Рядом затормозило такси, но он махнул водителю, чтобы тот проезжал. Он был сейчас весь как натянутая струна, и ему следовало пройтись, чтобы хоть немного расслабиться.
Ее лицо словно все осветилось изнутри, когда она заговорила о своем сыне. Волосы у него будут такими же темными, как и у отца, сказала она. Его вдруг снова охватил этот глупый гнев на незнакомого ему мужчину, которому она принадлежала. Он попытался представить его себе, но смог вспомнить только то, что он показался ему очень молодым. Скорее всего, сказал он себе, он моего возраста и, однако, я думаю о нем, как о человеке, намного меня моложе. Почему? Не потому ли, что я более удачлив, более независим; по счастливой случайности мне ни у кого не приходится просить денег.
Все это правда, подумал он. Но почему я должен чувствовать за собой какую-то вину? Да, я богат, но так устроен мир и тут уж ничего не поделаешь. Я могу так много дать ей…
Он ускорил шаг. Зародившаяся в его мозгу смутная мысль вдруг приобрела совершенно четкие очертания.
Ты можешь убедить ее оставить мужа, ты знаешь это, Пол. Ты знаешь, что ее можно убедить…
Услышав звук поворачиваемого в замке ключа, горничная вышла в холл.
– Миссис Вернер просила передать вам, если вы рано вернетесь, что она будет дома в три. Подать вам ленч, мистер Вернер?
– Нет, благодарю вас. Я не голоден.
Он прошел в библиотеку, где на столике его ждала нераскрытая «Нью-Йорк таймс». Мими знала, что он не любит читать газету, которую до него кто-то трогал. Машинально, не вникая в смысл, он прочел заголовки.
Затем, подчиняясь какому-то внутреннему побуждению, он взял с полки одну из своих книг по искусству, и его настроение сразу же улучшилось. Раскрыв ее наугад, он увидел великолепно выполненную репродукцию картины Ван Гога «Вид на море в Сент-Мари-де-ла-Мер». Он вспомнил то магическое действие, какое произвела на него эта картина в тот, первый раз, когда он стоял перед ней в амстердамском музее. Магия шедевра, магия, которую невозможно передать словами! Это было что-то, что ты мог только чувствовать. Ты словно переносился туда, в это место, где на невысоких холмиках волн лежала белая пена, и белые облака таяли, как рыхлый снег, среди мириадов оттенков небесной синевы, от зеленого до почти черного.
От мыслей о картине он обратился к отображенной на ней реальности; с необычайной отчетливостью он вспомнил, как стоял тогда, глядя на море, на южной оконечности Прованса. Ему показалось, что он снова слышит шум волн, чувствует на своем лице свежий ветер, который принес с собой прохладу в тот жаркий день, когда на небе так ослепительно сияло солнце.
Сердце его, которое было наполнено тоской все эти последние часы, забилось учащенно. Он стоял и смотрел на раскрытую книгу, не в силах оторвать от нее взгляда.
Как же великолепен и изумителен мир! И как мало времени тебе отпущено! Столь многих уже нет, молодых и способных любить; они уже никогда и никого не полюбят. Никогда никого не полюбят, никогда не увидят этой сверкающей на солнце воды…
Так пользуйся же всем этим, пока можешь! Не упускай ничего! Живи!
ГЛАВА 9
– Поедем с нами на выставку антиквариата, – уговаривала Лия. – Эмили и Альфи посещают ее каждую весну, это интересно.
– Это недалеко, неполных шесть миль вниз по дороге, – добавил Альфи.
– Автомобиль фургонного типа. Поднять в него кресло не составит проблемы, – сказал Бен.
– Я не хочу, – твердо отказался Фредди. – Но вы поезжайте, я не возражаю.
– А ты что будешь делать? – забеспокоилась Лия.
Он ненавидел этот ее обеспокоенный вид: брови сходились к переносице и над ней появлялись две вертикальные морщины. Она заставляла его чувствовать себя бесполезным, беспомощным, как ребенок. Нет, это несправедливо. Он и был беспомощным, как ребенок. Кроме того, самому себе он мог признаться, что его раздражало бы еще больше, если бы она не беспокоилась. Поэтому, сделав над собой усилие, он заговорил поприветливее.
– Честно, меня не интересует антиквариат. Я почитаю. Видишь, у меня три новые книги.
– Давайте я повезу вас на прогулку, – предложила Мег. – А то вид с крыльца вам наверное надоел.
– Хорошая идея, Мег, – одобрил ее отец. – Значит, ты составишь Фредди компанию. Мы не задержимся.
