Вдруг он увидел, как кружась медленно в непонятном танце, сверху падает что-то легкое и маленькое.
Он вытянул руку и схватил едва заметную тень. В руке зашелестел сухо тонкий лист. Это был лист дуба, и, как удалось заметить Мирко, уж не зеленый, как летом, и не золотистый, как по весне, а истонченный, отживший, медный и ломкий.
Близкая осень вновь напоминала о себе — здесь, в середине зарева-месяца. И как только получилось, что этот единственный, наверно, на всем острове осенний к лист упал именно сейчас, именно в этот колодец и именно в подставленную ладонь Мирко? Да, пора было уходить. Скоро и стаи птичьи, окрепнув и набравшись сытости, потянутся с севера, пролетая высоко над головой и зовя за собой, словно подгоняя: отстал, отстал!
— Это сейчас он один, а по рюеню да листопаду-месяцу столько повалит, что вся вода внизу от листьев желтой будет! — послышался чей-то влажный глубокий женский голос.
Мирко чуть не свалился в колодец.
— Кто здесь? — крикнул он.
Тишина была ему ответом. Он взглянул вниз, в темную глубину. Маслянистым и черным колыхалась там вода, едва слышно плеская о стены. Он взглянул вверх, но и там по-прежнему лишь звезды смотрели с утреннего неба.
«Может, это сама река сказала? — подумал Мирко. — Реклознатец говорил ведь с ней. Только что это она ни с того ни с сего по-мякшински?»
Повременив еще, он ничего не дождался и отпустил лист вниз, в колодец.
— Пусть вода твоя всегда светлой будет! — пожелал он реке, обратившись вниз, и, держась левой стороны, где, по его разумению, быстрее всего мог случиться боковой проход, пошел назад.
И точно, не сделал он и двух десятков шагов, как рука его ушла в пустоту. Он повернул, коридор опять стал подниматься и вскоре кончился деревянной дверью, которая не была заперта. Толкнув ее, Мирко оказался там, где и рассчитывал с самого начала. Тихо поднялся он по всходу и приподнял крышку. Колдун спал на лавке на боку, отвернувшись к стене. Черный кот, лежавший у него в ногах, поднял черную морду, вытаращил зеленые зенки и, узнав Мирко, спрыгнул на пол и подбежал к мякше. Мирко сколь возможно бесшумно выбрался из подпола, приласкал кота и так же осторожно прокрался к двери. Было еще очень рано, а он хотел осмотреть вторую, западную половину острова, пока Реклознатец спит.
Но на западной половине никаких чудес не случилось — или Мирко просто был уже сыт чудесами и глаз отказывался их заметить? К слову, эта половина поросла больше лиственными деревьями, и Мирко, хотя и был мякшей, все же не обладал умением Реклознатца убедить растения дать ему дорогу, и прогулка его несколько затянулась. Когда Мирко возвратился наконец к избе, колдун был уже на ногах.
— А я-то думаю, куда это ты подевался? — приветствовал его старик. — Сейчас завтракать сядем, — продолжил он так, будто и не было долгого вчерашнего дня.
— Дядя Реклознатец, а кто из колодца со мной говорил? — брякнул немного запыхавшийся Мирко вместо того, чтобы поблагодарить хозяина
— Вот оно что, подземным ходом прошел? — догадался старик. — И еще рядился вчера, что это ему такое почтение. Да другого такого охотника до чудес еще поискать надо. Ну а кто охотник, тому и зверь. И как, пустил тебя ход обратно?
— Нет, дядя Реклознатец, не пустил. А ты почем знаешь?
— Мне ли не знать, — усмехнулся старик. — Почему так, сказать не могу, а вот что за этим следует, растолкую: значит это, нет тебе назад дороги. Выбрал ты свою стежку, и с нее теперь не сойти. Никак.
— Как же это получается, дядя Реклознатец? — изумился мякша. — Выходит, я с этого утра сам себе не хозяин? Теперь только тропкой следовать? Ну а ежели оступлюсь?
— Это запросто, — согласился старик. — И утонешь, как в трясине, — добавил он тут же, что прозвучало не слишком заманчиво. — Не бойся, хозяин себе сам будешь, коли на эту дорогу ступил. Вот по этой-то причине и не свернешь никуда, не отступишь назад. А оступиться просто, а еще столкнуть могут.
— Мудрено говоришь, — покачал головой Мирко. — Я и вчера мало понял, а ты и сегодня загадки загадываешь. Ладно, чему быть, того не миновать. Доля, знать, такая. А…
— А из колодца — это повезло тебе, — понял следующий вопрос парня колдун. — Это сама река с тобой говорила. Редко такое случается, но бывает.
