На четвертый день, а как из дому уехали — это уже шестой был, повернули мы к дому. Сам Леший к нам явился и сказал, что больше степичей в лесу у него не осталось. Еще возле Быстрой несколько человек блуждает, но там другой отряд ходит — скоро выловят и этих. Нам же можно домой отправляться.
А Леший ничего дед, как и Водяной. Веселый и не злой нисколько. Посидели, поговорили перед дорогой. Он нас ягодами угостил. А мы все не столько сами поели, сколько кто во что для Татки насобирали. Любят мою сестрицу на заставе, ничего не скажешь. Да и как же не любить. Я, как ни кручу, никаких изъянов в ней не нахожу. Я как-то Татке об этом сказал, так она засмеялась только. Конечно, говорит, ворона и та своего вороненка беленьким зовет, а ежиха ежонка — гладеньким.
Домой мы добрались только поздно ночью. Я не стал сестрицу будить-беспокоить. А утром узнал, что уж три дня тому, как Тата с Рысем ушли, вернее, уплыли куда-то и не вернулись. Я к Стояну — куда, что?! А тот сам тучи мрачнее. Ничего, говорит, не знаю. Потом уж сказал мне под большим секретом, что пошли они разузнать про Нану. А как и что — ничего, мол, не знаю, и точка! Свет белый мне помутился! Вот зачем волчок-то приснился! Да как же это я сестрицу свою прозевал, Татку свою, Пресветлыми богами мне данную, не уберег! Так мне горе до сих пор грудь жжет.
Стоян же велел помалкивать про то. Как бы не навредить сестрице. Если кто пытать о ней будет, велел говорить, что с Рысем в Столицу пошли. Узнать, почему нет обоза, то да се…
Я поперву-то удивился. Да кто же Тате вреда захочет? А и месяца не прошло, как понял — почему меня Стоян предупреждал. Ох-ох-о-о!
Однажды утром с домашней стороны показался торговый караван степичей. Со стороны-то Степи каравана не было, хоть и сроки давно прошли. То ли из-за набега провалившегося, то ли из-за слухов, что на заставе чудище поселилось, то ли еще что… А этот караван в обратную сторону идет. Наторговались купцы, наших товаров закупили и восвояси двинулись. Пройдут через заставу, увидят, что все в по рядке, глядишь, снова караваны на Полесовье пойдут.
С караваном вернулся десяток Могута, который почти два месяца дома прогостил. Караван мы встретили, за воротами досмотрели и через крепость сразу на гостевой двор провели. Прибывшие немало подивились таким строгостям. Никогда обратные караваны так не досматривали. Они ж из нашего дома и с нашими воинами идут — какие такие опасности от них ждать? Но мы уже научены. А, как Тата говорила, береженого и Бог бережет. Даже в обиду Могут ударился, пока ему не рассказали, что с провиантским обозом произошло.
Самое-то интересное, что в Стольном Граде никто пропажей обоза и не обеспокоился, кроме родни возничих да десятника Могута. Когда Могуту рассказывали о тех делах, что на нашей заставе творились, пока его не было, он только головой крутил да крякал. А вот провианта на заставу опять не прислали. Понятное дело: если в Столице предательство завелось, то там уверены, что и заставы-то уж нет. Кому провиант теперь слать?
Я рядом со Стояном караван досматривал. Никакой вражды или неправды не почуял. А вот в десятке Могута было что-то не так. Я среди них походил, с тем — другим поговорил, и учуял я в двоих воинах какой-то изъян. В чем дело, не могу понять, а все одно — неладно что-то. Юдин, по кличке Сорочонок, уж больно любил всякие побрякушки — браслеты да кольца, будто девка красная, а не воин. А другой выпить не дурак, его за силу и малое количество мозгов Бугаем звали. Я их никогда не любил, может, думаю, и сейчас зря на них гоню. А покоя нет. Но Стояну пока ничего говорить не стал, решил сам за ними присмотреть. Не приведите Кедры своих начать подозревать, напраслину возводить! А на другой же день, как они стали про сестрицу мою выспрашивать — где она да когда вернется, — тут я не стал мешкать.
Рассказал Стояну о своих подозрениях, уж больно настойчиво они про Татку вызнают. Стоян Могута позвал, так, мол, и так — все ли ладно с воинами из твоего десятка? Не случилось ли чего в Стольном Граде за это время? И какие новости вообще? А Могут ему сразу и говорит:
— Ты, командир, не первый день меня знаешь, чего вокруг да около ходить. Сам к тебе хотел прийти с этим разговором, да ты опередил. Тебе о делах столичных еще Ус рассказывал. К лучшему там ничего не переменилось. Войне с горичами и конца не видать. Новое войско ушло, а успехи те же. Кто-то пирует, а кто-то сыновей оплакивает. Княгинюшка, чтоб ей в вине утонуть поскорее, своим распутством да бесстыдством ровно похваляется перед все ми. В народе вслух уже о предательстве говорят. Того и гляди бунт подымется. Тошно смотреть на все эти непотребства.