Мег покатила кресло по гравиевой дорожке, обогнув огород, где параллельные ряды веревочек, натянутых на деревянные колышки, отмечали грядки, на которых были посажены поздние овощи; ростки раннего гороха уже карабкались вверх по воткнутым в землю палочкам; от земли после ночного дождя исходил сильный сладкий запах.
Вдоль дорожки росли яблони. Сильные молодые деревца были посажены ровными рядами, уходящими вдаль.
– Мне бы хотелось иметь плодоносящий яблоневый сад, когда вырасту, – объявила Мег и добавила с важным видом: – Я знаю все сорта. Я бы посадила по нескольку яблонь каждого сорта.
Она подняла засов и открыла ворота, чтобы провезти кресло.
– А вот этот участок папа купил совсем недавно. Видите, какое здесь хорошее пастбище.
Дюжина светло-рыжих коров джерсийской породы, опустив головы, щипала траву. Вместе с ними паслось и несколько лошадей. Собаки побежали вперед. Высокие сеттеры бежали легко и грациозно, а щенок таксы, пыхтя, ковылял за ними, стараясь не отстать.
– Струдель любит вас больше всех, сразу видно, – продолжала весело тараторить Мег. Чувствовалось, что она полна решимости развлечь его, но поскольку это была Мег, он не возражал. – У собак есть свои любимцы. Интересно, по каким признакам они их выбирают. Кинг, например, больше всех любит папу, а Леди – меня. Я думаю, собаки очень умные, по их глазам можно понять. А еще мне кажется, что они иногда смеются, хотя все и говорят, что нет. И все-таки, по-моему, они умеют улыбаться, а когда виляют хвостом – точно смеются. А вы как считаете?
В листве над их головами звенели птичьи трели. Иногда птицы стремительно взмывали вверх и кружили в воздухе, словно вычерчивая невидимые узоры. На сырой лужайке скакали малиновки, выискивая червей. Так велико было очарование весенней природы, уже ожидающей прихода лета, что на мгновение Фредди забыл о своей трагедии.
– Видите вон там пять тополей, растущих в ряд? – указала Мег. – Наш сосед – он глубокий старик – рассказывал, как однажды, когда он, тогда еще мальчик, пропалывал поле, к нему подъехал мужчина на лошади и сообщил, что убит Линкольн. Он побежал сказать об этом отцу и тот сразу же посадил эти деревья. До чего же я люблю это место! Где бы я ни жила, только о нем я думаю как о доме. В детстве я плакала, когда мы в сентябре возвращались в, город, да и сейчас мне хочется плакать, когда мы уезжаем отсюда. Это глупо, да?
– Нет, – ответил Фредди. – Расскажи мне об этом.
– Теплыми осенними ночами я лежу в постели в нашей городской квартире, окна открыты и я слышу громыхание поездов надземной железной дороги. Это такой печальный шум… вагоны, битком набитые людьми, проносящиеся по унылым улицам. А здесь, думаю я, канадские гуси плавают на пруду. Они всегда отдыхают здесь пару дней, перед тем как лететь дальше на юг… вот мы и пришли, – весело объявила она. – Становится слишком жарко, но я знаю хорошее тенистое местечко, где вам будет удобно читать.
Мег установила кресло. Внизу за колышащимся занавесом листвы просматривался пруд, похожий на плоскую блестящую серебряную тарелку, обрамленную по краям кувшинками.
– Ну вот, наслаждайтесь теперь вашей книгой, – удовлетворенно сказала Мег.
– Но тебе же нечего читать. Не думаю, что тебе понравится одна из этих.
– Неважно. Я просто посижу.
Она прислонилась к сосновому стволу. Так она могла незаметно наблюдать за ним. Должно быть, невообразимо тяжело знать, что ты никогда не сможешь пробежать по этой лужайке, что всю оставшуюся жизнь ты проведешь в этом кресле и ничего нельзя изменить.
Во всей этой трагической ситуации было лишь одно светлое пятно: у Фредди появился великолепный дом, лучше, чем дом тети Флоренс, чем апартаменты в «Дакоте». Мег это радовало. Если уж человек обречен влачить жалкое существование инвалида, прикованного к инвалидному креслу, пусть хотя бы роскошный дом послужит ему каким-то утешением.
Стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом переворачиваемых страниц.
Вдруг Фредди прошептал:
– Посмотри на другую сторону пруда.
