Она такая чопорная, официальная, смешная шляпа на голове, наверное, самая лучшая. Я люблю этот дом. Я всегда его любила, с того момента, как впервые его увидела. Не нужно из-за него беспокоиться. Все немного пришло в упадок, но твой муж быстро все приведет в порядок. Красавчик он, да? А он любит тебя? Я такие вещи сразу вижу. Вы именно то, что нужно этому дому. Немного любви. Ну, пойдем на кухню?
Адель думала о полях, верховой езде, плавании и уроках балета. Это было похоже на рай.
* * *
По телевизору началась какая-то другая программа. Казалось, драматический поединок никогда не происходил, не было сотен тысяч проигранных и выигранных фунтов, не было подбитого глаза, не текли кровь и пот, как будто не было никаких идеальных парабол и всего остального. Жаль, что мы не живем в телевизоре, подумал Джеймс, можно было бы просто двигаться дальше, если что-то не получилось. Реклама, а потом другая передача.
Дэйв предложил вернуться.
— Не хочу оставлять Дилайс одну надолго, а то получится, что она веселится без меня, — сказал он. Льюин взбодрился настолько, что смог сказать «спокойной ночи», хотя он уже был полностью погружен в свой внутренний мир.
— До свидания, Льюин, — сказал Дэйв.
Джеймс крикнул:
— Ну пока.
Мозжечок Джеймса отказывался управлять координацией движений. Джеймс порылся в карманах куртки, уронил ключи на землю, попытался их поднять, не получилось, еще раз попытался, споткнулся. Черт. Выгляжу дерьмово. Ну, не то чтобы дерьмово, но не совсем чистый и трезвый. Дэйв осторожно повел его назад к дому. Путешествие показалось долгим и утомительным, полным опасностей и приключений. Ноги казались ватными. Мрак был полон темных фигур, огромных предметов, неведомых, невиданных. В воздухе что-то мелькнуло, потом еще раз; он сначала перепугался, потом решил, что это летучие мыши, просто летучие мыши. Было чудовищно темно. В Лондоне никогда не бывает так темно.
Перед входной дверью снова пришлось рыться по карманам. Пальцы не слушались. Дэйв наблюдал за ним, сохраняя вежливое молчание.
Адель встретила их у дверей. Она тут же поняла, что Джеймс пьян, он тут же понял, что она плакала. Наступил момент редкого взаимопонимания. Нейтральная зона. Перемирие. Они стояли у дверей, ждали, когда Дилайс наденет куртку. Дэйв не зайдет на минутку? На чашечку кофе? Нет, ведь надо уже идти домой, давно пора спать. Дилайс поблагодарила Адель за ужин, на пороге крепко пожала ей руку. Прекрасный был вечер. Ждем вас у себя. До свидания.
Адель заперла дверь на замок. Пошла на кухню. Джеймс заварил себе чай. Он обнял ее, она почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Он прижал ее крепче к себе, она тихо всхлипывала и дрожала. Он поцеловал ее волосы, шею. Они разошлись, смущенно улыбаясь друг другу, и сели пить чай. Адель нарушила молчание:
— Дилайс рассказывала мне о людях, что жили здесь до нас.
— Дэйв с Льюином тоже.
Они замолчали. Адель закурила.
— Дилайс сказала, что она сидела здесь взаперти. Эдит. Не помню фамилии. Муж ее запер. В этом доме.
— Этого мне не рассказывали.
— Она сказала, что здесь есть особая: комната.
— Нет.
— Я хочу посмотреть на нее.
— Нет. Зачем? Только расстроишься.
— Ты знаешь об этой комнате?
Вопрос нелегкий. Он видел дверь с мощными замками, но не заходил внутрь, пока ему удавалось найти предлог, чтобы этого не делать. Время от времени до него доходило, насколько это странно: в доме была комната, в которой никто из них до сих пор не был. Он отбрасывал эту мысль, избегал ее. Они прожили здесь уже больше недели. Комната существовала. Вот и все, что он знал.
— Нет.
— Я пойду посмотреть, — бодро заявила Адель. — Пойдешь со мной?
Впоследствии Джеймс объяснял для себя случившееся тем, что он был пьян, что Адель накурилась травы, что оба они были взволнованы, плохо соображали, наслушались всяких историй. Нервы, истерика, галлюцинации.
Вот и комната. Неширокая и длинная, окна расположены прямо напротив двери. Они не стали закрывать за собой дверь. Лампа не зажглась — не было лампочки. Они не стали закрывать дверь, свет проникал из коридора: маленький треугольник света на полу, небольшой освещенный кусок стены. Джеймс остановился в освещенном месте. Он постоянно оборачивался.