— Талинку сыскали?
— Нет, хвала Пресветлым Кедрам! Иначе уж сгубили бы княжну. А теперь и малый княжич с дядькой Многомудром, говорят, потерялись. То ли спрятались где, то ли в живых уж нету. Худо там, Стоян. И то, что провиантский обоз к вам на смерть послан был, меня не удивляет. Да и все, что у вас случилось, одно к одному сходится. Или не так?
— Так. Одно хорошо, у нас теперь такие союзники есть, что с любым врагом потягаемся.
— Наслышан уже. И дивлюсь немало. Молодец девчонка эта. Не видел ее еще сегодня.
— Ты о своих воинах пока ничего не сказал.
— А и сказать не знаю что. Что Сорочонок на побрякушках помешан, ты и сам знаешь. Что Бугаю только бы вином упиваться. Вот… А в свите молодой княгини-то только тем и заняты, что наряжаться почуднее да пировать без просыпа. Молодцы-то мои и зачастили на княжий двор. Я их оттуда не раз прогонял, ведь пасти их не будешь, не дети малые. Вот и недоглядел. Завелись дружки у них в свите княгинюшки, в свою компанию моих недоумков приняли. У этих дураков слюни потекли, как же, приближенными у самой княгини стали! Собачонками дворовыми. Тьфу! Что-то у них там произошло. Вроде как Сорочонок перстень у кого-то украл, думаю, враки это. Не похоже на Сорочонка, хоть и балбес он. Подсунули пьяному в карман, наверное. Да и «нашли» потом. А Бугай кого-то по пьянке пристукнул. Может, и пристукнул, а может, и не он. А только в подвале они по неделе просители. Меня к ним не допускали, в чем там цело — не говорили. И вдруг выпустили, да не просто отпустили, а еще и казной наградили. Каково? С той поры они все вместе держатся, а до этого дружками не были. И от остальных стали сторониться. Оно бы все ничего, однако, после того, что здесь было, предательства бояться надо.
— И что ты предлагаешь?
— На заставе их оставлять опасно. Может, найти повод да обратно отправить?
— Нельзя. Пусть там думают, что заставы уже нет. А то, как бы удара в спину не дождаться.
— Ну не убивать же их, в конце концов.
— Давай-ка для начала в дальний дозор отправим, остатки степичей по лесам вылавливать. С недельку покатаются, а там что-нибудь и придумаем.
— Пожалуй, верно. И приставить к ним для догляда кого-нибудь половчее. Да вон хоть Вереска.
На том и порешили. Только вместе со мной для догляда пошел еще Мошка. Другим пока ничего не говорили.
Рано утром караван степичей отправился дальше, а наш отряд из семи человек пошел проводить их до края леса. Повод был — как бы остатки банды не пограбили караван. Караванщики-то ведь не знали, что степичей в лесу не осталось. В отряд вошли кроме нас с Мошкой еще пятеро из десятка Могута. И в их числе, само собой, Сорочонок с Бугаем. В общем, ни каких подозрений ни у кого это не вызвало.
Шли мы без приключений. Делали изо всех сил вид, что опасаемся нападения. Это чтобы никто не догадался, что посланы мы совсем с другой целью. Воины Могута на каждом при вале расспрашивали нас с Мошкой, как тут у нас все было, пока они в городе кантовались. Жалели, что не было их с нами. А эта парочка — Сорочонок и Бугай — все расспросы сводили к одному: куда делась Нана, куда ушли Рысь с Татой? И зачем? Это уже всем в глаза бросаться стало. И всех насторожило. Их и так недолюбливали, а теперь и вовсе начали сторониться. А они-то все как-то наособицу держались, шептались все. Мы с Мошкой тоже держались настороже.
На пятый день к вечеру распрощались мы с караваном, теперь они были дома, под защитой своего хана. Вернее, охранной грамоты, выданной ханом. А мы решили проверить окрестности Заповедного леса. Стоян настойчиво рекомендовал. Оно и понятно: подольше продержать нашу парочку дальше от заставы. На ночлег устроились в небольшом распадке рядом с кедрачом. Поели, то да се. Коней накормили, напоили. Пока поговорили у костра, дело уж к полуночи. Первым на стражу заступить вы пало Сорочонку. Мы с Мошкой легли рядом, а по другую сторону от меня, будто невзначай, сказался Бугай. Ясно, что-то ночью будет.
