Само собой, разрешение имело определенные рамки, но все же среди тех, кто не принадлежал к родовой аристократии, эту привилегию получали единицы. Когами Норимаса отлично умеет распоряжаться деньгами, и сейчас у него есть блестящая возможность доказать это — и для своей пользы, и на благо императора.
Теперь он сможет избавиться от стыда за то, что не стал солдатом, как хотелось отцу. Когами не был создан для военной службы. Это стало ясно еще в юности и доставляло постоянные огорчения его отцу. Старший Норимаса был майором в армии последнего императора из рода Ханама и погиб при отражении штурма почти обезлюдевшей тогда столицы войском Ямаку. Потому-то карьера Когами и замерла на месте. Если бы не чума, которая опустошила столицу империи и выкосила несметное множество чиновников, заставлявших вращаться колеса огромного государства, Когами не дали бы даже поднять головы, не то что присягнуть на верность новому императору.
Но теперь, после тягостных восьми лет, за которые он поднялся только с шестого до пятого ранга, он снова продвигается вверх! Бумаги ему привез родной брат Яку Капы; да не простые бумаги, а с оттиском Дракона — личной печатью императора Ва. Похоже, боги вдруг решили еще раз дать ему будущее.
Не прошло и двух дней с тех пор, как судно покинуло Янкуру. Когами молился, чтобы ветер не менял направления. Осталось провести два дня, присматривая за монахом, и Когами снова будет в Ва, где начнется новая жизнь.
Он посмотрел на брата, который неподвижно стоял на ходившей ходуном палубе. Молодой монах находился здесь вот уже несколько часов. Несмотря на легкое одеяние, он словно не ощущал ночной прохлады. Все они одинаковы, подумал Когами. Монахи, бывшие его учителями в детстве, не чувствовали ни жары, ни холода, и, если уж на то пошло, ни гнева, ни страха. Они всегда были для него загадкой. Даже после семи лет общения с ними Когами почти ничего о них не знал, но годы, проведенные с братьями, навсегда наложили на него неизгладимую печать.
Несмотря на свое отношение к братству, Когами не возражал против того, что его жена тайно исповедовала религию Ботахары, хотя, по его разумению, держать божницу в доме было крайне неосторожно. Не то чтобы это запрещалось — Когами знал, что многие его знакомые делают то же самое, — но, как и семья Норимасы, все они благоразумно придерживались своих верований только в стенах дома.
Император отвернулся от ботаистской веры, и любой, кто хотел возвыситься на службе у монарха, поступал таким же образом, по крайней мере с виду. Когами, конечно, сознавал, что такое поведение идет вразрез с учением Ботахары, однако жена была набожна вдвойне и усердно молилась и за себя, и за супруга. В понимании Когами, члены монашеского ордена и сами не следовали наставлениям Ботахары, вмешиваясь в политику и наживая богатство. Когами вздохнул. Как сложен мир! Что ж, время все расставит по местам. Вера по-прежнему будет существовать и тогда, когда исчезнут императоры и монахи. Так было всегда.
За исключением приближенных императора, остальные жители империи молились самым разным богам, и, несмотря на свою ненависть к ботаистам, император не совершил ошибки и не стал открыто выступать против ордена. Ботаисты сосредоточили в своих руках большую власть; Сын Неба слишком хорошо это сознавал.
Когами подвинулся, чтобы укрыться от ветра. Темный силуэт монаха, стоящего у деревянного поручня, оставался недвижным. Наверное, он смотрит на полную луну и медитирует, предположил Когами и, подняв глаза на молочно-белый диск в осеннем небе, почувствовал легкий укол совести.
«Я не сделал ничего плохого. Наблюдать за человеком — не преступление». Безусловно, это так, но ведь существовала, пусть и крохотная, вероятность того, что потребуется нечто большее. В ушах у него снова прозвучали слова Яку Катты, и он в тысячный раз принялся обдумывать их.
«Если Асигару попросит, ты поможешь ему; впрочем, скорее всего обойдется, так что просто внимательно смотри. Узнай получше этого монаха. Завоюй его расположение, если надо, выясни о нем все, что можно».
Помочь Асигару? Но в чем? Когами не решился спросить. Какое-то чутье подсказало ему, что задать вопрос — значит поставить под угрозу свое новое будущее. Когами Норимаса, чиновник третьего ранга, отогнал прочь тревожные мысли.
