Он потерпел
несколько секунд, а затем разразился хохотом, когда его глаза снова
остановились на знаменитой строчке - НЕ САМЫЙ ПРИЯТНЫЙ ПАРЕНЬ. Попытки
замолчать были столь же успешны, как затыкание дыр в плохо сделанной
дамбе: как только вам удается ликвидировать течь в одном месте, она
неизбежно появляется в другом.
Тад подозревал нечто не совсем естественное в столь бессмысленном
смехе - это была форма истерии. Он понимал, что юмор очень редко, если это
вообще возможно, сопровождает подобные вещи. На самом деле, весь случай
располагал к прямо противоположной веселью реакции.
Нужно чего-то опасаться, может быть.
Ты опасаешься этой чертовой статьи в журнале? Это то, что ты все
время вспоминаешь? Глупо. Боят ься быть осмеянным своими коллегами по
факультету английской литературы, разглядывающими зти картинки и
думающими, что ты, бедняга, видимо, немного тронулся.
Нет. Ему нечего опасаться своих коллег и даже тех из них, которые
жили на Земле, когда на ней еще разгуливали динозавры. Он, в конце концов,
имеет кое-что, а также достаточно денег для того, чтобы начать жизнь -
пусть и не всегда под звуки праздничных труб - профессионального писателя,
если только он того пожелает (Тад не был в этом полностью уверен,
поскольку, хотя всегда не очень вникал в бюрократические и
административные стороны университетской жизни, он чрезвычайно увлекался
чисто преподавательской деятельностью). Нет, поскольку он уже однажды
прошел через пересуды коллег, нимало этим не озаботясь, несколько лет тому
назад.
По-настоящему его заботило лишь то, что думают его друзья, а они, как
и приятели Лиз, в некоторых случаях были и его коллегами по работе. Однако
он был склонен надеяться, что именно близкие им люди легче всего
догадаются, что это была лишь шутка, розыгрыш.
Если чего и следовало бояться, то...
- Остановись, - приказал его мозг тем сухим и жестким тоном, который
сразу ставил на место его самых непослушных и самоуверенных
студентов-старшекурсников, заставляя их бледнеть и умолкать после
замечания Тада. Прекрати эту глупость немедленно.
Нехорошо. Этот голос был безотказным оружием против зарвавшихся
студентов, но не имел никакого воздействия на самого Тада.
Он снова глянул на фото, в этот раз не обращая никакого внимания на
выражение лиц жены и самого себя, исполнявших роль пары клоунов, которые
разыгрывают хорошо отрепетированный трюк.
ДЖОРДЖ СТАРК
1975-1988
Не самый приятный парень
Это было причиной его опасений.
Эта могильная плита. Это имя. Эти даты. Эта мрачная эпитафия,
которая, хотя и заставила его мычать от смеха, заложила еще кое-что под
изнанку этого смеха.
Это имя. Эта эпитафия.
- В конце концов, неважно, - пробормотал Тад. - Сукин сын ныне мертв.
Но беспокойство оставалось.
Когда Лиз вернулась с умытыми и переодетыми близнецами, по одному на
каждой руке, Тад снова перечитывал текст.
"Убил ли я его?"
Тадеуш Бомонт, один из самых многообещающих и талантливых
американских романистов. выдвиженец на Национальную книжную премию 1972
года за "Неожиданных танцоров", задумчиво повторил вопрос. Он выглядел
чуть-,чуть смущенньым. "Убийство", - заговорил он снова очень тихо и
мягко, как будто само это слово никогда не приходило ранее сму на ум...
хотя именно убийство было почти тем единственыыьым делом, которым был
действительно заполнен мозг второй, "темной половины" писателя, как
называл Бомонт Джорджа Старка.
Из своего широкогорлого кувшина, стоящего позади старомодиой пишущей
машинки "Ремингтон", он вытягивает карандаш фирмы "Бэрол блэк бьюти"
(которым и только которым мог писать Старк согласно Таду Бомонту) и
начинает его слегка покусьвать. Если приглядеться к доброй дюжинс других
карандашей в кувшине, легко убедиться, что их обкусьвание - милая привычка
хозяина.
"Нет, - наконец говорит он, ставя карандаш на место. - Я не убивал
его". - Он улыбается. Бомонту тридцать девять, а когда он улыбается, его
легко принять за одного из его же собственных студентов. - "Джордж умер
естественной смертью".
Бомонт утверждает, что Джордж Старк был идеей его жены. Элизабет
Стсфсис Бомонт, спокойная и милая блондинка, отказьвается от чести быть
единственной изобретательницей. "Все, что я сделала, - объясняет она, -
было предложение написать роман под вымышленным именем и посмотреть, что
из этого получится. Тад испытывал серьезное противодействие со стороны
коллег-писателей, и ему был нужен стартовый скачок. И на самом деле, -
смеется она, - Джордж Старк сильно помогал Таду все это время. Следы его
присутствия нередко попадались мне в доме, особенно, когда Тад не успевал
их выкинуть до моего появления. Однажды он попался мне на глаза, выходя из
туалета".
