой патрон, сжалься над нами! И подумать только, что весь этот разбой происходит почти под самым носом у лондонских олдерменов!
Джек мурлыкал себе под нос песенку. День для него начался очень радостно, потому что трактирщик нашел время шепнуть ему, что отец Джон Бол благополучно доберется до Медстона. На заре ему вдогонку выехали Мерфи Поттер с сыном, а это такие ребята, что не дадут попа в обиду. Да и у самого батюшки кулаки чуть поменьше, чем мельничные жернова. Переночевать ему тоже будет где. У моста держит харчевню Том Тит из Доулинга, а это человек верный. И попадет поп в город, как и хотел, в пятницу, в базарный день. Если начнется свалка, дело дойдет до самого Ланкастера.
Джек ехал и пел уже во все горло:
– Ну что же, у нас неплохие дела,
Выпей-ка с нами, красотка! –
И с ними была,
И с ними пила Джейн – Оловянная Глотка.
– Каждая песня начинается весело, – буркнул рыбник, – но когда допоешь до конца, то убедишься, что нечему было так радоваться вначале.
Да, конец песенки был и вправду не такой веселый, как ее начало:
И с ними до страшного помоста шла,
И с ними до смертного часа была
Джейн, – Оловянная Глотка.
– Ничего, – возразил Джек беззаботно, – каждому из нас когда-нибудь придется умирать.
Трактирщик так живо изобразил ему, что случится в пятницу в Медстоне, что Джек как будто бы своими глазами видел палки и вилы, взнесенные над толпой, и одинокие алебарды стражников. Преподобный отец Джон Бол, вероятно, неплохо поработает своими кулачищами.
Джек ясно представлял себе у тюрьмы толпу женщин, которые часто бывают отважнее мужчин, и пышки и хлебцы, летящие в окно заключенного.
Бедные попы, распахнув на груди ветхие рясы, кричат о временах антихриста, гонцы к Джону Ланкастеру уже седлают своих лошадей, а мужчины крепче сжимают в руках палки. Ночью в лесу горят огни, а у костров бродят люди.
Да, пожалуй, отец Джон был прав: это лучше, чем по неделям прятаться в овине, пока хозяева тем временем дрожат за твою и за свою шкуру!
Джек Строу очень верно представил себе все, что случилось в Медстоне в базарный день. К Джону Ланкастеру действительно мчались гонцы. Бедные попы – вечные заступники народа, поминая о злых и несправедливых делах архиепископа, кричали об антихристе. Отважные женщины, пробравшись под брюхо лошади стражника, рвались к окну.
Джон Бол стоял, потрясая прутья решетки, и на стоявших внизу валились щебень и известка.
Наконец стражник грубо растолкал вопящих женщин, все разошлись по домам, а поп уже хотел было приняться за свой обед.
Сегодня он был обильнее, чем когда-либо: отца Джона ждал высокий кувшин густого, как сливки, молока и сдобная лепешка.
В это время к окну подошли две девушки. Вид их был так необычен в толпе простолюдинок, что стражник, попытавшийся им преградить дорогу, невольно в смущении отступил назад.
– Батюшка, отец Джон Бол, подойдите к нам! – позвала та, что была богаче одета.
Отец Джон увидел темные блестящие глаза и волосы под тончайшей косынкой, разделенные на две косы. Таким милым показалось ему это смуглое лицо, что он медлил брать протянутый ему воскресный хлебец и, улыбаясь, смотрел на девушку.
Вторая была похожа на лисичку, со своим острым носиком, выглядывающим из-под послушничьего капюшона, низко надвинутого на самые глаза.
– Спрашивайте же, леди Джоанна! – сказала она нетерпеливо.
Смуглая девушка опасливо оглянулась по сторонам.
– Отец Джон, – начала, она робко, и вдруг горячая кровь пятнами румянца проступила на ее щеках. – Не знаете ли вы, где сейчас находится юноша Джек Строу? Он мне очень много рассказывал о вас. Он ведь, знаете, был несправедливо осужден за преступление, которого он не совершил, – добавила она, помолчав.