Пока что человек, о котором говорил Яку, не обращался к Когами за помощью, и тот молился, чтобы так было и дальше. Жрец Асигару находился в каюте вместе с женой и дочерью Когами. Девочка мучилась морской болезнью.
Жрец не понравился Когами сразу, как только поднялся на судно, причалившее на острове варваров. Крупного телосложения, с жесткими, похожими на проволоку волосами и бородой, Асигару напоминал безумного фанатика и выглядел так, будто перегрелся на солнце. Он имел привычку во время разговора без конца запахивать полы своего длинного одеяния, без конца кутался, , защищаясь от холода, которого никто не ощущал.
В первые дни путешествия Когами перебросился со жрецом всего несколькими словами, как и велел Яку Катта, но после того как заболела дочь Когами, чиновнику приходилось разговаривать с Асигару довольно часто. Конечно, это смотрелось совершенно естественно и не должно было вызвать подозрений, однако Когами очень беспокоился, ведь все его будущее зависело от того, насколько хорошо он справится со своими обязанностями во время пути.
Он снова подивился своему везению. Вне всяких сомнений, он как нельзя кстати подходит для такого дела. Когами несколько раз ездил на остров варваров по делам императора, выдавая себя за вассального купца какого-то мелкого князя. Сын Неба пришел бы в гнев, узнай он, что Когами Норимаса занимался куплей-продажей, как простой торговец. Так Когами стал купцом и путешественником и начал находить удовольствие в этой жизни, омрачали которую только разлуки с семьей. Но в эту поездку Яку Катта велел ему взять с собой жену и дочь. Путешествия семьями были нередки среди вассальных купцов, особенно среди таких, кто умел пополнить кошелек на стороне — а их становилось все больше. Яку решил, что присутствие родных придаст облику Когами дополнительную честность и прямодушие, поэтому жена, дочь и служанка плыли на корабле вместе с ним — разумеется, за счет императорской казны.
Когами немало позабавился, наблюдая за тем, как его родные воспринимали нелепые обычаи варваров. Оставаясь наедине, вся семья веселилась, передразнивая дикарей! Но потом его дочь заболела, и Когами попросил жреца Асигару осмотреть ее, так как священники более или менее владели навыками целительства.
Прозвучал удар гонга, означавший смену вахты, и на палубе начали появляться матросы. Они молча приступили к осмотру механизмов, отвечавших за ход судна. Быстро, но тщательно проверили снасти, обойдя стороной лишь ванты, у которых недвижно стоял молодой ботаист. Указав на них, старший вахтенный отрицательно покачал головой, и моряки не стали к ним приближаться, чтобы не прерывать медитацию монаха. Такое уважение оказывали последователям Ботахары все, даже те, кто не мог их терпеть.
Монах по-прежнему молча стоял у ограждения и думал о девушке, которую никогда не видел. Ее звали госпожа Нисима Фанисан Сёнто, и она была приемной дочерью князя Сёнто Мотору — человека, на службу к которому и направлялся Суйюн. Прежний духовный наставник Сёнто оставил полный отчет с перечислением всех подробностей, которые его преемнику необходимо знать о Доме Сёнто, и несмотря на то, что Суйюну достаточно было прочесть отчет лишь раз, чтобы запомнить в нем каждое слово, раздел, посвященный описанию княжны Нисимы, монах прочел дважды, словно убеждая себя в правдивости написанного. Слова брата Сатакэ, предшественника Суйюна, были пронизаны глубоким восхищением и привязанностью к молодой девушке. Суйюн почувствовал, что в своем суждении о ней старый монах почти утратил беспристрастность — незыблемый принцип братства ботаистов. Этим госпожа Нисима заинтересовала Суйюна еще больше.
Сатакэ-сум был не из тех людей, на которых легко произвести впечатление. Один из самых известных братьев ордена ботаистов, он, безусловно, мог бы стать Верховным Настоятелем, если бы того пожелал. О талантах брата Сатакэ ходили легенды: он в несколько приемов познал такие высоты совершенства, достижению которых другие братья посвятили бы всю жизнь, проведя ее в полном уединении и медитациях. А эта молодая аристократка во многих отношениях была его любимицей.
