Я увидел также собрания Диккенса, Дефо и Троллопа и
одиннадцать романов автора по имени Эдвард Грей Севиль. Их
обложка была обтянута красивой зеленой кожей, а издательская
фирма называлась "Стэдхем и Сын" - надпись была вытеснена
золотыми буквами. Я никогда не слышал о Севиле и его
издателях. Первый роман "Это были наши братья" был издан в
1911 году. Последний, "Нарушитель", в 1935.
Двумя полками ниже находился большой фолиант с
инструкциями для любителей всякого рода конструкторов.
Рядом стояла не меньших размеров книга со сценами из
знаменитых фильмов. Каждая картинка занимала целую
страницу, на противоположной стороне которой можно было
прочитать написанное белым стихом стихотворения, посвященные
этим сценам. Не очень-то удачная идея, но авторы этих стихов
были неординарны: Роберт Фрост, Мариан Мур, Уильям Карлос
Уильямс, Уоллас Стивенс, Луис Зуковски, Эрика Йонг. В
середине книги я нашел стихотворение Алджернона Уильямса
рядом со знаменитой фотографией Мерилин Монро, где она стоит
на решетке метрополитена, стараясь опустить вздувшуюся вверх
юбку. Стихотворение называлось "Колокольный звон" и
начиналось так:
Форма ее юбки,
как мы сказали,
напоминает колокол.
Ее же ноги - его язык...
И в том же духе. Не совсем ужасное стихотворение, но
далеко не лучшее из тех, что написано Уильямсом.
Я имел право на подобное мнение, поскольку я многое
читал у Уильямса. Но несмотря на это, я не мог вспомнить
этих строк о Мерилин Монро (даже без фотографии понятно, что
речь идет о ней, так как в конце Уильямс пишет: "Мои ноги
выстукивают мое имя: "Мерилин, ma belle"). Я искал это
стихотворение позже и не мог найти, что ни о чем не говорит,
конечно. Стихотворения не похожи на романы или узаконенные
мнения, они больше напоминают сорванные ветром листья, и
любой объемистый сборник, названный Полным собранием того-то
или того-то, не является таковым. У стихотворений есть
свойство теряться в каком-нибудь укромном месте, и в этом -
часть их очарования и одна из причин того, что они
сохраняются. Но...
Откуда-то появился Стивенс с новой порцией виски (к
этому моменту я устроился в кресле с томиком Эзры Паунда в
руках). На вкус оно было ничуть не хуже первого. Пока я
потягивал его, я увидел, что двое из присутствующих - Джордж
Грегсон и Гарри Стайн (Гарри уже шесть лет как умер в ту
ночь, когда Эмлин Маккэррон рассказал нам историю о методе
дыхания) - покинули комнату через маленькую дверь, не более
сорока двух дюймов высотой. Это была дверца, через которую
Алиса попала в нору кролика, если там вообще была какая-то
дверца. Они оставили ее открытой, и вскоре после их
необычного отбытия из библиотеки я услышал стук бильярдных
шаров.
Подошел Стивенс и спросил, не хочу ли я еще виски. С
чувством сожаления я отказался. Он кивнул: "Очень хорошо,
сэр". Его лицо сохраняло неизменное выражение, но все же у
меня появилось смутное ощущение, что я ему понравился. Смех
оторвал меня от книги спустя некоторое время. Кто-то бросил
пакетик с химическим порошком в огонь, и пламя стало
разноцветным. Я снова подумал о своем детстве, но без тени
ностальгического романтизма. Я почувствовал, что необходимо
подчеркнуть это, бог знает почему. Я подумал о том времени,
когда я ребенком делал то же самое. Но в этом воспоминании
не было места для грусти.
Я заметил, что все остальные сдвинули кресла в полукруг
рядом с камином. Стивенс приготовил дымящееся блюдо
превосходных сосисок. Гарри Стайн вернулся через "кроличью"
дверь. Грегсон остался в бильярдной комнате, тренируя удар,
судя по звукам.
После некоторого колебания, я присоединился к ним.
История, которую я услышал, была не слишком занимательная.