– Откуда ты знаешь Джека Строу, дочь моя? – спросил поп первое, что пришло ему в голову, тем временем давая себе возможность обдумать ответ.
Румянец на щеках девушки стал уже почти кирпичным.
– Он родом из Дизби, – сказала она запинаясь. – Мы из одних мест… Я не видела его около полугода…
«В селах женщины не подбивают своих плащей дорогим куньим мехом, не носят надушенных перчаток, и им совсем не нужно такое количество пуговиц на рукавах», подумал поп.
Он покачал головой.
«Джон Бол, бедный пресвитер! – обратился он к самому себе. – Свыше пятнадцати лет ты проповедуешь против чревоугодия, гордости и роскоши. Разве не против таких женщин обращены все твои обличительные слова? Сколько бедных швей проплакали себе глаза, вышивая эти золотые листья на подоле, и сколько ткачей проводили свои дни, вырабатывая это тонкое сукно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– О, когда бы ему удалось захватить меня где-нибудь на безлюдной дороге! – сказал поп со злобой. – Меня удавили бы моим собственным ремнем и бросили бы в ров на съедение псам. Но это ему не удастся. Я доберусь в Медстон и там среди бела дня отдамся в руки врагов. Это будет в базарный день, в пятницу, на главной улице города. Сотни людей разнесут эту весть по всем графствам. И Джон Гентский, регент и поборник дьявола, и благочестивые сэр Никлас Герефорд, и Джон Эстон, и Лоренс Бидмэн из Оксфорда, и их господин и учитель Уиклиф вступятся за меня, чтобы досадить архиепископу. Когда дерутся двое больших псов, маленькой собачке перепадает косточка.
И Саймон Сэдбери, который равно боится Джона Гентского и Уиклифа, против своей воли должен будет меня отпустить.
Поп скрипнул зубами, как ребенок, во сне мучимый кошмарами.
Он взял руку Джека, приложил к своей груди и так сидел несколько минут, покачиваясь, точно от сильной боли.
– За богохульство отрезают людям языки, – наконец сказал он глухо, – но надо думать, что мы все скоро онемеем, потому что кровь мучеников вопиет к небесам, а небеса молчат.
Джек в испуге дернулся, он хотел осенить себя крестом, но поп еще крепче прижал его руку к своей груди.
Под пальцами Джека что-то хрипело и свистело, а сердце попа тяжело поднимало складки рясы на груди.
«Точно кабан, притаившийся в речных зарослях», – подумал Джек.
– Одного лорда из ваших мест в лесу хватил удар, так как он слишком много съел и выпил в этот день, – сказал поп, понемногу успокаиваясь. – Падая, он расшиб себе голову о сук. Шесть дней он лежал без языка и памяти, и в убийстве обвинили его виллана, у которого были с сеньором старые счеты… Что же ты не любуешься на луну, малый? Виллана приговорили к смерти, а так как он убежал, вместо него взяли его старуху мать. Дело было в замке Друриком. Это, кажется, где-то в ваших местах?
– Да, – пробормотал Джек в ужасе. – Дальше! Что сделали с женщиной?
– Она умерла бы в погребе, если бы лорд не пришел в себя и если бы народ не узнал обо всем случившемся, – добавил поп. – Старуху звали Джейн Строу. Я в ту пору недели три проповедовал в Дизби, Эшли и Эрунделе. Да-да, старая Джейн Строу, так ее называют, хотя ей навряд ли исполнилось тридцать семь лет. А неделю назад лорд-канцлер, архиепископ Саймон Сэдбери, послал жемчужное ожерелье и штуку утрехтского бархата в дар женщине, которую зовут Элис Перрейрс. Когда мне было двадцать лет, ей уже стукнуло пятнадцать, а ее и по сию пору считают молодой и красивой.
– Она красивая. Я ее видел на турнире в королевской ложе, – сказал Джек.
