По всему стольному граду враг зверствовал, пока — на заре уже — не подоспела малая дружина. Сказывал Гурий, что вызвал ее Светозор, отписав брату Климоге о тревогах своих. Не поспели немного… Странным показалось старейшинам, что ничего о послании своем брату не говорил князь на последнем Совете, а на то лишь сетовал, что у Фотия нельзя подмоги просить — тот с айгурами бьется, каждый воин на счету. И другое не вязалось еще со словами Гурия: почему конная сотня, торопясь на защиту Ладора, ночь в лесу простояла? «О том старейшины узнали не от воеводы —от дружинников.
Когда напрямую спросили у Гурия, он юлить начал да прикрикнул на стариков, мол, не их это дело — учить воеводу с ворогом биться. Ушел и дверью хлопнул. Сдержав обиду, направились старейшины к самому Климоге, но дальше порога их не пустили. А вскоре глашатай на площадь явился, от имени нового Синегорского князя провозгласил: Климога, брат Светозо-ра, объявляет себя самовластным владыкою княжества;
повелевает Ладорский Совет распустить, ибо оный супротив Светозора шел завсегда и мысли дурные князю нашептывал; в остальном же никаких перемен в жизни славных синегорцев не последует. А под конец было сказано, что тела княжича и княжны покуда не найдены. Скорее всего, растерзали их волкодлаки в клочки. В подтверждение на лобное место были выставлены сафьяновые сапожки княжны Любавы, обагренные кровью… Мол, только их и сыскали в дворцовом подвале.
— Подлец небывалый! — воскликнула Любава, стукнув кулачком по колену. — Ведь я и обуться не успела! Климога сам сапожки подбросил в подвал и кровью чужой их окрасил!..
— Вот и мы так решили, княжна, — кивнул Прокл. — Объясненье Климоги шито белыми нитками. Да куда денешься? Простому люду того достаточно, что волкодлаков побили да берендам землю не отдали. Климога для смердов законный князь, ибо Светозору братом приходится и на уделы их не зарится. А что Правда и Совесть Синегорская, серебром чертанная и кровью скрепленная, порушена в одночасье, то им разбирать недосуг… Огласил новый князь, что на помощь зовет он из-за Венедского моря борейскую наемную дружину, так смердам-землепашцам того и достаточно — пришлецы защитят их поля и семьи от нечестивых набегов, коли дружина Фотия не смогла… Что здесь ответишь? Какой оброк пойдет на оплату борейцев то не сказано. Будет ли новый Совет из старейшин избран — тоже умолчено.
— Погиб наш отец или нет?! — вдруг закричал Владий, — Что ты медлишь, старик?!
Любава обхватила брата, голову его к своей груди прижала. Прокл закрыл лицо ладонями, так — сквозь ладони — и вымолвил:
— Нету в живых Светозора… Сам видел тело его растерзанное… Прости меня, княжич, за горькую весть. Нет, не княжич ты нынче — князь Синегорья! По нашей Правде и Совести если судить, то властен лишь ты в нашей вотчине.
— Мал он еще и слаб, — тихо ответила Любава. — Сам знаешь, Прокл, что Климога не отступится, раз уж пошел на измену, а Владия сгубит. Не сегодня, так завтра.
На это старейшина ничего не ответил. Владий встал с колен, с медвежьей шкуры шагнул на свет — к идолу древнему. Правой ладонью коснулся лба Перуна, левую —себе на грудь положил. Сказал громко и явственно:
— Пока сердце бьется, пока разум жив, единому Перуну подвластный, клянусь отмщенье воздать извергу, погубившему отца! Клянусь вернуть вотчине своей Правду и Совесть! Клянусь править страной своей лишь во благо ея, как отец — Светозор — поучал, не иначе. Клянусь!
Прокл и Любава замерли, услышав эти слова. Будто не мальчик семилетний говорил, а зрелый мужчина. Ярым огнем сверкали голубые глаза Владия, русые волосы словно вдруг серебром обметались. Ударил светло-лазоревый луч из перстня на груди княжича в сердце идола. Среди чистого неба гром прогремел. Старейшина Прокл наземь рухнул:
— Принял клятву твою Перун, князь мой Владий! Владыке нашему и наследнику Светозорову — слава и почесть!
Владий, сам того не ожидавший, от идола отшатнулся, очумело на старика посмотрел, по сестре скользнул взглядом, сказал вполголоса:
— Дальше-то что? Научите, коль сможете.