— Это ты ее научил? — спросил Мирко, вспомнив, как колдун говорил со Смолинкой.
— Не-е-т, — открестился тот. — Она всегда говорить умела, только надо было ее язык понять. Я понял, а она по-моему научилась немного. Только что ей с людьми говорить? Для нее язык наш бедный, разговоры пустяшные, век наш — для нее миг. А тебе отозвалась. Настроение, знать, у нее такое было.
Мирко совсем ошалел. Сегодня Реклознатец опять повернулся к нему другим боком. У него заговорила и оказалась имеющей свой характер и настроение сама река, а не водяной, а жизнь стала зависимой не от прочности нитки, что прядут доля и недоля, а еще и определенной раз и навсегда, то есть выходит, от тех же доли и недоли независимой? Мирко совсем запутался и подумал, что и дороги, бывает, забрасывают и кладут на новом месте, не то что там какие-то тропы — мелочь.
— Спасибо за науку, — только и оставалось ответить Мирко.
— Ну вот и хорошо, — порадовался чему-то колдун. Был он сегодня в нарядной красной рубахе, бороду расчесал, будто гостей ждал. — А теперь все же завтракать пошли.
За столом колдун дал Мирко еще несколько наставлений на предстоящую дорогу и предупредил:
— Теперь через три-четыре перехода в людных местах окажешься. Страшиться там вроде нечего, а все же ухо востро держи. Я это о том случае, когда охотники на тебя напали. А в пустоши и того внимательнее будь. Хоть и не знаю ясно, кто таков всадник, а достанет он издалека, коли захочет. Когда охотники явятся, тебя кони твои упредят, да и собака. А вот в толпе смотри не заблудись, не потеряйся, на нож предательский не напорись. Он, впрочем, что… — махнул рукой колдун. — Сам все знаешь. Такие слова говорить — что на камнях пшеницу высеивать.
Когда они закончили трапезу и Мирко вышел во двор сделать последние приготовления к походу, над ним раздался знакомый вороновый крик.
— А, вернулся! — обрадовался Мирко как старому знакомому ворону колдуна. Тот, как позавчера, сидел на нижнем суку дуба и, наклонив лукаво голову, смотрел проницательным черным оком. «Вот такого бы спутника себе, — подумал Мирко. — Уж точно не пропадешь».
— Ну что, пойде… полетишь со мной? — шутливо спросил он у птицы.
Ворон выпрямился и вытянул немного шею, глядя на Мирко, словно понимал, о чем тот спрашивает. Затем вместо ответа издал невразумительное «кра-ра» и, тяжело взмахнув крыльями, снялся с ветки и полетел в сторону затона на южном берегу. Спустя немного времени он вернулся и, усевшись на желоб крыши, громко постучал клювом по причелице и опять каркнул, должно быть призывая колдуна, желая ему что-то сообщить. Реклознатец вышел из избы, поднял голову, перемигнулся с вороном.
— Ага, — довольно сказал он. — Вот и паромщики прибыли. Будет тебе переправа, — обратился он к Мирко. — Все снарядил али как? Может, еще что напоследок узнать желаешь?
У Мирко все было готово и проверено. Гусли и мечи лежали в чехле, бусина и подаренная Хилкой фибула — в кармане. И тот белый вышитый папоротниковым листом платочек. Мирко посмотрел на колдуна, и слова сами соскочили с его языка:
— Кто ты, дядя Реклознатец? Сегодня ты один, завтра иной? Да разве ты просто колдун? Нешто я колдунов да кудесников никогда не видел?
— Разве я тебе не говорил уже, — откликнулся колдун, и невечерние звезды — те, которые зрел Мирко ранним утром из глубины колодца, — опять зажглись в глазах Реклознатца как отблеск того огня ушедших эпох, что горел в этих глазах позапрошлой ночью. — Разве есть колдовство вообще? Видно, и впрямь силен всадник, коли первослово колдовством зовется. Я тот лишь, кто слово это хранит да былые пожарища разгребает, из золы его восстанавливая. Разный я, говоришь? Что ж, немудрено. Видел, как свет солнечный сквозь льдинку проходит? На разноцветные лучики дробясь, что радуга? Так и я. Нешто не объяснял я тебе, что нет в человеке .ничего само собой появляющегося. Все он из мира берет, а другие уж лучики цветные видят, чрез него прошедшие. Так и я, так и ты, и все люди. Только один к свету льнет, а другой от него, как от черного поветрия, хоронится. Значит, не зря я к словам так прикипел, что ты меня таким видишь. Значит, правильно я думаю, что первое слово и есть свет. Вот и вся недолга, Мирко Вилкович. Присмотрись — сам увидишь.
