Работники фермы подносят руку к шапке, увидев джентльмена на лошади, и он отвечает им тем же. Я несколько раз наблюдал, как дамы, ехавшие в экипаже, выходили из него, когда дорога шла в гору, жалея лошадей. Это мне тоже нравится.
Катаясь верхом, мы часто проезжаем мимо огромного поместья какого-то лорда. Самого дома, который, по словам Джеральда, находится в миле от ворот и в котором четыреста комнат, не видно. Вдобавок лорд владеет пятьюдесятью тысячами акров земли в Шотландии и зимним дворцом на юге Франции. С дороги нам были видны лишь тисы, растущие вокруг домика привратника, да декоративные кусты, подстриженные в виде зубчатых башен старинного замка.
На днях, когда мы любовались кустами, к воротам подъехал громадный мужчина на такой же громадной лошади. Со своей длинной седой бородой, лысым черепом и обветренным лицом он был похож на фермера из романа Томаса Гарди, но оказалось, что это брат владельца усадьбы.
Он поприветствовал Джеральда, расспросил его о семье и уж потом свернул на великолепную подъездную аллею, ведущую к дому. Я убежден, что будь на нем шляпа, он бы ее приподнял, прощаясь с нами. Возможно, это ребячество – я знаю, что Пол именно так и считает – но на меня огромное впечатление произвела благородная простота этого человека. Как говорят, положение обязывает.
30 июня 1912 г.
Я засиделся допоздна, перебирая в уме события дня. У меня вдруг возникло желание написать стихотворение и я попытался, но ничего не получилось. А вот у Джеральда есть талант. Он читал мне кое-что из своих поэтических опытов, совсем недурно, доходит до сердца. Он кроме того хороший декламатор и прочел мне много прекрасных стихов самых разных поэтов, которых я не знал. Одно стихотворение – смелое и немного печальное стихотворение о солдатах, написанное А.Э.Хаусманом – нашло особый отклик в моей душе. Я даже решил записать его.
Трубы трубят и литавры гремят
Красные мундиры идут за рядом ряд.
На солдатских лицах веселые улыбки
Словно и не слышат жалобы волынки.
Ни один не вспомнит невесту иль жену.
Бабы надоели, двинем на войну.
1 июля 1912 г.
У Джеральда есть девушка. Он показал мне ее фотографию. Она не такая красивая, как Лия. Джеральд многое рассказал мне о Дафне. Он говорит, что у них настоящая одухотворенная любовь, совсем не то, что было у него раньше с другими девушками.
Я вполне могу понять, почему девушки влюбляются в Джеральда. Он такой мужественный и благородный. Вчера ночью мне приснился сон, страшно меня расстроивший.
Мне снилось, что я влюблен в Джеральда и что он девушка, но потом он снова стал самим собой. Мне стыдно писать о том, что мы делали во сне. Сны бывают такими запутанными и странными.
Мне и про Лию снятся странные сны: она заигрывает со мной – как в тот раз у пруда у дяди Альфи – и мне хочется ответить ей, хочется что-то почувствовать, ведь она такая хорошенькая, но я ничего не чувствую.
2 июля 1912 г.
Пол называет Меня англофилом, не могу понять, говорит он это с одобрением или нет. Мне кажется, он считает меня наивным дурачком, сосунком, у которого молоко на губах не обсохло. Ну и пусть. Я все равно восхищаюсь им и бесконечно ему благодарен.
Жаль, что я не могу поговорить с Полом о своих чувствах к Лии и к Джеральду. Не знаю почему, мы ведь всегда были близки с ним. Может, потому, что он никогда не делится со мной своими переживаниями, ничего не рассказывает о своих отношениях с Мими, хотя они наверняка скоро поженятся. Казалось бы, ему должно хотеться поговорить о ней. Но он такой сдержанный, такой скрытный. Думаю, и я такой же.
3 июля 1912 г.
Вчера вечером мы видели сову. Я в жизни не видел ни одной совы, даже не слышал, как они кричат. После ужина мы вышли на лужайку и вдруг услышали ее уханье, а потом увидели и ее саму: она сидела на ветке футах в двадцати от нас, уставившись на нас своими желто-зелеными глазами.
