Вот и придумайте!
– А что тут думать? – сказал Тодорчев. – Районное начальство посетило курорт с целью профилактического осмотра. Иван, как и положено сторожу, сообщил, что неизвестные лица проживали на даче в отсутствии владельца. А так как последний прописан в Софии, нам поручили его уведомить.
– Браво, юноша, – похвалил стажера Цветанов. – Твое предложение элементарно просто, даже наивно, этим-то и подкупает. Как говорится, оно жизненно достоверно. Но ставлю еще одно условие. Кто-то – может, даже Бурский, если он для надежности согласится снова привлечь своего приятеля журналиста… – Говоря о Лилкове, полковник хитро прищурился. – Да, так если они подскочат к Ивану и убедят его играть нашу игру. Без этого игра не выйдет.
Так и решили. Оставался еще вопрос о бриллиантовом перстне для Нанай Маро. Без перстня Шатев не мог показаться в «Пуэрто-Рико», ибо милиция, как и следовало ожидать, не располагала уникальными драгоценностями. Обратились в «Ювелирторг», но и там только руками развели. А с фальшивым колечком и соваться не стоило. Перстень, предположим, нашелся бы в музее. Но надо ведь будет дать его в руки покупателю. Значит, рисковать государственным достоянием? Конечно, можно устроить так, чтобы милиция, внезапно нагрянув, изобличила спекулянтов и конфисковала якобы краденую вещь, но такие сложности только запутали бы и без того нелегкое дело.
Чтобы не заглох интерес к сделке, Шатев все же явился в бар, повидался с Нанай Маро. Легенда была такая: перстень покойного деда завещан ему, внуку, да бабка никак не хочет отдавать – как же, воспоминание о супруге, который носил перстень со дня свадьбы и до самой кончины.
– Стало быть, старушка выпендривается? Бывает, – сказал Нанай Маро. – Сможешь вырвать – тащи, поглядим. А так, байками пробавляться – мерси.
Пришлось капитану убраться восвояси. Но кроме холодочка, а может, и подозрения, с каким встретил его Насуфов, не укрылось от внимания Шатева еще кое-что: бармен разглядывал его с предельной внимательностью, словно желая запомнить. А всех «шестерок» как ветром сдуло.
24 октября, четверг
Вечером Бурский позвонил Лилкову:
– Эй, борзописец, не желаешь еще разочек посмотреть на лучшие в мире горы?
– Излишний вопрос. Всегда готов. Уж не открываете ли вы новый автомобильный маршрут: София – Старая Церковь?
– Тебя шеф отпустит?
– Я замещаю главного – его вызвали в столицу, на очередную перековку. Так что нынче я сам решаю, сочинить ли очерк о дровосеках или эссе о надоях молока на высокогорных пастбищах. Когда тебя ждать?
– Выезжаю в шесть тридцать.
– В восемь ноль-ноль кофе будет на столе. Чао.
Через полтора часа бешеной автомобильной гонки Бурский позавтракал у друга, а затем оба сели в машину. Свежий осенний ветерок продувал насквозь, пришлось включить печку. Когда тронулись в путь, Лилков закурил и, подняв воротник плаща, сказал:
– Я решил взять у тебя интервью. Ты не против? Бурский пожал плечами.
– Вероятно, тебе известен один из принципов журналистики: ненаписанные материалы не публикуются, неопубликованные – не оплачиваются. Записывать тебя я не буду, печатать – тоже. Как видишь, интервью вполне бескорыстное.
– Вопрошай, – разрешил майор.
– Вопрос первый. Ты давно уже кандидат юридических наук, это дает тебе большие возможности развернуться в жизни. Почему ты ими не пользуешься?
– Пользоваться?
– Я в хорошем значении! Ты мог бы работать в НИИ. Или стать судьей, прокурором. Работенка культурная, всеми опять же уважаемая… А то, чем занимаешься ты, не только не уважают, но даже и побаиваются.
– Ты ведь, Пухи, сам как-то мне объяснял, в чем разница между автором и редактором. «Кто может – пишет. Кто не умеет – редактирует». Я ничего не спутал?
– Ты конец позабыл! Конец – такой: «А кто и редактировать не способен, сочиняет критические статьи. И уж на самом последнем месте – преподающие литературу».
– Ну, у нас – нечто подобное: одни (первые!) раскрывают обстоятельства преступления, отвечают на классических семь вопросов: что, где, когда, кто, почему, каким способом и, наконец, с чьей помощью. А после них другие – вторые, третьи, четвертые и прочие – оформляют, предлагают, обвиняют, решают, исполняют, судят, милуют и все такое прочее! И все это в зависимости от деятельности первых. Да, я хочу быть среди первых! Среди тех, кто раскрывает преступления, кто решает логические задачи, подбрасываемые жизнью.
