Раствор в бутылке кровью не окрасился, но удержать ее на этот раз я не смог. Подскочив с кровати, она схватила меня за плечи обеими руками.
– Успокойся, сумасшедшая! Пересадку уже сделали. Все прошло как нельзя лучше, врачи считают, никаких осложнений не будет.
Она тряхнула меня:
– Хочу увидеть Олю. Слышишь, как можно быстрей, сейчас же!
– Увидишь, даю слово. Она сейчас у моих родителей, сегодня не получится. А вот завтра… Ну успокойся, успокойся, черт бы тебя… Оля жива и здорова. Здорова, ты слышишь?! Она иногда плачет по ночам, но мы ей говорим, что мама поправляется, что не сегодня-завтра…
– Не могу поверить, – прошептала Йованка.
– Да уж, все прямо как в сказке. Стоило лишь чуточку пошантажировать нашу дорогую власть… – Похоже, ей было не до шуток. Я попробовал уложить ее. – А если серьезно, то нам просто очень повезло. И с моим сказочно сговорчивым начальством, и с пересадкой: лучшего донора найти было невозможно. Врачи мне сказали, что случай был действительно уникальный. Из-за Олиной генетической специфики донора на стороне мы бы не подобрали даже за очень большие деньги…
– Ма-арчин! – выдохнула Йованка.
Я не все сказал ей. Какое-то время Оля была при смерти, счет шел уже на часы… Но, слава богу, Йованка сама сменила тему нашего разговора:
– А Недич, как он?
– Ты помнишь, как он хотел убить тебя?
– Смутно. Помню двоих солдат… Мило, кажется, выстрелил в одного, правда? – (Я кивнул.) – А больше ничего не помню. Нет, помню длинноволосого, помню, как он выбил автомат…
– Его фамилия – Новицкий. Он мог убить нас. К счастью, нам удалось договориться… Он рассказал все. А еще дал нам спутниковый телефон, хороший, с шифратором. У меня была возможность поторговаться с Ольшевским, не спускаясь с горы.
– Он приказал убрать нас?
– Он. То есть поди теперь докажи, приказы отдавались устно. Вменить ему в вину можно было разве что попытку скрыть инцидент на Ежиновой, но за такие шалости у нас из армии не вышибают. Жанец все разыграл как по нотам. И Ольшевский был у него на крючке: у майора были свои делишки с Султаном. Думаю, он запаниковал, когда вас с Аной привезли в Добой, к Стояновичу. Ты-то молчала, ты была без сознания, а вот Ана… Недич знал ее. Это была такая серая мышка, несмелая, не очень сообразительная. Кто-то убил ее родителей, у нее была смешанная семья, она крутилась возле Печинаца, помогала санитарам за миску похлебки, стирала белье. А как-то пошла в лес за хворостом и пропала. Мусульмане частенько делали вылазки, должно быть, серая мышка попалась им в руки. Она даже не запомнила в лицо тех поляков, которые поразвлеклись с нею. Личико у Аны было не ахти себе, его накрыли простынкой или полотенчиком. Знала бы она, что в Добой ее везут те самые обидчики!..
– Бедная Ана!..
– Бедная, – согласился я, – бедная и глупенькая. Она ведь пожаловалась Ольшевскому… А я тоже хорош! Я подумал, что это ее тампон нашел Костас. Не давала мне покоя невеста Спаховича из Дубровки, а ведь ее там и похоронили. Так уж получилось, холера! Жанец потом сказал Новицкому, что она опознала их, попыталась на обратном пути спрыгнуть с машины. Липко якобы выстрелил вдогонку, ранил ее, вот и пришлось добить, чтобы не мучилась. Это произошло как раз возле Дубровки, такое совпадение. Там было кладбище и почти не было жителей. Только случилось это еще засветло, их видел какой-то местный из последних могикан. Пришлось положить Ану в шкаф, а потом зарыть его, когда стемнело. Неаккуратно поступил Жанец, не убрал свидетеля… А так – попробуй придерись: и могила есть, и табличка на ней с именем и датой смерти. Все как полагается. Почему Дубровка? Если Ану везли домой – это не по пути, если в часть к Ольшевскому – тогда тем более, полбат совсем в другой стороне… Думаю, Жанец с самого начала планировал убить Ану, а тебе повезло, ты молчала. Жанец думал, ты не выживешь, а ты выжила, а потом Ромек полюбил тебя. И опять же это было на руку сержанту: ты была под присмотром. А Бигосяк на крючке: о Боснии он и вспоминать боялся…
– Да, было такое, – задумчиво протянула Йованка.
