Мы с Эрни вернулись к моему "дастеру" семьдесят пятого года,
припаркованному возле обочины.
Я положил ладонь на плечо Эрни. Почему-то мне вспомнилось, как мы
проводили осенние дождливые дни в его комнате, когда нам было по шесть лет,
как смотрели мультики по старому черно-белому телевизору или рисовали
карандашами, которые обычно торчали в пустой банке из-под кофе. От этих
воспоминаний мне стало грустно и немного страшно. Знаете, иногда мне
кажется, что шесть лет - самый оптимальный возраст для человека и поэтому
занимает такую небольшую часть жизни.
- Дэннис, у тебя есть хоть сколько-нибудь? Я завтра отдам.
- Да, у меня есть, - сказал я. - Но во имя Бога, что ты делаешь, Эрни?
У этого старого прощелыги полная непригодность. Он не нуждается в деньгах, и
ты не общество милосердия.
- Не понял, о чем ты?
- Он выжимает тебя. Он выжимает тебя просто для собственного
удовольствия. Если бы он отвез машину к Дарнеллу, то не получил бы и
пятидесяти долларов, потому что ее можно продать только по частям. Это кусок
дерьма.
- Нет, ты не прав.
Если бы не худоба и прыщи, мой друг Эрни выглядел бы вполне
обыкновенно. Но Господь каждому дарит по крайней мере одну достойную деталь
внешности, и я думаю, что у Эрни это были глаза. Ни у кого, кроме него, я не
видел таких умных и красивых глаз цвета облачного осеннего дня. Даже за
очками они были выразительны. Но сейчас их затягивала какая-то серая
поволока.
- Это совсем не кусок дерьма.
Вот когда я начал по-настоящему понимать, что у Эрни появилось нечто
большее, чем просто желание купить машину. Раньше ему хватало того, что он
ездил со мной, а изредка и сам мог порулить на третьей скорости. Колесить по
дорогам он не собирался: насколько я знал Эрни, он не был сторонником таких
развлечений. Нет, это было что-то совсем другое. Я сказал:
- Хотя бы попроси завести ее. Под ней масляная лужа. Скорее всего
цилиндр лопнул. Я думаю, что...
- Ты одолжишь мне девять долларов? - Его глаза смотрели прямо в мои.
Я сдался. Я достал бумажник и вручил ему девять баксов.
- Спасибо, Дэннис, - поблагодарил он.
- Это на твои похороны, парень.
Ничего не ответив, он прибавил мои девять долларов к своим шестнадцати
и вернулся к Лебэю, стоявшему около машины. Взяв деньги, тот послюнявил
палец и тщательно их пересчитал.
- Запомни, я держу ее только двадцать четыре часа, - произнес Лебэй.
- Да, сэр. Все будет в порядке.
- Сейчас я схожу домой и напишу тебе расписку. Как ты сказал, твое имя?
- Каннингейм. Арнольд Каннингейм. Лебэй хмыкнул и пошел по заросшей
лужайке к задней двери дома. Спереди у этого строения была целая комбинация
алюминиевых дверей, над ними располагался замысловатый узор с буквой Л,
обрамленной вензелями. За ним хлопнула дверь.
- Странный он тип, Эрни. Странный сукин сын, этот...
Но Эрни рядом не было. Он сидел за рулем машины. На его лице было все
то же блаженное выражение.
Подойдя к капоту, я увидел, что тот был не заперт; и поднял крышку
Раздался скрип, как в фильмах о домах с привидениями. Посыпалась
металлическая пыль. Допотопный аккумулятор был весь изъеден коррозией, на
клеммах нельзя было отличить плюс от минуса. Я мрачно заглянул в карбюратор:
внутри он был чернее, чем угольная шахта.
Я закрыл капот и приблизился к Эрни. Он задумчиво водил рукой по
приборной доске. Предельное значение на спидометре было абсолютно абсурдным
- сто двадцать миль в час. Когда машины ездили с такой скоростью?
- Эрни, по-моему, двигатель ни к черту не годится. Эта машина - полная
рухлядь. Если тебе нужны колеса, то за двести пятьдесят долларов мы сможем
найти что-нибудь получше. Гораздо лучше.
- Ей двадцать лет, - проговорил он. - Ты хоть понимаешь, что если
машине двадцать лет, то ее уже официально считают антиквариатом.
- Понимаю, - буркнул я. - На заднем дворе у Дарнелла полным-полно
такого антиквариата.