Адель встала у стены. От пола до потолка, из конца в конец штукатурка была исцарапана надписями. Неуклюжие угловатые буквы "S" — как "Z" задом наперед, строчные и прописные как попало. Из-за этого в надписях было что-то руническое. Адель читала их, водя по ним пальцем, как азбуку Брайля.
— Адель, пойдем, чего тут делать? Брось.
— ...но-он-сказал-они-не-его-как-он-мог-такое-сказать...
Адель чувствовала в словах необыкновенную решимость, женское упорство. Несколько дней уйдет на то, чтобы все это прочитать. Одному Богу известно, сколько времени ушло на то, чтобы это написать. Одна, потом другая мучительная буква. Сколько времени просидела Эдит здесь взаперти? У кого были основания держать ее здесь? Адель вспомнила Рауля, человека с осанкой кинозвезды. Он приготовил ей неплохую комнатку. Увез детей в школу их мечты. Везде он. Организатор. Управляющий делами людей. Потом дающий показания.
— ...не-поможешь-мне-я-найду-того-кто-сделает-это-тебе-так-просто-не-уйти...
Адель урывками читала записи Эдит: надписи были сделаны не длинными строчками от одного края стены до другого, а колонками, как в газете. Но в темноте разбивка была совершенно непонятна.
— Послушай, Дель, давай вернемся сюда завтра.
В голосе Джеймса послышались умоляющие нотки. Он по-прежнему с трудом выговаривал слова.
— Ты иди, если хочешь, Джеймс. Я немного почитаю.
— Пойдем, Дель, — настаивал он. Его что-то беспокоило, что-то неопределенное. Он думал: газонокосилка, синяя муха, мотопила. К чему все это, он не понимал.
— ...они-ответили-нет-нам-не-нравится-эта-игра-он-сказал-а-вот-новая-игра-эта-вам-понравится...
холодильник генератор усилитель
— ...она-называется-овцы-вы-надеваете-повязку-на-глаза...
Потому что они не знали этих слов.
— ...у-края-утеса-у-него-был-штык-он-должен-был-видеть...
Почему пчелы
Хм
Джеймс позвал: «Сэм!» — и дверь захлопнулась. Наступила полная темнота. Она закричала: «Джеймс! Джеймс!» Он стоял у двери, но не мог ее открыть. Адель подбежала к окну — оно не открывалось. Она закричала: «Джеймс! Я задыхаюсь! Джеймс, открой дверь!» Он бессмысленно толкал дверь; дверь застряла. Почему она застряла? Она подбежала к нему, оттолкнула в сторону, пнула дверь ногой, принялась колотить по ней обеими руками. Он попытался остановить ее, она набросилась на него. Он пытался зажать ей рот, но Адель билась в темноте, кричала: «Сволочь! Сволочь!» Сжавшись, Джеймс отбежал в сторону, и она снова набросилась на дверь.
— Я задыхаюсь! — кричала она в полный голос. — Здесь невозможно дышать, выпусти меня, пожалуйста, я только хочу поговорить с тобой, пожалуйста, пожаааааааалуйста!
Дверь резко распахнулась. За ней стоял Сэм в пижаме с нарисованным графом Дракулой и тер глаза.
— Мне показалось, что кто-то кричит.
— Ты что, запер дверь? — кричала на него Адель. Он посмотрел на нее мутными глазами.
— Что?
— Дель...
— Зачем ты запер дверь?
— Я спал, а потом мне показалось, что кто-то кричит, — сказал он сонным раздраженным голосом, — я вышел, а потом хлопнула дверь.
— Дель, дверь не была заперта, она просто застряла.
— Я чуть не задохнулась! Джеймс!
Он взял ее и повел в спальню.
— Сэм, иди ложись, я приду к тебе через минуту, — сказал он и закрыл дверь в спальню. Адель находилась в шоке, ее колотило, глаза блестели, она очень глубоко дышала. Гипервентиляция. Цвет лица был нездоровый. Из руки текла кровь. Джеймс сорвал одеяла, завернул ее в них, усадил, потом помог лечь. Она стала не окоченевшей, а пассивной, вялой. Джеймсу не нравилось, как она выглядит. Он оставил ее в постели, как попало обмотанную одеялами, и тихо пошел в потайную комнату. Джеймс несколько раз открыл и закрыл дубовую дверь. Она легко двигалась. Он заглянул в комнату, закрыл дверь, задвинул засовы сверху и снизу, запер замок, вытащил ключ и положил его в карман брюк.
— Джеймс! — кричала Адель.
Он вернулся к ней, тихо закрыл за собой дверь в спальню.
