Снаружи
ветер стал сильнее; он пронзительно визжал, а потом, словно нехотя, стихал.
- Не крысы, - сказал Кел. - Звуки напоминали чьи-то спотыкающиеся
шаги, звук глухих ударов; звуки шли не из соседней комнаты, а откуда-то из-
за книжных полок, а потом послышалось ужасное бульканье... ужасное, сэр. И
заскреблось, словно кто-то царапался, пытаясь выйти... добраться до меня!
Можешь представить себе мое изумление, Бони. Келвин не тот человек,
который в ужасе помчится от чего-то воображаемого. Мне, после всего, стало
казаться, что здесь есть какая-то тайна... и скорее всего тайна весьма
неприглядная.
- Что дальше? - спросил я его. Мы поднимались, и тут я увидел впереди
свет из кабинета, падающий на пол галереи. Я посмотрел с некоторым
смятением; ночь больше не казалась мне такой уж уютной.
- Скребущий шум прекратился, - продолжают Кел, когда мы подошли к
кабинету. - Но через некоторое время глухие звуки возобновились, в этот раз
двигаясь от меня. Потом стало тихо, и, готов присягнуть, что я услышал
странный, почти неестественный смех! Я подошел к шкафу и начал его
ощупывать, пытаясь найти перегородку или потайную дверь.
- Нашли?
Кел остановился в дверях кабинета.
- Двери не нашел, но кое-что обнаружил! Мы вошли, и я увидел черный
квадратный проем в левом стене. Книги тут оказались бутафорскими, и Кел
обнаружил маленький тайник. Я зажег лампу, но ничего не увидел, кроме
толстого слоя пыли, скопившегося за десятки лет.
- Тут лежало только это, - торопливо сказал Кел и протянул мне лист
желтого цвета. Это оказалась карта, выполненная черными чернилами в тонких
линиях - карта города или деревни. Строений семьдесят, и одно из них с
четкой отметкой, рядом с ним были написаны непонятные слова: "Обитель
Червя".
И в левом верхнем углу карты, на северо-запад уходила маленькая
стрелка. Ниже стояла подпись: "Чапелвэйт".
- В деревне, сэр, достаточно религиозные жители называют покинутый
город Жребием Иерусалима, - объяснил Келвин. - Это место стараются обходить
стороной.
- Но почему? - поинтересовался я, прикоснувшись к карте чуть ниже
странной надписи.
- Не знаю.
Воспоминания о разговоре с миссис Клорис промелькнули в моей голове.
- Червь... - пробормотал я.
- Вам что-то известно, мистер Бун?
- Может быть... завтра мы отправимся взглянуть на этот город. Вы
согласны, Кел?
Он кивнул. После этого мы провели почти час, рассматривая пролом в
стене за квадратной нишей, найденной Келом, но безуспешно. Шум, описанный
Келом, больше не повторялся.
Мы пошли спать. Больше в ту ночь не было никаких приключений.
На следующее утро Келвин и я собрались на прогулку. Дождь, который шел
всю ночь, прекратился, но небо оставалось хмурым, покрытым низкими
облаками. Я видел, что Кел глядит на меня с сомнением, и поторопился
успокоить его, сказав, что если я устану, или путешествие окажется слишком
долгим, я без колебаний прерву прогулку. Мы запаслись провизией для ленча,
взяли с собой прекрасный компас Баквайта и, конечно, странную, древнюю
карту Жребия Иерусалима. Прогулка получилась необычная, наводящая на
размышление прогулочка. Птицы не пели, не было видно никаких зверей. Мы шли
мимо величественных и мрачных сосен прямо на юго-восток. Только звуки наших
шагов и мерное дыхание Атлантики сопровождали нас. Запах моря,
сверхъестественно тяжелый, был нашим постоянным спутником.
Мы прошли не более двух миль, когда наткнулись на заросшую дорогу,
которую, я уверен, когда-то называли "выстеленной бревнами". Она вела в
нужном нам направлении) и мы воспользовались ею, экономя время. Говорили мы
мало. День, с его тишиной и зловещей неподвижностью, камнем лег на наши
сердца.
Часов в одиннадцать мы услышали журчание воды. Дорога резко повернула
влево, и мы увидели неширокий, бурлящий, светлый ручей, и, словно призрак,
перед нами встал Жребий Иерусалима...