Из леса вышел и остановился у пруда олень. Это было молодое животное, еще безрогое. Он стоял, подняв одну ногу и вскинув свою изящную голову, словно прислушивался к чему-то. Потом, решив, видимо, что опасности никакой нет, подошел к воде и стал пить, а, напившись, повернул голову и посмотрел в их сторону, хотя и не мог их увидеть. Еще пару минут он стоял без движения, и солнечные лучи играли на его красноватой атласной шкуре, затем развернулся и исчез в лесу так же бесшумно, как и появился.
– Знаете, что приводит меня в ярость? – Мег сжала руку в кулак. – Папины друзья, которые охотятся на оленей. Папа не охотится, он не член их охотничьего клуба, но он мне об этом рассказывал, да я и сама вижу их на дорогах, когда мы приезжаем сюда на уик-энды осенью. Мне делается дурно, когда я вижу убитых оленей, которых закинули на верх машины, или оленьи головы на стене в чьем-нибудь доме. И ведь охота для этих людей – не способ добывания пищи.
– Да, Пол всегда говорил то же самое.
– Это отвратительно. Иногда они охотятся с луком и стрелами. В этом случае животное не всегда удается убить наповал и оно живет какое-то время в страшных мучениях с гноящимися ранами. Но капканы еще хуже. Бывает, что попав в капкан, – голос Мег задрожал, – лиса или енот пытаются откусить себе лапу, чтобы освободиться. Я никогда не буду носить меха, – закончила она.
Фредди закрыл книгу.
– Я помню, когда ты родилась, Мег, – мягко проговорил он. – А свои первые шаги ты сделала на моих глазах. Твои родители как раз были у нас в гостях.
– Знаете, мне всегда нравилось бывать у вас. Я бы хотела приходить к вам чаще. Мне нравится ваша мама.
– Ты ей тоже нравишься. Она считает, что у вас с ней внутреннее сходство.
– Мне жаль, что все так получилось с вашими родителями, – осмелилась сказать Мег. – В семье все пытаются понять, почему же это произошло.
– Пусть себе пытаются, раз уж не могут без этого.
– Я не хотела обидеть вас или лезть не в свое дело.
– Я знаю, Мег.
– Я хотела сказать… я люблю папиных родственников. Наверное, мне не следует так говорить, потому что мамины родственники тоже хорошие люди, но мне проще общаться с папиными – с вами, Полом, тетей Флоренс. А вот мои бабушки, – она хихикнула, – к счастью, теперь, когда бабушка Хьюз вернулась на Юг, они практически не встречаются, а раньше было так смешно слушать, как они кичатся друг перед другом своим происхождением и обмениваются вежливыми колкостями. Они обе такие гордые.
Фредди засмеялся.
– Ну, в этом нет ничего необычного. Человеку это свойственно. Во всяком случае некоторым представителям человеческого рода.
Подумав внезапно о том, что часто занимало ее мысли, Мег вздохнула.
– Я хочу сказать вам что-то. Возможно, они ведут себя глупо, но зато они твердо знают, кто они такие. И не только они. И вы, и Лия тоже. – Здесь мысль ее устремилась в другое русло. – Ах, Лия такая чудесная, Фредди. Хотела бы я иметь такую сестру. Правда, она чудесная?
– Ты собиралась что-то сказать мне, – ответил Фредди.
– Ах да, я говорила… Мама принадлежит к англиканской церкви, а теперь и папа перешел в эту веру, но они не соблюдают никаких обрядов и, мне кажется, не верят по-настоящему. Для них это одно название. А я совсем запуталась, справляю седер в доме тети Флоренс, а потом слушаю в школе христианские пасхальные молитвы. Так кто же я? Вот у вас такого вопроса не возникает, правда, Фредди?
– Да, вера – единственное, что осталось у меня неизменным.
– Праздновать пасху и седер – это все равно что ничего не праздновать.
Мег чувствовала, что отца тоже терзают сомнения и неуверенность, хотя он это и отрицал. Находясь в компании своих новых друзей здесь в деревне или в обществе родственников жены, он никогда никого не перебивал, ни с кем не вступал в спор и не смеялся так громко, как в кругу своих родных или нью-йоркских друзей, в большинстве своем евреев.
Однажды, поборов нерешительность, Мег сказала ему, что в деревне он становится «другим», не уточнив, в чем конкретно это проявляется. Он удивленно округлил глаза и принялся ее разубеждать.
«Что ты выдумываешь, Мегги! Я никогда никого из себя не изображаю. Может, у меня много других недостатков, но уж в этом меня не упрекнешь. Фальшь, притворство мне чужды. Я такой, какой есть, где бы я ни находился».