Ее рассказал Норман Стет. Я не хочу пересказывать эту
историю, но для того, чтобы сделать вывод о достоинствах или
недостатках, достаточно будет сказать, что речь в ней шла о
человека, который утонул в телефонной будке.
Когда Стет, которого уже тоже нет в живых в настоящий
момент, завершил свое повествование, кто-то сказал: "Вы
должны были бы приберечь эту историю для рождества, Норман".
Раздался смех, смысл которого я конечно же не понял. По
крайней мере в тот вечер.
Тогда свой рассказ начал Уотерхауз. Такого Уотерхауза я
не смог бы представить себе никогда, сколько бы не пытался.
Выпускник Йельского университета, член почетного общества
Фи-Бета-Капа, седовласый, одетый в тройку, глава столь
крупной юридической фирмы - и этот самый Уотерхауз
рассказывал историю про учительницу, которая застряла в
туалете. Туалет располагался сзади одной из классных комнат,
где она преподавала. Однажды она застряла в одной из дырок,
и так случилось, что в этот день туалет должны были увезти
на выставку "Жизнь, как она есть в Новой Англии" в Бостоне.
"Учительница не произнесла ни звука все время, пока туалет
загружали на платформу грузовика, она оцепенела от отчаяния
и ужаса", - сказал Уотерхауз, и когда дверь туалета
распахнулась на автостраде 128 в Сомервилле, в самый разгар
часа пик..."
Впрочем, оставим эту историю и все другие, которые могли
бы последовать за ней. Это не мои истории сегодня вечером.
Стивенс достал откуда-то бутылку бренди, настолько хорошего,
что в это трудно было поверить. Иохансен поднял тост,
который мог бы произнести любой из нас: "За сам рассказ, а
не за того, кто его рассказывает".
Мы выпили за это.
Чуть позднее собравшиеся стали расходиться. Было не
слишком поздно, по крайней мере, еще не полночь, но, когда
вам шестой десяток, поздно наступает все раньше и раньше. Я
увидел Уотерхауза, надевающего пальто с помощью Стивенса, и
решил, что мне тоже пора уходить. Мне показалось странным,
что Уотерхауз может удалиться, не сказав мне хотя бы одного
слова на прощанье (и было похоже, что именно так он и
поступит; ведь если бы я возвратился из библиотеки, где
ставил взятую мною книгу на место, сорока секундами позже,
он бы уже ушел), хотя это было бы не более странным, чем
многое другое что я увидел за этот вечер.
Я вышел из клуба сразу вслед за ним, и Уотерхауз
огляделся вокруг, как будто был удивлен, увидев меня, или
испуган, как человек, очнувшийся от дремоты. "Поедем в такси
вместе?" - спросил он, как будто бы мы только случайно
встретились на этой пустынной, продуваемой ветром улице.
"Спасибо", - ответил я. Но слова означали много больше,
чем простая благодарность за предложение поехать в одном
такси, и я надеялся, что по моему тону было легко догадаться
об этом. Но он кивнул так, словно я не имел в виду ничего
другого. Машина с зажженным огоньком медленно ехала вдоль
улицы - похоже, таким людям, как Уотерхауз, везло с такси
даже в такие ужасно холодные и снежные ночи в Нью-Йорке,
когда вы готовы поклясться, что на всем острове Манхетен не
найдется ни одной свободной машины.
В спасительном тепле машины, под размеренные щелчки
счетчика, отмеряющего наш путь, я сказал ему, как мне
понравился его рассказ. Я не помнил, чтобы я так сильно и
непосредственно смеялся с тех пор, как мне минуло
восемнадцать, и я не льстил ему, это было правдой.
"Да? Как мило с вашей стороны сказать мне об этом". Его
голос был холодно-вежлив. Я упал духом, чувствуя, как
зарделись мои щеки. Вовсе не всегда обязательно слышать
хлопок, чтобы знать, что дверь закрылась.
Когда такси подъехало к тротуару у моего дома, я вновь
поблагодарил его, и на этот раз он проявил чуть больше
теплоты. "Хорошо, что вы пришли по первому же приглашению,
- сказа он. - Приходите еще, если захотите. Не ждите
приглашения, мы не любим церемоний в 249Б. Четверги лучше
всего подходят для историй, но клуб открыт каждый вечер".