Когда все угомонились, захрапели, мы с Мошкой тоже притворились спящими. Я чуть взаправду не заснул. Тут вдруг навалился на меня сверху Бугай, а весу в нем, как в добром бугае, и рот мне ладонью зажал. Я и дрыгнуться не успел, как меня чем-то по голове стукнули, наверное, Сорочонок успел подскочить. Очухался я от того, что меня водой поливали. Лежу где-то в овражке, надо мной Сорочонок наклонился. Увидел, что я очухался, и предупредил сразу:
— Можешь не орать. Никто не услышит, мы почти в Степи.
— Вы что, умом тронулись? — спрашиваю. А в голове гудит, крепко он меня приложил.
— Не твое дело, тронулись или нет. Расскажешь, где твоя придурочная сестрица, — отпустим или хоть убьем сразу. А вздумаешь запираться — отдадим таким мастерам, что сам о смерти молить будешь и расскажешь все до последнего слова. Такое вспомнишь, чего и сам не знал.
— Чего не знал — того и не знаю, того ни какой мастер из меня не вытянет. Хоть на куски разрежь. А вот про сестрицу как раз и не знаю ничего. Я в дозоре был, когда она исчезла. Так что напрасно вы старались.
— А про то не тебе судить!
Начал он меня бить, а я же связанный. Ужом по земле вьюсь, не даюсь под удары и все пытаюсь руки освободить. Крепко же спутали! Ни чего не получается. А у самого одна мысль — где Мошка? Сорочонок злится, что большинство ударов мимо, ярится пуще того. И чем сильней злится, тем больше промахивается. Со всем в ярость пришел, орет:
— Бугай! Где тебя носит?! Держи этого недоноска! Он у меня все расскажет!!
И вдруг такой спокойный голос:
— И чего это он тебе должен такого интересного рассказать? Может, и мы послушаем?
Сорочонок, как ужаленный, подпрыгнул. Сзади Мошка стоит. Спокойный такой, в руке меч. Тут и с других сторон воины встали, тоже с мечами. Молчат, на Сорочонка смотрят. Один наклонился, веревки на мне перерезал. Тут Сорочонок затараторил, зачастил:
— Он у меня перстень украл дорогой! Я сам у него в кармане нашел! Вот, вот этот!
А у самого руки трясутся. Показывает какую-то побрякушку, тычет ее Мошке под нос. И видно, как же он боится.
— Ну ты ври да не завирайся. Твои побрякушки только для тебя цену имеют, а Вереску они и даром не нужны. Чтобы он еще воровать их у тебя стал! И потом, если ты сам эту побрякушку нашел, так чего тебе еще Вереск рас сказать должен?
Сорочонок, похоже, совсем от страха опупел, прыгнул в сторону, бежать хотел. И тут же на землю рухнул от подножки.
— Свяжите его, дома Стояну расскажет, чего им от Вереска надобно. И для кого они так старались.
— А Бугай-то где? — В голове у меня все еще гудело.
— Бугай Филина чуть не зарезал, убили мы его невзначай. Ты уж прости, что не сразу тебя освободили. Надо было узнать, чего им от тебя надо. Мы за ними от костра шли, все равно не дали бы тебя убить.
— И на том спасибо. А узнать им надо про Татку. Только зачем уж так приспичило? И для кого?
— Узнаем.
А узнать-то и не получилось. Не довезли мы Сорочонка. В тот же день на привале он вдруг забился, захрипел да и помер. Никто к нему не подходил, никто ничего не давал, уж мы с Мошкой следили. А когда рубаху на груди раз вязали, сердце прослушать — вдруг бьется еще — увидели талисман небольшой. Из камня вырезана рожа какая-то, вида отвратного. А под талисманом на груди черное пятно, как обугленное. Выходит, талисман его убил? Показать бы его Нане или Татке, да где они теперь?
Попробовал я Лешего позвать. И что вы думаете, появился Леший за малым временем. Могутовы воины себя не в своей тарелке чувствовали рядом-то с Лешим, а мы с Мошкой ничего — привыкли уже. Посмотрел Леший на тот талисман и отшатнулся:
— Не знаю, кто его делал, — говорит, — а только сожгите его поскорее, и сожгите вместе о своим воином. Вон на той полянке. Не люб ого я костры, но полянку лучше потом залечу, а такой ужас по земле ходить не должен. Сожгите скорее, сами целее будете.