Вскоре похолодало и мы вернулись в дом, и меня опять попросили сыграть. Я сыграл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Мне кажется, что люди такого склада предпочитают простоту Моцарта любым бравурным виртуозным пассажам. Моцарт такой утонченный, такой чистый, его произведения – это сама квинтэссенция музыки. Я помню, мой отец сказал однажды, что Моцарт прост как сама правда и еще что-то о сближении науки и искусства. Красиво сказано…
Я знаю, что отец во мне разочарован. Именно поэтому мне так тяжело, чтобы не сказать невозможно, играть в его присутствии. При нем в голову мне лезут неприятные мысли, ненужные воспоминания… не всегда, конечно, но часто. Он надеялся – сейчас, наверное, расстался с этой надеждой – что я стану тем, кем не смог стать он сам; что я буду садиться за рояль в огромных концертных залах, играть, покоряя сердца слушателей, а потом отвешивать элегантные поклоны. Какая чепуха! Да, я талантлив, но не настолько. И это тяжелее, чем быть простым бездарем.
4 июля 1912 г.
Завтра последний день моего пребывания здесь. После этого я присоединюсь к Полу в Лондоне, потом мы поедем в Париж. Мне хочется в Париж, но в то же время грустно уезжать отсюда.
Вчера мы ездили в Гластонбери, Джеральд, я и двое его друзей по Кембриджу. Я смотрел на Авалонскую долину, бывшую когда-то морем, где, по преданию, находился остров Авалон, на который перед смертью отвезли короля Артура, и чувствовал, что по спине у меня ползут мурашки. Гластонберийское аббатство превратилось в руины; уцелела одна башенная арка, а на месте других башен остались лишь груды камней, поросшие травой. Говорят, здесь похоронены Артур и Гиневра. Мы стояли, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь шумом ветра. Все вокруг внушало благоговение, все было исполнено достоинства и очарования.
Можно подумать, что у меня в роду были англичане, такими знакомыми кажутся мне старинные деревушки, окруженные мирными полями. За них будешь сражаться до последнего, если возникнет такая необходимость.
Всю вторую половину дня мы с Джеральдом провели за разговором; о чем только мы ни говорили – о Дафне, Йеле, Кембридже, моем доме, его доме. Мне трудно было объяснить, какие у меня родители. Я чувствовал, что по моему описанию они ему не понравились, и он сразу понял, что и они его не одобрили бы. Что ж, он прав. Слишком уж он консервативен, сказали бы они. Я словно наяву слышу их голоса, произносящие это слово. Отец бы усмехнулся презрительно и добавил, что Джеральд больно уж изнеженный. Он и меня таким считает, я знаю. Да, все здесь вызвало бы у отца возмущение, особенно слуги.
Я спросил у Джеральда совета относительно своей будущей специализации: средние века или античность. Я уже решил, что буду заниматься историей. По мнению Джеральда, сейчас рано об этом говорить, надо попробовать силы в том и в другом, а уж потом решать.
Пребывание здесь очень на меня повлияло. Я приобрел друга на всю жизнь, хотя скоро мы и окажемся по разные стороны океана. Я никогда и ни с кем не испытывал ничего подобного, такого мгновенного полного взаимопонимания, как будто каким-то непостижимым образом он является моей второй половиной.
Париж, 9 июля 1912 г.
Дорогая Мими!
Мы приехали сюда два дня назад, и только сейчас я смог выкроить время, чтобы написать тебе. Папа надавал мне столько поручений, велел встретиться со столькими людьми, что, едва сойдя с парома, я был вынужден сразу же заняться делами.
Срок моего пребывания в Европе истек почти наполовину, и хотя все идет прекрасно, я уже мечтаю о возвращении домой. Надеюсь, ты догадываешься почему. Я начал скучать по тебе с того самого момента, как очутился на борту корабля. За это время было столько забавных маленьких происшествий, столько интересных знакомств, столько занимательных бесед (признаюсь, что в некоторых из этих бесед я выступал в роли слушателя, причем без ведома их участников, ты ведь знаешь, как я любопытен); мне бы хотелось поделиться с тобой всеми своими наблюдениями, выслушать твое мнение, выговориться самому. Ты изумительно умеешь слушать. Да, мне тебя не хватает. Думаю, что любовь – если дать ей самое простое определение – это и есть полное взаимопонимание и желание быть вместе.
Сегодня утром я разговаривал с одной из наших клиенток – некоей мадам Ламартин. Возможно, ты ее помнишь; вы встречались, когда ты приезжала сюда с родителями несколько лет назад. Она, во всяком случае, тебя помнит.
«А как поживает милая крошка Мариан?» – спросила она, назвав тебя очаровательным ребенком.