И она увидела, что он верит в то, что говорит.
Сейчас она повторила, размышляя вслух:
– Да, я и в самом деле не знаю, кто я такая и где мое место.
– Я могу это понять, – откликнулся Фредди.
– О, я вас утомила, – воскликнула Мег, увидев, что он отвернулся.
– Нет-нет, почему это тебе пришло в голову?
– Ну, я подумала… Мне ведь только пятнадцать. Вряд ли у нас с вами могут быть общие интересы.
– Иди сюда, Мег, встань передо мной, чтобы мне не вертеть головой.
В лучах солнца его волосы казались совсем белыми. Он был похож на греческого юношу, и голова у него была как у античной статуи, изображенной на фотографии в учебнике по истории древнего мира: удлиненная, узкая, изящная как у женщины. Будь волосы у него подлиннее, подумала Мег, он вообще был бы похож на женщину.
– Если бы мне пришлось начать все с начала, – сказал он, – я бы женился на тебе, Мег.
Охваченная смешанным чувством изумления и неловкости, она хихикнула.
– Но вы же мой кузен. Это запрещено.
– Ну, тогда на девушке, похожей на тебя. Можно же найти где-нибудь такую, если очень постараться.
– У вас есть Лия, – в смущении выпалила она, не придумав ничего другого.
– Да, правда.
– Она такая хорошенькая. Мистер Маркус, дядя Бен, он разрешил мне так его называть, говорит, что она напоминает ему Полу Негри. Однажды, когда они были в опере, он услышал, как какой-то человек тоже назвал ее так.
– Я и не знал, что они были в опере.
– Да, когда вы были в армии. Они слушали «Девушку с золотого Запада», я помню, и Лия сказала, что было бы лучше если бы пели по-английски.
– Да, наверное.
Фредди произнес это каким-то безжизненным тоном. Мег надеялась, что ее присутствие его не раздражает. Ей пришло в голову, что может ей не стоит столько болтать. Но спустя несколько минут молчание стало слишком тягостным, потому что он не читал, а сидел, уставившись на бурый мох и прошлогодние сухие листья. Она предприняла еще одну попытку.
– Он очень симпатичный, дядя Бен. Папа говорит, он толковый адвокат и далеко пойдет.
– Не сомневаюсь.
Она в ужасе замолчала. Сказать про другого мужчину, что он далеко пойдет, когда Фредди вообще не может ходить – какая непростительная глупость с ее стороны.
Фредди выглядел утомленным. Она чувствовала себя ответственной за него. Ее тревожило, что это она его утомила, что возможно ему следовало бы лежать.
– Отвезти вас назад? – с беспокойством спросила она.
– Нет, побудем здесь еще немного. Все в этом месте напоминает мне об одном летнем полдне в Англии. Ах, какое чудесное то было лето. Это был настоящий рай, рай дураков. Мы пили чай на лужайке и разговаривали; говорили о таких прекрасных вещах, хотя, как потом оказалось, они по большей части существовали лишь в нашем воображении. Чистые наивные фантазии – мужество, самопожертвование. Там я познакомился с юношей, который стал моим лучшим другом. Я мог говорить с Джеральдом о чем угодно, он всегда меня понимал…
Он резко оборвал фразу и вернулся к чтению, а Мег снова уселась, прислонившись к сосновому стволу. Все вокруг застыло в сонной неподвижности. Собаки спали, лежа на боку, изредка вздрагивая во сне.
Что за странную вещь он сказал: он бы на ней женился. Должно быть, он считает ее совсем уж наивной, если думает, что она этому поверит. В конце концов у него есть Лия. Он всегда наблюдал за Лией, ни на минуту не выпускал ее из поля зрения. И она с такой любовью о нем заботилась, поправляла подушки, подавала прохладительные напитки или наоборот что-то горячее, приносила свитеры.
Лия была доброй. Она разговаривала с Мег, как со взрослой, а не как с несмышленым ребенком, от которого многие вещи надо скрывать. Лия была практичной и давала разумные советы, а не читала нотации, отвечала на вопросы, которые Мег стеснялась задать маме и даже тете Хенни.
«Всегда предоставляй мужчине возможность поговорить о самом себе; мужчины это любят. Слушая, чуть-чуть округляй глаза. Это и выглядит симпатично и придает тебе заинтересованный вид. Следи за руками – руки должны быть белыми и ухоженными, чтобы лучше смотрелись кольца, которые и ты со временем будешь носить».