— Откуда ж свет тогда, дядя Реклознатец? Значит, самое первое слово было, от кого все?
— И так Мирко, и тут же нет. Должно оно быть, не может не быть. А только смотри, сколько всего вокруг — множества неисчислимые, и столько ж слов — для каждой былинки имя есть. А жизнь-то человечья коротка, Мирко. Вот и должен я был выбрать: то ли первое слово искать, как жар-цвет в купальскую ночь, то ли каждый цветок в лесу да в поле собрать да в сад-ярий, как вы мякши говорите, высадить и любоваться да вникать.
— И что ж ты выбрал? — спросил Мирко, догадываясь уже об ответе. — Отыскал жар-цвет?
— Нет, Мирко Вилкович, — покачал головой старик и развел руками. — Не угадал ты. Думал и я цветок волшебный отыскать, да в лугах милее оказалось, пусть и земные они, а не в небесном острову. Да и надо ли жар-цвет отыскивать, коли свет его и так во всем горит?
— Да ведь тогда ты разом все имена бы узнал и все на свете как надо исправил! — удивился Мирко. — Или разве тебе не по силам поиски такие?
— Нет, Мирко, не надо мне белый свет под себя переделывать, — спокойно и мудро отвечал колдун. — Я и от бусины твоей откажусь, хоть ты мне ее в самый добрый праздник в подарок принесешь. Не в том моя сила нужна. Я — хранитель да собиратель. А жар-цвет многие искали и сейчас ищут. Да и ты не этим ли занят? Только мыслю, один жар-цвет не больно много даст. Тот только славен будет, кто одно с другим соединить сможет: и жар-цвет в ладони поутру принесет, и любую травинку самой темной ночью припомнит.
— Да разве по силам такое человеку, разве успеть? — изумился Мирко.
— Кто знает, — молвил колдун. — Может, и не успеть. Может, и богу не всякому успеть, а может, и вовсе никому. Кто бы ни был он, великая любовь ко всему в нем жить должна, тогда только… — Старик замолчал. — Больше ничего тебе не скажу, Мирко. Я и сам не все верно знаю, о чем ныне с тобой говорю. Разве можно ответить истинно, кто ты есть? Наоборот, сам у всех об этом всю жизнь спрашиваешь. Коли дают ответ — вот и радуйся. А теперь тебе идти пора. Гляди, Белый твой уж на месте пляшет. Ишь, не терпится!
— Спасибо тебе, дядя Реклознатец! — Мирко в пояс поклонился старику. — И за науку твою, и за свет, и за тепло сердечное. Неправда, что нет тепла от знаний твоих.
— И тебе спасибо, Мирко, что выслушал все, за любопытство твое спасибо. Ты, коли захочешь, даже если и нет у тебя ничего сейчас, только захочешь — и любая нелепость сбудется, потому что сам до того доходишь, чего тебе хотеть, а не других слушаешь. А что до знаний моих, то не прав ты здесь, Мирко Вилкович. Нет в них тепла никакого. Они даже не солнце зимнее — то все же греет немного. Они что сполохи над Снежным Полем: яркие, светлые, да холодные. И много тебе еще от того холода и жарким летом мерзнуть доведется, — грустно и ясно прорек колдун. — Но не буду тебя прежде времени огорчать. Мыслю, до того еще немало у тебя горячего времени будет. А теперь уж пошли. Паромщики заждались. — И он, не дожидаясь больше ответов, первым шагнул на тропку, сбегавшую к бане и затону.
Ворон тут же снялся с желоба и последовал за колдуном, то обгоняя человека, то возвращаясь и кружась над ним.
Мирко задержался и оглянулся последний раз на этот дом, на могучий дуб и его белую неотрывную спутницу.
«И почему колдун не „у дуба" место назвал, не островом, а „у дубовых ягод"? — подумалось Мирко. — Или он себя как дубовые ягоды понимает: жар-цвета не ищу, сам со светом не тягаюсь, а только собираю да сохраняю от других?»
Но раздумывать было уже некогда. Мирко успел еще погладить белую тихую козу, потрепать по мягкой, нагретой солнцем шкурке вылезшего погреться на порог кота и поспешил вслед за Реклознатцем. Кони, обрадованные дорогой, бодро зацокали за ним, и Пори радостным ворчанием приветствовал замысел хозяина. А Мирко меж тем с грустью оставлял волшебный остров, волшебную поляну и волшебный колодец. Что б там ни говорил старик, а колдовство здесь жило — самое настоящее.