Я должен буду вступить в его члены?
Вопрос был у меня на кончике языка. Я хотел задать
его, мне казалось необходимо спросить об этом. Я обдумывал
его, мысленно произносил (по своей адвокатской привычке),
чтобы услышать, как он звучит, но в этот момент Уотерхауз
сказал таксисту, чтобы он ехал. Такси тронулось, а я стоял
на тротуаре, полы моего пальто бились о мои колени, и думал:
"Он знал, что я собираюсь спросить его об этом, он знал это
и специально сказал водителю, чтобы тот трогал, а я не успел
задать вопрос". Затем я сказал себе, что это абсурд или
паранойя. И это действительно так. Но в то же время это было
правдой. Я мог насмехаться надо всем, но никакая насмешка не
может изменить сути того, что есть.
Я медленно подошел к подъезду и зашел внутрь.
Эллен была в полусне, когда я сел на кровать, чтобы
снять ботинки. Она повернулась на другой бок и издала
какой-то вопросительный звук, я сказал ей, чтобы она спала.
Она опять пробормотала что-то, напоминавшее "Нук-там?"
Сидя в наполовину расстегнутой рубашке, я не решался
что-либо сказать. И я вдруг отчетливо осознал, что если я
расскажу ей, то больше никогда не увижу эту дверь с другой
стороны.
"Все было хорошо, - сказал я. - Пожилые люди
рассказывали истории о войне".
"Я же тебе говорила".
"Но это было совсем не плохо. Я, может быть, снова
пойду туда. Это может быть полезным для моего положения в
фирме".
"В фирме, - она чуть подтрунивала надо мной. - Ты
старый зануда, любовь моя".
"Чтобы узнать кого-то, надо жизнь положить", - сказал
я, но она уже снова заснула. Я разделся, принял душ, надел
пижаму, но вместо того, чтобы ложится спать, накинул халат и
взял бутылку виски. Я пил его маленькими глотками, сидя за
столом на кухне и смотря в окно на холодную Мэдисон-авеню. Я
размышлял. У меня слегка шумело в голове от выпитого за весь
вечер алкоголя. Но эти ощущения не были неприятными, как
бывает при похмелье.
Когда Эллен спросила меня, как прошел вечер, мысли
пришедшие мне в голову, были столь же неясными, как и в тот
момент, когда я стоял на тротуаре и провожал глазами
отъезжающую машину с Уотерхаузом. Бога ради, что плохого
было бы в том, если бы я рассказал жене о безобидном вечере
в клубе моего босса? И пусть даже в этом и было что-то
зазорное, кто узнал бы, что я это сделал? Нет, воистину все
это было смешным и безумным одновременно. Однако, мое сердце
подсказывало мне, что то, о чем я думал, действительно имеет
место.

Я встретил Джорджа Уотерхауза на следующий день в холле
между бухгалтерией и библиотекой. Встретил? Точнее сказать,
прошел мимо. Он кивнул мне и удалился, не сказав ни слова...
как он поступал все эти годы.
Весь день у меня болели мышцы живота. Это было
единственным, что убеждало меня в реальности проведенного
мной вечера в клубе.

Прошло три недели. Четыре... пять. Второго приглашения
от Уотерхауза не последовало. Наверное, я сделал что-то не
так, не подходил им. Или просто я сам убеждал себя в этом.
Подобные мысли угнетали меня. Я полагаю, что со временем
мои переживания потеряли бы остроту, утихли, как случается
со всякими неприятными ощущениями. Но я не переставал
вспоминать наиболее необычные моменты того вечера -
отдельные островки света в библиотеке; абсурдный и потешный
рассказ Уотерхауза об учительнице, застрявшей в туалете;
запах кожи среди узких стеллажей, и мои чувства, когда я
стоял у того узкого окна и смотрел на ледяные хрусталики,
меняющие цвет от зеленого к янтарному и красному. Я подумал
о состоянии покоя, который я тогда испытывал.
В течении этих пяти недель я заходил в библиотеку и
пролистывал книги Алджернона Уильямса (у меня были
собственные три тома, и я уже их просмотрел). Одно издание
претендовало на полное собрание стихотворений этого поэта,
но и там я не обнаружил "Колокольного звона".