– Короче, тебе разрешили жить, а вот Ане Брканич повезло куда меньше. Теперь об Ольшевском, точнее, о моих переговорах с ним. Не знаю, чем бы кончилось, но, на мое счастье, из Сараева вернулся командир батальона. Он быстро разобрался что к чему и осаду с Печинаца снял. Примчалась комиссия из Варшавы. Разобрались со мной. Недич получил гарантии, что правду о пещерах скрывать не будут. Разумеется, часть правды. Новицкого не отдали под суд. Пообещали помочь Оле. А нашу героическую журналистку пригласили работать в Варшаву, кажется на телевидение…
– А поточнее узнать не мог? – Голос Йованки не выражал никаких эмоций.
– И у нее все в порядке. Ногу спасли. Бегать не будет, носиться как угорелая сможет. Просила передать тебе привет. Между прочим, вы улетели на одном вертолете…
– Ты ее тоже навещал в госпитале?
– Когда был в Сараеве, у американцев, заглянул к ней разок.
– Она симпатичная девица, гораздо лучше, чем кажется на первый взгляд.
Последнюю фразу Йованка произнесла совершенно, казалось бы, спокойно, разве что ноздри как-то странно расширились да пульс на руке, которую я так и не отпустил, стал немного чаще.
– Похоже, самое страшное позади, – продолжил я. – К счастью, большие армейские чины о Печинаце действительно не знали. А те, кто пониже рангом, ничего умнее Газовщика придумать не смогли. Газовщика нет, так что и с них взятки гладки. Мы с тобой живы, Оля спасена, честь Польши не запятнана, и никто не заинтересован в том, чтобы эту историю предали широкой огласке. Даже мы с тобой, а сейчас и сделавшая карьеру пани журналистка… Следствие закончено, забудьте обо всем, сановные пани и панове. Правда, неизвестно, кто навел мусульман на Ежинову Гурку, за что они погибли, те пятеро наших парней… Ну, разумеется, свалили на злодея Жанеца, только я так думаю, что Жанец был всего лишь маленьким винтиком большой боснийской аферы, в которую были замешаны и Султан, то бишь политик Зульфикар Мехчич, и майор Ольшевский, но это, повторяю, не более чем мои домыслы… Если бы мы жили в Соединенных Штатах, нас бы, конечно же, убрали, немедленно и без всяких церемоний, но мы ведь живем в Польше, кохана, а Польша – это уж никак не Америка. Хотя бы из-за этого стоило родиться в нашей долбаной стране.
– Я не боюсь смерти. – Она смотрела мне прямо в глаза, говоря это. – Олю даже в Америке никто бы и пальцем не тронул, а это для меня самое важное.
– Вот и хорошо, – сказал я. – А сейчас поговорим на другую тему, если ты не возражаешь. О твоем прошлом.
Она не проронила ни звука, просто закрыла глаза и вздохнула. Но едва я собрался говорить, как зазвучал ее хрипловатый голос:
– Я догадывалась: драгоценности, синяки на теле, следы от уколов… Булатович говорил, что они были свежие. Значит, меня били. Били, а потом кололи наркотики, чтоб была подобрее…
– Ну, это ты узнала еще до того, как мы пошли на Печинац.
– Да… А там, у ручья с минералкой, меня как обухом по голове ударило: ведь я же была здесь, видела этот вход в пещеру. – Говорила она медленно, с трудом, бледными пальцами мяла простыню. – А потом мы нашли ту раненую девушку, санитарку. Она словно ждала кого-то, ждала и не дождалась. Перевязать ту девушку в пещере она не могла. И эти кровавые слова на простыне… Ты тогда что-то заподозрил, ведь правда же? – (Я положил ладонь на ее руку.) – Вот и я… Это были кривые каракули, но я почему-то подумала, что они – мои. Сначала эта дикая мысль просто мелькнула в голове, а потом я спросила себя: а почему бы и нет?… Меня ведь нашли на горе, я была в этой пещере, меня били, как всех девушек… Марчин, я действительно была там, с ними?
– Была, была, – вздохнул я. – Только совсем по другому поводу. Одежду у тебя никто не отбирал. Когда это случилось, ты болела, лежала в санчасти. Другие там тоже болели и умирали, но это были сербские девки, в сущности трофеи, взятые у врагов…
Она горько усмехнулась и закончила фразу за меня:
– Для которых я была мусульманской сукой, так?… Знаешь, что самое удивительное? Здесь, в Польше, я чувствовала себя сербкой. Ну, может быть, хорваткой, но никогда не ощущала себя бессловесной младшей женой из гарема, с паранджой на лице…
– Не преувеличивай. Босния не Ближний Восток.
– Сейчас – да, но что будет завтра?… Ромек бил меня за то, что я не знала, какому Богу молиться. А там, в Боснии, всех стало вдруг волновать, кто как молится… Я потеряла родину из-за этого. В Югославии национальной нетерпимости и в помине не было. Сербы воевали за Югославию, и я думала, что я сербка…
– А потом был подвал Газовщика, – тихо сказал я, – и ты увидела листок бумаги с телефонами…
– Ты заметил? Тогда почему не спросил меня?