Вот видишь, какое впечатление ты на всех производишь. А тебе тогда было, наверное, лет двенадцать. Она очень обрадовалась, когда я по секрету сказал ей, что мы собираемся пожениться. Надеюсь, ты не будешь сердиться, что я проговорился.
Завтра хочу устроить себе отдых, отвлечься от контор и банков и просто побродить по Парижу, побывать в своих любимых местах. Перекушу в «Пре Каталан» в Буа, посмотрю на уличных художников на Пляс дю Тетр, пороюсь в книжных развалах на Левом берегу. Надеюсь, когда-нибудь мы побываем здесь вместе.
А пока я с удовольствием покажу все это Фредди. Он проявляет столько энтузиазма! Должен сказать, я рад, что увез его из Англии. Он тоскует по ней, по крайней мере по тому ее уголку, в который он, судя по всему, влюбился.
Они все там ведут какие-то ненормальные разговоры. Я вспоминаю один вечер, чудесный летний вечер этих ребят в их белых фланелевых костюмах, развалившихся в белых плетеных креслах под усыпанными белыми цветами липами. И о чем, ты думаешь, говорили юный Джеральд и его кембриджские друзья, пока Фредди внимал им с открытым ртом? Они говорили, что «современное общество стало слишком изнеженным»; к этому, по их мнению, привело стабильное процветание и, хочешь-верь хочешь-нет, длительный период мира. Настало время, говорили они, когда нужно идти на жертвы во имя благородных целей; нужны новые герои, такие, как рыцари короля Артура. Ну не чепуха ли это? Я слушал, пытаясь понять, что же они за люди. Самое невероятное, что своими идеями они заразили Фредди. Бедный мальчик рассуждает теперь как наследник британской славы. Порой мне кажется, что я старше его не на шесть, а на шестьдесят лет. В Европе пахнет войной, я чувствую это, и эти блестящие молодые люди тоже. Но я считаю войну величайшим бедствием, а они чуть ли не с радостью ждут ее начала. Я боюсь за этих молодых людей с их тоской по прошлому, вернее по идеализированному варианту прошлого, созданному их воображением. У них в головах страшная путаница и они неспособны к трезвой самооценке.
Конечно, человеку трудно посмотреть на себя как бы со стороны. Возможно, кое в каких вопросах и у меня в голове путаница, хотя я сам, естественно, так не думаю. (Я подозреваю, что твой отец, хотя и относится ко мне с симпатией, но считает радикалом, каковым я не являюсь).
Не пойму, с чего это я так расписался сегодня. Луна светит так ярко, что хоть выключай лампу. Рю де Риволи кажется серебряной в свете луны и уличных фонарей. Может, этот свет гонит от меня сон. Но думаю, что причина не в этом. Просто сегодня я чувствую себя одиноким и тоскую по дому. Я вспоминаю те далекие дни, когда мы, бывало, играли на пляже перед домом моих деда с бабкой. А ты знаешь, тогда они без конца внушали мне, что я не должен тебя обижать. Правду сказать, когда тебе было десять, ты мне страшно надоедала. А потом в один прекрасный день, когда я был в теперешнем возрасте Фредди, я готовился поступать в колледж, а тебе было пятнадцать, я посмотрел на тебя… и не смог отвести глаз. Ты была такой красивой. Вечером я пришел к вам, объяснив свой приход тем, что должен помочь тебе по математике, помнишь? Вот так в один день ты стала в моих глазах взрослой. Если хочешь, я и на слух стал воспринимать тебя по-другому.
«А голос у нее был мягкий и нежный, какой и подобает иметь женщине». Прости за шекспировскую цитату, но лучше сказать трудно.
Дорогая Мими, скоро напишу еще.
Пол.
18 июля 1912 г.
Дорогая Мими!
Сегодня был такой долгий день. Мне нужно было завершить все свои дела, потому что через неделю мы уезжаем в Германию. Но закончился этот утомительный день очень приятно – ужином «У Максима». Ужин был чудесный. Нас пригласил клиент моего отца. Он привел с собой жену и трех дочерей, что довольно необычно для француза; французы, как правило, четко разграничивают сферу деловых и личных интересов. Они крайне редко приглашают деловых партнеров к себе домой, так что приход в ресторан с семьей был максимальным выражением симпатии.