Картина, открывшаяся Мирко, когда он вышел из леска на песчаный берег, была удивительна: колдун стоял у самой кромки воды и говорил что-то на непонятном басовитом и очень каком-то основательном, делово звучащем языке. Вкруг него двойным кольцом расселись без малого десятков пять небольших мохнатых зверей с огромными плоскими хвостами, двумя длиннющими зубищами в верхней челюсти и такими же в нижней, блестящими умными черными глазами, широкой и плоской головой с маленькими ушками. Это, конечно, были бобры, великие речные строители. Но на такой быстрой и довольно широкой реке и в таком числе Мирко видел бобров впервые. Звери сидели на пятипалых когтистых задних лапах, опираясь на свои удивительные хвосты, а передние держали аккуратно перед собой, вытянув мордочки и внимая колдуну. У берега слегка покачивался на спокойной воде большой плот, сработанный из мягкого дерева — тополя. По бокам плота были устроены деревянные дуги наподобие части конской упряжи — две с одной стороны, одна с другой.
— А вот и Мирко Вилкович, — указал бобрам на мякшу колдун. И хотя слова эти были произнесены на вполне человеческом языке, бобры как один повернули головы туда, куда была направлена рука колдуна. — Доставай-ка, Мирко, хомуты. Пускай кони потрудятся, бобрам помогут. А они коням, — добавил колдун.
Тут Мирко понял замысел колдуна. Тому, конечно, не хотелось заново останавливать Смолинку, а может, и сил сейчас не было на такое, а течение слева от острова и в заводи не было столь шибко, как в правом, северном рукаве, и плот с помощью коней и речных строителей легко мог быть доставлен к южному берегу. Пока Мирко трудился, объяснял коням, что к чему, бобры собрались вместе и внимательно следили за всем.
— Как же мне их-то отблагодарить? — спросил мякша, когда все было готово.
— Ничего им не надо, — отвечал колдун. — Бобра не убивай да ручей бобровый мутить не давай впредь — вот и вся твоя благодарность.
— Да как же они узнают? — не понял Мирко. — Я ведь далеко уйду.
— Они узнают. Через воду. Вода-то всюду есть, я думаю, — пояснил Реклознатец. — Что ж, Мирко, прощаться станем? Или до свидания друг другу скажем?
— Не знаю, дядя Реклознатец, — смутился мякша. Смутился тем, что колдун вдруг заговорил с ним как с равным себе. — Не могу обещать ничего. Только пускай будет до свидания.
— Пускай, — согласился колдун. — Помни: путь обратный — не всегда попятный. Непосильную ношу на плечи не бери. Вернуться тебе есть куда, а потому уже жил не зря. Впрочем, тебе не до того теперь. Ступай, ищи свою красу ненаглядную и счастлив будь, коли найдешь.
Мирко взошел на плот и тронул Белого, запряженного первым с правой стороны плота. Конь мотнул головой и пошел в воду, вороной и гнедой тоже двинулись.
Колдун подал знак бобрам, и те, один за другим спустившись в воду, быстро поплыли, догнали плот, и сотня маленьких, но цепких сильных лапок повлекла суденышко к выходу из затона. Узкая сначала полоска воды между островом и плотом быстро ширилась.
Колдун стоял на берегу — высокий, седой, статный, в черной рубахе, а ворон умостился у него на плече и, приняв излюбленную позу — склонив голову на бок, поглядывал вслед Мирко хитрым и умным птичьим глазом. Сзади поднимался единым вековым гранитным камнем остров со своими праотцами-деревьями, сочной зеленой травой и подземными тайниками, говорящим колодцем и черным проемом в скале, под которым в середине меж другими начертан был знак.
Как плоть моя ни мала,
А только зубом неймет.
Любая злая стрела,
Меня не тронув, уйдет.
Охотник вздрогнет, шепнет,
Мол: «Чур меня! Волкодлак!»
Простого он не поймет:
Душа бессмертна, дурак!
По весям и городам
Мы ходим с нею поврозь —
На ней и шрамов, и ран,
И вдоль, и вдаль, и насквозь,
А сколько пуль напролет —
Устанешь шкуру латать! —
А сыть стоять не дает
И не велит даже ждать.
На тонкий выскочит лед
До кромки талой воды —
А та сладка, будто мед,
Хоть солонее беды.
Чудна ее круговерть,
Хмельней, чем песня и кровь.
Она сильна, ровно смерть.
Она зовется любовь.
IX. ВЕЛИКАЯ ЧЕТЬ
И вновь ты путник на дороге. И она твоя, и ты не в силах от нее отказаться. И верста за верстой исчезают позади, а все же впереди еще большая часть. И вот уже непонятно, кто кого избрал: ты дорогу или она тебя. И уже неясно, кому обязан ты своими победами и неудачами: самому себе или избранной дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Он вытянул руку и схватил едва заметную тень. В руке зашелестел сухо тонкий лист. Это был лист дуба, и, как удалось заметить Мирко, уж не зеленый, как летом, и не золотистый, как по весне, а истонченный, отживший, медный и ломкий.