Так мы и сделали. Очень уж впечатлил нас испуг Лешего. А больше он ничего не сказал. Мошку мы осмотрели и тоже у него такой талисманчик на груди нашли. Вот вместе с Сорочонком их на том костре погребальном и дожгли. Понятное дело, почестей воинских не оказывали, хоронили как воинов, но врагов. Пеший после походил вокруг кострища и сказал с облегчением:
— Вот даже дышать легче стало. Незачем в моем лесу такому злому колдовству быть. У меня лес светлый, доброму здесь всегда приют и еда найдется, а такое зло… Как только земля таких злодеев носит, что талисманы эти делают?
Так мы и не узнали точно, от кого на нас это зло идет. Сама ли княгиня предательство затеяла. Или кто-то ее руками зло в наше Полесовье принес.
* * *
Вскоре за ближайшим пригорком перед нами открылось поселье. Довольно большое. Несколько длинных домов стояло на берегу круглой бухты. Между домами сохли сети. На песке лежали вверх дном лодки. В бухте на спокойной голубой воде стояли — как их назвать-то? — лодьи. А может, драккары? Короче, какие-то парусные суда. Одни побольше, другие поменьше. Одни явно рыбачьи. Другие, скорее все го, военные.
На берегу у воды что-то делали мужики, возле костров толклись бабы, входили — выходи ли в дома, что-то таскали в руках. Неподалеку бродили пестрые коровы, между домов сновала стая малышей. Довольно мирная картинка из Средневековья. Или раньше? Или позже? Я так до сих пор и не понял.
Нас заметили. Все вдруг оставили работу, повернулись в нашу сторону и молча стали смотреть. Потом кто-то, успокоившись, продолжил свою работу, кто-то, напротив, пошел нам навстречу. Собралась толпа, в основном из ребятни, человек, пожалуй, в сотню. Я осторожно прощупала эмоции. Общий фон — легкая настороженность и любопытство. И еще удивление. Вполне адекватная реакция.
То есть все спокойно, без враждебности, но и без особой радости. Оно и понятно, чему радоваться-то? Пришли из леса неизвестно кто, на остров попали неизвестно как. Один вроде поморич, а поздоровался с чудовищным акцентом, другая и одета-то странно. Я была в джинсах, Вересковой рубахе, но с оружием. Рыся в детстве мать обучала языку поморичей, но с тех пор лет уж двадцать прошло. Понятно, что изъясняться он мог с пятого на десятое. А я и вовсе о сказанном только по сопровождающим эмоциям догадывалась.
Рысь все же сумел объяснить, что он родом из острова Сосновый и хотел бы видеть Старшую мать. Похоже, ему мало поверили. Спросили, как мы попали на остров, кто мы такие и т. д. Рысь с грехом пополам объяснял что-то и снова требовал, чтобы нас отвели к Старшей. Гак вот и беседовали завлекательно минут пятнадцать. В конце концов нас повели в центральный дом. Рысь шел между двух могучего вида воинов, я чуть сзади, так получилось.
Сирин спалила мне волосы в той памятной битве, когда погиб Добродь. Я их подрезала, как могла, почти под корень. Толком отрасти волосы не успели и были пока сантиметра в четыре длиной. Получилось даже стильно. И мне такая стрижка очень даже шла. Кстати, волосы у меня тоже помолодели, как и сама я, и обрели свой естественный темный цвет, давно мной забытый. Жаль, некому здесь было оценить мою стильную прическу. Не дорос еще местный контингент до творений стилиста Зверева! А носить шапку или платок на голове летом я терпеть не могу. Вот на этой-то почве и произошел у меня конфликт с местным населением. Не оценили они мой стиль, рабовладельцы долбаные. Они меня за рабыню приняли!
Иду я вслед за Рысем, никого не трогаю. И вот у самого дома, который здесь за офис, видимо, вдруг заступает мне дорогу девица лет семнадцати. Хорошенькая такая, с длиннющей рыжей косой. Одета в светло-голубое платье с шикарной вышивкой по подолу и по вороту, и руки работой не натружены! Явно из местной знати. А лицо у нее такое надменное, что вся ее свежесть и прелесть теряются. Встала она передо мной, носик вздернула, что-то приказным тоном бросила и ручкой повелительный жест в сторону.