Фредди сказал, что одна из дочерей похожа на тебя. Вообще-то со своими светлым волосами и веснушками – которые ты ненавидишь, а я нахожу очаровательными – ты скорее похожа на англичанку, так что говоря о вашем сходстве, Фредди, видимо, имел в виду твое умение одеваться с большим вкусом, как настоящая француженка. На той девушке был костюм зеленовато-голубого цвета; у тебя много нарядов именно этого цвета.
По-моему, девушка понравилась Фредди, и мне было жаль, что она не обратила внимания на его робкие попытки поухаживать за ней. Девушки как-то не замечают Фредди, хотя внешне он очень интересный. Из-за своей застенчивости он кажется неловким и юным, моложе, чем он есть на самом деле.
Кстати, он постоянно спрашивает меня о тебе; он все время рассуждает про любовь и хочет выяснить, как можно определить, когда ты влюблен по-настоящему. Я сказал ему, что он сам поймет, когда это случится, а пока пусть не ломает над этим голову.
В данный момент он пишет в своем дневнике. Перо буквально летает по бумаге, разбрызгивая чернила, будто он боится, что не успеет записать все свои мысли. Время от времени он замирает, глядя на небо.
Я вот сейчас задался вопросом, что бы сказали его родители, услышав его разглагольствования в духе английского аристократа. Говорят, Фредди не похож на своих родителей, а на самом деле он – их зеркальное отражение. Он идеализирует прошлое, представляя его таким, каким оно никогда не было, а они – будущее, рисуя некую социалистическую утопию, которой никогда не бывать.
Я рад, что у тебя практичный склад ума, Мими. Это признак здоровой психики и так проще жить. После всех этих недель, проведенных с Фредди, мне хочется побыть в обществе обычного здравомыслящего человека. Фредди очень нервный. Он производит на меня впечатление человека, который, повинуясь минутному порыву, способен совершить что-то непоправимое. Но в целом путешествие пошло ему на пользу, и я рад, что взял его с собой.
В свободное время мне удалось походить по магазинам. Я горжусь своими покупками. Я сумел, по крайней мере, я на это надеюсь, выбрать всем подарки по вкусу.
Я купил старинную китайскую вазу того зеленовато-голубого цвета, который ассоциируется у меня с тобой. Я купил ее для нашего с тобой дома, а потом, пока они ее заворачивали, подумал: не слишком ли я поспешил. Официально мы не помолвлены. А вдруг ты передумаешь или найдешь кого-то другого. Но нет, я в это не верю. Я уверен в твоих чувствах, как и ты, я знаю, уверена в моих.
Я всем доволен сегодня; рад, что конец путешествия уже не за горами, что я справился со всеми поручениями. Все переговоры с клиентами отца прошли успешно, и я даже заполучил для нас новых. Одним словом, я оправдал его доверие.
Итак, сегодня у меня прекрасное настроение. Я жду не дождусь, когда снова тебя увижу. Мысли о тебе наполняют меня глубокой спокойной радостью.
Милая Мими, скоро напишу еще.
Пол.
11 июля 1912 г.
Какими словами описать Париж? Париж, который показал мне Пол, это сплошные фонтаны, цветы, мрамор, белокаменные проспекты. Это великолепный город.
Но все же какая-то часть меня осталась в Англии. Глупо, конечно, так привязаться к месту, где провел всего несколько недель, но это чувство сильнее меня. Я часто вспоминаю, как Джеральд стоял на перроне и махал мне, пока маленький поезд, увозивший меня в Лондон, медленно набирал скорость. Последнее, что я увидел перед поворотом, было поле, усеянное бледно-лиловыми цветами чертополоха, а вдалеке Джеральд, который все еще махал рукой. Но это не было прощанием навеки; мы уверены, что встретимся снова, и не один раз.
Пол очень занят. Он сводил меня в картинную галерею, расположенную рядом с гостиницей, как-никак картины – его самая большая любовь, и посоветовал, куда еще я могу сходить, пока буду предоставлен самому себе. Я видел такие изумительные произведения искусства. Жаль, что я плохо разбираюсь в живописи и архитектуре. Я способен лишь восторгаться, тогда как Пол смотрит на них взглядом знатока.
Вчера вечером мы ходили на балет. Давали «Послеполуденный отдых фавна» с Нижинским. Потрясающе. Здесь все с ума сходят по Дягилеву. Вот бы Лие это увидеть, она обожает балет. Малышка Лия! Удивительно, как многому она научилась за эти несколько лет. Я со стыдом вспоминаю, что был страшно недоволен, когда она к нам переселилась, хотя и постарался скрыть свое недовольство – ведь мама так этого хотела.