Близкая осень вновь напоминала о себе — здесь, в середине зарева-месяца. И как только получилось, что этот единственный, наверно, на всем острове осенний к лист упал именно сейчас, именно в этот колодец и именно в подставленную ладонь Мирко? Да, пора было уходить. Скоро и стаи птичьи, окрепнув и набравшись сытости, потянутся с севера, пролетая высоко над головой и зовя за собой, словно подгоняя: отстал, отстал!
— Это сейчас он один, а по рюеню да листопаду-месяцу столько повалит, что вся вода внизу от листьев желтой будет! — послышался чей-то влажный глубокий женский голос.
Мирко чуть не свалился в колодец.
— Кто здесь? — крикнул он.
Тишина была ему ответом. Он взглянул вниз, в темную глубину. Маслянистым и черным колыхалась там вода, едва слышно плеская о стены. Он взглянул вверх, но и там по-прежнему лишь звезды смотрели с утреннего неба.
«Может, это сама река сказала? — подумал Мирко. — Реклознатец говорил ведь с ней. Только что это она ни с того ни с сего по-мякшински?»
Повременив еще, он ничего не дождался и отпустил лист вниз, в колодец.
— Пусть вода твоя всегда светлой будет! — пожелал он реке, обратившись вниз, и, держась левой стороны, где, по его разумению, быстрее всего мог случиться боковой проход, пошел назад.
И точно, не сделал он и двух десятков шагов, как рука его ушла в пустоту. Он повернул, коридор опять стал подниматься и вскоре кончился деревянной дверью, которая не была заперта. Толкнув ее, Мирко оказался там, где и рассчитывал с самого начала. Тихо поднялся он по всходу и приподнял крышку. Колдун спал на лавке на боку, отвернувшись к стене. Черный кот, лежавший у него в ногах, поднял черную морду, вытаращил зеленые зенки и, узнав Мирко, спрыгнул на пол и подбежал к мякше. Мирко сколь возможно бесшумно выбрался из подпола, приласкал кота и так же осторожно прокрался к двери. Было еще очень рано, а он хотел осмотреть вторую, западную половину острова, пока Реклознатец спит.
Но на западной половине никаких чудес не случилось — или Мирко просто был уже сыт чудесами и глаз отказывался их заметить? К слову, эта половина поросла больше лиственными деревьями, и Мирко, хотя и был мякшей, все же не обладал умением Реклознатца убедить растения дать ему дорогу, и прогулка его несколько затянулась. Когда Мирко возвратился наконец к избе, колдун был уже на ногах.
— А я-то думаю, куда это ты подевался? — приветствовал его старик. — Сейчас завтракать сядем, — продолжил он так, будто и не было долгого вчерашнего дня.
— Дядя Реклознатец, а кто из колодца со мной говорил? — брякнул немного запыхавшийся Мирко вместо того, чтобы поблагодарить хозяина
— Вот оно что, подземным ходом прошел? — догадался старик. — И еще рядился вчера, что это ему такое почтение. Да другого такого охотника до чудес еще поискать надо. Ну а кто охотник, тому и зверь. И как, пустил тебя ход обратно?
— Нет, дядя Реклознатец, не пустил. А ты почем знаешь?
— Мне ли не знать, — усмехнулся старик. — Почему так, сказать не могу, а вот что за этим следует, растолкую: значит это, нет тебе назад дороги. Выбрал ты свою стежку, и с нее теперь не сойти. Никак.
— Как же это получается, дядя Реклознатец? — изумился мякша. — Выходит, я с этого утра сам себе не хозяин? Теперь только тропкой следовать? Ну а ежели оступлюсь?
— Это запросто, — согласился старик. — И утонешь, как в трясине, — добавил он тут же, что прозвучало не слишком заманчиво. — Не бойся, хозяин себе сам будешь, коли на эту дорогу ступил. Вот по этой-то причине и не свернешь никуда, не отступишь назад. А оступиться просто, а еще столкнуть могут.
— Мудрено говоришь, — покачал головой Мирко. — Я и вчера мало понял, а ты и сегодня загадки загадываешь. Ладно, чему быть, того не миновать. Доля, знать, такая. А…
— А из колодца — это повезло тебе, — понял следующий вопрос парня колдун. — Это сама река с тобой говорила. Редко такое случается, но бывает.
