Внезапно Мидиан, прервав чтение святого писания, с грохотом захлопнул переплетенный в кожу том, подняв облако пыли. Впрочем, проку от его чтения и так было немного: он едва разбирал буквы, и спасало его лишь знание священных текстов назубок — их крепко вдолбили ему в голову, когда он был в возрасте своих нынешних учеников. Мидиан принадлежал к самой подлой части монастырской братии. Его редеющие рыжие лохмы делали еще заметнее багровый нос и налитые кровью глаза. Он был пьяницей, приверженцем визега.
Ученики, как нельзя лучше знавшие его характер, боялись его как огня, что еще больше его бесило. С каждым годом своего сорокалетнего пребывания в монастыре он становился все злее. Он пользовался всякой возможностью, чтобы помучить своих учеников. Вот и теперь, утомившись от притворного чтения, он искал, на ком бы сорвать злость.
Обычные побои его уже не удовлетворяли: ему надо было унизить свою жертву, прежде чем взяться за правилку. Классная была его театром, и он, как искусный актер, держал в руках свою публику: заставляя тех, кто послабее, смеяться над кем-то из товарищей, прихотливо менял своих фаворитов — дрожащим школярам оставалось лишь гадать, на кого он набросится сегодня.
Наученные горьким опытом, они всячески избегали налитых кровью глаз Мидиана, сошедшего с кафедры. А тот, держа в скрюченной руке правилку, так и зыркал из-под тяжелых век.
Начал он, как всегда, с вполне невинного вопроса.
— У всех нас есть какие-то сильные стороны, какие-то дарования, не так ли, мальчики? — прокаркал он, обводя комнату взглядом, в котором горела неугасимая злоба пьяницы. — Всех вас, ягнятки мои, — из-за пузырящейся на губах слюны слова вырывались у него с каким-то шипением, — привел сюда бог за ваши скрытые дарования. Только время поможет выявить их: время и палка! — Он смачно хлопнул по ладони своей трехфутовой ореховой правилкой, стоя перед первым рядом деревянных парт и вращая головой, как ящерица в поисках добычи.
— Вот ты! — вскричал он внезапно, треснув палкой по грубо отесанной парте перед собой. Сидевший за ней мальчик так и подскочил, но Мидиан смотрел не на него, а на кого-то в дальнем ряду полутемного класса. — Кевар так ведь тебя зовут? — Он смотрел мимо того, к кому обращался, словно слепой.
— Д-да, — выговорил Кевар, дрожа как лиса. Он был новичком и не привык к здешним играм.
— Так скажи нам, Кевар, что такое обнаружил ваш деревенским жрец в твоей жилой оболочке, раз прислал тебя сюда?
Кенар, онемевший от ужаса, издал звук наподобие того, что производит зевающая собака. Прочие мальчишки, полагая, что сейчас гнев Мидиана обрушите на него, угодливо захихикали.
— Что-что? Я не слышу! — Мидиан поднес к уху сложенную ладонь и снова треснул палкой по крышке парты, чем исторг из Кевара новый нечленораздельный звук. — У нас тут не скотный двор, любезный, мы твоего хрюканья не разбираем... — По классу прошел смешок. — Ладно. — Мидиан, поняв, что здесь особенно позабавиться не удастся, уже выискивал новую жертву. — Выйди вон, я с тобой после разберусь.
Кевар устремился к тяжелой дубовой двери, по тяжелая рука Мидиана успела съездить его по уху.
— Ну а ты, — учитель указал на следующего в ряду, смуглого южанина, который, если бы Мидиан отличался постоянством, мог бы считаться одним из его любимчиков, — ты ведь готовишься в храмовые стражники?
Мальчик нервно глотнул и ответил:
— Да, учитель. У нас в деревне я был первым борцом...
— Первым борцом? — Мидиан закатил глаза в насмешливом восхищении, снова вызвав смех в классе. — Почему тогда, — быстрым, как у пантеры, движением он ухватил мальчишку за ухо, — почему вчера ты проиграл Халдору? — Мидиан закрутил ухо, и парень взвыл от боли. — Учись быть мужчиной, а не мышью! — Учитель повернулся на каблуках и двинулся по проходу, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — А тебя как звать? — ткнул он палкой в низенького тощего мальчугана, пришедшего в монастырь недавно, вместе с Кеваром.
— Талдон, с позволения учителя.
— Запомни, Талдон: никакого позволения, как ты изящно выразился, ты от меня не дождешься. Итак, что ты намерен предложить этому монастырю — ведь разумом ты явно не богат? — Новые смешки.
— С позвол... то есть...