Мне с ней разговаривать таким тоном «влом». И Рысь уже за дверью скрылся. Блин! Если бы я еще понимала, чего ей от меня надо. Чего она ко мне привязалась? Ну я ее молча обошла — и к дверям. Девица аж задохнулась от возмущения! И со всего размаха влепила мне затрещину. Вернее, хотела влепить. Но не зря же меня всем гарнизоном почти полгода воинским наукам обучали. От ее затрещины я легко увернулась, а девица с такого-то размаха саданула рукой об стену дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
А Леший ничего дед, как и Водяной. Веселый и не злой нисколько. Посидели, поговорили перед дорогой. Он нас ягодами угостил. А мы все не столько сами поели, сколько кто во что для Татки насобирали. Любят мою сестрицу на заставе, ничего не скажешь. Да и как же не любить. Я, как ни кручу, никаких изъянов в ней не нахожу. Я как-то Татке об этом сказал, так она засмеялась только. Конечно, говорит, ворона и та своего вороненка беленьким зовет, а ежиха ежонка — гладеньким.
Домой мы добрались только поздно ночью. Я не стал сестрицу будить-беспокоить. А утром узнал, что уж три дня тому, как Тата с Рысем ушли, вернее, уплыли куда-то и не вернулись. Я к Стояну — куда, что?! А тот сам тучи мрачнее. Ничего, говорит, не знаю. Потом уж сказал мне под большим секретом, что пошли они разузнать про Нану. А как и что — ничего, мол, не знаю, и точка! Свет белый мне помутился! Вот зачем волчок-то приснился! Да как же это я сестрицу свою прозевал, Татку свою, Пресветлыми богами мне данную, не уберег! Так мне горе до сих пор грудь жжет.
Стоян же велел помалкивать про то. Как бы не навредить сестрице. Если кто пытать о ней будет, велел говорить, что с Рысем в Столицу пошли. Узнать, почему нет обоза, то да се…
Я поперву-то удивился. Да кто же Тате вреда захочет? А и месяца не прошло, как понял — почему меня Стоян предупреждал. Ох-ох-о-о!
Однажды утром с домашней стороны показался торговый караван степичей. Со стороны-то Степи каравана не было, хоть и сроки давно прошли. То ли из-за набега провалившегося, то ли из-за слухов, что на заставе чудище поселилось, то ли еще что… А этот караван в обратную сторону идет. Наторговались купцы, наших товаров закупили и восвояси двинулись. Пройдут через заставу, увидят, что все в по рядке, глядишь, снова караваны на Полесовье пойдут.
С караваном вернулся десяток Могута, который почти два месяца дома прогостил. Караван мы встретили, за воротами досмотрели и через крепость сразу на гостевой двор провели. Прибывшие немало подивились таким строгостям. Никогда обратные караваны так не досматривали. Они ж из нашего дома и с нашими воинами идут — какие такие опасности от них ждать? Но мы уже научены. А, как Тата говорила, береженого и Бог бережет. Даже в обиду Могут ударился, пока ему не рассказали, что с провиантским обозом произошло.
Самое-то интересное, что в Стольном Граде никто пропажей обоза и не обеспокоился, кроме родни возничих да десятника Могута. Когда Могуту рассказывали о тех делах, что на нашей заставе творились, пока его не было, он только головой крутил да крякал. А вот провианта на заставу опять не прислали. Понятное дело: если в Столице предательство завелось, то там уверены, что и заставы-то уж нет. Кому провиант теперь слать?
Я рядом со Стояном караван досматривал. Никакой вражды или неправды не почуял. А вот в десятке Могута было что-то не так. Я среди них походил, с тем — другим поговорил, и учуял я в двоих воинах какой-то изъян. В чем дело, не могу понять, а все одно — неладно что-то. Юдин, по кличке Сорочонок, уж больно любил всякие побрякушки — браслеты да кольца, будто девка красная, а не воин. А другой выпить не дурак, его за силу и малое количество мозгов Бугаем звали. Я их никогда не любил, может, думаю, и сейчас зря на них гоню. А покоя нет. Но Стояну пока ничего говорить не стал, решил сам за ними присмотреть. Не приведите Кедры своих начать подозревать, напраслину возводить! А на другой же день, как они стали про сестрицу мою выспрашивать — где она да когда вернется, — тут я не стал мешкать.
Рассказал Стояну о своих подозрениях, уж больно настойчиво они про Татку вызнают. Стоян Могута позвал, так, мол, и так — все ли ладно с воинами из твоего десятка? Не случилось ли чего в Стольном Граде за это время? И какие новости вообще? А Могут ему сразу и говорит:
— Ты, командир, не первый день меня знаешь, чего вокруг да около ходить. Сам к тебе хотел прийти с этим разговором, да ты опередил. Тебе о делах столичных еще Ус рассказывал. К лучшему там ничего не переменилось. Войне с горичами и конца не видать. Новое войско ушло, а успехи те же. Кто-то пирует, а кто-то сыновей оплакивает. Княгинюшка, чтоб ей в вине утонуть поскорее, своим распутством да бесстыдством ровно похваляется перед все ми. В народе вслух уже о предательстве говорят. Того и гляди бунт подымется. Тошно смотреть на все эти непотребства.