– Да все мы ежедневно решаем задачи, подбрасываемые житьем-бытьем, – возразил Пухи.
– Ладно, можно сказать и поскромней – преступником.
– Логические задачи… Ты что, в шахматы играешь с твоими… э… клиентами?
– Шахматы не шахматы, а сложностей у нас под завязку: и логических рассуждений, и необходимости предвидеть ходы противника. Во-первых, противник не всегда играет белыми, во-вторых, в этой игре нет правил, вообще никаких, и каждая фигура ходит туда, куда ей заблагорассудится… Я начинал с ненависти, с чувства мести. Мы с тобой уже знали друг друга, когда чьи-то разнузданные сыночки изнасиловали подругу моего брата. И он, понимая, что не сумеет разоблачить и наказать их, покончил с собой. Ему было восемнадцать… Но я жив. И хорошо, что я – жив. Иначе сколько негодяев гуляли бы сейчас на свободе, а не сидели в тюрьме!
– И до сих пор – ненависть и месть?
– Говорю же: с этого я начинал. Теперь поутихло. На смену ненависти пришло интеллектуальное отношение к социальной гигиене, к профилактике. Порою и жалость испытываю к преступникам, особенно когда судьба – наследственная предопределенность, социальные условия – была к ним жестока… И тогда я думаю: ведь если бы я оказался в таких же генетических и социальных условиях, а он – в моих, ведь я бы… я был бы преступником, а он бы меня преследовал, наказывал. Но такое приходит в голову редко. Обычно я смотрю на преступление как на болезнь, а себя ощущаю кем-то вроде хирурга. Или вот еще сравнение – тараканы: они не виноваты, что родились тараканами, но мы-то их истребляем!
– Только тогда, когда они начинают нас одолевать, правда?.. И последний вопрос интервью: были в твоей жизни выдающиеся события?
– Только одно, в самом начале, при рождении – первого июля тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Пояснять надо?
– А что пояснять? Дата как дата…
– Нет, брат, это первый день второй половины первого года второй половины нашего столетия.
– Мать честная. Как ты этакое придумал?
– Не придумал. Вычислил, борзописец.
– Ох, не завидую я твоим противникам по игре.
Машину оставили перед отелем-рестораном «Горицвет» и, не заходя туда, отправились к сторожу. Дома была только Пенка. Оказывается, Иван пошел звонить в Софию. Пенка указала им конфискованную дачу, где нижний этаж приспособили под почту и даже табличку повесили «Почта – Телефон – Продажа газет и журналов». Сезон кончился, и почтовый начальник отправился в лес на заготовку дров.
На подходе к почте они увидели Ивана, который кинулся им навстречу с радостным воплем:
– Да я ж вам, вам собираюсь звонить!
– Насчет чего? – спросил Лилков.
– Как насчет чего?.. На дачу кто-то залез. К господину Бангееву!
– Ты кого-то видел? – спросил Бурский.
– Да нет, только свет горит – люстра в большой комнате, ну и видно сквозь щели в ставнях.
– Может, это мы забыли выключить?
– Выключили, я помню. Опять же замок на кухне сорван.
– Надо спешить, – сказал Бурский, обернувшись к Лилкову. – Не нравятся мне люстры, которые светятся среди бела дня.
Подойдя к даче, решили поначалу разведать обстановку. Дверь, выходящая на террасу, была закрыта, а та, что вела в кухню, приотворилась – замок с нее вообще исчез.
– Пухи, иди понаблюдай за террасой, – распорядился Бурский. – Только к двери близко не подходи.
– А если из нее кто выскочит?
– Зови меня. – «Вот промашка – приехал один из Софии…» – подумал Бурский. – Иван, зайди с противоположной стороны. Если что не так, тоже меня зови.
Он достал пистолет, спустил предохранитель и осторожно переступил порог. Лампочка здесь тоже светилась, но все было так, как они оставили после обыска…
Нет, не все: на столе стояла большая красная сумка.
Тишина абсолютная. Бурскому показалось смешным стоять так, судорожно сжимая пистолет, и он уже хотел сунуть его в кобуру под мышку, но вдруг услыхал тихий стон – даже не стон, а сдавленное, еле слышное хрипение. Он прислушался. Хрипение повторилось. Тогда он, рванув на себя дверь, которая распахнулась бесшумно, с пистолетом на изготовку шагнул в гостиную. Свет большой пятирожковой люстры поначалу ослепил, и Бурский не сразу увидел фигуру в кресле.