Поп задохнулся от бешенства. Он отбросил руку Джека и вскочил на ноги.
– Иди к ним! – закричал он, забыв об осторожности. – Носи за ними шлейфы, в которых гнездятся все пороки, подавай им плащи, купленные на слезы и отчаянье бедных людей, дослужись до чина дворецкого или бейлифа и вымоли себе кусочек земли у барина. Ты легко сможешь составить себе счастье. Но до этого ты должен выколоть или выжечь свои глаза, чтобы они не обманывали добрых людей своим чистым и ясным взглядом!
Поп протянул руку, и Джек невольно отшатнулся: ему показалось, что Джон Бол тянется к его глазам.
– У тебя есть посерьезнее дела, чем шататься по турнирам и заглядываться на королевские ложи, – проворчал поп, успокаиваясь и снова присаживаясь рядом.
Джек поднял глаза. Высоко занеся над головой вилы, брат убивал брата. Но это было на луне. На земле брат должен протянуть брату руку.
И, хотя оба они не сговаривались, одна и та же мысль в одно время пришла им, очевидно, в голову. Поп разжал пальцы, и рука Джека утонула в его горячей ладони.
– Так, так, паренек, – сказал Джон Бол ласково.
И опять, как в Гревзенде, Джека охватило чувство доверия и покоя.
– Научите меня, – сказал он тихо, – я сделаю все, что надо.
– Вы едете в Фоббинг? – спросил поп уже совсем другим тоном. – Четверг, пятница, суббота, – пробормотал он, загибая пальцы. – В воскресенье на рассвете вы будете уже на месте. Хвала господу, что ты сможешь мне помочь.
– Хозяин собирается еще на Эрундельские коптильни, – заметил Джек робко.
– Нет, мы с трактирщиком отговорили его: уже началась путина. Джек, во имя бога живого, прошу тебя, не задерживайся! В Фоббинге живет хлебник Томас, подле самой Кентской дороги. Джек, ты ему должен сказать… Обещай, что ты это сделаешь! Иначе мужики натворят глупостей…
– Что я должен ему сказать? – спросил юноша.
«Значит, я не заеду в Дизби и, значит, я не увижу Джоанну!» – подумал он.
Те двое уже шли от пруда вверх по тропинке. Голова девушки лежала на плече ее спутника. Они раздвигали цветущие ветви яблонь, и нежные лепестки кружились в воздухе, точно снег.
– Что с тобой, сынок? – спросил поп, участливо заглядывая Джеку в глаза.
Тот опустил голову:
– Я вас слушаю: Томас-хлебник, у самой Кентской дороги…
– «Джон-поп приветствует братьев, – скажешь ты ему. – Пока не прибыла вода, нельзя пускать мельницу, иначе испортятся жернова». Вот, это всё, только повторить нужно слово в слово. Ты что это дрожишь? Болен, что ли?
– Нет, ничего, – пробормотал Джек. – «Джон-поп приветствует братьев. Пока не прибыла вода, нельзя пускать мельницу, иначе испортятся жернова». Рано утром в воскресенье.
– Что с тобой, малый? – спросил поп строго. – Вот стою я, бездумный кентский пресвитер, отлученный от церкви нечестивым Саймоном Сэдбери. но ты можешь признаться мне во всем, как на духу, и я отпущу тебе грехи.
Он накрыл голову Джека подолом своей рясы, и тот задохнулся от пыли, облаком поднявшейся в воздухе.
– Скажи мне, что тебя мучает, какие заботы отягощают твое сердце. Готов ли ты на подвиг? Готов ли ты пойти против сильных, богатых и гордых?
– Я хотел бы только повидать мать… и братьев… и сестер, – сказал Джек запинаясь. «И Джоанну!» – добавил он про себя.
– Это всё? – спросил поп пытливо. – Если ты пойдешь с нами, то дороги назад уже не будет.
– Это всё! – ответил Джек вспыхнув. Он не чувствовал ни страха, ни беспокойства за свою судьбу.