Княжна Нисима Фанисан Сёнто… Суйюну нравилось даже ее имя. Она уже заслужила славу искусной художницы, арфистки, сочинительницы музыки и поэтессы — и это, если верить отчету брата Сатакэ, лишь самые заметные грани талантов девушки, воспитание которой отличается еще большей изысканностью. Неудивительно, что у нее столько поклонников — ведь она обладает редкими способностями и к тому же является единственной наследницей могущественного клана Фанисан. Какая еще женщина империи так щедро одарена?
Представляя себе госпожу Нисиму, Суйюн подумал о совершенстве луны на небесах, и у него родилось стихотворение:
Влечет меня к себе
Твой нежный и далекий свет —
Твой лик, доселе незнакомый…
Поэзия помогла ему отвлечься от мыслей о девушке хотя бы на некоторое время, и он вспомнил свое предыдущее путешествие в Ва. Оно было по-настоящему прекрасным!
Суйюн жил в монастыре Дзиндзо с такого раннего возраста, что у него не осталось ясных воспоминаний об империи, как не сохранилось и памяти о родителях. В тот раз он в сопровождении брата Сотуры, мастера ши-кван, отправился на Речной Праздник. Юный монах, только что ставший инициатом, еле сдерживал радостное возбуждение и, чтобы не опозорить орден ботаистов, изо всех сил старался соблюдать внешние приличия. Хотя с той первой поездки минуло уже восемь лет, Суйюн помнил ее в мельчайших деталях.
Они были словно странники из далеких краев, выброшенные на чужой берег. Там, на берегу, перед ними лежала вся Ва, уменьшенная до размеров пространства, которое можно обойти за день. Речной Праздник — десять тысяч ярких фонариков, несметное множество гостей, бесконечные приливы и отливы людских волн вдоль берегов стремительных вод.
Попасть на Речной Праздник из монастыря Дзиндзо… Суйюн чувствовал себя так, точно завершил медитацию в запертой комнате, где царила тишина, отодвинул ширму, чтобы выйти наружу, и на месте тихого сада вдруг узрел двадцать тысяч смеющихся, поющих и танцующих людей. Для мальчика, выросшего на далеком острове, это казалось почти чудом.
Вслед за своим наставником Суйюн пробирался сквозь толпы народа. На деревьях были развешаны разноцветные фонарики, а там, куда не доходил свет фонарей, его заменяло молочное сияние луны. Суйюн впервые увидел высокородных дам в роскошных паланкинах, вдыхал аромат их духов, витавший в воздухе после того, как они проехали мимо него, весело смеясь и лукаво пряча лица за веерами. Зачарованный, он застыл возле акробатов и фокусников — брат Сотура, которому пришлось вернуться, обнаружил, что юноша, позабыв обо всем на свете, жадным взглядом ловит каждый трюк, каждое движение, замедленное в его сознании при помощи ши-тен.
Суйюн и брат Сотура миновали шатер, у входа в который соблазнительно улыбались прекрасные женщины, и хотя, завидев монахов, они осенили себя знаком Ботахары, самая молоденькая из них попыталась завязать флирт с Суйюном и звонко рассмеялась, когда тот отвел глаза.
Перейдя пешеходный мостик, они добрались до парка, и юному инициату показалось, что он вновь перенесся в другую страну. Шум голосов стих, а острый запах, исходивший от жаровен, уступил место изысканным ароматам срезанных цветов и редких духов. Здесь тоже пили и смеялись, однако пирующие были облачены в парчу и дорогие шелка, равных которым по красоте молодой брат никогда не видел. Суйюн был уверен, что брат Сотура намеренно привел его сюда, хотя он пока не знал зачем.
Монахи миновали группу людей, тихо беседовавших между собой у ивовой рощицы, и приблизились к подмосткам, ярко освещенным фонариками. У края сцены на подушках сидела женщина. Она читала свиток, а публика внимала ей в полной тишине. Голос женщины был чистым и прозрачным, как зимний воздух, но слова, которые она произносила, звучали торжественно и церемонно. Суйюн понял, что на сцене исполняется старинная пьеса и узнал древний язык, изобиловавший гласными, которые как-то непривычно скатывались с губ чтицы.