– А зачем? Тарновский номер, ты – бледная как смерть… Не нужно быть великим детективом, чтобы понять, чей это был номер…
Йованка облизнула пересохшие губы.
– И ты понял с самого начала?
– Ты меня переоцениваешь. Началось, как и у тебя, с моста. Даже раньше, когда Костас рассказал об окопе Резника, о тампонах… – Я улыбнулся ей. – Вы, боснийские дикари, жутко отсталое племя. Ты и Мило Недич совершили одинаковую ошибку: ни один из вас и не подумал, что Резник могла быть женщиной. Мне это пришло в голову после разговора с девочкой у Аиши. Помнишь, что она сказала? Эмину по ошибке обстреляли сербы. Это случилось между минными полями, а значит, совсем рядом с Печинацем. – (Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.) – Обстреляли по ошибке, подчеркиваю, так она сказала. Ведь девочки Мамы Хагедушич обслуживали обе воюющие стороны…
– Ну?… И что из этого?…
– А то, что раз уж у линии фронта в кого-то стреляют по ошибке… И вовсе не нужно быть призраком, чтобы проскальзывать через сербские посты, нужно быть попросту женщиной. Спрячь винтовку на Главе и спокойно иди через перевал с корзинкой для ягод. А лучше – с мешком, в котором продукты. Костас говорил, что многие женщины ходили через линию фронта и никто из них не вызывал подозрений у ребят Недича.
– И ты подумал, что я сделала свою снайперскую карьеру, прикидываясь Красной Шапочкой?
– А вот это уже не смешно. – (Еще один кленовый лист прилип к стеклу.) – Красная Шапочка могла очень плохо кончить. Тем более такая красивая Красная Шапочка. Уж если такую считают своей, а потом насилуют, остается одно – немедленно убить ее. Только ведь я не тебя имею в виду.
– Не меня?!
На этот раз бывшему детективу Марчину Малкошу удалось удивить свою клиентку. Йованка не моргая смотрела на меня.
– Помнишь, я спросил у Булатовича, какие волосы были у Аны? Он сказал – черные, очень черные… Эмина была блондинкой, Вук Спахович любил контрасты. Его невеста, по слухам, отлично стреляла…
– И я умею стрелять, – выдохнула Йованка.
– Еще как! – подтвердил я. – Я видел тебя в деле на Ежиновой Гурке. Правда, в Боснии девушек, умеющих стрелять, много. Их сотни, если не тысячи. А вот хорошее зрение… Знаешь, это ведь главное у снайпера – хорошее зрение, такое как у тебя…
– Ну говори же, что ты меня мучаешь, – почти простонала она.
– Когда мы уходили от Дороты, я подумал, не оставить ли ей револьвер, но пришел к выводу – не стоит. Револьвером она скорее насмешит солдат, чем напугает. Женщина и с револьвером в руках останется женщиной… И я вдруг вспомнил, как Резник отгонял Костаса звяканьем металла. Просто вспомнил про дурацкое звяканье, не знаю почему, вспомнил и подумал: как-то не по-мужски это… Нашли тебя всю в ссадинах, намазанную жиром. Словно ты лезла через узкий лаз с риском для жизни, протискиваясь. Казалось бы, чего общего… Догадка пришла, когда ты зашивала мою рубаху. Ты сидела ко мне спиной, и волосы у тебя были стянуты зеленым носком… Я нашел тебя в своей квартире, у дивана, на тебе была ночная рубаха и шерстяные белые носки. И через болото ты шла почти голая, но опять же в носках, холера… Резник, как известно, сутками лежал в снегу. И было бы чудом, если б он не отморозил себе пальцы ног…
Я совершенно не ожидал, что Йованка среагирует на мои слова так странно: свернувшись в клубок, она вдруг отвернулась к стене и уткнулась головой в подушку. Я сел на кровать рядом с ней. Рука сама потянулась к ее плечу.
– Ну зачем ты так?… Ведь шесть пальцев осталось, совсем не так мало.
– Уйди, – всхлипнула она в подушку. – Прошу тебя, уйди отсюда, Марчин.
– Не могу, разговор еще не закончен.
– Говорить больше не о чем. Спасибо тебе за все. За в. се, слышишь? И пришли мне счет.
– Я помогал санитаркам, когда тебя привезли в госпиталь. Я снимал с тебя… Нет-нет, не одежду, только ботинки, носки с ног! И увидел… Совершенно случайно, уверяю тебя!