Шесть лет прошло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Катаясь верхом, мы часто проезжаем мимо огромного поместья какого-то лорда. Самого дома, который, по словам Джеральда, находится в миле от ворот и в котором четыреста комнат, не видно. Вдобавок лорд владеет пятьюдесятью тысячами акров земли в Шотландии и зимним дворцом на юге Франции. С дороги нам были видны лишь тисы, растущие вокруг домика привратника, да декоративные кусты, подстриженные в виде зубчатых башен старинного замка.
На днях, когда мы любовались кустами, к воротам подъехал громадный мужчина на такой же громадной лошади. Со своей длинной седой бородой, лысым черепом и обветренным лицом он был похож на фермера из романа Томаса Гарди, но оказалось, что это брат владельца усадьбы.
Он поприветствовал Джеральда, расспросил его о семье и уж потом свернул на великолепную подъездную аллею, ведущую к дому. Я убежден, что будь на нем шляпа, он бы ее приподнял, прощаясь с нами. Возможно, это ребячество – я знаю, что Пол именно так и считает – но на меня огромное впечатление произвела благородная простота этого человека. Как говорят, положение обязывает.
30 июня 1912 г.
Я засиделся допоздна, перебирая в уме события дня. У меня вдруг возникло желание написать стихотворение и я попытался, но ничего не получилось. А вот у Джеральда есть талант. Он читал мне кое-что из своих поэтических опытов, совсем недурно, доходит до сердца. Он кроме того хороший декламатор и прочел мне много прекрасных стихов самых разных поэтов, которых я не знал. Одно стихотворение – смелое и немного печальное стихотворение о солдатах, написанное А.Э.Хаусманом – нашло особый отклик в моей душе. Я даже решил записать его.
Трубы трубят и литавры гремят
Красные мундиры идут за рядом ряд.
На солдатских лицах веселые улыбки
Словно и не слышат жалобы волынки.
Ни один не вспомнит невесту иль жену.
Бабы надоели, двинем на войну.
1 июля 1912 г.
У Джеральда есть девушка. Он показал мне ее фотографию. Она не такая красивая, как Лия. Джеральд многое рассказал мне о Дафне. Он говорит, что у них настоящая одухотворенная любовь, совсем не то, что было у него раньше с другими девушками.
Я вполне могу понять, почему девушки влюбляются в Джеральда. Он такой мужественный и благородный. Вчера ночью мне приснился сон, страшно меня расстроивший.
Мне снилось, что я влюблен в Джеральда и что он девушка, но потом он снова стал самим собой. Мне стыдно писать о том, что мы делали во сне. Сны бывают такими запутанными и странными.
Мне и про Лию снятся странные сны: она заигрывает со мной – как в тот раз у пруда у дяди Альфи – и мне хочется ответить ей, хочется что-то почувствовать, ведь она такая хорошенькая, но я ничего не чувствую.
2 июля 1912 г.
Пол называет Меня англофилом, не могу понять, говорит он это с одобрением или нет. Мне кажется, он считает меня наивным дурачком, сосунком, у которого молоко на губах не обсохло. Ну и пусть. Я все равно восхищаюсь им и бесконечно ему благодарен.
Жаль, что я не могу поговорить с Полом о своих чувствах к Лии и к Джеральду. Не знаю почему, мы ведь всегда были близки с ним. Может, потому, что он никогда не делится со мной своими переживаниями, ничего не рассказывает о своих отношениях с Мими, хотя они наверняка скоро поженятся. Казалось бы, ему должно хотеться поговорить о ней. Но он такой сдержанный, такой скрытный. Думаю, и я такой же.
3 июля 1912 г.
Вчера вечером мы видели сову. Я в жизни не видел ни одной совы, даже не слышал, как они кричат. После ужина мы вышли на лужайку и вдруг услышали ее уханье, а потом увидели и ее саму: она сидела на ветке футах в двадцати от нас, уставившись на нас своими желто-зелеными глазами.