Брат Сотура устроился на плетеной циновке и махнул юноше, приглашая того последовать его примеру.
— «Собирающий облака», — прошептал наставник, и по названию Суйюн припомнил, что изучал эту пьесу.
Наблюдая за действом, Суйюн был заворожен образом главного героя — чудаковатого монаха-ботаиста, отшельника, которого не заботила повседневная жизнь других персонажей и который все свое время посвящал изучению тайных, непостижимых сфер. Суйюн впервые видел, чтобы монаха изображал кто-то из не принадлежащих к братству, и зрелище привело его в восхищение, пусть и смешанное с некоторым беспокойством. Только через несколько часов Суйюн пришел в себя от увиденного на сцене; первая встреча с театром глубоко его взволновала.
Спустя два дня начались состязания в единоборстве. Распорядитель, заносивший в список имена претендентов, с трудом скрыл свое изумление, узнав, что в турнире примет участие не мастер ши-кван, а сопровождающий его мальчик. Улыбки, едва сдерживаемые из вежливости, быстро исчезли, как только Суйюн выиграл первый поединок с легкостью, поразившей всех, за исключением брата Сотуры. Разумеется, вначале соперники не отличались большим мастерством по меркам турнира, поэтому маленький монах хоть и заслужил некоторое уважение, но серьезным противником по-прежнему не считался.
Именно в это свое посещение империи Суйюн впервые столкнулся с насилием. Несмотря на многие годы упражнений в ши-кван, юный инициат еще никогда не видел, чтобы один человек сознательно стремился нанести вред другому. Среди единоборцев были и такие, которые променяли честь на хитрость и жестокость. Однако Суйюн четко видел свою цель, а Сотура показывал, что твердо верит в него.
Глядя на схватки других претендентов, оба монаха постепенно пришли к выводу, что среди всех особенно выделяются два бойца: императорский гвардеец по имени Яку Катта и лейтенант личной стражи князя Сёнто. Суйюн видел, хотя и мельком, как сражается гвардеец императора, и легко понял, за что тот заслужил прозвище Черный Тигр. Яку Катта был не только свиреп и силен, но и отличался чрезвычайным умом, а его спокойствие порой казалось чуть ли не сверхъестественным. По росту он превышал Суйюна почти вдвое.
Раз за разом встречаясь с противниками, Суйюн начал чувствовать, как поток энергии ши внутри него набирает невиданную ранее мощь. Юный монах осознал, что ярость соперников позволяет ему черпать силу из какого-то неизвестного источника, словно из колодца, который открывается только в минуты настоящей опасности. Он повергал одного бойца за другим, и посмотреть на победы Суйюна теперь собирались целые толпы.
Готовясь к поединку с лейтенантом из стражи Сёнто, Суйюн заметил, что его учитель пристально смотрит в гущу зрителей. Проследив за взглядом наставника, Суйюн увидел стражников в синей форме, окруживших мужчину, девушку и старого монаха-ботаиста.
— Будь осторожен, — предупредил инициата перед выходом на площадку брат Сотура. — Неизвестно, какое обучение он прошел.
Суйюн послушался наставника и отнесся к поединку с удвоенным вниманием. Впрочем, опасения Сотуры были напрасны. Соперник оказался сильным — возможно, даже сильнее всех, с кем юный монах сталкивался до сих пор, — но все-таки был обычным единоборцем и использовал лишь тактику сопротивления.
После этого остался только один поединок — тот самый, в котором Суйюн встретился с императорским гвардейцем. Он знал, что соперник имеет физическое преимущество — Яку Катта возвышался над маленьким монахом, будто великан, однако как только Суйюн вступил в круг, то моментально потерял фокус — как и у тигра, за сходство с которым Яку получил свое прозвище, у императорского гвардейца были серые глаза. Юный монах еще никогда не видел людей с глазами иного цвета, кроме карего.