– Я знаю одного парня, потом я открою тебе его имя, – задумчиво сказал отец Джон. – Каждый раз, когда он подумает о жене и о доме, он кладет за пазуху тяжелый камень. Он поклялся обойти всю Англию и узнать, где как живут мужики.
– А может, у него уже полная пазуха камней? – пошутил Джек невесело.
– Может быть… Но он поклялся: если всюду живется так плохо, он эти камни привесит на шею первому попавшемуся лорду и утопит его в первом попавшемся пруду.
– Как брентвудский мельник – лорда Соммерсета? – спросил Джек, вспомнив старую песню.
– Да, в песнях мы все очень храбрые, – отозвался поп с сердцем.
И Джеку показалось, что отец Джон гневается на него.
– Я уже давно не складывал песен, – сказал он робко. – Значит, поговорить с хлебником Томасом? Больше вам ничего от меня не нужно, отец Джон?
Но у попа было для него еще одно дело.
К удивлению Джека, он через голову стянул с себя рясу. Под ней оказалась толстая куртка и широкие штаны.
– Отнеси это в горницу к твоему хозяину, а мне взамен доставь его плащ и шляпу, – распорядился он. – Как ты думаешь, сможете ли вы на одной лошадке добраться до Фоббинга?
Джек ничего не понял.
– Плащ и шляпу? – повторил он в смущении. – На одной лошадке? Да у нас в Кенте все больше и разъезжают вдвоем на одной лошади.
– Принеси мне плащ и шляпу твоего хозяина, понял? – повторил священник. – А это оставь ему. Мы с ним поменяемся одеждой, только без его согласия. Навряд ли кто-нибудь под плащом рыбника узнает безумного кентского попа.
Наконец-то Джек его понял. Легко ступая на цыпочках, он миновал двор и, как ласка – в курятник, проскользнул в сени. И вдруг застыл на месте.
– Что это ты бродишь, как душа без покаяния? – насмешливо спросила служанка и в темноте нашарила его плечо. Теперь голос девушки звучал много ласковее. – Луна-то какая, господи, хоть иголки собирай!
Девушка лениво потянулась и хрустнула пальцами.
– Не спится, – сказала она смущенно. – Знаешь, парень, как это поется в песне?
– Не знаю! – ответил Джек грубо и вошел в горницу.
Рыбник спал, раскинувшись на сене. Даже при неверном лунном свете можно было разглядеть маленькую ладанку, тяжело свисавшую ему на грудь. Шнурок оставил глубокий темный шрам на его шее.
«Еще удавится когда-нибудь своим золотом!» – подумал Джек.
Он положил одежду отца Джона рядом с рыбником, а к себе потянул его плащ.
Рыбник открыл глаза.
– Святой отец еще спит? – спросил он, ощупывая заветный мешочек у себя на груди.
Джек кивнул головой.
– Путина уже началась – в Эрундель нам сейчас заезжать не с руки… – пробормотал торговец, поворачиваясь на бок. – Смотри только не проспи лошадей, малый!
– Хозяин! – окликнул его Джек, потихоньку высвобождая из-под его локтя плащ.
Рыбник спал. Джек потянулся за шляпой.
…С вечера юноша дал себе зарок не подниматься до тех пор, пока хозяин не растолкает его. Что бы ни случилось и в чем бы хозяин ни заподозрил Джека, отец Джон к этому времени будет далеко, и, значит, половина дела будет уже сделана.
Тревожные мысли и блохи, кишевшие в сене, долго не давали Джеку уснуть. Воз у конюшни послужил постелью уже, как видно, не одному постояльцу. На рассвете потянуло таким холодом, что Джек зарылся по самые уши в сено и вдруг неожиданно заснул, как канул в воду. Разбудил его визгливый голос громко причитавшего хозяина.
Джек прислушался.
– Я отдам его на три года в каменоломни! – кричал рыбник вне себя. – Этак он мог проспать и не одну лошадь!
