А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Действительно, когда-то я имела наглость забрать папку. – С ударением произнесла Анна, – но это была все-таки моя папка. Моя папка и с моей рукописью. Да, были там и кое-какие ценные бумаги. Но ценны они только мне одной.
– Нет смысла вести бестолковый разговор. Мои условия таковы: я вам – ваши документы, вы мне – мою папку.
– Какие документы? – Анна с изумлением взглянула на Вадима. – Мои документы у вас? Ах, так, значит это вы подожгли дачу? Чтобы забрать мои бумаги, паспорт, кредитные карточки?
– Глупости. Дачи горят по другим причинам. А документы я мог просто у вас отобрать.
– Как отобрали кейс в руках у Варвары? Вы думали, что я несу в нем свои документы? Так?
– Не понимаю, какая связь – Варвара, кейс, документы… Ах, вспомнил, Варвара. Да, да, была у вас подруга – шумная, крикливая и бестолковая. Бедная Варвара, дура, которая любила наряжаться в чужие вещи. Да, у Варвары был какой-то кейс. И, кажется, она его не хотела просто так отдать. Да, да, печальная история. Но кто же в ней виноват? Я же не монстр. Мне совершенно не нужны кровавые жертвы. Да и тюрьма мне ни к чему. А у вашей подруги – больное сердце. Вы не знали? Прочтите заключение врача – смерть от инфаркта. Так называют теперь разрыв сердца.
– Мне страшно даже подумать, что вы могли убить. Так низко вы пали?
– Нет. – Почти взвизгнул он. – Я вам уже второй раз повторяю – это досадная случайность. И хоть мне действительно, никого и никогда не жаль – такой уж я жесткий человек, – но до убийства я еще не дошел и вряд ли дойду. Запомните это. – Уже спокойно закончил он и поправил очки. – Я хотел лишь вас запугать, увидеть вас униженной, просящей, нищей…
– Просящей милостыню? У вас? Да никогда. Я лучше отравлюсь, чем что-то попрошу. Да и что у вас можно попросить? Денег? Вы жадны. Любви? Да вы даже не знаете, что это такое, так что же можете вы дать?
– Ну это – старый разговор. Вы могли взять все, но в последний момент, – сам до сих пор не знаю, почему – отступили. – Деловито произнес он, положив руки на стол и глядя ей в глаза, мгновенно становясь холодным и надменным.
– Итак. Условия все те же: от меня – документы, от вас – папку. Говорите, где вы храните ее и мы расстаемся. – Он привстал из-за стола, поправляя шнур от настольной лампы. – Расстаемся почти друзьями. – Но заметив, что Анна с удивлением подняла бровь в ответ на его последнюю фразу, тотчас же поправился. – По крайней мере, не врагами.
– Зачем вам нужны какие-то старые бумаги? Я даже не помню, что там было.
– Зато я помню. – Жестко произнес он и резко встал из-за стола, давая понять, что разговор продолжать он не намерен. – Вот, что, Анна, я пока в хорошем расположении духа – тебя вот увидел – почти расчувствовался, – он перешел на «ты», – но ты знаешь, это ненадолго. Так вот, если я чего-то не добиваюсь, я свирепею, и ты это помнишь. Так что, отдай по-хорошему. Я сейчас уеду часа на четыре-пять, а может, и на всю ночь, но потом, если ты не изменишь свое мнение насчет принадлежности той папки, то пеняй на себя. Мои орлы – бандиты еще те, да ты и сама в этом убедилась – у них нет комплексов, так что подумай, пока есть время. Потом – его не будет. Времени, то есть. – Закончил он свою содержательную речь и притворно-ласково, с улыбкой взглянул на нее. – Да, кстати, – он поднял палец и многозначительно добавил, – если все твои действия направлены на то, чтобы подороже ее продать, то ничего у тебя не выйдет – я ничего не собираюсь у тебя покупать. Я собираюсь все взять бесплатно. Об этом тебе не следует забывать. Так что, подумай…
Как легко он переходил с обращения «вы» на «ты», а потом наоборот. Желая показать мне мое место, он мог сказать – ТЫ, но это не значило, что он приблизил меня – таким образом он дистанцировался, впрочем, точно такой же дистанцией могло служить и обращение на ВЫ. Я иногда думала, что ему надо было бы выбрать профессию актера – так замечательно он мог модулировать голосом, расставляя акценты.
– Да, и еще. Мне придется вас огорчить – дача-то не моя, так что не меня вы разорили… – Анна видела как дернулось его лицо. Огорчился, подлец, с удовольствием констатировала она.