Как и у большинства своих сверстников, проблемы Бомонта несколько
сложнее и глубже, чем просто зависть и помехи со стороны писательского
цеха. По крайней мере два популярных писателя, которые отказали нам в
праве прямо их цитировать и называть, заявили, что их беспокоило
психическое состояние Бомонта во время его творческого кризиса между
первой и второй книгами. Один из них уверждает, что подозревал возможность
самоубийства Бомонта после публикации "Неожиданных танцоров", которая
вызвала куда больше критики, чем денежных поступлений.
На вопрос, думал ли он о самоубийстве, Бомонт только качает головой и
говорит: "Это идея для глупца. Настоящая трудность связана не с приемом у
читателя, а с противодействием уже сформировавшегося блока писателей. И
даже мертвые писатели продолжают цепляться за живых, мешая им двигаться
дальше".
Тем временем Лиз Бомонт проводила "обработку" - слово Бомонта - идеи
псевдонима. "Она сказала, что я могу прихлопнуть все мои проблемы одним
ударом, если только сам того пожелаю. Я могу написать любую понравившуюся
мне штуковину без "Нью-Йорк таймс бук ревью", подглядывающего через мое
плечо, чем именно я сейчас занимаюсь за письменным столом. Она сказала,
что я, если только захочу, могу выдать вестерн, детектив,
научно-фантастический роман. Или написать криминальный роман".
Тад Бомонт усмехается.
"Я думаю, что последнее предложение не было чисто случайным. Она
догадывалась, что я вынашивал идею такого романа, но никак не мог найти
нужной зацепки.
Идея псевдонима была своего рода путеводной для меня. Она
обеспечивала свободу подобно секретному трюку исчезновения через люк, если
вы понимаете, что я подразумеваю.
Но было и еще кое-что. То, что очень трудно объяснить".
Бомонт протягивает руку к тонко заточенным карандашам в кувшине, но
затем передумывает. Он смотрит в окно кабинета на зеленеющие весенние
деревья.
"Мысль о писательстве под псевдонимом была подобна идее стать
невидимкой, - наконец произносит он, почти запинаясь на каждом слове. -
Чем больше я обыгрывал эту идею, тем больше я ошущал, что я буду... ну...
возрождать самого себя".
Снова его рука протягивается к кувшину, и на этот раз она захватывает
карандаш, в то время как его мысли уже далеко отсюда.
Тад перевернул страницу и глянул на двойняшек, сидящих в их сдвоенном
высоком кресле. Двойня "брат-сестра" всегда имеет чисто братские или
братско-сестринские (если вы боитесь упреков в мужском шовинизме) черты
сходства. Уэнди и Уильям были, однако, настолько похожи, что казались
абсолютно одинаковыми, не будучи таковыми.
Уильям улыбался Таду, глядя из-за своей бутылочки.
Уэнди также улыбалась отцу, глядя из-за своей бутылочки, но ее
отличала одна принадлежность, которой не успел обзавестись ее братец -
единственный передний зуб, который прорезался без всякой боли, появившись
во рту столь же бесшумно, как перископ подводной лодки на поверхности
океана.
Уэнди сняла руку с бутылочки. Открыла ладонь, показывая какая она
чистая и розовая. Сжала снова. Разжала. Это ее любимое занятие.
Не глядя на нее, Уильям снял одну из своих рук со своей бутылочки и
проделал все то же самое. Это его любимое занятие.
Тад молча поднял руку со стола и сделал все в точности, как дети.
Двойняшки радостно заулыбались.
Он глянул на журнал снова. - "Ах, "Пипл", - подумал он, - где бы мы
были и чем бы мы были без вас? Это американское звездное время, кроме
шуток".
Писатель, конечно, вылил на читателей всю свою горечь, которая
особенно в нем накопилась за долгое четырехлетие после провала попытки
получить Национальную книжную премию за "Неожиданных танцоров", - но этого
следовало ожидать, и он не очень беспокоился своим интеллектуальным
стриптизом. С одной стороны, не все было так уж и грязно, а, с другой, ему
всегда было легче жить с правдой, чем с ложью. По крайней мере, на длинной
дистанции.
Конечно, возникает вопрос, имеют ли что-нибудь общее журнал "Пипл" и
"длинная дистанция".
Ну хорошо. Сейчас уже слишком поздно.