Мужчина – крупный, очень смуглый (должно быть, Нанай Маро, хоть Бурский никогда его и не видел) – снова всхрапнул. Казалось, он разглядывал незваного гостя желтыми своими глазами из-под полуопущенных век… Но нет, он спал.
Бурский не решался приблизиться. Опасаясь ловушки, так же бесшумно отступил в кухню.
В течение около получаса они втроем успели обшарить всю дачу. На втором этаже, в спальне, обнаружили еще одну сумку, желто-коричневую. И здесь светился абажур-бра над кроватью.
Вернулись в гостиную. Неизвестный так и не переменил положения в кресле. Рассмотрев его вблизи, более внимательно, обнаружили, что он без сознания. Вся правая половина его тела будто задеревенела. Инсульт (а это, наверное, инсульт) застал его, похоже, с рюмкой в руке – рюмка упала на ковер и потому не разбилась. На столе стояли тарелки с нарезанной дорогой колбасой двух сортов, хлеб, черная икра, мешочек с соленым миндалем, бутылка «Преслава».
Нанай Маро время от времени всхрапывал, бессмысленно глядя перед собой.
– Эй, Насуфов! Насуфов! Что с тобой? – окликнул Бурский, склонившись к его уху.
Дрожь пробежала по телу, что-то заклокотало в горле гиганта.
Лишь теперь майор заметил на его руке злополучные часы Кандиларова.
Пересилив отвращение, Бурский попробовал закрыть Насуфову глаза, но они тут же открылись. Нет, такое не сыграешь. Действительно похоже на инсульт.
После некоторых колебаний, оставив пистолет Лилкову со всевозможными оговорками и наставлениями, обидевшими Пухи («Да ты что, забыл, я же служил в полковой разведке!»), Бурский с Иваном отправился на почту, где на удивление быстро удалось связаться со столицей. Полковник был на месте и пообещал выслать команду. Потом вдруг, забеспокоившись, решил сам ее возглавить, а майору наказал ничего до его приезда не предпринимать.
Обратно Бурский чуть не бежал, опасаясь за Пухи. По пути Иван, спеша вслед за ним, рассказывал, что после обыска каждый день наведывался на дачу. Иногда даже ночью приходил. Все было в порядке. «А сегодня поутру глядь – свет в щелке ставня!»
– Как он мог сюда добраться? – спросил Бурский.
– Надо подумать. Сезон кончился, автобус приходит только в субботу и воскресенье. А сегодня – четверг… Всю неделю никто не приезжал. Еще вчера вечером дача пустая была, ручаюсь.
– Мог он приехать на машине?
– До одиннадцати ни одной машины не было. А в одиннадцать бай Янко начал всех выгонять из ресторана. Да и ночью я бы услышал мотор…
Лилков сидел с пистолетом в руке, уставившись на Насуфова. И Нанай Маро, казалось, всматривался в лицо Пухи немигающими полузакрытыми глазами. Хриплое его дыхание было еле слышным.
– Иван, – попросил Бурский, – извини, опять нужна твоя помощь. Через два-три часа, когда появятся наши, я тебя освобожу.
– Да не стесняйтесь, – ответил сторож. – Днем у меня какая работа? В таком деле помочь сам бог велит.
– Вызови из Пловдива «скорую», надо отвезти его… – Он кивком указал на Насуфова, – в больницу. Встретишь машину возле заведения бай Янко и проводишь сюда.
Иван ушел. Время тянулось. Бурский взял у Лилкова пистолет, спрятал в кобуру. Расхаживая по гостиной из угла в угол, он пристально вглядывался в каждую вещь, словно запоминая.
Пухи спросил раздраженно:
– Ну что ты все ходишь взад-вперед? Что высматриваешь?
– Готовлюсь к встрече с начальством.
– Вот начальство пусть и смотрит.
– Посмотреть-то оно посмотрит, да увидит ли?..
Наконец послышалась сирена «скорой помощи», на поляне появились люди. Иван шел рядом с врачом, за ними – два санитара с носилками. Шествие завершал милиционер. Подойдя к встречающему их Бурскому, тот вытянулся в струнку, чтобы отрапортовать, но майор его опередил:
– Майор Бурский из Софии. Обнаружили в бессознательном состоянии человека, который нас интересует. Спасибо, что вы приехали со «скорой помощью».
– Гляди-ка, кто приехал! – воскликнул Лилков, глядя на врача. – Ишь ты, где довелось повидаться!
– Я-то на работе, – отвечал врач. – А ты как здесь оказался?
– Всякое бывает, Владо. Давай познакомлю тебя с майором Бурским.