Ручей был, вероятно, шириной футов восемь, через него вел пешеходный
мостик, поросший мхом. За ним, Бони, расположился самый прекрасный городок
из всех, что ты можешь себе представить. Городок, переживший невзгоды, но
восхитительно сохранившийся. Некоторые дома, построенные в той, еще строгой
манере, которой знамениты пуритане, сгрудились у крутого берега. Сзади,
чуть подальше, вдоль заросшей травой улицы, стояли три или четыре строения,
которые могли быть примитивными административными и деловыми зданиями, а
еще дальше был виден шпиль церкви, отмеченной на карте. Он поднимался в
серое небо и зловеще выглядывал из-за домов; шпиль с облупившейся краской и
тусклым, покосившимся крестом.
- Хорошенькое название у этого города, - тихо произнес Кел, стоявший
рядом со мной.
Мы прошли к городу и начали бродить по его улицам... И с этого места
моя история, Бони, станет несколько необычной, так что подготовься.
Казалось, воздух налился свинцом, когда мы оказались среди зданий; в
воздухе появилось что-то гнетущее, если ты понимаешь. Здания оказались
полуразрушенными, ставни были оторваны, крыши провалились под тяжестью
снега, грязные окна злобно смотрели на нас. Тени от необычных, изогнутых
линий домов падали в зловещие лужи.
Вначале мы зашли в старую, разрушенную таверну. Казалось, как-то
неприлично без приглашения вломиться в один из домов, откуда люди ушли,
чтобы избавиться от неприятностей непонятного мне происхождения. Старая и
испорченная непогодой надпись над расколотой дверью извещала, что это была
гостиница и таверна "Голова кабана". Дверь жутковато заскрипела на одной из
оставшихся петель, и мы вошли в сумрачное помещение. Запах гниения и
плесени, царивший на улицах города, был очень неприятен, а внутри он
оказался еще елейнее и сильнее, - запах прошедших десятилетий. Такое
зловоние, вероятно, истекает из прогнивших гробов или оскверненных могил. Я
прикрыл нос платком и Кел сделают то же. Мы начали обследование помещения.
- Боже мой, сэр, - слабо произнес Кел.
- Ничего не тронуто, - закончил я за него. Так оно и было. Столы и
стулья стояли, словно призрачная прислуга, покрытые пылью, растрескавшиеся
от резких перепадов температуры, которыми известен климат Новой Англии, но
в остальном совершенные, как бы ожидающие в тишине, десятилетиями, кто еще
войдет; закажет пинту или глоток спиртного, раздаст карты или раскурит
глиняную трубку. Маленькое квадратное зеркало висело рядом с правилами
поведения в таверне, целое зеркало. Ты понимаешь смысл всего этого, Бони?
Маленькие мальчишки отличаются любознательностью и вандализмом; но здесь
нет домов, которые кто-то посещал. Дома стоят нетронутыми, с целыми
стеклами. Непонятно, как могли так сильно испугать прежних обитателей
слухи? Ведь нет таких кладбищ, где молодые хулиганы не сворачивают
надгробных камней! Конечно, в Причер Корнерс можно найти с дюжину молодых
хулиганов, а от этой деревушки до Жребия Иерусалима не более двух миль.
Конечно, стеклянная посуда (которая, видимо, стоит приличные деньги)
осталась целой, хотя некоторые хрупкие вещи мы нашли поврежденными. Но их
повреждения носили естественный характер. Только стихии наносили вред
брошенному городку. Жребий Иерусалима избегали. Но почему? У меня есть свое
мнение, но перед тем, как я откажусь даже намекнуть на него, я должен
закончить рассказ о нашей прогулке по заброшенному городку.
Мы поднялись в комнаты и обнаружили, что кровати прибраны, оловянные
кувшины чистые и стоят на своих местах. Кухня тоже выглядела нетронутой,
только пыль за много лет покрыла там все, и ужасающее зловоние скопилось за
десятилетия. Одинокая таверна стала антикварным храмом; одна удивительная,
старинная, итоженная из камней печь принесла бы колоссальную прибыль на
аукционе в Бостоне.
- Что ты думаешь, Кел? - спросил я, когда мы снова вышли на улицу.
- Я думаю, поступать так плохо, мистер Бун, - меланхолично ответил он.
- Раньше мы должны побольше разузнать.
Потом мы посетили несколько магазинов со скромными вывесками - там
были прилавки с товаром, покрытые плесенью. На ржавых крюках все еще висели
люстры, на складе пылилось множество изделий из дуба и сосны, кованые
вещички.