Старейшина к вопросу юнца не был готов. Понимал он, что сегодня Владий не может предъявить свои права на княжескую власть — изведет его Климога вскорости, причину удобную отыскав. Без сильной поддержки кто осмелится выступить против Климоги? А поддержку .откуда взять? Воевода Фотий и войско его — вот надежда единственная.
— Дальше идти вам надо, идти к Фотию, — сказал Прокл после долгого размышления. — А с ним и с дружиной его в Ладор возвращаться. Иного не вижу.
— Так пути до него не меньше недели конному, и то если коня загнать! — воскликнула Любава. — Да препоны, которые Климога выставит, да мудреные, бездорожные леса, да еще много чего! Как дойти?
— Не вы первые, — бородой дернул Прокл, прерывая княжну. — Многие к истокам Аракоса хаживали — —без коней, без товарищей. Ничего, доходили. Вам легче будет. Я людей верных пришлю и провизию дам. Но пойдете не трактом на Селоч, а путями окольными. Климога наверняка тракт перекроет, чтобы поймать вас, и не только тракт — всюду заставы снарядит ловить княжича.
— И как же идти, если мы тех дорог, о которых ты говоришь, не знаем? — не отставала Любава. — Не лучше ли пока спрятаться, а к Фотию верных людей послать?
— Было бы где вам укрыться, так бы и порешили. Но в ближайшей округе покоя не будет, быстро отыщут. Да и не придется, думаю, весь путь :до Селоча вам проделывать. Вперед вас гонца пошлю, чтобы воеводе обо всем поведал, разъяснив заодно, где встречать с дружиной детей Светозоро-вых. А теперь посмотрите…
Прокл со шкуры сошел, взял в руку камушек, стал рисовать им на земле. По берегу Звонки на день пути спуститесь к Лебяжьему порогу. От негосвернете на зорьку, пойдете через лес. Без подсказки там не пробраться — злые места, заморочные. Потому у порога отыщете ворожею Диронью, она нужные тропинки знает, по имени моему их покажет. Заморочный лес обойдя, к Чурань-реке выйдете,
а там уж самим решать…
Насторожился Прокл, прислушался.
— Птицы всполошились. Не занесло ли кого? Сидите здесь тихо, не высовывайтесь.
Старик вышел из пещеры. Он не ошибся: вскоре на тропе, ведущей вдоль крутого прибрежного склона в капище Перуна, появились два всадника. Прокл сделал вид, что целиком занят разведением жертвенного огня. Всадники неторопливо приблизились к нему, внимательно осматривая окрестности.
— Ну что, старик, о спасении своем Перуна просишь? — спросил один, усмехаясь в рыжие усы и похлопывая по сапогу сыромятной плеткой. — Правильно делаешь. Да только вряд ли тебе и Перун поможет. Не выступал бы против новой власти, не мутил бы старейшин, глядишь, не накликал бы беды на себя и сродственников своих.
Прокл выпрямился, сказал негромко:
— С тобой. Гудим, говорить мне не о чем. Ты вор и подлец, пригретый Климогой, всякому то известно. А вот как среди прислужников самозванца ты, Рогня, оказался? Видать, не без паршивой овцы в стаде. Отец славным дружинником был, погиб рано, не успел преподать сыну главных заветов.
— Отец за Светозора сгинул, а что нам за то воздали? — вскинулся Рогня, молодой вояка из конной сотни Гурия. — Ни надела земельного, ни животины какой!
Воевода Гурий и коня мне дал, и доспехи знатные, и платит справно. Ему и служу.
; — Прислуживаешь, юнец. Служат Вотчине, Правде и Совести! Но эти слова хозяевам твоим неведомы.
— Да что ты с ним лясы точишь?! — озлился Гудим на своего молодого напарника. — Делать надо что ве-лено. Вяжи его крепче, волоком в город потащим, чтоб другим неповадно было.
— А не боитесь, что народ меня отобьет, возмутившись непотребным обращением со старейшиной?
— Тебя-то? — Гудим расхохотался. — Молись, чтобы не растерзало тебя простолюдье по дороге! Объявлено уж, что по твоему наущению волкодлаки на Ладор напали, Светозора загрызли. Все ведь знали о дружбе твоей с ведунами и ворожеями, а от них и до нечисти близко!
— Не поверит народ такому навету, — покачал головой Прокл.
— Уже поверил. Дом твой спалили, внуков едва на колья не посадили. Они, дурачье, говорить не хотели, где ты прячешься. Воевода, однако, и без них догадался, что на княжеском капище искать надо. Вот и послал нас за тобой, горемыка!
— Мне-то горе недолго мыкать осталось. Вам подольше придется — ив этой жизни, и в той, что за смертью каждому уготована!