Сэм вернулся в постель. Он очень устал, у него был тяжелый день. Сначала он упал в яму, потом эта медсестра, потом доктор — хотя доктор только задавал кучу вопросов и на него пялился. Это не настоящий доктор. Потом долгое ночное подслушивание. После этого его уложили в постель. Он лежал и каталогизировал полученную информацию.
Тетя, которая жила здесь раньше, сидела в той комнате и писала на стенах. Так делать нельзя, писать надо на бумаге (это Сэм уже успел выяснить, когда в пять лет решил однажды украсить стену возле лестницы. Теперь он все писал на бумаге). Потом она выпрыгнула в окно. Это тоже нельзя делать, нельзя баловаться с окнами. Потому что папа сказал, что если ты упадешь, придется тебя соскабливать и класть в корзинку. Значит, тетю, наверное, положили в корзинку. Она этого заслужила, потому что занималась плохими делами.
Дядя играл на краю утеса. Это плохо, но весело. Сэм любил игры. Он слышал, как его мама в комнате той тети что-то говорила об играх. Овцы. Надо надеть повязку на глаза.
Девочки были хорошие, но, судя по всему, скучноватые. Когда тетя стала жить в комнате, дядя увез девочек. Так что, может быть, они были плохие, только притворялись хорошими. Но он увез их в хорошее место, в Лагерь Бобра. Про них не очень понятно.
Но самое интересное — про тетю, которая упала с утеса. Сэму пришлось спрятаться у себя в комнате, чтобы это услышать, когда мама и другая тетя пошли в ванную. Текла вода, было плохо слышно, но он отчетливо разобрал фразу: «Свалилась с утеса». Она была пьяная, в этом нет ничего плохого, если ты знаешь, когда надо остановиться. Отец знал. Она, наверное, не знала и выпила слишком много.
Маленькие девочки вернулись, попали в пожар и сгорели, как Руфи. Наверное, они все-таки были плохие.
Вот еще: мама несколько раз говорила слово, которое он не знал. Сэм очень интересовался незнакомыми словами. Она сказала это, когда была в комнате той тети, до того, как стала глупо себя вести и принялась кричать. Штык. Надо будет посмотреть в словаре. Завтра.
Отец зашел посмотреть на него. Он быстро выключил ночник с Бартом Симпсоном и закрыл глаза.
Джеймс посмотрел на свернувшегося под одеялами ребенка. Он был слишком занят другим, чтобы обратить внимание на то, что слюна не течет.
Джеймс вернулся к Адель. Перестелил постель. Она лежала рядом с ним с широко открытыми глазами. Она глубоко, медленно дышала, каждый вдох требовал сознательного усилия. В какой-то момент ей показалось, что она умрет прямо сейчас. Что ей уже не удастся выбраться. Слепой ужас. Так, наверное, себя чувствовала Эдит? Адель постаралась не думать об этом, чтобы Джеймс случайно не услышал: мысли, казалось, звучали ужасно громко, визгливо, резко. Подул ветер, она перевернулась на живот и заснула.
* * *
Дилайс и Дэйв шли, взявшись за руки, по тропинке, ведущей по краю утеса. Внизу бились и ревели волны. Куплеты по очереди, припев хором, Дэйв импровизировал вторым голосом.
Всеблагий Бог, Кого люблю,
О Коем ангелы поют
В пределах восхищений,
Чудесных восхищений!
К Тебе я обращаю взор,
Свой слабый глас вплетая в хор
Священных восхвалений,
Небесных восхвалений!
6. Уничтожение животных
Льюин зашел на скотобойню. Вокруг, грохоча, работали гигантские машины. Он пребывал в растерянности, он что-то потерял. Надо было успеть найти это до того, как пропажей завладеют чужие люди. Он ходил из комнаты в комнату, отбрасывая в сторону висящие рядами какие-то странно подвижные трупы. В одном цехе он нашел кучу копыт и ушей. В другом — кучу внутренностей. Кровь текла по желобу в канализацию. Все было скользким, все шевелилось. В дальнем углу одного из цехов какой-то мужчина стоял к Льюину спиной и что-то делал с огромным куском мяса, который тоже не казался вполне мертвым, выскальзывал. Мужчина обернулся. Льюин извинился и закрыл дверь.
Льюин прошел вдоль конвейера, по которому двигались части животных. Некоторые он опознавал, некоторые — нет. Он взял один кусок в руки: теплый, пушистый и липкий. Кусок дернулся в его руке, он положил его обратно. В конце ленты стояла девочка в белой шапочке и перчатках: она подхватывала куски и кидала их в желоб. Она улыбнулась.