Санитары внесли носилки, врач занялся Нанай Маро, но уже через минуту выпрямился и обернулся к Бурскому.
– Обширный мозговой инсульт, – сказал он. – Пульс слабый, прощупывается с трудом. Кровоизлияние уже распространилось на оба полушария…
– Выживет?
– Неизвестно, счет идет на минуты, а до Пловдива трястись да трястись. По правде говоря, положение безнадежное. Но не будем терять время, надо ехать немедленно.
– Конечно, конечно, только одна небольшая формальность!
На глазах у изумленных медиков Бурский тщательно обыскал парализованного, обшарил все карманы, памятуя о случае с потайным кармашком Кандиларова. Снял с руки часы и два аляповатых золотых перстня с печатками.
Ничего интересного: бумажник с документами, сотня левов, ключи, маленькая записная книжка, чистая, неначатая. Единственная находка, заслуживающая внимания, – белый конверт в книжке, а в нем двадцать стодолларовых купюр.
Зачем Нанай Маро носил с собой такую сумму. Не готовился ли потратить доллары за границей?
Прежде чем «скорая» отправилась в путь, Бурский приказал милиционеру охранять пострадавшего вплоть до самой больницы. Затем отпустил Ивана.
– О чем это мы беседовали до приезда твоего знакомого? – спросил майор, когда они с Лилковым остались вдвоем.
– О том о сем… – Пухи устало потянулся. – Ты мне толковал о разнице между синонимами «смотреть» и «видеть». Так сказать, уроки майора Бурского.
– А, уроки! Давай-ка я тебя проэкзаменую. Поведай мне, пожалуйста, что же ты в этом доме видишь.
– Вижу, много чего вижу. Схватил бы за шкирку владельца дачи и без долгих разговоров – в каталажку!
– Откуда вдруг такая свирепость?
– От барахла здешнего, от каждой вещички. Не вижу, слышишь, не вижу я тут ничего отечественного, болгарского, все оттуда. Вот эта видеосистема – знаешь, на сколько долларов она потянет? А холодильник, гарнитуры, а ковры? Да здесь денежки прямо в воздухе летают, чувствуешь? Откуда они взялись, а? Откуда? У чиновника с зарплатой в несколько сот левов. Вор, ворюга! – Задохнувшись от гнева, Лилков помолчал и закончил вдруг: – Завидую я тебе! Твоей работе. Вот что.
Бурский рассмеялся.
– Не горячись, Пухи! И не завидуй моей работенке. Я занимаюсь убийствами, а объект твоего гнева – под прицелом другого ведомства. Можешь не сомневаться, оно скоро включится в наше дело. Успокойся. И я вижу, что не на трудовые доходы обставил свое гнездышко господин Бангеев. Но давай-ка продолжим экзамен. Я спросил: что ты видишь – не как журналист и гражданин, а как криминалист.
– Как бывший криминалист. Ладно. Некто на даче получил инсульт, наслаждаясь едой и коньяком. А когда… – Он задумался.
– Чтобы играть честно, должен тебя предупредить: по всей вероятности, этот некто и зашвырнул в озеро тело Кандиларова. Мы подозреваем также, что он – убийца. Но похоже, кое-кто уже пронюхал о наших подозрениях.
– Думаешь, ему устроили здесь инсульт?
– Считай это гипотезой, не больше… Итак, что еще ты видишь? Не забудь о сумках.
– Не забыл. Судя по ним, этот, как его…
– Насуфов.
– Да, Насуфов прибыл сюда, чтобы провести несколько дней на даче. Но случился инсульт, паралич. И если бы мы не подоспели, кто знает, сколько еще…
– Не забывай, первым забил тревогу Иван. Ну, Пухи, ты меня разочаровал. Ленишься думать и делать выводы из очевидных фактов. Ты знаешь, что последний автобус был здесь в воскресенье. Вчера до полуночи машины тоже не показывались – этого ты можешь уже и не знать.
Что ж, по-твоему, этот громила пешком топал из Пловдива с двумя сумками?
– Пешком исключено. Наверняка была машина.
– Логично. А теперь куда делась? Сама вернулась, что ли?
– Значит, в машине был кто-то еще.
– Опять логично. Этот кто-то привез Насуфова – не к самой даче, иначе остались бы следы, а оставил машину на шоссе. Помог донести сумку и укатил. Это должно было произойти ночью, между часом и двумя. Посидели тут немного, закусили, потолковали и расстались.
– И что же, они на прощанье и по рюмочке не опрокинули? При такой-то закуске? – Лилков обвел рукою стол. – Только где же тогда вторая рюмка?
– Возможны несколько объяснений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17