И она заливалась смехом. Ее круглые глаза сверкали. У Лии был открытый веселый нрав. Чувствовалось, что она никого не боится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Ее лицо словно все осветилось изнутри, когда она заговорила о своем сыне. Волосы у него будут такими же темными, как и у отца, сказала она. Его вдруг снова охватил этот глупый гнев на незнакомого ему мужчину, которому она принадлежала. Он попытался представить его себе, но смог вспомнить только то, что он показался ему очень молодым. Скорее всего, сказал он себе, он моего возраста и, однако, я думаю о нем, как о человеке, намного меня моложе. Почему? Не потому ли, что я более удачлив, более независим; по счастливой случайности мне ни у кого не приходится просить денег.
Все это правда, подумал он. Но почему я должен чувствовать за собой какую-то вину? Да, я богат, но так устроен мир и тут уж ничего не поделаешь. Я могу так много дать ей…
Он ускорил шаг. Зародившаяся в его мозгу смутная мысль вдруг приобрела совершенно четкие очертания.
Ты можешь убедить ее оставить мужа, ты знаешь это, Пол. Ты знаешь, что ее можно убедить…
Услышав звук поворачиваемого в замке ключа, горничная вышла в холл.
– Миссис Вернер просила передать вам, если вы рано вернетесь, что она будет дома в три. Подать вам ленч, мистер Вернер?
– Нет, благодарю вас. Я не голоден.
Он прошел в библиотеку, где на столике его ждала нераскрытая «Нью-Йорк таймс». Мими знала, что он не любит читать газету, которую до него кто-то трогал. Машинально, не вникая в смысл, он прочел заголовки.
Затем, подчиняясь какому-то внутреннему побуждению, он взял с полки одну из своих книг по искусству, и его настроение сразу же улучшилось. Раскрыв ее наугад, он увидел великолепно выполненную репродукцию картины Ван Гога «Вид на море в Сент-Мари-де-ла-Мер». Он вспомнил то магическое действие, какое произвела на него эта картина в тот, первый раз, когда он стоял перед ней в амстердамском музее. Магия шедевра, магия, которую невозможно передать словами! Это было что-то, что ты мог только чувствовать. Ты словно переносился туда, в это место, где на невысоких холмиках волн лежала белая пена, и белые облака таяли, как рыхлый снег, среди мириадов оттенков небесной синевы, от зеленого до почти черного.
От мыслей о картине он обратился к отображенной на ней реальности; с необычайной отчетливостью он вспомнил, как стоял тогда, глядя на море, на южной оконечности Прованса. Ему показалось, что он снова слышит шум волн, чувствует на своем лице свежий ветер, который принес с собой прохладу в тот жаркий день, когда на небе так ослепительно сияло солнце.
Сердце его, которое было наполнено тоской все эти последние часы, забилось учащенно. Он стоял и смотрел на раскрытую книгу, не в силах оторвать от нее взгляда.
Как же великолепен и изумителен мир! И как мало времени тебе отпущено! Столь многих уже нет, молодых и способных любить; они уже никогда и никого не полюбят. Никогда никого не полюбят, никогда не увидят этой сверкающей на солнце воды…
Так пользуйся же всем этим, пока можешь! Не упускай ничего! Живи!
ГЛАВА 9
– Поедем с нами на выставку антиквариата, – уговаривала Лия. – Эмили и Альфи посещают ее каждую весну, это интересно.
– Это недалеко, неполных шесть миль вниз по дороге, – добавил Альфи.
– Автомобиль фургонного типа. Поднять в него кресло не составит проблемы, – сказал Бен.
– Я не хочу, – твердо отказался Фредди. – Но вы поезжайте, я не возражаю.
– А ты что будешь делать? – забеспокоилась Лия.
Он ненавидел этот ее обеспокоенный вид: брови сходились к переносице и над ней появлялись две вертикальные морщины. Она заставляла его чувствовать себя бесполезным, беспомощным, как ребенок. Нет, это несправедливо. Он и был беспомощным, как ребенок. Кроме того, самому себе он мог признаться, что его раздражало бы еще больше, если бы она не беспокоилась. Поэтому, сделав над собой усилие, он заговорил поприветливее.
– Честно, меня не интересует антиквариат. Я почитаю. Видишь, у меня три новые книги.
– Давайте я повезу вас на прогулку, – предложила Мег. – А то вид с крыльца вам наверное надоел.
– Хорошая идея, Мег, – одобрил ее отец. – Значит, ты составишь Фредди компанию. Мы не задержимся.
