В этот момент я вновь с жуткой пророческой ясностью
увидел весь мой вечер в деталях. Три часа в тихом баре. Три
виски (возможно, четыре), дабы заглушить чувство неловкости
и собственной глупости, придя туда, где я не был желанным
гостем. Унижение, от которого совет моей матери был призван
меня спасти. Совет, чью цену можно понять, лишь преступив
его.
Я видел, как я возвращаюсь домой, подвыпивший, но
слишком сильно. Я видел себя через стекло такси, увозящего
меня в дому, словно через призму детского возбуждения и
ожидания. Я слушал, как я говорил Эллен: "Уотерхауз
рассказал ту же самую историю о том, как была выиграна в
покер целая партия бифштексов для Третьего Батальона... Они
ставили по доллару за очко, ты представляешь?... Пойду ли я
еще?... Может быть, но я сомневаюсь". На этом бы все и
закончилось. Но только не мое унижение.
Я увидел все это в глазах Стивенса. Затем глаза
потеплели. Он слегка улыбнулся и сказал: "Мистер Эдли!
Заходите. Я возьму ваше пальто".
Я поднялся по ступенькам, и Стивенс плотно прикрыл за
мной дверь. Насколько другой может показаться дверь, когда
находишься с теплой стороны! Стивенс взял мое пальто и ушел
с ним. Я остался в холле, глядя на свое отражение в зеркале
- мужчину пятидесяти трех лет, чье лицо стареет на глазах.
Я прошел в библиотеку.
Иохансен был там, со своим Уол Стрит Джорнал. В другом
островке света Эмлин Маккэррон сидел за шахматной доской
напротив Питера Эндрюса. Маккэррон был худым мужчиной с
бледным лицом и тонким, как бритва, носом.
Эндрюс был огромным, с покатыми плечами и вспыльчивым
характером. Широкая рыжеватая борода висела на его груди.
Сидя друг против друга над шахматной доской, они смотрелись,
как индейский тотем: орел и медведь.
Уотерхауз тоже был здесь, он листал сегодняшнюю
"Таймс". Он поднял голову, кивнул мне без всякого удивления
и вновь уткнулся в газету.
Стивенс принес мне виски, которого я не просил.
Я взял его с собой к стеллажам и нашел те загадочные
тома в зеленых обложках. Этим вечером я начал читать
сочинения Эдварда Грея Севиля. Я взялся с самого начала, с
книги "Они были нашими братьями". С тех пор я прочитал все
одиннадцать романов и считают их одними из самых утонченных
произведений нашего века.
В самом конце вечера я услышал историю - всего одну, -
в то время как Стивенс разносил бренди. После того, как
рассказ был закончен, все начали собираться уходить.
Стивенс заговорил, обращаясь ко всем нам. Он стоял в дверном
проеме, выходящем в холл. Его голос был низким и приятным:
"Кто будет рассказывать историю к Рождеству?"
Все застыли на месте и смотрели друг на друга. Кто-то
рассмеялся.
Стивенс, улыбаясь, но сохраняя серьезность, хлопнул
дважды в ладоши, как школьный учитель, призывающий свой
класс к порядку: "Ну же, джентльмены, кто будет
рассказывать?"
Питер Эндрюс прочистил горло: "У меня кое-что имеется к
случаю. Я, правда, не знаю, подойдет ли это, но если..."
"Это будет забавно", - прервал его Стивенс, и в комнате
снова раздался смех. Эндрюса дружески хлопали по спине.
Потоки холодного воздуха проносились по холлу, пока народ
расходился.
Словно по волшебству, передо мной возник Стивенс, держа
мое пальто. "Хороший вечер, мистер Эдли. Всегда рады вас
видеть".
"Вы на самом деле собираетесь в вечер под Рождество?" -
спросил я, застегивая пальто. Я был немного разочарован тем,
что не смогу услышать рассказ Эндрюса, потому что мы твердо
решили поехать в Скенектеди и провести праздники у сестры
Эллен.
Стивенс посмотрел на меня как-то весело-удивленно.
"Ни в коем случае, - сказал он. - Рождество - это время,
которое мужчина должен проводить с семьей. Хотя бы в этот
вечер. Вы согласны, сэр?"
"Ну конечно".
"Мы всегда собираемся во вторник перед Рождеством. В
этот день у нас всегда много народу".
Он не сказал членов клуба. Случайно или нет?
"Много историй было рассказано в комнате у камина,
мистер Эдли. Историй всякого рода, комических и
трагических, ироничных и сентиментальных. Но во вторник
перед Рождеством обычно повествуется о чем-нибудь
сверхъестественном. Всегда было так, насколько я помню".
По крайней мере, это объясняло то, что во время моего
первого посещения кто-то заметил Норману Стету, что он
должен был бы приберечь свою историю для Рождества. Я готов
был спросить Стивенса еще о многом, но увидел
предостережение в его глазах. Это не означало, что он не
ответит на мои вопросы. Скорее, что я не должен их задавать.