— Не стращай, старик, не зыркай зенками — выколю!
— Очи мои хоть и слабые, старческие, а видят страшные муки, в подземном царстве Переплута вам назначенные! Гореть вам в реке огненной, леденеть в реке мерзлой, змеюгами извиваться под спудом реки каменной…
— Ну, вражйна, я тебя предупреждал! — взъярился. рыжеусый Гудим.
Отработанным движением он захлестнул хвосты плетки вокруг худосочной шеи старика, подтянул его, задыхающегося, на уровень своей груди — и вонзил два пальца в глаза Прокла. Диким смехом зашелся, услышав старческий вопль. Отбросив тело, в котором жизнь все еще теплилась, вытер пальцы о конскую гриву, сказал молодому Рогне:
— Что, в диковинку? Учись, щенок! С этими иначе не получается. Да и живучи они, спасу нет. К завтрему оклемается, если даже волочь его до Ладорских ворот.
— А что Гурию скажем? — спросил Рогня, ошеломленный зверством своего старшего товарища. Впрочем, не столько зверством, сколько бессмысленностью содеянного.
— Скажем, что простолюдинов удержать не смогли — камнями пробили глаза старику, покуда вели через город, — хмыкнул Гудим. — Не думай о том. Пошуруй-ка лучше в пещере. Говорят, старейшины в ней припрятывали всячину всякую, Перуна ублажали с запасом.
— Перуну все с жертвенным дымом передавалось, — возразил Рогня. — Не дело нам в пещере его копаться…
— Боишься, парень? Княжеского бога испугался, как недоросток?! — Разгоряченный насильник никак не мог успокоиться. — А вдруг золотишко там, серебро и каменья драгоценные? Все долги твои Гурию враз отдать сможешь, а?
— То моя забота, — угрюмо ответил юноша. — Ты с хранителем капища Перуна слишком вольно разделался — твоя беда или слава, не мне судить. Но негоже сейчас к идолу приближаться — кровь на нас. Захочешь поживиться — сам придешь, без меня.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Гудим. — Давай к городу двигаться. Заждался небось Гурий пленника нашего.
Не признал он справедливость слов молодого воина, ибо гнева Перуна никогда не боялся. Однако сообразил, что одному, когда никто соглядать не будет, обшарить пещерные углы сподручнее — делиться награбленным не придется.
Всадники, волоча за ноги связанного Прокла, удалились в сторону Ладора. И лишь тогда Любава, прижимавшая к груди голову брата, оплетавшая его руками и ногами, дабы мальчишка не рванулся защищать старейшину, разжала свои крепкие объятья, упала лицом на медвежью шкуру и заплакала. Ни она, ни Владий не видели происходящего перед пещерой, но слышали все. Остальное подсказало воображение, с детства питаемое сценами не менее жестокими.
. — Дело еще хуже, чем Прокл говорил, — вслух подумал Владий, едва затихли рыдания сестры. — И оставаться нам здесь никак нельзя.
Любава обессиленно прислонилась к камню.
— Прости, Владий, не знаю я, как дальше поступить. Всюду измены ждать можно. Кому верить, кого остерегаться? Горит земля Синегорья под нашими ногами, словно нелюди мы! Ни Перун, ни Мокошь не в помощь!
— Зачем неправду говоришь, Любава? — возмутился Владий. — Мы с тобой живы — мало этого? Чародейский перстень от смерти увел, старейшина не выдал, путь начертил — мало?! Утри слезы, сестренка. Не плакать — действовать надо.
Княжна удивленно взглянула на брата. Словно — опять, как и недавно, клятву дававший — не мальчик был перед ней, а зрелый воин. Прогоняя оторопь, головой тряхнула, волосы по плечам разметав:
— Хочешь на Селоч идти — без людей верных, без еды и одежды?
— Сама слышала, что Прокл говорил, — упрямо подтвердил Владий. — Без коней, без товарищей люди туда хаживали… Только нам не туда идти надо, не на восток — на юг!
— То ли говоришь, княжич? Отчего же на юг?!
— Не я так решил. Забыла, что отец наказывал? Идти нам в Ильмер, там заступничества искать.
Любава задумалась. И в самом деле — Владий отцовы слова повторил. Но мог ли знать Светозор, что дети его одни останутся, что помощи им ждать неоткуда? Взглянула она на рисунок Прокла: до Чурань-реки пробираться так или иначе по указке старейшины, а там уж и решать можно — на Селоч свернуть или к югу, в Ильмер.
Хорошо, — согласилась она. — К Лебяжьему порогу спустимся, найдем ворожею Диронью, спросим совета от имени Прокла… Вот в чем идти только?