Скоро стало очевидно, что Яку Катта сражается гораздо лучше стражника из Дома Сёнто. Он действовал быстрее, много быстрее, чем все предыдущие противники Суйюна. И решения он принимал так же молниеносно, изменяя направление атаки на середине броска и двигаясь с совершенной грацией кошки. Несмотря на это, Суйюн отражал все удары, наносимые и руками, и ступнями. Яку держался на расстоянии, отскакивая назад после каждого натиска. Скорее всего он уже изучил соперника и теперь намеренно затягивал поединок, рассчитывая, что монах сделает ошибку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Теперь он сможет избавиться от стыда за то, что не стал солдатом, как хотелось отцу. Когами не был создан для военной службы. Это стало ясно еще в юности и доставляло постоянные огорчения его отцу. Старший Норимаса был майором в армии последнего императора из рода Ханама и погиб при отражении штурма почти обезлюдевшей тогда столицы войском Ямаку. Потому-то карьера Когами и замерла на месте. Если бы не чума, которая опустошила столицу империи и выкосила несметное множество чиновников, заставлявших вращаться колеса огромного государства, Когами не дали бы даже поднять головы, не то что присягнуть на верность новому императору.
Но теперь, после тягостных восьми лет, за которые он поднялся только с шестого до пятого ранга, он снова продвигается вверх! Бумаги ему привез родной брат Яку Капы; да не простые бумаги, а с оттиском Дракона — личной печатью императора Ва. Похоже, боги вдруг решили еще раз дать ему будущее.
Не прошло и двух дней с тех пор, как судно покинуло Янкуру. Когами молился, чтобы ветер не менял направления. Осталось провести два дня, присматривая за монахом, и Когами снова будет в Ва, где начнется новая жизнь.
Он посмотрел на брата, который неподвижно стоял на ходившей ходуном палубе. Молодой монах находился здесь вот уже несколько часов. Несмотря на легкое одеяние, он словно не ощущал ночной прохлады. Все они одинаковы, подумал Когами. Монахи, бывшие его учителями в детстве, не чувствовали ни жары, ни холода, и, если уж на то пошло, ни гнева, ни страха. Они всегда были для него загадкой. Даже после семи лет общения с ними Когами почти ничего о них не знал, но годы, проведенные с братьями, навсегда наложили на него неизгладимую печать.
Несмотря на свое отношение к братству, Когами не возражал против того, что его жена тайно исповедовала религию Ботахары, хотя, по его разумению, держать божницу в доме было крайне неосторожно. Не то чтобы это запрещалось — Когами знал, что многие его знакомые делают то же самое, — но, как и семья Норимасы, все они благоразумно придерживались своих верований только в стенах дома.
Император отвернулся от ботаистской веры, и любой, кто хотел возвыситься на службе у монарха, поступал таким же образом, по крайней мере с виду. Когами, конечно, сознавал, что такое поведение идет вразрез с учением Ботахары, однако жена была набожна вдвойне и усердно молилась и за себя, и за супруга. В понимании Когами, члены монашеского ордена и сами не следовали наставлениям Ботахары, вмешиваясь в политику и наживая богатство. Когами вздохнул. Как сложен мир! Что ж, время все расставит по местам. Вера по-прежнему будет существовать и тогда, когда исчезнут императоры и монахи. Так было всегда.
За исключением приближенных императора, остальные жители империи молились самым разным богам, и, несмотря на свою ненависть к ботаистам, император не совершил ошибки и не стал открыто выступать против ордена. Ботаисты сосредоточили в своих руках большую власть; Сын Неба слишком хорошо это сознавал.
Когами подвинулся, чтобы укрыться от ветра. Темный силуэт монаха, стоящего у деревянного поручня, оставался недвижным. Наверное, он смотрит на полную луну и медитирует, предположил Когами и, подняв глаза на молочно-белый диск в осеннем небе, почувствовал легкий укол совести.
«Я не сделал ничего плохого. Наблюдать за человеком — не преступление». Безусловно, это так, но ведь существовала, пусть и крохотная, вероятность того, что потребуется нечто большее. В ушах у него снова прозвучали слова Яку Катты, и он в тысячный раз принялся обдумывать их.
«Если Асигару попросит, ты поможешь ему; впрочем, скорее всего обойдется, так что просто внимательно смотри. Узнай получше этого монаха. Завоюй его расположение, если надо, выясни о нем все, что можно».
Помочь Асигару? Но в чем? Когами не решился спросить. Какое-то чутье подсказало ему, что задать вопрос — значит поставить под угрозу свое новое будущее. Когами Норимаса, чиновник третьего ранга, отогнал прочь тревожные мысли.