"Что-нибудь еще, мистер Эдли?"
Мы остались одни. Неожиданно холл показался мне более
темным, лицо Стивенса бледнее, а его губы ярче, чем всегда.
В камине выстрелило полено, и красный отблеск скользнул по
полированному паркету. Мне показалось, что я услышал что-то
напоминающее звук удара в тех отдаленных комнатах, куда я
еще не заходил. Мне очень не понравился этот звук. Очень.
"Нет, - сказал я не совсем ровным голосом. - Думаю, что
нет".
"Что же, спокойной ночи", - попрощался Стивенс, и я
вышел наружу. Я слышал, как тяжелая дверь захлопнулась за
моей спиной. Щелкнул замок. Я шел навстречу огням Третьей
авеню, не оборачиваясь и, в какой-то мере, боясь посмотреть
назад, словно мог бы увидеть нечто ужасное, следующее за
мной по пятам, или обнаружить что-то, о чем лучше не
догадываться. Я дошел до угла, увидел такси и помахал ему.
"Опять истории о войне?" - спросила Эллен, когда я
пришел. Она лежала в постели с Филиппом Марлой,
единственным любовником, который у нее был.
"Была одна история или две, - ответил я, вешая пальто.
- В основном я читал книгу".
"Только когда ты не хрюкал".
"Согласен. Когда не хрюкал".
"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри
Леннокса, он был пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у
террасы "Танцоров". Эллен продолжали: "У него было молодое
лицо, но белые, цвета кости, волосы. Судя по его глазам,
можно было сказать, что каждый волос на его голове был
крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый
молодой парень, тративший слишком много денег на кабак,
который и существует для этой цели и никакой другой".
Неплохо, а? Это..."
"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты
читаешь мне один и тот же отрывок раз в три года. Это часть
твоего жизненного цикла.
Она наморщила нос: "Хрю-хрю".
"Спасибо".
Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку
виски. Когда я возвратился, Эллен оставила книгу открытой на
одеяле и пристально посмотрела на меня: "Дэвид, ты
собираешься вступить в этот клуб?"
"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я
чувствовал себя неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей
неправду. Если бы существовало членство в 249Б на 35 улице,
я бы уже был членом клуба.
"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо
что-то постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе
в это отчет, но тебе это нужно. У меня есть Комитет по
правам женщин и Театральное общество, и ты тоже нуждался в
чем-то".
Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание".
Это было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я
покупал оригинальное издание в подарок на день рождения
Эллен. В 1953.
"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.
"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно
улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для
этого?"
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской
дамы, а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.
"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя
вела".
"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был
похож на все остальные, за исключением двух обстоятельств.
Было больше народу, возможно, не меньше восемнадцати
человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного обещания.
Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и
присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы
сидели у окон и говорили о том о сем, пока неожиданно не
завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья
особенность: Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был
мягким, хотя и с ромом и специями, и подавался из
невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа
становилась все оживленней по мере того, как уменьшался
уровень пунша в кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в
бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман
Стет засовывали бейсбольные карточки в какое-то подобие
цилиндра. При этом они громко смеялись.
Повсюду образовывались, а потом расходились грудой
людей. Становилось все позднее... и наконец, когда
наступило время, в которое обычно все начинали расходиться,
я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то
пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и
через мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока
вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через
плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением:
СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ.
Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая
их с бренди. Слышались негромкие пожелания "Счастливого
Рождества" и "Это гвоздь сезона, Стивенс", и я впервые
увидел, как здесь расплачивались, протягивая
десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер
Биглмэн..."
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что
во время Рождества чаевые текут рекой: что-то мяснику,
что-то булочнику и владельцу скобяной лавки, не говоря уже о
швейцаре, мажордоме и уборщице, приходившей по вторникам и
пятницам. Я еще не встречал людей моего круга, которые
относились бы к этому как к обязательному пустяку... однако,
мне не хотелось плохо думать о ком-нибудь в этот вечер.
Деньги давались по доброй воле и легко...
Я нашел свой бумажник. В нем я всегда держал за
фотографиями Эллен пятидолларовую бумажку на всякий случай.
Когда Стивенс подал мне бренди, я положил ее ему в руку безо
всякого колебания, хотя и не был богат.
"Счастливого Рождества, Стивенс", - сказал я.
"Спасибо, сэр. И вам того же".
Он раздал бренди, собрал чаевые и ушел. В какой-то
момент, уже на середине рассказа Эндрюса, я повернул голову
и увидел его стоящим в двери, словно тень, густая и
молчаливая.
"Сейчас я адвокат, как многие знают, - сказал Эндрюс,
отпив из своего бокала. Он прочистил горло и снова
пригубил. У меня несколько контор на Парк Авеню, вот уже 22
года. До этого я был ассистентом в адвокатской фирме,
ведущей дела в Вашингтоне. Однажды вечером, в июле, меня
попросили задержаться допоздна, чтобы составить перечень дел
для справки адвокату, что не имело никакого отношения к
данной истории. Вскоре в контору вошел человек, который в то
время был одним из наиболее известных сенаторов в Капитолии
и ставший впоследствии президентом. Его рубашка была
испачкана в крови, а глаза буквально вылезали из орбит.