— Талинку сыскали?
— Нет, хвала Пресветлым Кедрам! Иначе уж сгубили бы княжну. А теперь и малый княжич с дядькой Многомудром, говорят, потерялись. То ли спрятались где, то ли в живых уж нету. Худо там, Стоян. И то, что провиантский обоз к вам на смерть послан был, меня не удивляет. Да и все, что у вас случилось, одно к одному сходится. Или не так?
— Так. Одно хорошо, у нас теперь такие союзники есть, что с любым врагом потягаемся.
— Наслышан уже. И дивлюсь немало. Молодец девчонка эта. Не видел ее еще сегодня.
— Ты о своих воинах пока ничего не сказал.
— А и сказать не знаю что. Что Сорочонок на побрякушках помешан, ты и сам знаешь. Что Бугаю только бы вином упиваться. Вот… А в свите молодой княгини-то только тем и заняты, что наряжаться почуднее да пировать без просыпа. Молодцы-то мои и зачастили на княжий двор. Я их оттуда не раз прогонял, ведь пасти их не будешь, не дети малые. Вот и недоглядел. Завелись дружки у них в свите княгинюшки, в свою компанию моих недоумков приняли. У этих дураков слюни потекли, как же, приближенными у самой княгини стали! Собачонками дворовыми. Тьфу! Что-то у них там произошло. Вроде как Сорочонок перстень у кого-то украл, думаю, враки это. Не похоже на Сорочонка, хоть и балбес он. Подсунули пьяному в карман, наверное. Да и «нашли» потом. А Бугай кого-то по пьянке пристукнул. Может, и пристукнул, а может, и не он. А только в подвале они по неделе просители. Меня к ним не допускали, в чем там цело — не говорили. И вдруг выпустили, да не просто отпустили, а еще и казной наградили. Каково? С той поры они все вместе держатся, а до этого дружками не были. И от остальных стали сторониться. Оно бы все ничего, однако, после того, что здесь было, предательства бояться надо.
— И что ты предлагаешь?
— На заставе их оставлять опасно. Может, найти повод да обратно отправить?
— Нельзя. Пусть там думают, что заставы уже нет. А то, как бы удара в спину не дождаться.
— Ну не убивать же их, в конце концов.
— Давай-ка для начала в дальний дозор отправим, остатки степичей по лесам вылавливать. С недельку покатаются, а там что-нибудь и придумаем.
— Пожалуй, верно. И приставить к ним для догляда кого-нибудь половчее. Да вон хоть Вереска.
На том и порешили. Только вместе со мной для догляда пошел еще Мошка. Другим пока ничего не говорили.
Рано утром караван степичей отправился дальше, а наш отряд из семи человек пошел проводить их до края леса. Повод был — как бы остатки банды не пограбили караван. Караванщики-то ведь не знали, что степичей в лесу не осталось. В отряд вошли кроме нас с Мошкой еще пятеро из десятка Могута. И в их числе, само собой, Сорочонок с Бугаем. В общем, ни каких подозрений ни у кого это не вызвало.
Шли мы без приключений. Делали изо всех сил вид, что опасаемся нападения. Это чтобы никто не догадался, что посланы мы совсем с другой целью. Воины Могута на каждом при вале расспрашивали нас с Мошкой, как тут у нас все было, пока они в городе кантовались. Жалели, что не было их с нами. А эта парочка — Сорочонок и Бугай — все расспросы сводили к одному: куда делась Нана, куда ушли Рысь с Татой? И зачем? Это уже всем в глаза бросаться стало. И всех насторожило. Их и так недолюбливали, а теперь и вовсе начали сторониться. А они-то все как-то наособицу держались, шептались все. Мы с Мошкой тоже держались настороже.
На пятый день к вечеру распрощались мы с караваном, теперь они были дома, под защитой своего хана. Вернее, охранной грамоты, выданной ханом. А мы решили проверить окрестности Заповедного леса. Стоян настойчиво рекомендовал. Оно и понятно: подольше продержать нашу парочку дальше от заставы. На ночлег устроились в небольшом распадке рядом с кедрачом. Поели, то да се. Коней накормили, напоили. Пока поговорили у костра, дело уж к полуночи. Первым на стражу заступить вы пало Сорочонку. Мы с Мошкой легли рядом, а по другую сторону от меня, будто невзначай, сказался Бугай. Ясно, что-то ночью будет.