Мег покатила кресло по гравиевой дорожке, обогнув огород, где параллельные ряды веревочек, натянутых на деревянные колышки, отмечали грядки, на которых были посажены поздние овощи; ростки раннего гороха уже карабкались вверх по воткнутым в землю палочкам; от земли после ночного дождя исходил сильный сладкий запах.
Вдоль дорожки росли яблони. Сильные молодые деревца были посажены ровными рядами, уходящими вдаль.
– Мне бы хотелось иметь плодоносящий яблоневый сад, когда вырасту, – объявила Мег и добавила с важным видом: – Я знаю все сорта. Я бы посадила по нескольку яблонь каждого сорта.
Она подняла засов и открыла ворота, чтобы провезти кресло.
– А вот этот участок папа купил совсем недавно. Видите, какое здесь хорошее пастбище.
Дюжина светло-рыжих коров джерсийской породы, опустив головы, щипала траву. Вместе с ними паслось и несколько лошадей. Собаки побежали вперед. Высокие сеттеры бежали легко и грациозно, а щенок таксы, пыхтя, ковылял за ними, стараясь не отстать.
– Струдель любит вас больше всех, сразу видно, – продолжала весело тараторить Мег. Чувствовалось, что она полна решимости развлечь его, но поскольку это была Мег, он не возражал. – У собак есть свои любимцы. Интересно, по каким признакам они их выбирают. Кинг, например, больше всех любит папу, а Леди – меня. Я думаю, собаки очень умные, по их глазам можно понять. А еще мне кажется, что они иногда смеются, хотя все и говорят, что нет. И все-таки, по-моему, они умеют улыбаться, а когда виляют хвостом – точно смеются. А вы как считаете?
В листве над их головами звенели птичьи трели. Иногда птицы стремительно взмывали вверх и кружили в воздухе, словно вычерчивая невидимые узоры. На сырой лужайке скакали малиновки, выискивая червей. Так велико было очарование весенней природы, уже ожидающей прихода лета, что на мгновение Фредди забыл о своей трагедии.
– Видите вон там пять тополей, растущих в ряд? – указала Мег. – Наш сосед – он глубокий старик – рассказывал, как однажды, когда он, тогда еще мальчик, пропалывал поле, к нему подъехал мужчина на лошади и сообщил, что убит Линкольн. Он побежал сказать об этом отцу и тот сразу же посадил эти деревья. До чего же я люблю это место! Где бы я ни жила, только о нем я думаю как о доме. В детстве я плакала, когда мы в сентябре возвращались в, город, да и сейчас мне хочется плакать, когда мы уезжаем отсюда. Это глупо, да?
– Нет, – ответил Фредди. – Расскажи мне об этом.
– Теплыми осенними ночами я лежу в постели в нашей городской квартире, окна открыты и я слышу громыхание поездов надземной железной дороги. Это такой печальный шум… вагоны, битком набитые людьми, проносящиеся по унылым улицам. А здесь, думаю я, канадские гуси плавают на пруду. Они всегда отдыхают здесь пару дней, перед тем как лететь дальше на юг… вот мы и пришли, – весело объявила она. – Становится слишком жарко, но я знаю хорошее тенистое местечко, где вам будет удобно читать.
Мег установила кресло. Внизу за колышащимся занавесом листвы просматривался пруд, похожий на плоскую блестящую серебряную тарелку, обрамленную по краям кувшинками.
– Ну вот, наслаждайтесь теперь вашей книгой, – удовлетворенно сказала Мег.
– Но тебе же нечего читать. Не думаю, что тебе понравится одна из этих.
– Неважно. Я просто посижу.
Она прислонилась к сосновому стволу. Так она могла незаметно наблюдать за ним. Должно быть, невообразимо тяжело знать, что ты никогда не сможешь пробежать по этой лужайке, что всю оставшуюся жизнь ты проведешь в этом кресле и ничего нельзя изменить.
Во всей этой трагической ситуации было лишь одно светлое пятно: у Фредди появился великолепный дом, лучше, чем дом тети Флоренс, чем апартаменты в «Дакоте». Мег это радовало. Если уж человек обречен влачить жалкое существование инвалида, прикованного к инвалидному креслу, пусть хотя бы роскошный дом послужит ему каким-то утешением.
Стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом переворачиваемых страниц.
Вдруг Фредди прошептал:
– Посмотри на другую сторону пруда.