Пока что человек, о котором говорил Яку, не обращался к Когами за помощью, и тот молился, чтобы так было и дальше. Жрец Асигару находился в каюте вместе с женой и дочерью Когами. Девочка мучилась морской болезнью.
Жрец не понравился Когами сразу, как только поднялся на судно, причалившее на острове варваров. Крупного телосложения, с жесткими, похожими на проволоку волосами и бородой, Асигару напоминал безумного фанатика и выглядел так, будто перегрелся на солнце. Он имел привычку во время разговора без конца запахивать полы своего длинного одеяния, без конца кутался, , защищаясь от холода, которого никто не ощущал.
В первые дни путешествия Когами перебросился со жрецом всего несколькими словами, как и велел Яку Катта, но после того как заболела дочь Когами, чиновнику приходилось разговаривать с Асигару довольно часто. Конечно, это смотрелось совершенно естественно и не должно было вызвать подозрений, однако Когами очень беспокоился, ведь все его будущее зависело от того, насколько хорошо он справится со своими обязанностями во время пути.
Он снова подивился своему везению. Вне всяких сомнений, он как нельзя кстати подходит для такого дела. Когами несколько раз ездил на остров варваров по делам императора, выдавая себя за вассального купца какого-то мелкого князя. Сын Неба пришел бы в гнев, узнай он, что Когами Норимаса занимался куплей-продажей, как простой торговец. Так Когами стал купцом и путешественником и начал находить удовольствие в этой жизни, омрачали которую только разлуки с семьей. Но в эту поездку Яку Катта велел ему взять с собой жену и дочь. Путешествия семьями были нередки среди вассальных купцов, особенно среди таких, кто умел пополнить кошелек на стороне — а их становилось все больше. Яку решил, что присутствие родных придаст облику Когами дополнительную честность и прямодушие, поэтому жена, дочь и служанка плыли на корабле вместе с ним — разумеется, за счет императорской казны.
Когами немало позабавился, наблюдая за тем, как его родные воспринимали нелепые обычаи варваров. Оставаясь наедине, вся семья веселилась, передразнивая дикарей! Но потом его дочь заболела, и Когами попросил жреца Асигару осмотреть ее, так как священники более или менее владели навыками целительства.
Прозвучал удар гонга, означавший смену вахты, и на палубе начали появляться матросы. Они молча приступили к осмотру механизмов, отвечавших за ход судна. Быстро, но тщательно проверили снасти, обойдя стороной лишь ванты, у которых недвижно стоял молодой ботаист. Указав на них, старший вахтенный отрицательно покачал головой, и моряки не стали к ним приближаться, чтобы не прерывать медитацию монаха. Такое уважение оказывали последователям Ботахары все, даже те, кто не мог их терпеть.
Монах по-прежнему молча стоял у ограждения и думал о девушке, которую никогда не видел. Ее звали госпожа Нисима Фанисан Сёнто, и она была приемной дочерью князя Сёнто Мотору — человека, на службу к которому и направлялся Суйюн. Прежний духовный наставник Сёнто оставил полный отчет с перечислением всех подробностей, которые его преемнику необходимо знать о Доме Сёнто, и несмотря на то, что Суйюну достаточно было прочесть отчет лишь раз, чтобы запомнить в нем каждое слово, раздел, посвященный описанию княжны Нисимы, монах прочел дважды, словно убеждая себя в правдивости написанного. Слова брата Сатакэ, предшественника Суйюна, были пронизаны глубоким восхищением и привязанностью к молодой девушке. Суйюн почувствовал, что в своем суждении о ней старый монах почти утратил беспристрастность — незыблемый принцип братства ботаистов. Этим госпожа Нисима заинтересовала Суйюна еще больше.
Сатакэ-сум был не из тех людей, на которых легко произвести впечатление. Один из самых известных братьев ордена ботаистов, он, безусловно, мог бы стать Верховным Настоятелем, если бы того пожелал. О талантах брата Сатакэ ходили легенды: он в несколько приемов познал такие высоты совершенства, достижению которых другие братья посвятили бы всю жизнь, проведя ее в полном уединении и медитациях. А эта молодая аристократка во многих отношениях была его любимицей.