— Это ты ее научил? — спросил Мирко, вспомнив, как колдун говорил со Смолинкой.
— Не-е-т, — открестился тот. — Она всегда говорить умела, только надо было ее язык понять. Я понял, а она по-моему научилась немного. Только что ей с людьми говорить? Для нее язык наш бедный, разговоры пустяшные, век наш — для нее миг. А тебе отозвалась. Настроение, знать, у нее такое было.
Мирко совсем ошалел. Сегодня Реклознатец опять повернулся к нему другим боком. У него заговорила и оказалась имеющей свой характер и настроение сама река, а не водяной, а жизнь стала зависимой не от прочности нитки, что прядут доля и недоля, а еще и определенной раз и навсегда, то есть выходит, от тех же доли и недоли независимой? Мирко совсем запутался и подумал, что и дороги, бывает, забрасывают и кладут на новом месте, не то что там какие-то тропы — мелочь.
— Спасибо за науку, — только и оставалось ответить Мирко.
— Ну вот и хорошо, — порадовался чему-то колдун. Был он сегодня в нарядной красной рубахе, бороду расчесал, будто гостей ждал. — А теперь все же завтракать пошли.
За столом колдун дал Мирко еще несколько наставлений на предстоящую дорогу и предупредил:
— Теперь через три-четыре перехода в людных местах окажешься. Страшиться там вроде нечего, а все же ухо востро держи. Я это о том случае, когда охотники на тебя напали. А в пустоши и того внимательнее будь. Хоть и не знаю ясно, кто таков всадник, а достанет он издалека, коли захочет. Когда охотники явятся, тебя кони твои упредят, да и собака. А вот в толпе смотри не заблудись, не потеряйся, на нож предательский не напорись. Он, впрочем, что… — махнул рукой колдун. — Сам все знаешь. Такие слова говорить — что на камнях пшеницу высеивать.
Когда они закончили трапезу и Мирко вышел во двор сделать последние приготовления к походу, над ним раздался знакомый вороновый крик.
— А, вернулся! — обрадовался Мирко как старому знакомому ворону колдуна. Тот, как позавчера, сидел на нижнем суку дуба и, наклонив лукаво голову, смотрел проницательным черным оком. «Вот такого бы спутника себе, — подумал Мирко. — Уж точно не пропадешь».
— Ну что, пойде… полетишь со мной? — шутливо спросил он у птицы.
Ворон выпрямился и вытянул немного шею, глядя на Мирко, словно понимал, о чем тот спрашивает. Затем вместо ответа издал невразумительное «кра-ра» и, тяжело взмахнув крыльями, снялся с ветки и полетел в сторону затона на южном берегу. Спустя немного времени он вернулся и, усевшись на желоб крыши, громко постучал клювом по причелице и опять каркнул, должно быть призывая колдуна, желая ему что-то сообщить. Реклознатец вышел из избы, поднял голову, перемигнулся с вороном.
— Ага, — довольно сказал он. — Вот и паромщики прибыли. Будет тебе переправа, — обратился он к Мирко. — Все снарядил али как? Может, еще что напоследок узнать желаешь?
У Мирко все было готово и проверено. Гусли и мечи лежали в чехле, бусина и подаренная Хилкой фибула — в кармане. И тот белый вышитый папоротниковым листом платочек. Мирко посмотрел на колдуна, и слова сами соскочили с его языка:
— Кто ты, дядя Реклознатец? Сегодня ты один, завтра иной? Да разве ты просто колдун? Нешто я колдунов да кудесников никогда не видел?
— Разве я тебе не говорил уже, — откликнулся колдун, и невечерние звезды — те, которые зрел Мирко ранним утром из глубины колодца, — опять зажглись в глазах Реклознатца как отблеск того огня ушедших эпох, что горел в этих глазах позапрошлой ночью. — Разве есть колдовство вообще? Видно, и впрямь силен всадник, коли первослово колдовством зовется. Я тот лишь, кто слово это хранит да былые пожарища разгребает, из золы его восстанавливая. Разный я, говоришь? Что ж, немудрено. Видел, как свет солнечный сквозь льдинку проходит? На разноцветные лучики дробясь, что радуга? Так и я. Нешто не объяснял я тебе, что нет в человеке .ничего само собой появляющегося. Все он из мира берет, а другие уж лучики цветные видят, чрез него прошедшие. Так и я, так и ты, и все люди. Только один к свету льнет, а другой от него, как от черного поветрия, хоронится. Значит, не зря я к словам так прикипел, что ты меня таким видишь. Значит, правильно я думаю, что первое слово и есть свет. Вот и вся недолга, Мирко Вилкович. Присмотрись — сам увидишь.