– Не ваша? Ну это не меняет дела. Значит, придется возмещать убытки владельцу. И это даже интересней…
* * *
Через полчаса Анна была определена в свою «пыточную» – думать. Думать она пока не стала – все двери на замке, что ж думать тут. Четыре-пять часов – это, конечно, не время, вот о чем думала она, усаживаясь на раскладушку. Это будет уже утро. Так, значит, папка ему понадобилась. Столько лет прошло, думала Анна, а он помнит.
… Папка. Хорошая папка. Из натуральной кожи темно-коричневого цвета. Скорее, темно-вишневого… Фирмы «Boss». Множество отделений, перегородок… замочки, молнии, блестящие висюльки, ключик. Вернее, ключики. Один висел сбоку – на кожаном шнурочке, а другой – в крошечном целлофановом пакетике. Один – поменьше, другой – побольше. Ключики почему-то запомнились. Папочку эту подарила Вадиму Борисовичу сама Анна. На день рождения. А он? Он прореагировал на подарок как всегда – равнодушно. И сунул папку в стол. Равнодушно так сунул, даже не сказал спасибо, потому что кто-то как раз входил в его кабинет. Да, он не хотел, чтобы кто-то из сотрудников увидел ЕЕ подарок… У него тогда уже намечался роман со студенткой. Нет, тогда был роман с переводчицей. Да, с переводчицей, кажется, из института химии полимеров. Или нет, она работала в Интуристе. Точно, она еще тогда пришла в фирменном костюме от Армани и сказала, что этот костюм ей подарил какой-то крупный мафиози из Италии, за то, что обеспечивала ему хороший режим работы. Еще тогда секретарша Наташа съязвила, в постели, что ли обеспечивала?
А что было потом? Потом папка провалялась у него в сейфе и он никогда не пользовался ею. Анне он сказал, что она неудобна для работы – это «Boss» то! И что он будет хранить в ней ее письма, которые она ему посылала в Финляндию, и засмеялся. Письма, правда, действительно показал. А когда она хотела их взять, он бросил их в открытый сейф и сказал, «пусть лежат, это моя гарантия, что ты не сделаешь какой-нибудь глупости». «Какой?», спросила она тогда. И он ответил, что не хотел бы, чтобы я опустилась до шантажа. А я? Что делала я, подумала Анна. Я тогда сказала ему: «Но это ты можешь меня шантажировать моими письмами, а не я». Он с удивлением повернулся к ней и со смешком ответил, что не думает, что когда-то наступит такой момент, и что он подумает, как это можно шантажировать женщину, которая не представляет интереса ни для кого. «Ты что, политик?» – Сказал он. «Ты – большая личность, при деньгах и связях?» Нет, ответила тогда она и молча ушла… Папка осталась у него, а у нее засела мысль папку эту забрать. Но вскоре сама Анна была выселена в другой корпус, а потом и вовсе собралась уволиться. И уволилась. Кажется, так было дело…
А потом? Потом она все-таки забрала папку. Заглянула после работы к Наташке, а той нет – пошла в туалет за водой для кофе – и кабинет нараспашку. Нет, не после работы, а это было перед отъездом из Москвы. Да, это было чуть ли не за три дня до отъезда, у нее уже вещи были упакованы… Тогда Анна вошла в этот кабинет и открыла сейф – ключ торчал в скважине. Вадим частенько так бросал сейф, да и что там ценного было? Печать, да его многочисленные дипломы? Нет, как раз не так это было – дверь сейфа была тогда распахнута… Что же там было? В папке-то? Она еще упоминала об этом в своей книге «Как не выйти замуж за негодяя», не о содержимом, а о факте существования папки, которую она ему, дура, подарила…. Кажется упоминала… Не помнит она в настоящий момент, книга-то писалась в прошлом году, даже в позапрошлом, а потом провалялась в комоде – под бельем, она не решалась ее опубликовать, а когда все-таки это произошло, то так и не удосужилась заглянуть в нее, то есть в папку. У нее вообще нет привычки читать свои же книги – она же не садист какой-то, да и зачем читать то, что сама же и написала. Резонно, подумала Анна, а вот теперь придется вспоминать одну из глав, чтобы вспомнить содержимое той папки. Кстати, папку эту она тогда отвезла тетке в деревню – под Владимир. Тетка еще хотела все выложить и отдать саму папку назад. А Анна? Она тогда сказала: «Не хочу даже видеть эту дрянь». Тетка тогда погладила папку и с удивлением сказала: «Такая гладкая кожа. Может, это лайка?» Потом тетка спросила, можно ли ей прочитать лежащие в папке письма? На что Анна ответила, читай, и что это уже пройденный в ее жизни этап, а сама она собирается ехать жить к другой тетке – в Ригу… Потом тетка долго молчала – плакала, жалела Анну – и спросила, будет ли та к ней приезжать… Нет, не так, потом тетка спросила ее, почему она оставляет папку у нее – прячет, что ли? Да, да, тетка тогда так и спросила. А что она? А она сказала, что скорее всего, будет жить не в Риге, а где-то в другом месте и ей не нужны свидетели ее старой жизни. Папка свидетель? – удивилась тетка. Нет, не так, папку она вынуждена была отвезти тетке, вот только почему?… Почему я не помню? Наверно, это мой мудрый мозг стер информацию, которую я не хотела помнить…