Мы зашли в два дома по пути к церкви в центре городка. Оба дома
оказались исполненными в пуританском стиле, забиты коллекционными вещами,
которые вот так просто можно было взять в руки; оба дома были пусты и полны
зловещих запахов.
Ничего, казалось, не жило и не двигалось во всем этом мире, кроме нас.
Мы не видели ни насекомых, ни птиц, ни даже паутины на окнах. Только пыль.
Наконец, мы достигли церкви. Она возвышалась над нами, суровая,
неприветливая, холодная. Окна были черными, затемненными изнутри.
Божественность, святость покинули ее давным-давно. Точно так. Мы поднялись
по ступенькам, н я взялся за огромную железную дверную ручку. Мы с Келвином
обменялись мрачными взглядами, а потом я открыл дверь. Как долго эту дверь
не открывали? Должен сказать откровенно, что я, видимо, был первым за
последние пятьдесят лет. Вероятно, даже больше. Ржавые петли заскрипели,
когда я открывал ее. Запах гниения и запустения коснулся нас, и запах был
почти осязаем. Кел звучно откашлялся и непроизвольно затряс головой, словно
хотел глотнуть чистого воздуха.
- Сэр, вы уверены, что вы?.. - спросил он.
- Со мной все в порядке, - спокойно ответил я. - Но мне было
неспокойно, Бони, да и теперь, вспоминая о церкви, я чувствую волнение. Я
верю как и в Моисея, как и в Бездонную Бутылку, как и во Всеобщую Матерь,
словно наш Хенсон (когда он приходит в состояние философских раздумий), что
именно здесь находятся те богохульные места, строения, где млечный сок
космоса прокисает и горкнет. И эта церковь такое место: я готов в этом
присягнуть.
Мы вошли в длинный зал с пыльными вешалками и щитами с церковными
гимнами. Помещение было без окон. Тут и там стояли лампады.
"Непримечательное помещение", - подумал я, пока не услышал сдавленный вздох
Келвина, и не увидел то, на что он смотрел... Зрелище было непристойным.
Не отважусь описать столь тщательно написанную и обрамленную картину,
как эта. Она была исполнена в стиле пышных полотен Рубенса, но изображала
гротескную пародию на мадонну с ребенком: необычные, полускрытые тенями
существа развлекались и ползали на заднем плане.
- Господи, - прошептал я.
- Нет, здесь нет Господа, - ответил Келвин, и его слова, казалось,
повисли в воздухе. Я открыл дверь, ведущую в глубь церкви, и смрад стал
почти непереносим.
В мерцающей полутьме вокруг алтаря, словно привидения, столпились
скамейки. Над ними возвышалась высокая, дубовая кафедра и скрытая тенями...
икона с тускло высвеченным богом.
Почти рыдая, Келвин, истинный протестант, совершит крестное знамение,
и я повторил его жест, косясь на золотой, огромный, прекрасно выполненный
крест, висевший вверх ногами, как символ Мессы в честь Сатаны.
- Мы должны успокоиться, - услышал я свой голос. - Мы должны быть
спокойны. Мы должны быть спокойны... Мы должны быть спокойны...
Но тень легла на мое сердце, и я был напуган так, как никогда. Я
побывал под покрывалом Смерти, но думаю, там было не так темно.
Мы прошли по проходу между рядами. Наши шаги эхом разносились по
церкви. На полу в пыли остались наши следы. На алтаре стали видны еще
какие-то мрачные произведения искусства. Я не мог, однако, заставить себя
разглядывать их. Я начал подниматься на кафедру.
- Нет, мистер Бун! - неожиданно закричал Кел. - Я боюсь...
Но я уже поднялся. Огромная книга лежала открытой на подставке. Текст
был написан на латыни, с вкраплением рун, которые моему неопытному взгляду
напоминали письмена друидов или докельтские записи. Я пытался вспомнить
значение хотя бы нескольких символов. Напрягают память.
Закрыв книгу, я посмотрел на название: "Dе vernis inystcris". Моя
латынь хромала, но кое-как мне удалось перевести: "Тайны Червя".
Когда я прикоснулся к книге в той проклятой церкви, мне показалось,
что белое лицо Келвина поплыло предо мной. Мне показалось, что я услышал
какие-то низкие, читающие заклятия голоса, отвратительные, нетерпеливые
звуки, а потом послышались другие звуки, утробные, из-под земли.