– Бу-бу-бу… – успокоительно гудел голос трактирщика.
Джек не мог разобрать слов.
– Я, конечно, возьму его дрянного конька, да еще и его плащ в придачу! – бесновался рыбник. – Но кто мне заплатит за потерянное время?
И вдруг голос рыбника осекся, словно горло ему перетянули бечевкой.
– Что ты! Что ты! – услышал наконец Джек после долгого молчания его возглас. – Так ты думаешь, что это был он? В таком случае господь еще помнит обо мне, потому что я мог бы поплатиться большим. Всюду прибиты объявления, ты говоришь?
Выйдя из конюшни, трактирщик и рыбник остановились подле воза.
– На твоем месте я немедленно дал бы знать шерифу, – сказал рыбник.
– Человек, который держит трактир у дороги, не должен ссориться с подорожными людьми, – заметил трактирщик наставительно. – Ты сегодня здесь, а завтра – там, а я все время на одном месте. С красным петухом знакомиться у меня нет никакой охоты. Мы не знаем, сколько приверженцев у этого дикого попа. Повторяю, что твоя кляча не стоит всех этих волнений, тем более что взамен ты получишь неплохого конька своего слуги.
Джека это задело за живое. Он высунул голову из-под сена и тотчас же встретился глазами с трактирщиком, который ему усердно подмигивал за спиной своего расстроенного постояльца. Служанка стояла тут же, и при свете солнца ее лицо показалось Джеку очень милым и очень добрым. Но вот такие милые и добрые девушки в отместку за обиду могут наговорить много лишнего. А ведь ночью ярко светила луна, и служанка отлично разглядела сверток с платьем под мышкой у Джека. И угораздило же его так грубо обойтись с ней давеча!
Но все закончилось благополучно. Девушка не проронила, как видно, ни слова, а трактирщику кое-как удалось успокоить своего постояльца.
И когда рыбник с пеной у рта накинулся на Джека, браня его пентюхом, олухом, соней и лентяем, тот только пожал плечами.
– Помолчите-ка лучше, – прошептал он, отводя скупщика в сторону и делая страшные глаза. – Если человек уехал ночью и на него не тявкнула ни одна собака и даже не скрипнули ворота, то, кто знает, нет ли у него сообщников здесь поблизости!
Рыбнику уже плохо служили ноги. Он то и дело потирал коленки, тяжело повисая на руке у Джека. Беспомощно оглядываясь по сторонам, он только беспрестанно торопил слугу с отъездом. Рыжая служанка вышла их провожать до самой околицы. Джек весело помахал ей рукой, но она как будто и не смотрела в его сторону.
Сердится ли девушка на него или нет, Джек так и не мог решить. Он радовался утру и небу и даже стае гусей, отважно спускавшихся к пруду по глинистому, скользкому откосу.
– С чего это ты запел? – спросил рыбник ворчливо. – Можно подумать, что бог весть какой радостью начался для нас этот день! Святой Томас, мой патрон, сжалься над нами! И подумать только, что весь этот разбой происходит почти под самым носом у лондонских олдерменов!
Джек мурлыкал себе под нос песенку. День для него начался очень радостно, потому что трактирщик нашел время шепнуть ему, что отец Джон Бол благополучно доберется до Медстона. На заре ему вдогонку выехали Мерфи Поттер с сыном, а это такие ребята, что не дадут попа в обиду. Да и у самого батюшки кулаки чуть поменьше, чем мельничные жернова. Переночевать ему тоже будет где. У моста держит харчевню Том Тит из Доулинга, а это человек верный. И попадет поп в город, как и хотел, в пятницу, в базарный день. Если начнется свалка, дело дойдет до самого Ланкастера.
Джек ехал и пел уже во все горло:
– Ну что же, у нас неплохие дела,
Выпей-ка с нами, красотка! –
И с ними была,
И с ними пила Джейн – Оловянная Глотка.
– Каждая песня начинается весело, – буркнул рыбник, – но когда допоешь до конца, то убедишься, что нечему было так радоваться вначале.