— Говори! — рявкнул Мидиан, занося палку над головой Талдона.
— Я был г-гончаром.
— Был, говоришь? Разве что-то изменилось? Ведь не позабыл же ты свое ремесло за один день? Что у тебя там? — кивнул он на грубый мешок у ног школяра.
— Г... горшок, — выдавил тот.
— Гончар, и горшок при нем! Превосходно! — саркастически проворчал Мидиан. — Ну так покажи мне этот свой горшок! — Мальчик дрожащими руками поспешил развязать мешок и достал стройный глиняный кувшин с высоким горлом, вручив его Мидиану. — Что ж, отменно, — сказал тот, вертя кувшин в руках. — Как Властелин Огня слепил этот мир на колесе своей воли, так и ты слепил эту красивую вещь. — Понянчив горшок в ладонях, словно младенца, Мидиан вдруг швырнул его на каменный пол, разбив на сто осколков. — А теперь усвой себе, Талдон: великий бог уничтожает так же легко, как и создает! Научись смирению, а потом уж хвастайся своими убогими плошками.
Но эти слова были обращены не к захныкавшему Талдону, а к тому, на кого Мидиан смотрел с самого начала, все это время, говоря будто бы с другими, монах не спускал глаз с Уртреда. И Уртред знал, что все происходящее только присказка.
Мидиан медленно шел по проходу, мерно похлопывая палкой по ладони. Школяры с обеих сторон ежились при его приближении, но их тревоги были напрасны: взор Мидиана был прикован к Уртреду. Наконец монах встал перед ним, заслонив неяркий свет из окна.
— Что до тебя, Уртред, — сказал он, обдавая мальчика своим горячим зловонным дыханием, — причина твоего появления здесь ни для кого не секрет, ведь верно? — Он оглядел класс с заговорщической ухмылкой, прежде чем вновь обратить горящий взор на свою жертву. — Ведь вы с братом — ублюдки, отродье шлюхи, так или нет? — Школяры затаили дыхание: целомудренный устав монастыря воспрещал всякое затрагивание вопросов пола. — Тебе знакомо слово «шлюха», а? — Мидиан теперь воспарил орлом, но Уртред молчал, глядя в парту. — Так скажи нам, Уртред, шлюхин ты сын или нет? — С этими словами монах поддел Уртреда палкой за подбородок, приподняв ему голову.
Уртред сдержал бы себя, если бы Мидиан этого не сделал: мальчик тысячу раз наблюдал, как Мидиан унижал других словами, которых нельзя было ни забыть, ни простить, — однако в Форгхольме они были в порядке вещей. Слова эти говорились намеренно, чтобы заставить обиженного проявить гордость, которой монахи не терпели и за которую сурово наказывали. Уртред стерпел бы насмешки однокашников, слишком трусливых, чтобы не подыгрывать Мидиану, но от этого легкого, дразнящего нажима ниже подбородка у него перед глазами вспыхнул белый свет, и рев, подобный реву пламени в Святилище, наполнил голову. Одним движением он оттолкнул палку в сторону и вскочил на ноги. Он был высок для своих лет, хотя и тонок, и Мидиан на один радостный миг попятился прочь. Испуг монаха помог Уртреду победить собственный страх. Мальчик сам смутно дивился своей отваге: этот поступок мог кончиться для него жесточайшими побоями. Но рев в ушах заглушал все: ничто не могло отвратить того, что должно было случиться.
Его собственный голос прозвучал сквозь этот рев, будто чужой, уверенно и смело.
— Ты лжешь, — произнес он, глядя прямо в налитые кровью глаза Мидиана.
— Да как ты смеешь? — прорычал тот и ударил Уртреда по лицу правилкой, но тот, предвидя это, перехватил палку левой рукой, пытаясь вырвать ее у монаха. Но многолетнее пьянство еще не настолько доконало Мидиана, чтобы он не мог справиться с двенадцатилетним мальчишкой. Выдернув палку, он взмахнул ею, как косой, — Уртред едва успел отразить удар поднятой рукой, но был отброшен назад, к своей парте.
— Ты полон гордыни, мой мальчик, — тяжело дыша, сказал Мидиан. — Гордыни, тщеславия и глубокого невежества. Так прими же по удару за каждый из своих пороков! — Монах вознес палку над головой и обрушил ее на вскинутые руки Уртреда. — Вот тебе, вот, вот! — взвизгивал он при каждом ударе. Ореховая ветка падала на прикрывающие голову руки, сгибаясь каждый раз чуть ли не вдвое. Уртред повалился на парту.