"Мне нужно поговорить с Джо", - сказал он. Джо, как вы
понимаете, был никто иной, как Джозеф Вудс, глава моей фирмы
и один из самых влиятельных частных адвокатов в Вашингтоне.
К тому же он является близким другом этого сенатора.
"Он ушел домой несколько часов тому назад", - объяснил я
ему. Говоря откровенно, я был ужасно напуган - он выглядел,
как человек, который только что попал в жуткую аварию или
участвовал в смертельной схватке. Глядя на его лицо,
которое я часто видел в газетах, все в запекшейся крови, с
нервно подергивающейся щекой под обезумевшим глазом, я все
сильнее поддавался панике.
"Я могу позвонить ему, если вы..." Я уже держал в руках
телефон, сходя с ума от желания переложить свалившуюся на
меня ответственность на кого-то другого. Заглянув за спину
сенатора, я увидел кровавые следы, оставленные им на ковре.
"Я должен переговорить с Джо немедленно, - повторил он,
будто не слышал моих слов. - Кое-кто находится в багажнике
моей машины... То, что я обнаружил в Вирджинии. Я стрелял в
это, но не мог убить. Это не человек, и я не мог это убить".
Он начал хихикать, потом засмеялся и, наконец,
закричал. Он все еще продолжал кричать, когда я дозвонился
до мистера Вудса и попросил его, ради всего святого,
приехать как можно скорей..."
Я не собираюсь рассказывать историю Питера Эндрюса
полностью. По правде говоря, я не уверен, что осмелился бы
ее рассказать. Достаточно будет сказать, что этот рассказ
был столь ужасным, что я думал о нем в течение нескольких
недель. Как-то за завтраком Эллен посмотрела на меня и
спросила, почему я закричал ночью: "Его голова! Его голова
на земле все еще говорила!"
"Я думаю, это был сон, - сказал я. - Один из тех,
которые потом невозможно вспомнить".
Но я тут же опустил глаза и полагаю, что Эллен поняла,
что это была ложь.

В один из августовских дней следующего года я работал в
библиотеке, и меня позвали к телефону. Это был Уотерхауз. Он
спросил, не могу ли я зайти к нему в кабинет. Когда я
пришел, я увидел, что там находились также Роберт Карден и
Генри Эффингем. В первый момент я подумал, что меня
собираются обвинить в каких-то неразумных и некомпетентных
поступках.
Карден подошел ко мне с казал: "Джордж полагает, что
настало время сделать вас младшим партнером, Дэвид. Мы все
согласились".
"Вы должны пройти этот путь, Дэвид, если все будет
хорошо, мы сделаем вас полноправным партнером к Рождеству",
- заверил Эффингем.
В эту ночь мне не снились кошмары. Мы с Эллен, изрядно
выпившие, выбрались пообедать в одно джазовое заведение,
которое не посещали почти шесть лет, и слушали удивительного
голубоглазого негра, Дикстера Гордона, дувшего в свою трубу
почти до двух утра. На следующее утро мы проснулись с
неприятными ощущениями в желудке и головной болью и не могли
полностью поверить в то, что произошло. Самым невероятным
было то, что мой заработок поднялся до восьми тысяч долларов
в год, хотя мы перестали верить в возможность такого
повышения.
Фирма послала меня на шесть недель в Копенгаген, и
когда я вернулся, то узнал, что Джон Хенрахен - один из
постоянных посетителей 249Б - умер от рака. Был произведен
сбор средств для его жены, которая оказалась в трудном
положении. Меня уговорили заняться подсчетом собранной
суммы и оформлением банковского чека. Набралось больше
десяти тысяч долларов. Я передал чек Стивенсу и предполагаю,
что он отослал его по почте.
Так уж случилось, что Арлин Хенрахен была членом
театрального общества Эллен, и Эллен рассказала мне через
какое-то время, что Арлин получила анонимный чек на десять
тысяч четыреста долларов. К чеку приложена короткая и
загадочная записка: "От друзей вашего мужа Джона".
"Разве это не самая удивительная вещь, которую ты
когда-либо слышал в жизни?" - спросила меня Эллен.
"Нет, - сказал я, - но, по-видимому, она входит в первую
десятку. У нас есть еще клубника, Эллен?"

Прошли годы. Я обнаружил наверху в 249Б множество
комнат: кабинет, спальню, где гости иногда оставались на
ночь (хотя после того, как я услышал звук удара или мне
показалось, что я услышал, лично я предпочел бы остановиться
в хорошем отеле), небольшой, но хорошо оборудованный
гимнастический зал и бассейн с сауной.
Кроме того, имелось также длинная узкая комната во всю
длину здания с двумя дорожками для игры в шары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9