— А где твоя напарница? — спросил Льюин.
Девочка пожала плечами:
— Ушла куда-то.
Льюин кивнул и пошел дальше. Ему надо было отыскать другую девочку, пока с ней ничего не случилось. Спустившись по лестнице, он вошел в темный, похожий на пещеру зал. Он шел по нему, спотыкаясь о невидимые предметы, стараясь не поскользнуться в жирной неспокойной жиже под ногами. И тут он увидел ее. Она бежала от него прочь.
— Не бойся! — крикнул он. — Вернись!
Но она не останавливалась и бежала, пока не споткнулась и не упала в мешанину из хрящей, шерсти и плоти.
— Осторожно! — крикнул он, но не успел дотянуться.
Она вся покрылась омерзительной шевелящейся кашей, слилась с ней, стала ее частью. Он нашел дверь, вытащил кровавый ком на улицу, где его поджидал Джеймс.
— Пойдем в сарай, — сказал Льюин. — Там нас никто не увидит.
— А как же зверь? — спросил Джеймс.
— Все в порядке. Я убил его, — сказал Льюин и проснулся.
Телевизор все еще работал, показывали рекламу. Льюин некоторое время посидел, уставившись в экран, потом выключил телевизор и пошел спать. Свет он оставил.
7. Натюрморты
Льюин пришел помогать Джеймсу. Надо было убрать бетонную дорожку, что шла вокруг дома. Льюин шел по кругу и крошил бетон молотом; Джеймс двигался следом с лапчатым ломом и киркой, раздвигал трещины, вбивал в них лом, потом раскалывал бетон на куски. Это была медленная, тяжелая работа, они часто останавливались. Элвис относился к Льюину с подозрением, бегал вокруг него, лаял, путался под ногами. Льюин лег на землю. Элвис подошел к нему понюхать, Льюин схватил его, положил на себя, почесал ему живот, потрепал за ушами. Элвис охотно согласился на это унижение. Потом он встал, отряхнулся и отправился восвояси.
Уже стоял ноябрь, но морозы пока не пришли и небо было ясным. Спокойная осень. Овцы были заняты своим обычным делом, громкие звуки их не пугали. Они еще помнили те времена, когда звенели наковальни вагнеровских богов и дрожала земная твердь.
До прихода Льюина Джеймс убрал кости, сбросил их с утеса. Он смутно стыдился их. Ему все хотелось расспросить о них Льюина, но он никак не мог решиться. Он не мог толком понять, что именно он хочет выяснить. Пока они работали, он ждал, что обнаружит что-нибудь под бетоном. Казалось, каждый уголок в доме таил в себе загадку. В любой момент могло появиться что-то новое. Но находил лишь булыжник и щебень. Хотя хорошего качества. Правда, сырой.
В двенадцать они сделали перерыв на кофе. Джеймс выволок на улицу пару шезлонгов, что раньше нашел в доме, и теперь они сидели под ярким холодным солнцем.
— Как твой мальчишка? — спросил Льюин.
— Все нормально.
Адель в этом время учила с ним уроки. Хоть у них и каникулы, это не значит, что он совсем вырвался на свободу. Им пришлось вдвоем посетить небольшую контору на севере Лондона, чтобы доказать, что они могут самостоятельно обучать Сэма. Там они встретились с непреклонного вида женщиной, которая изучила их аттестаты зрелости и выдала им учебные планы. Сэм хорошо справлялся с новой системой. Любил читать, интересовался математикой: он управлялся со своими счетными палочками с легкостью, удивлявшей Адель. У Сэма был задачник с ответами в конце, но он никогда не жульничал. Задачи, связанные с делением, казались ему сложнее и интереснее: Мэри должна разделить двенадцать апельсинов поровну между Гарри, Бобом и Биллом. Сколько апельсинов получит каждый мальчик? Деление его завораживало. Странное, неумолимое уменьшение, но такие необычные предпосылки: откуда у Мэри двенадцать апельсинов и почему она должна их кому-то раздавать?
— А как себя чувствует миссис Туллиан?
Льюин никогда не говорил «Адель». Никогда не употреблял никаких фамильярностей, вроде «хозяйка» или «жена».
— Хорошо.
Впрочем, нельзя было сказать, что она полностью оправилась от того, что случилось в потайной комнате. Она была немного рассеянна, порой погружалась в собственные мысли. Она плохо спала, читала допоздна. Иногда Джеймс просыпался и слышал, как она бродит по дому. Что-то с ней было не так. Но она продолжала писать. Пробовала разные стили, работала над несколькими натюрмортами и пейзажами. Неудивительно, что на пейзажах богато были представлены овцы. Один из них особенно нравился Джеймсу: большое полотно в стиле импрессионизма, а на первом плане — крупная овечья морда, размытая, черно-белая; позади выглядывала еще одна овечья морда. Овцы казались удивленными, завороженными, уши торчком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Адель думала о полях, верховой езде, плавании и уроках балета. Это было похоже на рай.