Когда все угомонились, захрапели, мы с Мошкой тоже притворились спящими. Я чуть взаправду не заснул. Тут вдруг навалился на меня сверху Бугай, а весу в нем, как в добром бугае, и рот мне ладонью зажал. Я и дрыгнуться не успел, как меня чем-то по голове стукнули, наверное, Сорочонок успел подскочить. Очухался я от того, что меня водой поливали. Лежу где-то в овражке, надо мной Сорочонок наклонился. Увидел, что я очухался, и предупредил сразу:
— Можешь не орать. Никто не услышит, мы почти в Степи.
— Вы что, умом тронулись? — спрашиваю. А в голове гудит, крепко он меня приложил.
— Не твое дело, тронулись или нет. Расскажешь, где твоя придурочная сестрица, — отпустим или хоть убьем сразу. А вздумаешь запираться — отдадим таким мастерам, что сам о смерти молить будешь и расскажешь все до последнего слова. Такое вспомнишь, чего и сам не знал.
— Чего не знал — того и не знаю, того ни какой мастер из меня не вытянет. Хоть на куски разрежь. А вот про сестрицу как раз и не знаю ничего. Я в дозоре был, когда она исчезла. Так что напрасно вы старались.
— А про то не тебе судить!
Начал он меня бить, а я же связанный. Ужом по земле вьюсь, не даюсь под удары и все пытаюсь руки освободить. Крепко же спутали! Ни чего не получается. А у самого одна мысль — где Мошка? Сорочонок злится, что большинство ударов мимо, ярится пуще того. И чем сильней злится, тем больше промахивается. Со всем в ярость пришел, орет:
— Бугай! Где тебя носит?! Держи этого недоноска! Он у меня все расскажет!!
И вдруг такой спокойный голос:
— И чего это он тебе должен такого интересного рассказать? Может, и мы послушаем?
Сорочонок, как ужаленный, подпрыгнул. Сзади Мошка стоит. Спокойный такой, в руке меч. Тут и с других сторон воины встали, тоже с мечами. Молчат, на Сорочонка смотрят. Один наклонился, веревки на мне перерезал. Тут Сорочонок затараторил, зачастил:
— Он у меня перстень украл дорогой! Я сам у него в кармане нашел! Вот, вот этот!
А у самого руки трясутся. Показывает какую-то побрякушку, тычет ее Мошке под нос. И видно, как же он боится.
— Ну ты ври да не завирайся. Твои побрякушки только для тебя цену имеют, а Вереску они и даром не нужны. Чтобы он еще воровать их у тебя стал! И потом, если ты сам эту побрякушку нашел, так чего тебе еще Вереск рас сказать должен?
Сорочонок, похоже, совсем от страха опупел, прыгнул в сторону, бежать хотел. И тут же на землю рухнул от подножки.
— Свяжите его, дома Стояну расскажет, чего им от Вереска надобно. И для кого они так старались.
— А Бугай-то где? — В голове у меня все еще гудело.
— Бугай Филина чуть не зарезал, убили мы его невзначай. Ты уж прости, что не сразу тебя освободили. Надо было узнать, чего им от тебя надо. Мы за ними от костра шли, все равно не дали бы тебя убить.
— И на том спасибо. А узнать им надо про Татку. Только зачем уж так приспичило? И для кого?
— Узнаем.
А узнать-то и не получилось. Не довезли мы Сорочонка. В тот же день на привале он вдруг забился, захрипел да и помер. Никто к нему не подходил, никто ничего не давал, уж мы с Мошкой следили. А когда рубаху на груди раз вязали, сердце прослушать — вдруг бьется еще — увидели талисман небольшой. Из камня вырезана рожа какая-то, вида отвратного. А под талисманом на груди черное пятно, как обугленное. Выходит, талисман его убил? Показать бы его Нане или Татке, да где они теперь?
Попробовал я Лешего позвать. И что вы думаете, появился Леший за малым временем. Могутовы воины себя не в своей тарелке чувствовали рядом-то с Лешим, а мы с Мошкой ничего — привыкли уже. Посмотрел Леший на тот талисман и отшатнулся:
— Не знаю, кто его делал, — говорит, — а только сожгите его поскорее, и сожгите вместе о своим воином. Вон на той полянке. Не люб ого я костры, но полянку лучше потом залечу, а такой ужас по земле ходить не должен. Сожгите скорее, сами целее будете.