— Откуда ж свет тогда, дядя Реклознатец? Значит, самое первое слово было, от кого все?
— И так Мирко, и тут же нет. Должно оно быть, не может не быть. А только смотри, сколько всего вокруг — множества неисчислимые, и столько ж слов — для каждой былинки имя есть. А жизнь-то человечья коротка, Мирко. Вот и должен я был выбрать: то ли первое слово искать, как жар-цвет в купальскую ночь, то ли каждый цветок в лесу да в поле собрать да в сад-ярий, как вы мякши говорите, высадить и любоваться да вникать.
— И что ж ты выбрал? — спросил Мирко, догадываясь уже об ответе. — Отыскал жар-цвет?
— Нет, Мирко Вилкович, — покачал головой старик и развел руками. — Не угадал ты. Думал и я цветок волшебный отыскать, да в лугах милее оказалось, пусть и земные они, а не в небесном острову. Да и надо ли жар-цвет отыскивать, коли свет его и так во всем горит?
— Да ведь тогда ты разом все имена бы узнал и все на свете как надо исправил! — удивился Мирко. — Или разве тебе не по силам поиски такие?
— Нет, Мирко, не надо мне белый свет под себя переделывать, — спокойно и мудро отвечал колдун. — Я и от бусины твоей откажусь, хоть ты мне ее в самый добрый праздник в подарок принесешь. Не в том моя сила нужна. Я — хранитель да собиратель. А жар-цвет многие искали и сейчас ищут. Да и ты не этим ли занят? Только мыслю, один жар-цвет не больно много даст. Тот только славен будет, кто одно с другим соединить сможет: и жар-цвет в ладони поутру принесет, и любую травинку самой темной ночью припомнит.
— Да разве по силам такое человеку, разве успеть? — изумился Мирко.
— Кто знает, — молвил колдун. — Может, и не успеть. Может, и богу не всякому успеть, а может, и вовсе никому. Кто бы ни был он, великая любовь ко всему в нем жить должна, тогда только… — Старик замолчал. — Больше ничего тебе не скажу, Мирко. Я и сам не все верно знаю, о чем ныне с тобой говорю. Разве можно ответить истинно, кто ты есть? Наоборот, сам у всех об этом всю жизнь спрашиваешь. Коли дают ответ — вот и радуйся. А теперь тебе идти пора. Гляди, Белый твой уж на месте пляшет. Ишь, не терпится!
— Спасибо тебе, дядя Реклознатец! — Мирко в пояс поклонился старику. — И за науку твою, и за свет, и за тепло сердечное. Неправда, что нет тепла от знаний твоих.
— И тебе спасибо, Мирко, что выслушал все, за любопытство твое спасибо. Ты, коли захочешь, даже если и нет у тебя ничего сейчас, только захочешь — и любая нелепость сбудется, потому что сам до того доходишь, чего тебе хотеть, а не других слушаешь. А что до знаний моих, то не прав ты здесь, Мирко Вилкович. Нет в них тепла никакого. Они даже не солнце зимнее — то все же греет немного. Они что сполохи над Снежным Полем: яркие, светлые, да холодные. И много тебе еще от того холода и жарким летом мерзнуть доведется, — грустно и ясно прорек колдун. — Но не буду тебя прежде времени огорчать. Мыслю, до того еще немало у тебя горячего времени будет. А теперь уж пошли. Паромщики заждались. — И он, не дожидаясь больше ответов, первым шагнул на тропку, сбегавшую к бане и затону.
Ворон тут же снялся с желоба и последовал за колдуном, то обгоняя человека, то возвращаясь и кружась над ним.
Мирко задержался и оглянулся последний раз на этот дом, на могучий дуб и его белую неотрывную спутницу.
«И почему колдун не „у дуба" место назвал, не островом, а „у дубовых ягод"? — подумалось Мирко. — Или он себя как дубовые ягоды понимает: жар-цвета не ищу, сам со светом не тягаюсь, а только собираю да сохраняю от других?»
Но раздумывать было уже некогда. Мирко успел еще погладить белую тихую козу, потрепать по мягкой, нагретой солнцем шкурке вылезшего погреться на порог кота и поспешил вслед за Реклознатцем. Кони, обрадованные дорогой, бодро зацокали за ним, и Пори радостным ворчанием приветствовал замысел хозяина. А Мирко меж тем с грустью оставлял волшебный остров, волшебную поляну и волшебный колодец. Что б там ни говорил старик, а колдовство здесь жило — самое настоящее.