Во время посещения нью-йоркской публичной библиотеки я
пытался найти в каталоге карточку с перечислением
произведений Эдварда Грея Севиля, но отыскал лишь
мистический роман, написанный женщиной по имени Рут Севиль.
Приходите снова, если захотите. Не ждите приглашений...
Тем не менее, я, конечно же, ждал приглашения. Моя мать
приучила меня не принимать легко на веру слова людей,
которые говорят вам, чтобы вы заходили к ним в любой момент
и что их двери всегда для вас раскрыты. Мне не нужно было
открытки с приглашением, принесенной ко мне домой
почтальоном, я не это имею в виду, но я действительно ждал
чего-то, пусть даже наспех оброненной фразы: "Вы как-нибудь
зайдете вечером, Дэвид? Надеюсь, вам с нами не очень
скучно". Или чего-нибудь в это роде...
Но, ничего не дождавшись, я начало более серьезно
думать о том, чтобы прийти туда снова, несмотря ни на что.
В конце концов, иногда люди действительно желают, чтобы вы
забегали к ним в любое время. Я предполагаю также, что в
некоторых местах двери на самом деле открыты, а матери не
всегда бывают правы.
...Не ждите приглашений...
Как бы то ни было, так случилось, что 10 декабря этого
года я надел свой твидовый пиджак и темно-коричневые брюки
и стал искать темно-красный галстук. Я помню, что ощущал
свое сердцебиение более отчетливо, чем обычно.
"Джордж Уотерхауз наконец-то сломался и позвал тебя? -
просили Эллен. - Назад в стойло к остальным старым
шовинистам?"
"Да, ты права", - сказал я, сознавая, что я солгал ей,
наверное, впервые по крайней мере за последние двенадцать
лет. Я вспомнил также, что после нашей первой встречи она
спросила меня, на что похожа ложь. Старые люди,
рассказывающие о войне, ответил я тогда.
"Ну что ж, может быть действительно это обещает твое
продвижение", - заметила она, хотя и без особой надежды. К
ее чести она сказала это и без особой горечи.
"Случались и более невероятные вещи", - подытожил я и
поцеловал ее на прощание.
"Ну-ну",- сказала она, когда я выходил на улицу.
В эту ночь поездка в такси показалась мне слишком
долгой. Вечер выдался холодный и звездный. Машина была
огромной, и я чувствовал себя маленьким мальчиком, впервые
попавшим в большой город. Меня охватило возбуждение, когда
такси остановилось перед коричневым зданием клуба. Такие
чувства незаметно перестают посещать нас с возрастом, но,
ощутив их вновь, вы испытываете удивление, наподобие
человека, нашедшего один или два темных волоса в расческе
спустя много лет после того, как полностью поседел.
Я расплатился с таксистом и направился к четырем
ступенькам, ведущим к двери. Когда я поднялся, мое
возбуждение сменилось чувством неуверенности и тревоги.
Зачем я приехал сюда?
Дверь была обшита дубовыми панелями и казалась мне
крепкой, как ворота замка, там не было ни звонка, ни
молоточка или камеры, установленной незаметно в тени
коридора, и, конечно, Уотерхауз не ждал меня у входа. Я
остановился у ступенек и огляделся. Тридцать пятая
Восточная улица неожиданно показалась мне более темной,
холодной и угрожающей. Коричневый камень выглядел
таинственно, как будто скрывая что-то, о чем было бы лучше и
не пытаться узнать. Окна напоминали глазницы.
Где-то, за одним из этих окон могли находится мужчина
или женщина, наблюдающие за убийством, - подумал я. Дрожь
пробежала по моей спине. - Наблюдающие... или совершающие
его.
Вдруг дверь открылась, и появился Стивенс.
Я почувствовал огромное облегчение. Думаю, что у меня не
слишком богатое воображение - по крайней мере не в обычных
обстоятельствах, - но недавняя мысль отличалась жуткой
ясностью предвидения. Я мог бы заговорить об этом, если бы
не посмотрел в глаза Стивенсу. Его глаза на знали меня.
Совершенно не знали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9