Вскоре похолодало и мы вернулись в дом, и меня опять попросили сыграть. Я сыграл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Мне кажется, что люди такого склада предпочитают простоту Моцарта любым бравурным виртуозным пассажам. Моцарт такой утонченный, такой чистый, его произведения – это сама квинтэссенция музыки. Я помню, мой отец сказал однажды, что Моцарт прост как сама правда и еще что-то о сближении науки и искусства. Красиво сказано…
Я знаю, что отец во мне разочарован. Именно поэтому мне так тяжело, чтобы не сказать невозможно, играть в его присутствии. При нем в голову мне лезут неприятные мысли, ненужные воспоминания… не всегда, конечно, но часто. Он надеялся – сейчас, наверное, расстался с этой надеждой – что я стану тем, кем не смог стать он сам; что я буду садиться за рояль в огромных концертных залах, играть, покоряя сердца слушателей, а потом отвешивать элегантные поклоны. Какая чепуха! Да, я талантлив, но не настолько. И это тяжелее, чем быть простым бездарем.
4 июля 1912 г.
Завтра последний день моего пребывания здесь. После этого я присоединюсь к Полу в Лондоне, потом мы поедем в Париж. Мне хочется в Париж, но в то же время грустно уезжать отсюда.
Вчера мы ездили в Гластонбери, Джеральд, я и двое его друзей по Кембриджу. Я смотрел на Авалонскую долину, бывшую когда-то морем, где, по преданию, находился остров Авалон, на который перед смертью отвезли короля Артура, и чувствовал, что по спине у меня ползут мурашки. Гластонберийское аббатство превратилось в руины; уцелела одна башенная арка, а на месте других башен остались лишь груды камней, поросшие травой. Говорят, здесь похоронены Артур и Гиневра. Мы стояли, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь шумом ветра. Все вокруг внушало благоговение, все было исполнено достоинства и очарования.
Можно подумать, что у меня в роду были англичане, такими знакомыми кажутся мне старинные деревушки, окруженные мирными полями. За них будешь сражаться до последнего, если возникнет такая необходимость.
Всю вторую половину дня мы с Джеральдом провели за разговором; о чем только мы ни говорили – о Дафне, Йеле, Кембридже, моем доме, его доме. Мне трудно было объяснить, какие у меня родители. Я чувствовал, что по моему описанию они ему не понравились, и он сразу понял, что и они его не одобрили бы. Что ж, он прав. Слишком уж он консервативен, сказали бы они. Я словно наяву слышу их голоса, произносящие это слово. Отец бы усмехнулся презрительно и добавил, что Джеральд больно уж изнеженный. Он и меня таким считает, я знаю. Да, все здесь вызвало бы у отца возмущение, особенно слуги.
Я спросил у Джеральда совета относительно своей будущей специализации: средние века или античность. Я уже решил, что буду заниматься историей. По мнению Джеральда, сейчас рано об этом говорить, надо попробовать силы в том и в другом, а уж потом решать.
Пребывание здесь очень на меня повлияло. Я приобрел друга на всю жизнь, хотя скоро мы и окажемся по разные стороны океана. Я никогда и ни с кем не испытывал ничего подобного, такого мгновенного полного взаимопонимания, как будто каким-то непостижимым образом он является моей второй половиной.
Париж, 9 июля 1912 г.
Дорогая Мими!
Мы приехали сюда два дня назад, и только сейчас я смог выкроить время, чтобы написать тебе. Папа надавал мне столько поручений, велел встретиться со столькими людьми, что, едва сойдя с парома, я был вынужден сразу же заняться делами.
Срок моего пребывания в Европе истек почти наполовину, и хотя все идет прекрасно, я уже мечтаю о возвращении домой. Надеюсь, ты догадываешься почему. Я начал скучать по тебе с того самого момента, как очутился на борту корабля. За это время было столько забавных маленьких происшествий, столько интересных знакомств, столько занимательных бесед (признаюсь, что в некоторых из этих бесед я выступал в роли слушателя, причем без ведома их участников, ты ведь знаешь, как я любопытен); мне бы хотелось поделиться с тобой всеми своими наблюдениями, выслушать твое мнение, выговориться самому. Ты изумительно умеешь слушать. Да, мне тебя не хватает. Думаю, что любовь – если дать ей самое простое определение – это и есть полное взаимопонимание и желание быть вместе.
Сегодня утром я разговаривал с одной из наших клиенток – некоей мадам Ламартин. Возможно, ты ее помнишь; вы встречались, когда ты приезжала сюда с родителями несколько лет назад. Она, во всяком случае, тебя помнит.
«А как поживает милая крошка Мариан?» – спросила она, назвав тебя очаровательным ребенком.