Княжна Нисима Фанисан Сёнто… Суйюну нравилось даже ее имя. Она уже заслужила славу искусной художницы, арфистки, сочинительницы музыки и поэтессы — и это, если верить отчету брата Сатакэ, лишь самые заметные грани талантов девушки, воспитание которой отличается еще большей изысканностью. Неудивительно, что у нее столько поклонников — ведь она обладает редкими способностями и к тому же является единственной наследницей могущественного клана Фанисан. Какая еще женщина империи так щедро одарена?
Представляя себе госпожу Нисиму, Суйюн подумал о совершенстве луны на небесах, и у него родилось стихотворение:
Влечет меня к себе
Твой нежный и далекий свет —
Твой лик, доселе незнакомый…
Поэзия помогла ему отвлечься от мыслей о девушке хотя бы на некоторое время, и он вспомнил свое предыдущее путешествие в Ва. Оно было по-настоящему прекрасным!
Суйюн жил в монастыре Дзиндзо с такого раннего возраста, что у него не осталось ясных воспоминаний об империи, как не сохранилось и памяти о родителях. В тот раз он в сопровождении брата Сотуры, мастера ши-кван, отправился на Речной Праздник. Юный монах, только что ставший инициатом, еле сдерживал радостное возбуждение и, чтобы не опозорить орден ботаистов, изо всех сил старался соблюдать внешние приличия. Хотя с той первой поездки минуло уже восемь лет, Суйюн помнил ее в мельчайших деталях.
Они были словно странники из далеких краев, выброшенные на чужой берег. Там, на берегу, перед ними лежала вся Ва, уменьшенная до размеров пространства, которое можно обойти за день. Речной Праздник — десять тысяч ярких фонариков, несметное множество гостей, бесконечные приливы и отливы людских волн вдоль берегов стремительных вод.
Попасть на Речной Праздник из монастыря Дзиндзо… Суйюн чувствовал себя так, точно завершил медитацию в запертой комнате, где царила тишина, отодвинул ширму, чтобы выйти наружу, и на месте тихого сада вдруг узрел двадцать тысяч смеющихся, поющих и танцующих людей. Для мальчика, выросшего на далеком острове, это казалось почти чудом.
Вслед за своим наставником Суйюн пробирался сквозь толпы народа. На деревьях были развешаны разноцветные фонарики, а там, куда не доходил свет фонарей, его заменяло молочное сияние луны. Суйюн впервые увидел высокородных дам в роскошных паланкинах, вдыхал аромат их духов, витавший в воздухе после того, как они проехали мимо него, весело смеясь и лукаво пряча лица за веерами. Зачарованный, он застыл возле акробатов и фокусников — брат Сотура, которому пришлось вернуться, обнаружил, что юноша, позабыв обо всем на свете, жадным взглядом ловит каждый трюк, каждое движение, замедленное в его сознании при помощи ши-тен.
Суйюн и брат Сотура миновали шатер, у входа в который соблазнительно улыбались прекрасные женщины, и хотя, завидев монахов, они осенили себя знаком Ботахары, самая молоденькая из них попыталась завязать флирт с Суйюном и звонко рассмеялась, когда тот отвел глаза.
Перейдя пешеходный мостик, они добрались до парка, и юному инициату показалось, что он вновь перенесся в другую страну. Шум голосов стих, а острый запах, исходивший от жаровен, уступил место изысканным ароматам срезанных цветов и редких духов. Здесь тоже пили и смеялись, однако пирующие были облачены в парчу и дорогие шелка, равных которым по красоте молодой брат никогда не видел. Суйюн был уверен, что брат Сотура намеренно привел его сюда, хотя он пока не знал зачем.
Монахи миновали группу людей, тихо беседовавших между собой у ивовой рощицы, и приблизились к подмосткам, ярко освещенным фонариками. У края сцены на подушках сидела женщина. Она читала свиток, а публика внимала ей в полной тишине. Голос женщины был чистым и прозрачным, как зимний воздух, но слова, которые она произносила, звучали торжественно и церемонно. Суйюн понял, что на сцене исполняется старинная пьеса и узнал древний язык, изобиловавший гласными, которые как-то непривычно скатывались с губ чтицы.
Брат Сотура устроился на плетеной циновке и махнул юноше, приглашая того последовать его примеру.
— «Собирающий облака», — прошептал наставник, и по названию Суйюн припомнил, что изучал эту пьесу.