* * *
По телевизору началась какая-то другая программа. Казалось, драматический поединок никогда не происходил, не было сотен тысяч проигранных и выигранных фунтов, не было подбитого глаза, не текли кровь и пот, как будто не было никаких идеальных парабол и всего остального. Жаль, что мы не живем в телевизоре, подумал Джеймс, можно было бы просто двигаться дальше, если что-то не получилось. Реклама, а потом другая передача.
Дэйв предложил вернуться.
— Не хочу оставлять Дилайс одну надолго, а то получится, что она веселится без меня, — сказал он. Льюин взбодрился настолько, что смог сказать «спокойной ночи», хотя он уже был полностью погружен в свой внутренний мир.
— До свидания, Льюин, — сказал Дэйв.
Джеймс крикнул:
— Ну пока.
Мозжечок Джеймса отказывался управлять координацией движений. Джеймс порылся в карманах куртки, уронил ключи на землю, попытался их поднять, не получилось, еще раз попытался, споткнулся. Черт. Выгляжу дерьмово. Ну, не то чтобы дерьмово, но не совсем чистый и трезвый. Дэйв осторожно повел его назад к дому. Путешествие показалось долгим и утомительным, полным опасностей и приключений. Ноги казались ватными. Мрак был полон темных фигур, огромных предметов, неведомых, невиданных. В воздухе что-то мелькнуло, потом еще раз; он сначала перепугался, потом решил, что это летучие мыши, просто летучие мыши. Было чудовищно темно. В Лондоне никогда не бывает так темно.
Перед входной дверью снова пришлось рыться по карманам. Пальцы не слушались. Дэйв наблюдал за ним, сохраняя вежливое молчание.
Адель встретила их у дверей. Она тут же поняла, что Джеймс пьян, он тут же понял, что она плакала. Наступил момент редкого взаимопонимания. Нейтральная зона. Перемирие. Они стояли у дверей, ждали, когда Дилайс наденет куртку. Дэйв не зайдет на минутку? На чашечку кофе? Нет, ведь надо уже идти домой, давно пора спать. Дилайс поблагодарила Адель за ужин, на пороге крепко пожала ей руку. Прекрасный был вечер. Ждем вас у себя. До свидания.
Адель заперла дверь на замок. Пошла на кухню. Джеймс заварил себе чай. Он обнял ее, она почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Он прижал ее крепче к себе, она тихо всхлипывала и дрожала. Он поцеловал ее волосы, шею. Они разошлись, смущенно улыбаясь друг другу, и сели пить чай. Адель нарушила молчание:
— Дилайс рассказывала мне о людях, что жили здесь до нас.
— Дэйв с Льюином тоже.
Они замолчали. Адель закурила.
— Дилайс сказала, что она сидела здесь взаперти. Эдит. Не помню фамилии. Муж ее запер. В этом доме.
— Этого мне не рассказывали.
— Она сказала, что здесь есть особая: комната.
— Нет.
— Я хочу посмотреть на нее.
— Нет. Зачем? Только расстроишься.
— Ты знаешь об этой комнате?
Вопрос нелегкий. Он видел дверь с мощными замками, но не заходил внутрь, пока ему удавалось найти предлог, чтобы этого не делать. Время от времени до него доходило, насколько это странно: в доме была комната, в которой никто из них до сих пор не был. Он отбрасывал эту мысль, избегал ее. Они прожили здесь уже больше недели. Комната существовала. Вот и все, что он знал.
— Нет.
— Я пойду посмотреть, — бодро заявила Адель. — Пойдешь со мной?
Впоследствии Джеймс объяснял для себя случившееся тем, что он был пьян, что Адель накурилась травы, что оба они были взволнованы, плохо соображали, наслушались всяких историй. Нервы, истерика, галлюцинации.
Вот и комната. Неширокая и длинная, окна расположены прямо напротив двери. Они не стали закрывать за собой дверь. Лампа не зажглась — не было лампочки. Они не стали закрывать дверь, свет проникал из коридора: маленький треугольник света на полу, небольшой освещенный кусок стены. Джеймс остановился в освещенном месте. Он постоянно оборачивался.
Адель встала у стены. От пола до потолка, из конца в конец штукатурка была исцарапана надписями. Неуклюжие угловатые буквы "S" — как "Z" задом наперед, строчные и прописные как попало. Из-за этого в надписях было что-то руническое. Адель читала их, водя по ним пальцем, как азбуку Брайля.