- Дэннис...
Дверь снова хлопнула. Лебэй шел обратно. Он мог бы не торопиться:
дальнейшая дискуссия все равно была бы бесполезной. Может быть, я не самый
чувствительный из людей, но если сигнал достаточно сильный, то он до меня
доходит. Эрни испытывал потребность купить вещь, и я не собирался
отговаривать его. Думаю, что никто в мире не собирался делать этого.
Лебэй торжественно вручил лист почтовой бумаги. На нем было написано
старческим паукообразным почерком: "Получено от Арнольда Каннингейма
двадцать пять долларов как 24-часовой залог за "плимут" 1958 года,
Кристину". Внизу стояло его имя.
- Что это еще за Кристина? - спросил я, думая, что он допустил какую-то
ошибку.
Его губы сжались, а плечи приподнялись, как будто он ждал, что над ним
будут смеяться.., или как будто призывал меня посмеяться над ним.
- Кристина, - сказал он, - так я ее назвал.
- Кристина... - проговорил Эрни. - Мне нравится. А тебе, Дэннис?
Теперь он толковал о названии, Он еще думал, как назвать свою чертову
штуковину. Это было уже слишком.
- Ну, что же ты молчишь, Дэннис! Тебе нравится это имя?
- Нет, - ответил я. - Если тебе необходимо назвать ее, то почему не
назвать ее Беда?
Кажется, он обиделся. Но мне было все равно. Я вернулся к своей машине
и стал дожидаться его, жалея о том, что не поехал домой другой дорогой.

2/ ПЕРВАЯ ССОРА

Я отвез Эрни домой и, перед тем как ехать к себе, пошел с ним выпить по
стакану молока и перекусить парой пирожных. О таком решении я очень скоро
пожалел.
Семья Каннингеймов жила на Лорел-стрит, в западной части Либертивилла.
Вообще Либерти-вилл полностью застроен жилыми домами: на нашей улице тоже
нет офисов и контор. Однако Лорел-стрит недаром считается спальней
университетского общества, которое там обосновалось с незапамятных времен.
По дороге домой Эрни о чем-то думал; я старался не мешать ему, хотя и
спросил, что он собирается делать с машиной.
- Приводить в порядок, - рассеянно ответил он и снова погрузился в
молчание.
Нет спору, у него были кое-какие способности. Он умел обращаться с
инструментами, умел быстро находить неисправности и знал, как устранять их.
Его чувствительные руки были восприимчивы к автомобильной механике. Конечно,
он мог починить машину, но деньги, которые заработал летом, предназначались
для колледжа. У него никогда не было машины, он не имел ни малейшего
представления о том, с какой безжалостностью старые машины умеют высасывать
деньги. Они высасывают их так же, как вампир высасывает кровь. Он мог бы
избежать затрат на ручной труд, если бы все делал сам, но одни запчасти
разорили бы его еще до окончания работы.
Я сказал ему об этом, но он только поежился. Его взгляд был
отстраненным и туманным. Не знаю, о чем он думал.
Майкл и Регина Каннингейм были дома - она трудилась над составлением
картинок-загадок, а он слушал музыку в общей комнате.
Прошло не очень много времени, прежде чем я пожалел, что не отказался
от молока и пирожных. Эрни рассказал им о том, что сделал, показал расписку,
и они стали ходить по потолку.
Вы должны понять, что Майкл и Регина были цветом университетского
общества. Они были призваны служить делу прогресса, а для них это значило -
выражать протест. Они протестовали против раскола в начале шестидесятых,
против войны во Вьетнаме, против Никсона, против полицейского произвола,
против расовой сегрегации в школах и против жестоких родителей. Для этого
нужно было говорить - говорить почти без умолку. И потребность в разговорах
у них была такая же, как потребность в службе общественному прогрессу. Они
были готовы принять участие во всех ночных сеансах спутниковой телесвязи,
выступать по радио и на всех семинарах, где могли высказать свое мнение о
какой-нибудь злободневной проблеме. Одному Богу известно, сколько времени
они провели на различных "горячих линиях" или на старом добром "телефоне
доверия", куда может позвонить человек, думающий о самоубийстве, и услышать
приятный голос, отвечающий: "Не делай этого, парень, у тебя есть важная
миссия на космическом корабле по имени Земля". После тридцати лет
преподавания в университете вы готовы раскрывать рот так же, как собаки
Павлова готовы выделять слюну по первому звонку дрессировщика. Бьюсь об
заклад, что вам это даже нравится.