Все прочие мальчики вскочили на ноги и собрались полукругом вдоль стен класса, глядя на эту сцену со смесью ужаса и восхищения: никто до сих пор еще не осмеливался восстать против монаха, и они ждали, что же будет дальше.
Уртред пытался выбраться из-под поваленной парты, но Мидиан, отшвырнув палку, рухнул на него всем телом. Воздух с шумом вырвался из легких Уртреда.
— Ну, а это тебе как? — с брызгами слюны прошипел в ухо монах, хватая его за волосы и выворачивая ему голову. Уртреду показалось, что пол с ужасающей скоростью несется ему навстречу. Потом Уртред врезался носом в половицу, глубоко прокусив себе язык. Во рту сразу стало солоно от крови. С воем, полным боли и ярости, мальчик вцепился монаху в правое запястье. В нем вскипел гнев — бурлящая лава хлынула по жилам и излилась из пальцев.
Мидиан почуял запах горелого мяса еще до того, как ощутил боль. Пламя, бьющее из пальцев Уртреда, жгло ему кожу и воспламенило рукав рясы. Запястье точно стиснуло раскаленными клещами. Мидиан попытался вырвать руку, но Уртред теперь обрел силу двух взрослых мужчин. Мидиан завопил, и комнату наполнил смрад горящего заживо тела.
Зрители, затаив дыхание, попятились назад. Они никогда еще не видели, как корчится от боли взрослый, а этот к тому же сам всегда причинял боль другим. Уртред отшвырнул Мидиана прочь, и учитель с воем покатился по полу, стараясь уберечь обожженную руку. Но это был еще не конец: рев в голове не давал Уртреду остановиться. Сквозь слезы, хлынувшие из глаз от боли в сломанном носу, он разглядел на полу правилку, схватил ее и встал, покачиваясь. Мальчики попятились от него еще дальше, пока не уперлись в стену. Уртред постоял какой-то миг, чувствуя, как жар бурлит в его жилах. Потом от ореховой палки повалил дым, она стала обугливаться под палацами Уртреда и наконец вспыхнула, как факел.
Уртред, освещенный пляшущим пламенем, обвел взглядом школяров и яростно обрушил свой пылающий жезл на лысеющую голову учителя. Еще и еще — ученики ахали от ужаса при каждом ударе. Мидиан, простонав несколько раз, затих.
Уртред не слышал ничего. В голове у него все еще ревело, словно в печи или вблизи водопада. Он кинул факел на тело Мидиана, и ряса загорелась, но Уртред уже отвернулся.
Рев неутихающей боли и ярости не оставлял его. Сейчас Уртред сольется с ним, растворяясь в огненных недрах земли.
Мальчик скорее поплыл, чем пошел, к двери. Все казалось далеким, точно во сне. Дверь растворилась перед ним сама собой, и холодный сквозняк ворвался, в комнату, сдувая тетради с парт и трепля одежду школяров; но на Уртреде не шевельнулась ни одна складка, ни одна прядь волос.
Он выплыл в коридор и увидел тусклый свет зимнего дня, льющийся из дальнего, в глубокой нише, окна, а в этом свете Кевара, покорно ожидающего наказания. Уртред хотел заговорить с ним, сказать, что Кевару ничего не грозит; но если он и сказал что-то, то не услышал собственных слов из-за гула в голове, Он прошел мимо Кевара и стал спускаться по широкой лестнице, а день светился серо за большим южным окном, дробясь на полувыбитых стеклах.
Уртред спускался все ниже и ниже — каждый шаг длился словно вечность. Наконец он преодолел последнюю ступень, ноги охватило холодом, и пещера Священного Огня открылась перед ним. Вот и та трещина в рост человека, омытая ровным оранжевым заревом. Вокруг нее в камне были высечены священные символы Огня; от трещины, загибая вправо, шел ход в глубь пещеры. Уртред направился туда немедля. Жар ударил в него, как стена. Сквозь рев Огня он смутно слышал позади сердитые крики — монахи бежали за ним. Он знал, что должен спешить. Впереди за поворотом все ярче разгоралось оранжево-красное зарево. Он никогда еще не бывал так близко к огню, а может, и никто не бывал: сейчас он узрит бога
Уртред завернул за угол, и перед ним открылась картина Хеля: обугленные кости на раскаленной докрасна скале рассыпались в пепел под его ногами; он увидел почернелый свод пещеры и громадный язык оранжево-красного пламени.