Да, все так и было, вот только не может вспомнить Анна содержимое той папки. Там еще были какие-то финансовые документы, то ли договора, то ли гарантийные письма, а, может, векселя. Или как там их – долговые расписки? Впрочем, ничего вроде бы существенного, потому она и особо не запомнила. Потом была такая карточка – глянцевая, красивая и на ней то ли название отеля, то ли магазина, а, может быть, это была телекарта, тогда их только вводили… Она плохо помнит, что это была за карточка, но то, что на ней – на обороте – от руки были записаны цифры, скорее всего, номер телефона, она помнит. С кодом города, кажется. На цифры у нее память плохая, также как и на фамилии, усмехнулась она про себя, так что она всегда понимает человека, у которого такие же проблемы. Правда, не было на той карточке, похожей на обыкновенную визитку, никакого имени… Она тогда хотела прийти еще раз и подложить все это ему в сейф, но потом передумала, не хотелось, чтобы он поймал ее за руку. А потом стало вообще не до папки… А визитку эту – карточку глянцевую – она, кажется, чуть позже выбросила в корзинку для бумаг. А, может, оставила в папке? Не помнит она такие мелочи. Да и зачем помнить их? Кажется, еще в Москве у нее возникала мысль этой папкой его подразнить, но потом она забыла об этом. Или Варвара ее тогда отговорила?
Глава 40
КЛЕМЕНТИЯ, пятница, вечер, 26 сентября
Книжка лежала у Клементии на коленях и она время от времени принималась ее читать, но «комиссар» отвлекал ее разговорами и умными инструкциями – как надо ей себя вести, и как не надо. Разговоры были служебными. А потом он сказал, почитай, может это тебя успокоит. И она стала читать, чтобы действительно успокоиться, ведь через час ей предстояло идти на эту дачу, которую они так долго искали.
– Я очень за тебя беспокоюсь. – Добавил «комиссар», когда Клементия слово в слово повторила тот бред, что они только что придумали в качестве оснований для легального прохода на территорию дачи, как только увидели, что от дома отъехал синий «Volvo-850».
– Меня очень часто принимают за дурочку, так что если наш номер не пройдет, то прикинусь и на этот раз такой же убогой, как и ранее. Да и кто меня помнит? Я ж каждый день в новом наряде.
– И то верно. Ты так волосы распушила, они у тебя от природы такие или от химии? Ты не устаешь каждый день быть другой? Тебя мама то узнает?
– Только в ванной, когда спину мне трет. А когда я одета, мама иногда роняет тарелку на ноги, если я внезапно перед ней появляюсь в новом облике.
– Верю, Клементия. Но у твоей мамы, я тебе скажу, не железная выдержка.
– Не железная. Это уж точно. – И они надолго замолчали.
Клементия уткнулась в книгу, ей хотелось знать, каким же образом героиня отомстит этому негодяю В.
ПОНЕДЕЛЬНИК
Я ничего о нем теперь не знаю.
Моя жизнь – спокойна и безоблачна, потому что у меня появилось любимое занятие – я пишу. Я взяла у своей бывшей коллеги старенький компьютер и каждый вечер просиживаю за работой. Я пишу одну главу в день – главу моей следующей книги. Я не знаю, что моя героиня будет делать в этой главе, я не придумываю для нее каких-то особых поступков. Она сама решает, что ей дальше делать и что говорить. Она очень самостоятельная – эта дама. Я наделяю ее такими чертами, которых сама не имею. Когда же утром я перечитываю то, о чем писала вчера вечером, то иногда удивляюсь всему, что она тут наговорила или сделала. Пишу я, нисколько не задумываясь над тем, как закончить тот или иной день моей выдуманной, но такой настоящей женщины. Я с большой симпатией отношусь к каждой из своих выдуманных героинь и даже плачу иногда, если у какой-либо из них не удается жизнь. Утром я только редактирую написанное, но никогда не исправляю того, что уже написано. Да и как я могу перекраивать чужую жизнь – она ведь уже состоялась.