— Адель, пойдем, чего тут делать? Брось.
— ...но-он-сказал-они-не-его-как-он-мог-такое-сказать...
Адель чувствовала в словах необыкновенную решимость, женское упорство. Несколько дней уйдет на то, чтобы все это прочитать. Одному Богу известно, сколько времени ушло на то, чтобы это написать. Одна, потом другая мучительная буква. Сколько времени просидела Эдит здесь взаперти? У кого были основания держать ее здесь? Адель вспомнила Рауля, человека с осанкой кинозвезды. Он приготовил ей неплохую комнатку. Увез детей в школу их мечты. Везде он. Организатор. Управляющий делами людей. Потом дающий показания.
— ...не-поможешь-мне-я-найду-того-кто-сделает-это-тебе-так-просто-не-уйти...
Адель урывками читала записи Эдит: надписи были сделаны не длинными строчками от одного края стены до другого, а колонками, как в газете. Но в темноте разбивка была совершенно непонятна.
— Послушай, Дель, давай вернемся сюда завтра.
В голосе Джеймса послышались умоляющие нотки. Он по-прежнему с трудом выговаривал слова.
— Ты иди, если хочешь, Джеймс. Я немного почитаю.
— Пойдем, Дель, — настаивал он. Его что-то беспокоило, что-то неопределенное. Он думал: газонокосилка, синяя муха, мотопила. К чему все это, он не понимал.
— ...они-ответили-нет-нам-не-нравится-эта-игра-он-сказал-а-вот-новая-игра-эта-вам-понравится...
холодильник генератор усилитель
— ...она-называется-овцы-вы-надеваете-повязку-на-глаза...
Потому что они не знали этих слов.
— ...у-края-утеса-у-него-был-штык-он-должен-был-видеть...
Почему пчелы
Хм
Джеймс позвал: «Сэм!» — и дверь захлопнулась. Наступила полная темнота. Она закричала: «Джеймс! Джеймс!» Он стоял у двери, но не мог ее открыть. Адель подбежала к окну — оно не открывалось. Она закричала: «Джеймс! Я задыхаюсь! Джеймс, открой дверь!» Он бессмысленно толкал дверь; дверь застряла. Почему она застряла? Она подбежала к нему, оттолкнула в сторону, пнула дверь ногой, принялась колотить по ней обеими руками. Он попытался остановить ее, она набросилась на него. Он пытался зажать ей рот, но Адель билась в темноте, кричала: «Сволочь! Сволочь!» Сжавшись, Джеймс отбежал в сторону, и она снова набросилась на дверь.
— Я задыхаюсь! — кричала она в полный голос. — Здесь невозможно дышать, выпусти меня, пожалуйста, я только хочу поговорить с тобой, пожалуйста, пожаааааааалуйста!
Дверь резко распахнулась. За ней стоял Сэм в пижаме с нарисованным графом Дракулой и тер глаза.
— Мне показалось, что кто-то кричит.
— Ты что, запер дверь? — кричала на него Адель. Он посмотрел на нее мутными глазами.
— Что?
— Дель...
— Зачем ты запер дверь?
— Я спал, а потом мне показалось, что кто-то кричит, — сказал он сонным раздраженным голосом, — я вышел, а потом хлопнула дверь.
— Дель, дверь не была заперта, она просто застряла.
— Я чуть не задохнулась! Джеймс!
Он взял ее и повел в спальню.
— Сэм, иди ложись, я приду к тебе через минуту, — сказал он и закрыл дверь в спальню. Адель находилась в шоке, ее колотило, глаза блестели, она очень глубоко дышала. Гипервентиляция. Цвет лица был нездоровый. Из руки текла кровь. Джеймс сорвал одеяла, завернул ее в них, усадил, потом помог лечь. Она стала не окоченевшей, а пассивной, вялой. Джеймсу не нравилось, как она выглядит. Он оставил ее в постели, как попало обмотанную одеялами, и тихо пошел в потайную комнату. Джеймс несколько раз открыл и закрыл дубовую дверь. Она легко двигалась. Он заглянул в комнату, закрыл дверь, задвинул засовы сверху и снизу, запер замок, вытащил ключ и положил его в карман брюк.
— Джеймс! — кричала Адель.
Он вернулся к ней, тихо закрыл за собой дверь в спальню.
Сэм вернулся в постель. Он очень устал, у него был тяжелый день. Сначала он упал в яму, потом эта медсестра, потом доктор — хотя доктор только задавал кучу вопросов и на него пялился. Это не настоящий доктор. Потом долгое ночное подслушивание. После этого его уложили в постель. Он лежал и каталогизировал полученную информацию.