Нос вынырнул из-под подушки. Был он не таким уж и красным, но сомнений не оставалось – гордая боснийка плакала, отвернувшись от меня. Беззвучно, боясь показать свою слабость, плакала, сморкаясь в простыню.
– Кто тебе дал право?! Думаешь, если на блядской горе я была подстилкой, и тебе можно лапать меня?!
– Йованка, ну что за глупости? Я только…
– Я подам в суд на ваш говенный госпиталь. Они не имели права подпускать ко мне чужого мужчину. Или там тоже бордель, как у Султана?
Все-таки трудно кричать на кого-то, глядя в стену. Вскоре Йованка не только повернулась лицом в мою сторону, но и села на больничной кровати.
– Санитарки не виноваты, – мягко сказал я. – Они поверили, что я твой муж. Что же тут плохого, если муж…
– Му-уж?! Ты что, совсем уже сдурел? Ты обманул персонал.
– Тебя я обманывать не буду, – пообещал я. – Ну если только изредка, в день получки…
– Не будет возможности. Гонорар пришлю по почте!
– Ты хочешь сказать, что мы с тобой больше не встретимся? – спросил я с поразившим меня самого спокойствием.
– А на кой черт? – воскликнула Йованка.
Я выждал пару секунд, после чего осторожно коснулся пальцами ее щеки. Вторую руку я положил на ее ладонь. Йованка не протестовала.
– Мне пришлось обмануть Мило, чтобы он не убил тебя, – тихо сказал я. – А еще я обманул Новицкого, я сказал ему, что знаю тебя как облупленную, что ты не подашь на него в суд и даже позволишь ему встретиться с Олей.
– Что? – На этот раз она даже голоса не подняла, только глаза у нее заледенели. – Послушай, дорогой, он меня изнасиловал… Нет, я, наверное, не так тебя поняла…
– Да нет, все так. Ты была привязана к кровати, а он пьяный и крепко перепуганный. Они тебя побаивались: ты выбила зуб рядовому Липко… Но там, за столом, были еще хозяева, был Вук Спахович. Если б Новицкий отказался, они бы не пощадили тебя. Кстати, Новицкий принес тебе ножницы… потом, когда все кончилось. Ну те, помнишь? Так что Новицкий, в каком-то смысле, спас тебя. Получается, что и Олю тоже. Он не знал, что Оля больна, что ты поехала в Боснию спасать ее… Он жил своей жизнью, пока ему не позвонил сержант Жанец. Его посадили в военный самолет и доставили в Боснию, в расположение части. Ольшевскому были нужны стопроцентно верные люди… Одним словом, не такой уж он плохой парень, этот Новицкий…
– И это ты говоришь мне?!
– Но если правда? Он верующий… стал верующим, после всего что случилось… Когда мы с ним сидели на горе, ожидая, что решит начальство, до рассвета говорили с ним. Речь зашла о тебе.
Когда Новицкий узнал, зачем ты поехала в Боснию, он за голову схватился: «Йезус, ведь Оля скорее всего моя дочка. Я ведь был первым…»
– Первым? Из четырех уродов?…
– И у тебя он был первым мужчиной. Извини, что я о таких вещах, но подстилкой ты не была. Все по-другому, не так, как ты думаешь… Это Султан сказал.
– Тебе?!
– Твоему Ромеку и Новицкому. Они спрашивали Султана…
– О ней? – Она закрыла глаза и поправилась. – То есть обо мне?
– О ней, о ней, – сказал я. – Ты как себя чувствуешь? Может быть, не стоит…
– Стоит, – вздохнула она.
– Ну тогда слушай. Парень с фотографии – твой брат. Его почти наверняка нет в живых. И давно. Твоя… семья вся погибла, вся до единого человека. Вот потому она и пошла воевать. И воевала, хорошо воевала…
– Куда уж лучше, – шепнула Йованка, – пятьдесят убитых сербов…
Она вздрогнула, закрыла лицо руками, замотала белой от бинтов головой.
– Нас там не было. – Слова были произнесены мной медленно и отчетливо, так стучат на стыках рельсов колеса отъезжающего поезда. – Мы почти ничего не знаем о тех, кто сидел на Печинаце. Между прочим, пещер там – много. Сам видел несколько, и в них тоже обитали люди. Возможно, и она. Или мусульманские женщины. Не исключено, что они понятия не имели о борделе в горе. Боснийцы такими вещами не хвастают. Знала ли об этом Сука?… Может быть, знала и ничуть не удивлялась этому. Там, в пещере, были сербки, а когда ты живешь местью, когда месть становится смыслом жизни твоей… Может быть, Султан обманывал ее… Все, все может быть, холера, мы ведь ничего толком не знаем. Знаем только одно: когда закончилась война, боснийская снайперша по имени Резник пыталась спасти сербских девушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37