Меня печатают. Однако какой-то особой радости я при этом не испытываю. Мне просто нравится то, что я знаю, каким образом занять свой длинный вечер. Но больше всего мне нравится мое теперешнее одиночество. Как раньше я страдала из-за него и как сейчас изменилось о нем мое представление.
Одиночество – это свобода. Свобода от человека. Свобода от любви.
Одиночество – истинное счастье.
Одиночество – это высшая форма эгоизма… И мне нравится быть эгоисткой – никого не любить. Хотя, это не совсем так.
Одиночество – это когда любишь, но только себя.
И я люблю себя – хожу в театры, посещаю выставки, встречаюсь с друзьми. Иногда я отключаю телефон и посвящаю целый вечер себе одной. Но вот однажды я начала делать дома уборку и вдруг поймала себя на мысли, что мне ужасно надоело мое одиночество. Я бросила пылесос на пороге комнаты и вышла из дома. Было десятое декабря.
* * *
Я бродила по городу, заходила в магазины и думала о том – десятом дне декабря месяца… Как давно это было и как недавно. Я толкаю тяжелую дверь кафе и сталкиваюсь в дверях с В. Он растерян. Все это длится мгновение, а потом я вижу искреннюю радость на его лице. Он тащит меня в гардероб, помогает снять тяжелую шубу и ведет в маленький полутемный зальчик. Наш столик – с зажженной свечой – в тихом углу вдали от оркестра. Тихо играет блюз, дрожит пламя свечи – мы оба молчим.
– Я рад тебя видеть. – Говорит он и целует мои руки.
– Я тоже рада. – Говорю я.
– Странно, что сегодня я взглянул на календарь и подумал о тебе.
И он замолкает.
– Я тоже тебя сегодня вспоминала. – Говорю я и с ужасом сознаю, что моя защитная оболочка меня совсем не защищает – мое сердце колотится от одного его прикосновения. Но мне же не надо этого, – начинаю я себя убеждать, – мне хорошо одной. Мне спокойно одной, – шепчу я себе слова успокоения. И я начинаю разговаривать с ним. Ведь если говорить вслух, то можно не чувствовать значения слов. Я могу так говорить – это простые дежурные слова о здоровье, о делах и погоде. Мы ведем такой разговор уже почти час – вспоминаем общих знакомых, какие-то события местного масштаба и вдруг разом замолкаем. Мы оба понимаем, что не хотим возвращаться ни к воспоминаниям о прошлом, ни к прогнозам о будущем.
У нас нет будущего.
Мы не хотим вспоминать прошлое…
Разговор окончен.
Пауза затянулась.
Занавес…
Я еду домой и чувствую себя так, будто по мне проехался танк.
* * *
Следующим утром – без приглашения – он приезжает ко мне очень рано. Я ставлю перед ним чашку кофе и молча жду. Я не хочу никаких объяснений. Что я могу от него услышать? Что ему не так уж хорошо? Это и так очевидно. Ведь когда ему хорошо, то он совсем другой – высокомерный и чванливый. Не интересуют меня его проблемы точно также, как и сообщение о его счастье. Пусть будет любим и любит сам. Ведь этого хочет каждый. Хочу и я.
– Ты ничего не хочешь у меня спросить? – Говорит он.
– Нет, – отвечаю я и добавляю, – ты для меня пройденный этап и я, как неважный спортсмен, сошла с дистанции еще до финиша. Понимаешь, дыхание сорвала и теперь сижу на обочине. Однако я просто отдыхаю и спорт бросать из-за неудачного забега не собираюсь. Жду следующего забега.
– Я не люблю, когда ты говоришь какими-то аллегориями. Говори проще. Моя голова не воспринимает.
– Проще? Это означает, что жизнь продолжается. – В моем голосе игривость и насмешливость, от вчерашнего размазанного состояния не осталось и следа.
– Ты не одна?
– Не одна, не одна. Пусть тебя не гложет совесть – у меня все в порядке. Работа есть, деньги – тоже. Есть и мужик. Хороший.
На последней фразе у него дернулась рука, и кофе плеснулось на брюки.
А что еще он хотел? Чтобы я проливала слезы все последующие годы? Нет, уж, хватит. Чего-чего, а слез я пролила на несколько лет вперед. Вслух же я произношу:
– Любить – тяжкий крест, всегда есть вероятность, что тебя отвергнут или предадут. Теперь я только принимаю любовь и эта игра мне нравится больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29