Да, конец песенки был и вправду не такой веселый, как ее начало:
И с ними до страшного помоста шла,
И с ними до смертного часа была
Джейн, – Оловянная Глотка.
– Ничего, – возразил Джек беззаботно, – каждому из нас когда-нибудь придется умирать.
Трактирщик так живо изобразил ему, что случится в пятницу в Медстоне, что Джек как будто бы своими глазами видел палки и вилы, взнесенные над толпой, и одинокие алебарды стражников. Преподобный отец Джон Бол, вероятно, неплохо поработает своими кулачищами.
Джек ясно представлял себе у тюрьмы толпу женщин, которые часто бывают отважнее мужчин, и пышки и хлебцы, летящие в окно заключенного.
Бедные попы, распахнув на груди ветхие рясы, кричат о временах антихриста, гонцы к Джону Ланкастеру уже седлают своих лошадей, а мужчины крепче сжимают в руках палки. Ночью в лесу горят огни, а у костров бродят люди.
Да, пожалуй, отец Джон был прав: это лучше, чем по неделям прятаться в овине, пока хозяева тем временем дрожат за твою и за свою шкуру!
Джек Строу очень верно представил себе все, что случилось в Медстоне в базарный день. К Джону Ланкастеру действительно мчались гонцы. Бедные попы – вечные заступники народа, поминая о злых и несправедливых делах архиепископа, кричали об антихристе. Отважные женщины, пробравшись под брюхо лошади стражника, рвались к окну.
Джон Бол стоял, потрясая прутья решетки, и на стоявших внизу валились щебень и известка.
Наконец стражник грубо растолкал вопящих женщин, все разошлись по домам, а поп уже хотел было приняться за свой обед.
Сегодня он был обильнее, чем когда-либо: отца Джона ждал высокий кувшин густого, как сливки, молока и сдобная лепешка.
В это время к окну подошли две девушки. Вид их был так необычен в толпе простолюдинок, что стражник, попытавшийся им преградить дорогу, невольно в смущении отступил назад.
– Батюшка, отец Джон Бол, подойдите к нам! – позвала та, что была богаче одета.
Отец Джон увидел темные блестящие глаза и волосы под тончайшей косынкой, разделенные на две косы. Таким милым показалось ему это смуглое лицо, что он медлил брать протянутый ему воскресный хлебец и, улыбаясь, смотрел на девушку.
Вторая была похожа на лисичку, со своим острым носиком, выглядывающим из-под послушничьего капюшона, низко надвинутого на самые глаза.
– Спрашивайте же, леди Джоанна! – сказала она нетерпеливо.
Смуглая девушка опасливо оглянулась по сторонам.
– Отец Джон, – начала, она робко, и вдруг горячая кровь пятнами румянца проступила на ее щеках. – Не знаете ли вы, где сейчас находится юноша Джек Строу? Он мне очень много рассказывал о вас. Он ведь, знаете, был несправедливо осужден за преступление, которого он не совершил, – добавила она, помолчав.
– Откуда ты знаешь Джека Строу, дочь моя? – спросил поп первое, что пришло ему в голову, тем временем давая себе возможность обдумать ответ.
Румянец на щеках девушки стал уже почти кирпичным.
– Он родом из Дизби, – сказала она запинаясь. – Мы из одних мест… Я не видела его около полугода…
«В селах женщины не подбивают своих плащей дорогим куньим мехом, не носят надушенных перчаток, и им совсем не нужно такое количество пуговиц на рукавах», подумал поп.
Он покачал головой.
«Джон Бол, бедный пресвитер! – обратился он к самому себе. – Свыше пятнадцати лет ты проповедуешь против чревоугодия, гордости и роскоши. Разве не против таких женщин обращены все твои обличительные слова? Сколько бедных швей проплакали себе глаза, вышивая эти золотые листья на подоле, и сколько ткачей проводили свои дни, вырабатывая это тонкое сукно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34