Регина (они настаивали, чтобы я называл их по имени) была все еще
привлекательной сорокапятилетней женщиной с довольно холодными
полуаристократическими манерами - я хочу сказать, что она умудрялась
выглядеть аристократично даже тогда, когда носила протертые джинсы, а это
было всегда. Она преподавала английскую литературу и специализировалась на
ранних английских поэтах. Ее диссертация была посвящена Роберту Геррику.
Майкл читал лекции по истории. Он казался таким же печальным и
меланхоличным, как музыка, которую он ставил на своем магнитофоне, хотя
печаль и меланхолия не были свойственны его натуре. Иногда он заставлял меня
задуматься над тем, что сказал Ринго Старр, когда "Битлз" впервые очутились
в Америке и на какой-то пресс-конференции у него спросили, действительно ли
он так печален, как выглядит. "Нет, - ответил Ринго. - это просто мое лицо".
Майкл был как раз таким. Кроме того, его тонкое лицо и толстые роговые очки
делали его похожим на карикатурного профессора, изображаемого под
какой-нибудь недружелюбной заметкой в газете.
- Привет, Эрни, - сказала Регина, когда мы вошли. - Привет, Дэннис.
После этого она уже не радовалась нашему приходу.
Мы поздоровались и сели за столик, стоявший в углу. Нам принесли молоко
и пирожные. Вскоре музыка оборвалась, и в кухню, шаркая шлепанцами, вошел
Майкл. Он выглядел так, словно только что умер его лучший друг.
- Вы сегодня припозднились, мальчики, - проговорил он. - Что-нибудь
случилось?
- Я купил машину, - произнес Эрни, отрезая кусок пирожного.
- Что ты сделал? - прокричала его мать из другой комнаты.
Вслед за тем послышался глухой стук упавшей книги. Вот когда я начал
жалеть, что не поехал домой.
Майкл Каннингейм повернулся к сыну, держа в одной руке пакет с
яблоками, а в другой - пластиковую коробку с йогуртом.
- Ты шутишь, - сказал он, и я почему-то обратил внимание на то, что
эспаньолка, которую он носил с семидесятого года, была почти седая. - Эрни,
ты ведь шутишь, да? Скажи, что ты шутишь.
Вошла Регина, высокая, полуаристократичная и едва сдерживающая
бешенство. Она пристально посмотрела на Эрни и поняла, что тот не шутил.
- Ты не можешь купить машину, - произнесла она. - О чем ты говоришь?
Тебе только семнадцать лет.
Эрни медленно перевел взгляд с отца, застывшего у холодильника, на
мать, стоявшую в дверном проеме. Я никогда прежде не видел у него такого
упрямого и твердого выражения лица. Если бы он почаще так держался в школе,
то, думаю, его бы там перестали прогонять отовсюду.
- Вы ошибаетесь, - сказал он. - Я мог купить ее без всяких проблем.
Купить машину за наличные не так трудно. Другое дело - зарегистрировать ее в
семнадцать лет. Вот тут мне понадобится ваше разрешение.
Они смотрели на него с изумлением и недоумением, которые вызвали у меня
чувство тревоги, смешанной со злостью. Ведь при всем своем либеральном
образе мыслей и при всей любви к разоренным фермерам, брошенным женам и
незамужним матерям они всегда управляли Эрни.
И Эрни позволял управлять собой.
- Не думаю, что тебе стоит разговаривать с матерью в таком тоне, -
произнес Майкл. Он положил яблоки и йогурт обратно в холодильник и медленно
закрыл дверцу. - Ты слишком молод, чтобы иметь машину.
- А Дэннис? - тотчас спросил Эрни.
- Какие взгляды у родителей Дэнниса и какие у нас - это две совершенно
различные вещи, - сказала Регина Каннингейм. Я еще никогда не слышал, чтобы
ее голос был так холоден. Никогда. - И ты не имеешь права делать такие вещи,
не посоветовавшись с твоим отцом и матерью о том...
- Не посоветовавшись с вами! - внезапно заорал Эрни. Он расплескал
молоко. На его шее выступили крупные вены, похожие на веревки.