Тетя, которая жила здесь раньше, сидела в той комнате и писала на стенах. Так делать нельзя, писать надо на бумаге (это Сэм уже успел выяснить, когда в пять лет решил однажды украсить стену возле лестницы. Теперь он все писал на бумаге). Потом она выпрыгнула в окно. Это тоже нельзя делать, нельзя баловаться с окнами. Потому что папа сказал, что если ты упадешь, придется тебя соскабливать и класть в корзинку. Значит, тетю, наверное, положили в корзинку. Она этого заслужила, потому что занималась плохими делами.
Дядя играл на краю утеса. Это плохо, но весело. Сэм любил игры. Он слышал, как его мама в комнате той тети что-то говорила об играх. Овцы. Надо надеть повязку на глаза.
Девочки были хорошие, но, судя по всему, скучноватые. Когда тетя стала жить в комнате, дядя увез девочек. Так что, может быть, они были плохие, только притворялись хорошими. Но он увез их в хорошее место, в Лагерь Бобра. Про них не очень понятно.
Но самое интересное — про тетю, которая упала с утеса. Сэму пришлось спрятаться у себя в комнате, чтобы это услышать, когда мама и другая тетя пошли в ванную. Текла вода, было плохо слышно, но он отчетливо разобрал фразу: «Свалилась с утеса». Она была пьяная, в этом нет ничего плохого, если ты знаешь, когда надо остановиться. Отец знал. Она, наверное, не знала и выпила слишком много.
Маленькие девочки вернулись, попали в пожар и сгорели, как Руфи. Наверное, они все-таки были плохие.
Вот еще: мама несколько раз говорила слово, которое он не знал. Сэм очень интересовался незнакомыми словами. Она сказала это, когда была в комнате той тети, до того, как стала глупо себя вести и принялась кричать. Штык. Надо будет посмотреть в словаре. Завтра.
Отец зашел посмотреть на него. Он быстро выключил ночник с Бартом Симпсоном и закрыл глаза.
Джеймс посмотрел на свернувшегося под одеялами ребенка. Он был слишком занят другим, чтобы обратить внимание на то, что слюна не течет.
Джеймс вернулся к Адель. Перестелил постель. Она лежала рядом с ним с широко открытыми глазами. Она глубоко, медленно дышала, каждый вдох требовал сознательного усилия. В какой-то момент ей показалось, что она умрет прямо сейчас. Что ей уже не удастся выбраться. Слепой ужас. Так, наверное, себя чувствовала Эдит? Адель постаралась не думать об этом, чтобы Джеймс случайно не услышал: мысли, казалось, звучали ужасно громко, визгливо, резко. Подул ветер, она перевернулась на живот и заснула.
* * *
Дилайс и Дэйв шли, взявшись за руки, по тропинке, ведущей по краю утеса. Внизу бились и ревели волны. Куплеты по очереди, припев хором, Дэйв импровизировал вторым голосом.
Всеблагий Бог, Кого люблю,
О Коем ангелы поют
В пределах восхищений,
Чудесных восхищений!
К Тебе я обращаю взор,
Свой слабый глас вплетая в хор
Священных восхвалений,
Небесных восхвалений!
6. Уничтожение животных
Льюин зашел на скотобойню. Вокруг, грохоча, работали гигантские машины. Он пребывал в растерянности, он что-то потерял. Надо было успеть найти это до того, как пропажей завладеют чужие люди. Он ходил из комнаты в комнату, отбрасывая в сторону висящие рядами какие-то странно подвижные трупы. В одном цехе он нашел кучу копыт и ушей. В другом — кучу внутренностей. Кровь текла по желобу в канализацию. Все было скользким, все шевелилось. В дальнем углу одного из цехов какой-то мужчина стоял к Льюину спиной и что-то делал с огромным куском мяса, который тоже не казался вполне мертвым, выскальзывал. Мужчина обернулся. Льюин извинился и закрыл дверь.
Льюин прошел вдоль конвейера, по которому двигались части животных. Некоторые он опознавал, некоторые — нет. Он взял один кусок в руки: теплый, пушистый и липкий. Кусок дернулся в его руке, он положил его обратно. В конце ленты стояла девочка в белой шапочке и перчатках: она подхватывала куски и кидала их в желоб. Она улыбнулась.
— А где твоя напарница? — спросил Льюин.
Девочка пожала плечами:
— Ушла куда-то.