Жар был чем-то большим, чем просто жар, — это была чистая лучевая энергия, колеблющая воздух и плавящая скалу. Уртред закрыл руками глаза. Волосы и брови вспыхнули мгновенно, как осенняя паутина. Мясо на руках лопнуло и вздулось пузырями. Он попятился назад, слыша чей-то крик и лишь смутно сознавая, что это кричит он сам, что он бежал от Огня и несется обратно в пещеру, весь охваченный пламенем. Чьи-то руки сбивали с него огонь, но забытье уже засасывало его во тьму, где боль обрушилась на него со всех сторон, точно волны па одинокую скалу посреди океана.
ГЛАВА 12. МАНИХЕЙ
Уртред медленно вернулся к настоящему, удивившись тому, что по-прежнему сидит у Пруда Слепцов — столь ярко пережил он тот день восьмилетней давности. Ветер уже выл вовсю над утесами Тралла. Черные тучи затмили полную луну. Зубы выбивали дробь от холода, убийственного холода. Уртред знал, что должен двигаться, чтобы согреться, чтобы отогнать эти предвещающие смерть воспоминания. Но прошлое влекло к себе с головокружительной силой, и Уртред был уже не властен над своими мыслями. Непрошеные образы снова заволакивали мозг, и Уртред снова покатился назад, в дни, наставшие после Ожога...
Келья, где он провел последние восемь лет, келья форгхольмского старца на вершине башни, внезапно предстала перед ним, более реальная, чем камень, на котором он сидел, или пронизанное молниями небо. Уртред вновь увидел каменный свод, в который он смотрел со своей постели целый год после Ожога. Свет или тени на потолке, смотря по тому, улыбались или хмурились горы, представлялись Утреду более ясно, чем тучи, летящие по ночному небу над Траллом... И та жесткая деревянная кровать, с которой он не смел встать, боясь, как бы его густо смазанная жиром обугленная кожа не слезла с него, как с ящерицы. Он лежал на ней и утром, и днем, и ночью. Только глаза, которые он прикрыл тогда руками, остались целы. Боль была невыносима. Лишь какой-то стержень внутри держал его — глубоко внутри, куда не могли проникнуть ни огонь, ни боль.
Один Манихей ходил за Уртредом, оказавшимся между жизнью и смертью. Днем старец клал ему на лицо компрессы, бормоча заклинания. И когда все монахи отходили ко сну, он продолжал врачевать при свете своего одинокого фонаря, бросающего длинные тени, — этот свет был маяком в душевной пустыне Уртреда. Боль, покорная заклинаниям, на время утихала; мягкий голос Манихея уносил мальчика на зеленые поляны, на берега чистых ручьев. Но с рассветом Уртред вновь пробуждался от кошмара, где ревущий огонь пожирал человеческие черепа, и все его тело тоже пылало огнем.
Мало-помалу раны заживали. Через год Манихей, незадолго до своего ухода из Форгхольма, дал ему посмотреться в металлическое зеркальце. Старец молча положил руку на плечо Уртреду, глядящему на месиво багровых шрамов. Уртред, хотя и видел этот ужас глазами, умом не воспринимал его — он точно смотрел на демонскую маску ряженого, а не на собственное лицо: Потребовалось время, чтобы он осознал, что это лицо принадлежит ему. Тогда его охватило безумие, и монахи в своих кельях слышали холодными ночами, как он ноет, проклиная свою судьбу. Они обходили башню, одиноко светящуюся в ночи, боясь увидеть обитающего в ней получеловека-полудемона.
Уртред слишком ясно понимал, что перестал быть человеком: он пытался говорить, но сам не мог разобрать ни слова — эти звуки издавал не он, а это оскаленное чудовище, не имеющее ничего общего с живым существом, звавшимся некогда Уртредом Равенспуром. Лишь иллюзия отчуждения, уверенность в том, что он не этот урод, глядящий на него из зеркала, позволила ему прожить восемь лет после Ожога.
Монахи были избавлены от необходимости терпеть его присутствие. Он никогда не спускался с башни и за восемь лет не видел никого, кроме старца. Но даже при полнейшей недвижимости первых месяцев дух его не дремал. Дух пытался уйти от того, во что превратилось тело. Уртред погружался в себя глубже, чем когда-либо раньше, ища тайну, с помощью которой однажды вызвал из воздуха огненного дракона в пещере под монастырем.
Когда первые мучительные месяцы миновали, Манихей стал обучать его различным дисциплинам искусства пиромантии. Созидание: основа основ, умение раздуть огонь из искры, которая живет даже в неодушевленных предметах. Свет: использование огненных субстанций воздуха для освещения тьмы. Очищение: алхимическая наука получения чистых веществ из природных материалов. Защита: отработка боевых приемов «Огненный Кулак» и «Стена Огня». Заклинание духов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54