Галлюцинация, не сомневаюсь, но в тот момент церковь для меня наполнилась
весьма реальными звуками, которые я могу описать так: словно огромный
мертвец поворачивался у меня под ногами. Кафедра задрожала, перевернутый
крест на стене затрепетал. Мы вместе выскочили вон, покинули это темное
место, и никто из нас не отважился оглянуться, пока по грубым, неотесанным
доскам мостика мы не перебежали на другую сторону ручья. Не скажу, что мы
были трусами, но с девятнадцатого столетия люди не заходили туда, не
заходили из-за древнего сверхъестественного ужаса, обращающего в бегство; и
я окажусь лжецом, если скажу, что на обратном пути мы просто гуляли...
Вот и все. Ты не должен печалиться, переживая из-за того, что страх
снова поселился в моем сердце. Кел может засвидетельствовать: все, о чем я
написал тебе, включая даже тот отвратительный шум - правда.
Итак, я заканчиваю. Еще скажу только о том, что хотел бы увидеть тебя
(знаю, что большая часть моих сомнений немедленно покинула бы меня), и по-
прежнему остаюсь твоим другом и поклонником.
Чарльз.

17 октября 1850 года.
Уважаемые джентльмены,
в большинстве новых изданий Вашего каталога для домовладельцев
(например, в номере за лето 1850 года) есть препараты, которые называются
"Отрава для крыс". Я бы хотел приобрести одну (1) 5-фунтовую банку этого
препарата по установленной вами цене - тридцать центов ($0.30). Прилагаю
стоимость обратного почтового отправления. Пожалуйста, перешлите покупку по
адресу: Келвину Маккену, Чапелвэйт, Причер Корнерс, Кемберленд, Мэйн.
Заранее благодарен Вам за любезность, С глубоким почтением к Вам,
Келвин МакКен.
19 октября 1850 года.
Дорогой Бони,
происходят тревожные события. Шумы в доме усилились, и я пришел к
окончательному выводу, что в наших стенах бродят не только крысы. Келвин и
я продолжай безрезультатные поиски потайных дверей и коридоров, но ничего
не нашли. Как мало мы подходим для роли героев романов мисс Редклифф! Кел
заявил, однако, что большая часть звуков исходит из подвала, и мы
намереваемся исследовать его завтра. Мне это сделать нелегко, так как я
знаю, что сестра моего кузена Стефана нашла там ужасный конец.
Ее портрет, между прочим, висит в галерее наверху. Марселла Бун
выглядит печальной и милой, если художник верно изобразил ее. и еще я знаю:
она никогда не была замужем. Временами, я думаю, что миссис Клорис была
права - это плохой дом. Все бы ничего, но печаль лежит на лицах прежних
обитателей дома.
Я должен добавить еще пересказ нового разговора с храброй миссис
Клоринс, так как сегодня говорил с ней во второй раз. Я встретился с ней
днем, после неприятной встречи, о которой я расскажу вначале.
Утром должны были доставить дрова, и когда перевалило за полдень, а
дрова еще не привезли, я решил пройтись пешком в деревню. Моей целью было
навестить Томпсона, человека, с которым вел дела Кел.
День выдался приятным, полным живительной прохлады яркой осени, и
вскоре я достиг усадьбы Томпсона. Кел остался дома, чтобы попытаться найти
какие-либо следы разгадки тайны в библиотеке дяди Стефана, но он дал мне
верные ориентиры. У меня было прекрасное настроение, что редкость в
последние дни, и я даже простил Томпсону задержку с доставкой дров.
Двор Томпсонов оказался сильно заросшим высокой травой, покосившиеся
стены нуждались в ремонте. Слева у сарая я увидел свинью, готовую к
ноябрьскому убою. Она хрюкала и барахталась в грязном свинарнике. В
захламленном дворе между домом и дворовыми постройками женщина в старом
клетчатом платье кормила цыплят, разбрасывая корм, который держала в
переднике. Когда я окликнул ее, она повернула ко мне бледное,
невыразительное лицо. Неожиданно ее голос, подзывавший цыплят, изменился,
превратившись в испуганный крик, очень удививший меня. Я мог только
предположить, что она приняла меня за Стефана. Она поднесла руки ко рту,
собираясь совершить крестное знамение от дурного взгляда и снова завизжала.
1 2 3 4 5