Вопрос не был праздным. Ноги Любавы босы и в кровь избиты, одежда не слишком годна для холодных ночей, вечер скоро, а во рту маковой росинки не было. Далеко ли уйдешь?
Но тут вспомнили слова изверга Гудима о припрятанном в пещере добре. Может, знал, что говорил? Тщательно обыскали пещеру — так и есть! В дальнем углу под плоским камнем нашли небольшой погреб, а в нем, укрытые волчьими шкурами, короб с вяленой рыбой, кувшин с медовухой, огниво и кремень, даже несколько восковых свечей. Похоже, береглось это для застигнутых непогодой путников, ищущих укрытия в пещере Перуна. Только ни золота, ни серебра, на которые Гудим надеялся, здесь не прятали…
Наскоро подкрепившись, Любава занялась одеждой и обувкой. Из одной волчьей шкуры выкроила острым отцовским кинжалом обмотки себе на ноги, из другой — накидку для брата. Неказисто получилось, да уж как сумела. Пришлось поторапливаться, поскольку Гудим наверняка еще до ночи решит вновь наведаться в капище за поживой.
Солнце клонилось к закату, когда брат и сестра, убрав следы своего пребывания в пещере, осторожно спустились к реке. Очень хотелось им воспользоваться челноком, на котором старый Прокл приплыл, но, подумав, решили его не трогать. Хоть и быстрее было бы по течению спускаться, однако и опаснее — на воде от чужого взгляда не спрячешься. Исчезнувший челнок, кроме того, может надоумить Гудима на поиск того, кому он понадобился.
Тропа вилась вдоль берега, то к самой воде приближаясь, то в лес уводя. Они старались идти бесшумно, избегая открытых мест. Лишь с наступлением сумерек перестали осторожничать, надеясь, что отошли достаточно далеко от Ладора. К тому времени и тропинка исчезла, затерявшись в густой траве. Начинались глухие, безлюдные места. До самого Лебяжьего порога, как знала Любава, им не встретятся никакие поселения. Да и там, где речка Звонка, оправдывая свое название, звенит-бурлит меж острых камней, в щепки разбивая челноки редких смельчаков, посмевших с нею поспорить, лишь одна избушка стоит — ворожеи Дироньи.
Избушку еще отыскать надо. Если слухам верить, то прохожие люди всякий раз ее в разных местах находили: то на взгорье за порогами, то в лесной чаще, то у самой воды. Сама избушка при этом, как и Ди-ронья, обликом не менялась. Дряхлая, неказистая, подслеповатая — не меньше ста лет, наверно. Известна была ворожея своим умением злую порчу снимать, боли заговаривать, рыбакам удачу привораживать, да и многим еще. Говорили, что бабка и зловредством не брезгует, того, кто не понравился, заколдовать может на долгие и мучительные годы. Отчего, понятное дело, хаживали к ней редко. Мало ли что!..
Любава, обдумывая те слухи дорогой, дурного не боялась. Устала бояться за минувшие сутки. Хотелось дойти поскорее, никого не встретив, и у старого мудрого человека совета спросить. А еще верила: если в заводи, за порогами сразу, издавна стая лебедей живет, в голодное время со старухиной руки кормится (о том тоже сплетничали в людских закутках дворца), то вряд ли Диронья злой ворожеей оказаться может.
Стемнело быстро, пора о ночлеге думать. Но они продолжали упорно идти вдоль речного берега, стараясь выгадать даже малое время у возможной погони. Владий ни в чем усталости не показывал, вновь поражая сестру неожиданным своим взрослением. Наконец она первой не выдержала, указав на крошечную полянку среди высоких елей:
— Здесь переночуем, Владий, с рассветом дальше пойдем. Не боишься ночного леса?
— Костер бы развести, — вместо ответа сказал княжич. — И спать по очереди надо…
Привычно ли княжеским детям ночевать в лесу? Любава и Владий, хотя воспитывались без поблажек, знали походную жизнь, умели оружием владеть, своему возрасту соответствующим, впервые встречали ночь в лесу без надежной защиты. Жутковато было.
Набрав сухих веток, Владий как сумел сложил костер и разжег его. Грел он кое-как, но успокаивал:дикий зверь к живому огню не подойдет. Решив самый сонный — предрассветный — час себе в дозор взять, Любава оставила брата, улеглась и мгновенно уснула на сложенных возле костра еловых ветках.
Проснулась, как ей показалось, сразу же — от сильного удара в бок. Склонившись над ней, звероподобный человек прорычал похотливо и радостно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44