Вот видишь, какое впечатление ты на всех производишь. А тебе тогда было, наверное, лет двенадцать. Она очень обрадовалась, когда я по секрету сказал ей, что мы собираемся пожениться. Надеюсь, ты не будешь сердиться, что я проговорился.
Завтра хочу устроить себе отдых, отвлечься от контор и банков и просто побродить по Парижу, побывать в своих любимых местах. Перекушу в «Пре Каталан» в Буа, посмотрю на уличных художников на Пляс дю Тетр, пороюсь в книжных развалах на Левом берегу. Надеюсь, когда-нибудь мы побываем здесь вместе.
А пока я с удовольствием покажу все это Фредди. Он проявляет столько энтузиазма! Должен сказать, я рад, что увез его из Англии. Он тоскует по ней, по крайней мере по тому ее уголку, в который он, судя по всему, влюбился.
Они все там ведут какие-то ненормальные разговоры. Я вспоминаю один вечер, чудесный летний вечер этих ребят в их белых фланелевых костюмах, развалившихся в белых плетеных креслах под усыпанными белыми цветами липами. И о чем, ты думаешь, говорили юный Джеральд и его кембриджские друзья, пока Фредди внимал им с открытым ртом? Они говорили, что «современное общество стало слишком изнеженным»; к этому, по их мнению, привело стабильное процветание и, хочешь-верь хочешь-нет, длительный период мира. Настало время, говорили они, когда нужно идти на жертвы во имя благородных целей; нужны новые герои, такие, как рыцари короля Артура. Ну не чепуха ли это? Я слушал, пытаясь понять, что же они за люди. Самое невероятное, что своими идеями они заразили Фредди. Бедный мальчик рассуждает теперь как наследник британской славы. Порой мне кажется, что я старше его не на шесть, а на шестьдесят лет. В Европе пахнет войной, я чувствую это, и эти блестящие молодые люди тоже. Но я считаю войну величайшим бедствием, а они чуть ли не с радостью ждут ее начала. Я боюсь за этих молодых людей с их тоской по прошлому, вернее по идеализированному варианту прошлого, созданному их воображением. У них в головах страшная путаница и они неспособны к трезвой самооценке.
Конечно, человеку трудно посмотреть на себя как бы со стороны. Возможно, кое в каких вопросах и у меня в голове путаница, хотя я сам, естественно, так не думаю. (Я подозреваю, что твой отец, хотя и относится ко мне с симпатией, но считает радикалом, каковым я не являюсь).
Не пойму, с чего это я так расписался сегодня. Луна светит так ярко, что хоть выключай лампу. Рю де Риволи кажется серебряной в свете луны и уличных фонарей. Может, этот свет гонит от меня сон. Но думаю, что причина не в этом. Просто сегодня я чувствую себя одиноким и тоскую по дому. Я вспоминаю те далекие дни, когда мы, бывало, играли на пляже перед домом моих деда с бабкой. А ты знаешь, тогда они без конца внушали мне, что я не должен тебя обижать. Правду сказать, когда тебе было десять, ты мне страшно надоедала. А потом в один прекрасный день, когда я был в теперешнем возрасте Фредди, я готовился поступать в колледж, а тебе было пятнадцать, я посмотрел на тебя… и не смог отвести глаз. Ты была такой красивой. Вечером я пришел к вам, объяснив свой приход тем, что должен помочь тебе по математике, помнишь? Вот так в один день ты стала в моих глазах взрослой. Если хочешь, я и на слух стал воспринимать тебя по-другому.
«А голос у нее был мягкий и нежный, какой и подобает иметь женщине». Прости за шекспировскую цитату, но лучше сказать трудно.
Дорогая Мими, скоро напишу еще.
Пол.
18 июля 1912 г.
Дорогая Мими!
Сегодня был такой долгий день. Мне нужно было завершить все свои дела, потому что через неделю мы уезжаем в Германию. Но закончился этот утомительный день очень приятно – ужином «У Максима». Ужин был чудесный. Нас пригласил клиент моего отца. Он привел с собой жену и трех дочерей, что довольно необычно для француза; французы, как правило, четко разграничивают сферу деловых и личных интересов. Они крайне редко приглашают деловых партнеров к себе домой, так что приход в ресторан с семьей был максимальным выражением симпатии.
Фредди сказал, что одна из дочерей похожа на тебя. Вообще-то со своими светлым волосами и веснушками – которые ты ненавидишь, а я нахожу очаровательными – ты скорее похожа на англичанку, так что говоря о вашем сходстве, Фредди, видимо, имел в виду твое умение одеваться с большим вкусом, как настоящая француженка. На той девушке был костюм зеленовато-голубого цвета; у тебя много нарядов именно этого цвета.