Льюин кивнул и пошел дальше. Ему надо было отыскать другую девочку, пока с ней ничего не случилось. Спустившись по лестнице, он вошел в темный, похожий на пещеру зал. Он шел по нему, спотыкаясь о невидимые предметы, стараясь не поскользнуться в жирной неспокойной жиже под ногами. И тут он увидел ее. Она бежала от него прочь.
— Не бойся! — крикнул он. — Вернись!
Но она не останавливалась и бежала, пока не споткнулась и не упала в мешанину из хрящей, шерсти и плоти.
— Осторожно! — крикнул он, но не успел дотянуться.
Она вся покрылась омерзительной шевелящейся кашей, слилась с ней, стала ее частью. Он нашел дверь, вытащил кровавый ком на улицу, где его поджидал Джеймс.
— Пойдем в сарай, — сказал Льюин. — Там нас никто не увидит.
— А как же зверь? — спросил Джеймс.
— Все в порядке. Я убил его, — сказал Льюин и проснулся.
Телевизор все еще работал, показывали рекламу. Льюин некоторое время посидел, уставившись в экран, потом выключил телевизор и пошел спать. Свет он оставил.
7. Натюрморты
Льюин пришел помогать Джеймсу. Надо было убрать бетонную дорожку, что шла вокруг дома. Льюин шел по кругу и крошил бетон молотом; Джеймс двигался следом с лапчатым ломом и киркой, раздвигал трещины, вбивал в них лом, потом раскалывал бетон на куски. Это была медленная, тяжелая работа, они часто останавливались. Элвис относился к Льюину с подозрением, бегал вокруг него, лаял, путался под ногами. Льюин лег на землю. Элвис подошел к нему понюхать, Льюин схватил его, положил на себя, почесал ему живот, потрепал за ушами. Элвис охотно согласился на это унижение. Потом он встал, отряхнулся и отправился восвояси.
Уже стоял ноябрь, но морозы пока не пришли и небо было ясным. Спокойная осень. Овцы были заняты своим обычным делом, громкие звуки их не пугали. Они еще помнили те времена, когда звенели наковальни вагнеровских богов и дрожала земная твердь.
До прихода Льюина Джеймс убрал кости, сбросил их с утеса. Он смутно стыдился их. Ему все хотелось расспросить о них Льюина, но он никак не мог решиться. Он не мог толком понять, что именно он хочет выяснить. Пока они работали, он ждал, что обнаружит что-нибудь под бетоном. Казалось, каждый уголок в доме таил в себе загадку. В любой момент могло появиться что-то новое. Но находил лишь булыжник и щебень. Хотя хорошего качества. Правда, сырой.
В двенадцать они сделали перерыв на кофе. Джеймс выволок на улицу пару шезлонгов, что раньше нашел в доме, и теперь они сидели под ярким холодным солнцем.
— Как твой мальчишка? — спросил Льюин.
— Все нормально.
Адель в этом время учила с ним уроки. Хоть у них и каникулы, это не значит, что он совсем вырвался на свободу. Им пришлось вдвоем посетить небольшую контору на севере Лондона, чтобы доказать, что они могут самостоятельно обучать Сэма. Там они встретились с непреклонного вида женщиной, которая изучила их аттестаты зрелости и выдала им учебные планы. Сэм хорошо справлялся с новой системой. Любил читать, интересовался математикой: он управлялся со своими счетными палочками с легкостью, удивлявшей Адель. У Сэма был задачник с ответами в конце, но он никогда не жульничал. Задачи, связанные с делением, казались ему сложнее и интереснее: Мэри должна разделить двенадцать апельсинов поровну между Гарри, Бобом и Биллом. Сколько апельсинов получит каждый мальчик? Деление его завораживало. Странное, неумолимое уменьшение, но такие необычные предпосылки: откуда у Мэри двенадцать апельсинов и почему она должна их кому-то раздавать?
— А как себя чувствует миссис Туллиан?
Льюин никогда не говорил «Адель». Никогда не употреблял никаких фамильярностей, вроде «хозяйка» или «жена».
— Хорошо.
Впрочем, нельзя было сказать, что она полностью оправилась от того, что случилось в потайной комнате. Она была немного рассеянна, порой погружалась в собственные мысли. Она плохо спала, читала допоздна. Иногда Джеймс просыпался и слышал, как она бродит по дому. Что-то с ней было не так. Но она продолжала писать. Пробовала разные стили, работала над несколькими натюрмортами и пейзажами. Неудивительно, что на пейзажах богато были представлены овцы. Один из них особенно нравился Джеймсу: большое полотно в стиле импрессионизма, а на первом плане — крупная овечья морда, размытая, черно-белая; позади выглядывала еще одна овечья морда. Овцы казались удивленными, завороженными, уши торчком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29