Так мы и сделали. Очень уж впечатлил нас испуг Лешего. А больше он ничего не сказал. Мошку мы осмотрели и тоже у него такой талисманчик на груди нашли. Вот вместе с Сорочонком их на том костре погребальном и дожгли. Понятное дело, почестей воинских не оказывали, хоронили как воинов, но врагов. Пеший после походил вокруг кострища и сказал с облегчением:
— Вот даже дышать легче стало. Незачем в моем лесу такому злому колдовству быть. У меня лес светлый, доброму здесь всегда приют и еда найдется, а такое зло… Как только земля таких злодеев носит, что талисманы эти делают?
Так мы и не узнали точно, от кого на нас это зло идет. Сама ли княгиня предательство затеяла. Или кто-то ее руками зло в наше Полесовье принес.
* * *
Вскоре за ближайшим пригорком перед нами открылось поселье. Довольно большое. Несколько длинных домов стояло на берегу круглой бухты. Между домами сохли сети. На песке лежали вверх дном лодки. В бухте на спокойной голубой воде стояли — как их назвать-то? — лодьи. А может, драккары? Короче, какие-то парусные суда. Одни побольше, другие поменьше. Одни явно рыбачьи. Другие, скорее все го, военные.
На берегу у воды что-то делали мужики, возле костров толклись бабы, входили — выходи ли в дома, что-то таскали в руках. Неподалеку бродили пестрые коровы, между домов сновала стая малышей. Довольно мирная картинка из Средневековья. Или раньше? Или позже? Я так до сих пор и не понял.
Нас заметили. Все вдруг оставили работу, повернулись в нашу сторону и молча стали смотреть. Потом кто-то, успокоившись, продолжил свою работу, кто-то, напротив, пошел нам навстречу. Собралась толпа, в основном из ребятни, человек, пожалуй, в сотню. Я осторожно прощупала эмоции. Общий фон — легкая настороженность и любопытство. И еще удивление. Вполне адекватная реакция.
То есть все спокойно, без враждебности, но и без особой радости. Оно и понятно, чему радоваться-то? Пришли из леса неизвестно кто, на остров попали неизвестно как. Один вроде поморич, а поздоровался с чудовищным акцентом, другая и одета-то странно. Я была в джинсах, Вересковой рубахе, но с оружием. Рыся в детстве мать обучала языку поморичей, но с тех пор лет уж двадцать прошло. Понятно, что изъясняться он мог с пятого на десятое. А я и вовсе о сказанном только по сопровождающим эмоциям догадывалась.
Рысь все же сумел объяснить, что он родом из острова Сосновый и хотел бы видеть Старшую мать. Похоже, ему мало поверили. Спросили, как мы попали на остров, кто мы такие и т. д. Рысь с грехом пополам объяснял что-то и снова требовал, чтобы нас отвели к Старшей. Гак вот и беседовали завлекательно минут пятнадцать. В конце концов нас повели в центральный дом. Рысь шел между двух могучего вида воинов, я чуть сзади, так получилось.
Сирин спалила мне волосы в той памятной битве, когда погиб Добродь. Я их подрезала, как могла, почти под корень. Толком отрасти волосы не успели и были пока сантиметра в четыре длиной. Получилось даже стильно. И мне такая стрижка очень даже шла. Кстати, волосы у меня тоже помолодели, как и сама я, и обрели свой естественный темный цвет, давно мной забытый. Жаль, некому здесь было оценить мою стильную прическу. Не дорос еще местный контингент до творений стилиста Зверева! А носить шапку или платок на голове летом я терпеть не могу. Вот на этой-то почве и произошел у меня конфликт с местным населением. Не оценили они мой стиль, рабовладельцы долбаные. Они меня за рабыню приняли!
Иду я вслед за Рысем, никого не трогаю. И вот у самого дома, который здесь за офис, видимо, вдруг заступает мне дорогу девица лет семнадцати. Хорошенькая такая, с длиннющей рыжей косой. Одета в светло-голубое платье с шикарной вышивкой по подолу и по вороту, и руки работой не натружены! Явно из местной знати. А лицо у нее такое надменное, что вся ее свежесть и прелесть теряются. Встала она передо мной, носик вздернула, что-то приказным тоном бросила и ручкой повелительный жест в сторону.
Мне с ней разговаривать таким тоном «влом». И Рысь уже за дверью скрылся. Блин! Если бы я еще понимала, чего ей от меня надо. Чего она ко мне привязалась? Ну я ее молча обошла — и к дверям. Девица аж задохнулась от возмущения! И со всего размаха влепила мне затрещину. Вернее, хотела влепить. Но не зря же меня всем гарнизоном почти полгода воинским наукам обучали. От ее затрещины я легко увернулась, а девица с такого-то размаха саданула рукой об стену дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23