Наблюдая за действом, Суйюн был заворожен образом главного героя — чудаковатого монаха-ботаиста, отшельника, которого не заботила повседневная жизнь других персонажей и который все свое время посвящал изучению тайных, непостижимых сфер. Суйюн впервые видел, чтобы монаха изображал кто-то из не принадлежащих к братству, и зрелище привело его в восхищение, пусть и смешанное с некоторым беспокойством. Только через несколько часов Суйюн пришел в себя от увиденного на сцене; первая встреча с театром глубоко его взволновала.
Спустя два дня начались состязания в единоборстве. Распорядитель, заносивший в список имена претендентов, с трудом скрыл свое изумление, узнав, что в турнире примет участие не мастер ши-кван, а сопровождающий его мальчик. Улыбки, едва сдерживаемые из вежливости, быстро исчезли, как только Суйюн выиграл первый поединок с легкостью, поразившей всех, за исключением брата Сотуры. Разумеется, вначале соперники не отличались большим мастерством по меркам турнира, поэтому маленький монах хоть и заслужил некоторое уважение, но серьезным противником по-прежнему не считался.
Именно в это свое посещение империи Суйюн впервые столкнулся с насилием. Несмотря на многие годы упражнений в ши-кван, юный инициат еще никогда не видел, чтобы один человек сознательно стремился нанести вред другому. Среди единоборцев были и такие, которые променяли честь на хитрость и жестокость. Однако Суйюн четко видел свою цель, а Сотура показывал, что твердо верит в него.
Глядя на схватки других претендентов, оба монаха постепенно пришли к выводу, что среди всех особенно выделяются два бойца: императорский гвардеец по имени Яку Катта и лейтенант личной стражи князя Сёнто. Суйюн видел, хотя и мельком, как сражается гвардеец императора, и легко понял, за что тот заслужил прозвище Черный Тигр. Яку Катта был не только свиреп и силен, но и отличался чрезвычайным умом, а его спокойствие порой казалось чуть ли не сверхъестественным. По росту он превышал Суйюна почти вдвое.
Раз за разом встречаясь с противниками, Суйюн начал чувствовать, как поток энергии ши внутри него набирает невиданную ранее мощь. Юный монах осознал, что ярость соперников позволяет ему черпать силу из какого-то неизвестного источника, словно из колодца, который открывается только в минуты настоящей опасности. Он повергал одного бойца за другим, и посмотреть на победы Суйюна теперь собирались целые толпы.
Готовясь к поединку с лейтенантом из стражи Сёнто, Суйюн заметил, что его учитель пристально смотрит в гущу зрителей. Проследив за взглядом наставника, Суйюн увидел стражников в синей форме, окруживших мужчину, девушку и старого монаха-ботаиста.
— Будь осторожен, — предупредил инициата перед выходом на площадку брат Сотура. — Неизвестно, какое обучение он прошел.
Суйюн послушался наставника и отнесся к поединку с удвоенным вниманием. Впрочем, опасения Сотуры были напрасны. Соперник оказался сильным — возможно, даже сильнее всех, с кем юный монах сталкивался до сих пор, — но все-таки был обычным единоборцем и использовал лишь тактику сопротивления.
После этого остался только один поединок — тот самый, в котором Суйюн встретился с императорским гвардейцем. Он знал, что соперник имеет физическое преимущество — Яку Катта возвышался над маленьким монахом, будто великан, однако как только Суйюн вступил в круг, то моментально потерял фокус — как и у тигра, за сходство с которым Яку получил свое прозвище, у императорского гвардейца были серые глаза. Юный монах еще никогда не видел людей с глазами иного цвета, кроме карего.
Скоро стало очевидно, что Яку Катта сражается гораздо лучше стражника из Дома Сёнто. Он действовал быстрее, много быстрее, чем все предыдущие противники Суйюна. И решения он принимал так же молниеносно, изменяя направление атаки на середине броска и двигаясь с совершенной грацией кошки. Несмотря на это, Суйюн отражал все удары, наносимые и руками, и ступнями. Яку держался на расстоянии, отскакивая назад после каждого натиска. Скорее всего он уже изучил соперника и теперь намеренно затягивал поединок, рассчитывая, что монах сделает ошибку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53