Из леса вышел и остановился у пруда олень. Это было молодое животное, еще безрогое. Он стоял, подняв одну ногу и вскинув свою изящную голову, словно прислушивался к чему-то. Потом, решив, видимо, что опасности никакой нет, подошел к воде и стал пить, а, напившись, повернул голову и посмотрел в их сторону, хотя и не мог их увидеть. Еще пару минут он стоял без движения, и солнечные лучи играли на его красноватой атласной шкуре, затем развернулся и исчез в лесу так же бесшумно, как и появился.
– Знаете, что приводит меня в ярость? – Мег сжала руку в кулак. – Папины друзья, которые охотятся на оленей. Папа не охотится, он не член их охотничьего клуба, но он мне об этом рассказывал, да я и сама вижу их на дорогах, когда мы приезжаем сюда на уик-энды осенью. Мне делается дурно, когда я вижу убитых оленей, которых закинули на верх машины, или оленьи головы на стене в чьем-нибудь доме. И ведь охота для этих людей – не способ добывания пищи.
– Да, Пол всегда говорил то же самое.
– Это отвратительно. Иногда они охотятся с луком и стрелами. В этом случае животное не всегда удается убить наповал и оно живет какое-то время в страшных мучениях с гноящимися ранами. Но капканы еще хуже. Бывает, что попав в капкан, – голос Мег задрожал, – лиса или енот пытаются откусить себе лапу, чтобы освободиться. Я никогда не буду носить меха, – закончила она.
Фредди закрыл книгу.
– Я помню, когда ты родилась, Мег, – мягко проговорил он. – А свои первые шаги ты сделала на моих глазах. Твои родители как раз были у нас в гостях.
– Знаете, мне всегда нравилось бывать у вас. Я бы хотела приходить к вам чаще. Мне нравится ваша мама.
– Ты ей тоже нравишься. Она считает, что у вас с ней внутреннее сходство.
– Мне жаль, что все так получилось с вашими родителями, – осмелилась сказать Мег. – В семье все пытаются понять, почему же это произошло.
– Пусть себе пытаются, раз уж не могут без этого.
– Я не хотела обидеть вас или лезть не в свое дело.
– Я знаю, Мег.
– Я хотела сказать… я люблю папиных родственников. Наверное, мне не следует так говорить, потому что мамины родственники тоже хорошие люди, но мне проще общаться с папиными – с вами, Полом, тетей Флоренс. А вот мои бабушки, – она хихикнула, – к счастью, теперь, когда бабушка Хьюз вернулась на Юг, они практически не встречаются, а раньше было так смешно слушать, как они кичатся друг перед другом своим происхождением и обмениваются вежливыми колкостями. Они обе такие гордые.
Фредди засмеялся.
– Ну, в этом нет ничего необычного. Человеку это свойственно. Во всяком случае некоторым представителям человеческого рода.
Подумав внезапно о том, что часто занимало ее мысли, Мег вздохнула.
– Я хочу сказать вам что-то. Возможно, они ведут себя глупо, но зато они твердо знают, кто они такие. И не только они. И вы, и Лия тоже. – Здесь мысль ее устремилась в другое русло. – Ах, Лия такая чудесная, Фредди. Хотела бы я иметь такую сестру. Правда, она чудесная?
– Ты собиралась что-то сказать мне, – ответил Фредди.
– Ах да, я говорила… Мама принадлежит к англиканской церкви, а теперь и папа перешел в эту веру, но они не соблюдают никаких обрядов и, мне кажется, не верят по-настоящему. Для них это одно название. А я совсем запуталась, справляю седер в доме тети Флоренс, а потом слушаю в школе христианские пасхальные молитвы. Так кто же я? Вот у вас такого вопроса не возникает, правда, Фредди?
– Да, вера – единственное, что осталось у меня неизменным.
– Праздновать пасху и седер – это все равно что ничего не праздновать.
Мег чувствовала, что отца тоже терзают сомнения и неуверенность, хотя он это и отрицал. Находясь в компании своих новых друзей здесь в деревне или в обществе родственников жены, он никогда никого не перебивал, ни с кем не вступал в спор и не смеялся так громко, как в кругу своих родных или нью-йоркских друзей, в большинстве своем евреев.
Однажды, поборов нерешительность, Мег сказала ему, что в деревне он становится «другим», не уточнив, в чем конкретно это проявляется. Он удивленно округлил глаза и принялся ее разубеждать.
«Что ты выдумываешь, Мегги! Я никогда никого из себя не изображаю. Может, у меня много других недостатков, но уж в этом меня не упрекнешь. Фальшь, притворство мне чужды. Я такой, какой есть, где бы я ни находился».
И она увидела, что он верит в то, что говорит.