По-моему, девушка понравилась Фредди, и мне было жаль, что она не обратила внимания на его робкие попытки поухаживать за ней. Девушки как-то не замечают Фредди, хотя внешне он очень интересный. Из-за своей застенчивости он кажется неловким и юным, моложе, чем он есть на самом деле.
Кстати, он постоянно спрашивает меня о тебе; он все время рассуждает про любовь и хочет выяснить, как можно определить, когда ты влюблен по-настоящему. Я сказал ему, что он сам поймет, когда это случится, а пока пусть не ломает над этим голову.
В данный момент он пишет в своем дневнике. Перо буквально летает по бумаге, разбрызгивая чернила, будто он боится, что не успеет записать все свои мысли. Время от времени он замирает, глядя на небо.
Я вот сейчас задался вопросом, что бы сказали его родители, услышав его разглагольствования в духе английского аристократа. Говорят, Фредди не похож на своих родителей, а на самом деле он – их зеркальное отражение. Он идеализирует прошлое, представляя его таким, каким оно никогда не было, а они – будущее, рисуя некую социалистическую утопию, которой никогда не бывать.
Я рад, что у тебя практичный склад ума, Мими. Это признак здоровой психики и так проще жить. После всех этих недель, проведенных с Фредди, мне хочется побыть в обществе обычного здравомыслящего человека. Фредди очень нервный. Он производит на меня впечатление человека, который, повинуясь минутному порыву, способен совершить что-то непоправимое. Но в целом путешествие пошло ему на пользу, и я рад, что взял его с собой.
В свободное время мне удалось походить по магазинам. Я горжусь своими покупками. Я сумел, по крайней мере, я на это надеюсь, выбрать всем подарки по вкусу.
Я купил старинную китайскую вазу того зеленовато-голубого цвета, который ассоциируется у меня с тобой. Я купил ее для нашего с тобой дома, а потом, пока они ее заворачивали, подумал: не слишком ли я поспешил. Официально мы не помолвлены. А вдруг ты передумаешь или найдешь кого-то другого. Но нет, я в это не верю. Я уверен в твоих чувствах, как и ты, я знаю, уверена в моих.
Я всем доволен сегодня; рад, что конец путешествия уже не за горами, что я справился со всеми поручениями. Все переговоры с клиентами отца прошли успешно, и я даже заполучил для нас новых. Одним словом, я оправдал его доверие.
Итак, сегодня у меня прекрасное настроение. Я жду не дождусь, когда снова тебя увижу. Мысли о тебе наполняют меня глубокой спокойной радостью.
Милая Мими, скоро напишу еще.
Пол.
11 июля 1912 г.
Какими словами описать Париж? Париж, который показал мне Пол, это сплошные фонтаны, цветы, мрамор, белокаменные проспекты. Это великолепный город.
Но все же какая-то часть меня осталась в Англии. Глупо, конечно, так привязаться к месту, где провел всего несколько недель, но это чувство сильнее меня. Я часто вспоминаю, как Джеральд стоял на перроне и махал мне, пока маленький поезд, увозивший меня в Лондон, медленно набирал скорость. Последнее, что я увидел перед поворотом, было поле, усеянное бледно-лиловыми цветами чертополоха, а вдалеке Джеральд, который все еще махал рукой. Но это не было прощанием навеки; мы уверены, что встретимся снова, и не один раз.
Пол очень занят. Он сводил меня в картинную галерею, расположенную рядом с гостиницей, как-никак картины – его самая большая любовь, и посоветовал, куда еще я могу сходить, пока буду предоставлен самому себе. Я видел такие изумительные произведения искусства. Жаль, что я плохо разбираюсь в живописи и архитектуре. Я способен лишь восторгаться, тогда как Пол смотрит на них взглядом знатока.
Вчера вечером мы ходили на балет. Давали «Послеполуденный отдых фавна» с Нижинским. Потрясающе. Здесь все с ума сходят по Дягилеву. Вот бы Лие это увидеть, она обожает балет. Малышка Лия! Удивительно, как многому она научилась за эти несколько лет. Я со стыдом вспоминаю, что был страшно недоволен, когда она к нам переселилась, хотя и постарался скрыть свое недовольство – ведь мама так этого хотела.
Шесть лет прошло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54