Картина, открывшаяся Мирко, когда он вышел из леска на песчаный берег, была удивительна: колдун стоял у самой кромки воды и говорил что-то на непонятном басовитом и очень каком-то основательном, делово звучащем языке. Вкруг него двойным кольцом расселись без малого десятков пять небольших мохнатых зверей с огромными плоскими хвостами, двумя длиннющими зубищами в верхней челюсти и такими же в нижней, блестящими умными черными глазами, широкой и плоской головой с маленькими ушками. Это, конечно, были бобры, великие речные строители. Но на такой быстрой и довольно широкой реке и в таком числе Мирко видел бобров впервые. Звери сидели на пятипалых когтистых задних лапах, опираясь на свои удивительные хвосты, а передние держали аккуратно перед собой, вытянув мордочки и внимая колдуну. У берега слегка покачивался на спокойной воде большой плот, сработанный из мягкого дерева — тополя. По бокам плота были устроены деревянные дуги наподобие части конской упряжи — две с одной стороны, одна с другой.
— А вот и Мирко Вилкович, — указал бобрам на мякшу колдун. И хотя слова эти были произнесены на вполне человеческом языке, бобры как один повернули головы туда, куда была направлена рука колдуна. — Доставай-ка, Мирко, хомуты. Пускай кони потрудятся, бобрам помогут. А они коням, — добавил колдун.
Тут Мирко понял замысел колдуна. Тому, конечно, не хотелось заново останавливать Смолинку, а может, и сил сейчас не было на такое, а течение слева от острова и в заводи не было столь шибко, как в правом, северном рукаве, и плот с помощью коней и речных строителей легко мог быть доставлен к южному берегу. Пока Мирко трудился, объяснял коням, что к чему, бобры собрались вместе и внимательно следили за всем.
— Как же мне их-то отблагодарить? — спросил мякша, когда все было готово.
— Ничего им не надо, — отвечал колдун. — Бобра не убивай да ручей бобровый мутить не давай впредь — вот и вся твоя благодарность.
— Да как же они узнают? — не понял Мирко. — Я ведь далеко уйду.
— Они узнают. Через воду. Вода-то всюду есть, я думаю, — пояснил Реклознатец. — Что ж, Мирко, прощаться станем? Или до свидания друг другу скажем?
— Не знаю, дядя Реклознатец, — смутился мякша. Смутился тем, что колдун вдруг заговорил с ним как с равным себе. — Не могу обещать ничего. Только пускай будет до свидания.
— Пускай, — согласился колдун. — Помни: путь обратный — не всегда попятный. Непосильную ношу на плечи не бери. Вернуться тебе есть куда, а потому уже жил не зря. Впрочем, тебе не до того теперь. Ступай, ищи свою красу ненаглядную и счастлив будь, коли найдешь.
Мирко взошел на плот и тронул Белого, запряженного первым с правой стороны плота. Конь мотнул головой и пошел в воду, вороной и гнедой тоже двинулись.
Колдун подал знак бобрам, и те, один за другим спустившись в воду, быстро поплыли, догнали плот, и сотня маленьких, но цепких сильных лапок повлекла суденышко к выходу из затона. Узкая сначала полоска воды между островом и плотом быстро ширилась.
Колдун стоял на берегу — высокий, седой, статный, в черной рубахе, а ворон умостился у него на плече и, приняв излюбленную позу — склонив голову на бок, поглядывал вслед Мирко хитрым и умным птичьим глазом. Сзади поднимался единым вековым гранитным камнем остров со своими праотцами-деревьями, сочной зеленой травой и подземными тайниками, говорящим колодцем и черным проемом в скале, под которым в середине меж другими начертан был знак.
Как плоть моя ни мала,
А только зубом неймет.
Любая злая стрела,
Меня не тронув, уйдет.
Охотник вздрогнет, шепнет,
Мол: «Чур меня! Волкодлак!»
Простого он не поймет:
Душа бессмертна, дурак!
По весям и городам
Мы ходим с нею поврозь —
На ней и шрамов, и ран,
И вдоль, и вдаль, и насквозь,
А сколько пуль напролет —
Устанешь шкуру латать! —
А сыть стоять не дает
И не велит даже ждать.
На тонкий выскочит лед
До кромки талой воды —
А та сладка, будто мед,
Хоть солонее беды.
Чудна ее круговерть,
Хмельней, чем песня и кровь.
Она сильна, ровно смерть.
Она зовется любовь.
IX. ВЕЛИКАЯ ЧЕТЬ
И вновь ты путник на дороге. И она твоя, и ты не в силах от нее отказаться. И верста за верстой исчезают позади, а все же впереди еще большая часть. И вот уже непонятно, кто кого избрал: ты дорогу или она тебя. И уже неясно, кому обязан ты своими победами и неудачами: самому себе или избранной дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53