Сейчас она повторила, размышляя вслух:
– Да, я и в самом деле не знаю, кто я такая и где мое место.
– Я могу это понять, – откликнулся Фредди.
– О, я вас утомила, – воскликнула Мег, увидев, что он отвернулся.
– Нет-нет, почему это тебе пришло в голову?
– Ну, я подумала… Мне ведь только пятнадцать. Вряд ли у нас с вами могут быть общие интересы.
– Иди сюда, Мег, встань передо мной, чтобы мне не вертеть головой.
В лучах солнца его волосы казались совсем белыми. Он был похож на греческого юношу, и голова у него была как у античной статуи, изображенной на фотографии в учебнике по истории древнего мира: удлиненная, узкая, изящная как у женщины. Будь волосы у него подлиннее, подумала Мег, он вообще был бы похож на женщину.
– Если бы мне пришлось начать все с начала, – сказал он, – я бы женился на тебе, Мег.
Охваченная смешанным чувством изумления и неловкости, она хихикнула.
– Но вы же мой кузен. Это запрещено.
– Ну, тогда на девушке, похожей на тебя. Можно же найти где-нибудь такую, если очень постараться.
– У вас есть Лия, – в смущении выпалила она, не придумав ничего другого.
– Да, правда.
– Она такая хорошенькая. Мистер Маркус, дядя Бен, он разрешил мне так его называть, говорит, что она напоминает ему Полу Негри. Однажды, когда они были в опере, он услышал, как какой-то человек тоже назвал ее так.
– Я и не знал, что они были в опере.
– Да, когда вы были в армии. Они слушали «Девушку с золотого Запада», я помню, и Лия сказала, что было бы лучше если бы пели по-английски.
– Да, наверное.
Фредди произнес это каким-то безжизненным тоном. Мег надеялась, что ее присутствие его не раздражает. Ей пришло в голову, что может ей не стоит столько болтать. Но спустя несколько минут молчание стало слишком тягостным, потому что он не читал, а сидел, уставившись на бурый мох и прошлогодние сухие листья. Она предприняла еще одну попытку.
– Он очень симпатичный, дядя Бен. Папа говорит, он толковый адвокат и далеко пойдет.
– Не сомневаюсь.
Она в ужасе замолчала. Сказать про другого мужчину, что он далеко пойдет, когда Фредди вообще не может ходить – какая непростительная глупость с ее стороны.
Фредди выглядел утомленным. Она чувствовала себя ответственной за него. Ее тревожило, что это она его утомила, что возможно ему следовало бы лежать.
– Отвезти вас назад? – с беспокойством спросила она.
– Нет, побудем здесь еще немного. Все в этом месте напоминает мне об одном летнем полдне в Англии. Ах, какое чудесное то было лето. Это был настоящий рай, рай дураков. Мы пили чай на лужайке и разговаривали; говорили о таких прекрасных вещах, хотя, как потом оказалось, они по большей части существовали лишь в нашем воображении. Чистые наивные фантазии – мужество, самопожертвование. Там я познакомился с юношей, который стал моим лучшим другом. Я мог говорить с Джеральдом о чем угодно, он всегда меня понимал…
Он резко оборвал фразу и вернулся к чтению, а Мег снова уселась, прислонившись к сосновому стволу. Все вокруг застыло в сонной неподвижности. Собаки спали, лежа на боку, изредка вздрагивая во сне.
Что за странную вещь он сказал: он бы на ней женился. Должно быть, он считает ее совсем уж наивной, если думает, что она этому поверит. В конце концов у него есть Лия. Он всегда наблюдал за Лией, ни на минуту не выпускал ее из поля зрения. И она с такой любовью о нем заботилась, поправляла подушки, подавала прохладительные напитки или наоборот что-то горячее, приносила свитеры.
Лия была доброй. Она разговаривала с Мег, как со взрослой, а не как с несмышленым ребенком, от которого многие вещи надо скрывать. Лия была практичной и давала разумные советы, а не читала нотации, отвечала на вопросы, которые Мег стеснялась задать маме и даже тете Хенни.
«Всегда предоставляй мужчине возможность поговорить о самом себе; мужчины это любят. Слушая, чуть-чуть округляй глаза. Это и выглядит симпатично и придает тебе заинтересованный вид. Следи за руками – руки должны быть белыми и ухоженными, чтобы лучше смотрелись кольца, которые и ты со временем будешь носить».
И она заливалась смехом. Ее круглые глаза сверкали. У Лии был открытый веселый нрав. Чувствовалось, что она никого не боится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54