Регина отступила на шаг, у нее отвалилась челюсть. Могу поклясться, что
она ни разу в жизни не думала, что ее сын, этот гадкий утенок, будет
когда-нибудь орать на нее. Майкл, казалось, был поражен не меньше. До них
постепенно начало доходить то, что я уже почувствовал, - по каким-то
неведомым причинам Эрни наконец понял, что по-настоящему чего-то хочет. А
Бог помогает таким людям.
- Советоваться с вами! Хватит с меня ваших семейных советов! Сколько их
ни было, никогда я не мог добиться того, чего хотел! Ведь у вас всегда было
два голоса против моего одного! Да на черта мне такие семейные советы? Я
купил машину, и.., все тут!
- Нет, не все, - проговорила Регина. Она плотно сжала губы и странным
образом (а может быть, как раз наоборот) утратила свой прежний
полуаристократический вид; теперь она выглядела, как королева Шотландии,
если бы ту можно было одеть в джинсы и все прочее. Глядя на Майкла, я
почувствовал острую жалость к нему - так он был подавлен и несчастен. Ему
даже некуда было пойти. Он был дома. И в его доме начиналась война двух
поколений. Регина была явно готова к ней, а Майкл - еще нет; Мне не хотелось
участвовать во всем этом. Я встал и пошел к двери.
- Ты позволил ему? - спросила Регина. Она смотрела на меня так
надменно, точно мы никогда не пекли пироги и все вместе не ездили на их
семейные пикники. - Дэннис, ты меня удивляешь.
Ее слова меня уязвили. Мне всегда нравилась мама Эрни, но полностью я
ей не доверял никогда, по крайней мере после случая, произошедшего лет
десять назад.
Однажды, когда мы катались на велосипедах, Эрни упал и здорово поранил
ногу. Я сам привез его домой, и врач наложил ему полдюжины швов. Затем
Регина отчитала меня так, что я был готов разреветься - еще бы, мне было
всего восемь лет, и я видел лужу крови. Не помню всех ее обвинений, но,
кажется, начала она со строгого выговора за то, что я плохо присматривал за
ее сыном, точно он был моложе, а не одного возраста со мной.
Теперь для меня снова прозвучало то же самое - Дэннис, ты плохо
присматривал за ним. - и я разозлился. Не только из-за отношения к Регине.
Когда вам семнадцать лет, вы почти всегда становитесь на сторону своих
сверстников. Вы инстинктивно чувствуете, что если не будете отстаивать эту
территорию, то ваши собственные папа и мама - из лучших побуждений - будут
счастливы окружить вас непреодолимой стеной и вечно держать в загоне для
малолеток.
Я разозлился и старался не взорваться.
- Ничего я ему не позволял, - произнес я как можно спокойнее. - Он
захотел и купил.
Раньше я бы добавил, что Эрни получил именно то, к чему стремился, но
теперь не собирался этого делать.
- Я пробовал отговорить его.
- Ты явно не перетрудился, - едко заметила Регина. С таким же успехом
она могла бы сказать: не дури мне мозги, Дэннис, я знаю, что вы были заодно.
Ее щеки покрылись румянцем, а взгляд буквально испепелял. Она желала, чтобы
я вновь почувствовал себя восьмилетним мальчиком.
- Не знаю, из-за чего вы так переживаете. Он купил ее за двести
пятьдесят долларов, и...
- Двести пятьдесят долларов! - выпалил Майкл. - Какой же должна быть
машина, чтобы стоить двести пятьдесят долларов?!
Его замешательство и неловкость исчезли почти без следа. Теперь он
смотрел на сына с нескрываемым презрением, от которого меня немножко
покоробило. Если у меня когда-нибудь будут дети, постараюсь не строить таких
гримас.
Я твердил себе, что должен оставаться спокойным и не лезть не в свое
дело.., но съеденное пирожное застряло у меня где-то на полпути к желудку, и
я кожей чувствовал, как оно там горело. Каннингеймы были моей второй семьей,
поэтому все ее неурядицы и скандалы я воспринимал изнутри.
- Вам предстоит многое узнать об автомобилях, потому что вашему сыну
досталась не совсем новая машина, и ее придется чинить, - сказал я и
неожиданно поймал себя на том, что довольно точно воспроизвел интонации
Лебэя. - Понадобится довольно долгая работа ("И немало денег", - подумал я).
Можете смотреть на это как на.., как на хобби.
- Вижу в этом только сумасшествие, - проговорила Регина.
- По-моему, проблема не настолько серьезна. Но все равно мне пора ехать
домой. Если вы не против, то я вас покину.
1 2 3 4 5 6 7