Имя парня, написавшего про него текст, было Майк - он это хорошо
помнил, но как фамилия этого Майка? Если только вы не граф, рассуждающий о
наследстве, или кинозвезда, сплетничающая о других кинозвездах, ваша
фамилия всегда будет помещена в самом низу статьи для "Пипл". Тад
перелистал четыре страницы (две из которых были заняты полностью рекламой)
чтобы найти, наконец, фамилию корреспондента. Майк Дональдсон. Когда Тад
спросил его, неужто кто-нибудь в мире всерьез интересуется и озабочен тем
фактом, что Бомонт написал несколько книг под другим именем, Дональдсон
ответил так, что сильно рассмешил Тада: "Отчеты свидетельствуют, что
большинство читателей "Пипл" имеют чрезвычайно узкие носы. Потому в них
очень трудно ковырять, и они вынуждены лезть в чужие дела и души. Они
прямо-таки жаждут узнать все, что можно, о вашем приятеле Джордже".
- Он не мой приятель, - отвечал Тад, все еще смеясь.
Лиз подошла к столу.
- Тебе нужна моя помощь? - спросил Тад.
- Все в порядке, - ответила она. - Я собираюсь приготовить немного
смеси для детей. Ты еще не устал от самолюбования?
- Не совсем, - бесстыдно заявил Тад и вернулся к статье.
"Труднее всего было с именем, - продолжает Бомонт, слегка трогая
карандаш. - Оно очень важно. Я знал, что оно должно работать. Я знал, что
оно может разбить тот самый писательский блок, с которым я сражался...
если я буду иметь двойника. Настоящего двойника, то есть абсолютно
независимого от меня самого".
Как он выбрал Джорджа Старка?
"Ну, был такой автор криминальных романов по имени Дональд Уэстлейк,
- объясняет Бомонт. - И под своим настоящим именем он написал много
забавных юморесок об американской жизни и правах.
Но начиная с ранних шестидесятых и до середины семидесятых годов, он
написал серию романов под псевдонимом Ричард Старк, и эти книги очень
отличаются от вышедших под настоящим именем автора. Серия посвящена
профессиональному грабителю по имени Паркер. У него нет прошлого, нет и
будущего, и нет других интересов, кроме краж и грабежей.
По каким-то причинам, которые знает только сам Узстлейк, он прекратил
в конце концов писать романы о Паркере. Но я никогда не забуду сказанное
Уэстлейком уже после раскрытия тайны своего псевдонима. Он заявил, что он
сам писал свои книги в солнечные дни, а Старк творил только в дождливое
ненастье. Мне это очень понравнлось, поскольку именно тогда для меня были
сплошные дождливые дни, между 1973 и 1975 годами.
В лучших книгах той серии Паркер куда больше напоминает
робота-убийцу, чем человека. Тема ограбления грабителей является
практически неизменной в этих книгах. И Паркер проходит сквозь негодяев -
других негодяев, хочу я сказать - в точности как робот,
запрограммированный лишь на одну цель. "Я хочу мои деньги", - говорит он,
и это все, что он говорит. "Я хочу мои деньги, я хочу мои деньги". Вам это
не напоминает любого из нас?"
Интервьюер кивает. Бомонт описывает Алексиса Мэшина, главного героя
первого и последнего романа Джорджа Старка.
"Если бы "Путь Мэшина" заканчивался на той же ноте, что и его начало,
я бы навсегда упрятал роман в письменный стол, - говорит Бомонт. -
Издавать его было бы чистым плагиатом. Но примерно через четверть этого
пути роман обрел свою собственную жизнь, и все встало на свои места".
Интервьюер спрашивает, правда ли, что Бомонт после долгой работы над
книгой узрел ожившего Джорджа Старка и даже беседовал с ним.
"Да, - отвечает Бомонт. - Но хватит об этом".
Тад перестает читать и почти готов разразиться новым приступом хохота
помимо своей воли. Близнецы, видя улыбку отца, также приходят в состояние
еще большего восторга. Тад, наконец, произносит:
- Боже, как же это мелодраматично! Ты заставил это прозвучать, как
финальную сцену из "Франкенштейна", когда молния бьет в самую высокую
башню замка и испепеляет чудовище!
- Я, видимо, не смогу сегодня покормить ребят, если ты не
остановишься, - заметила Лиз таким тоном, что Тад понял всю
несвоевременность своей попытки поцеловать ее.
- Остановиться?
- Ты улыбаешься, они улыбаются. Я не могу кормить все время
улыбающегося ребенка, Тад.
- Извини, - сказал он виновато и взглянул на двойняшек. На их лицах
сияли как две капли воды похожие улыбки.
Он опустил глаза и продолжил чтение.
"Я начал "Путь Мэшина" одной из ночей 1975 года, когда выдумал это
имя. Но была еще одна вещь. Я заложил лист бумаги в машинку, собираясь
печатать текст... но затем мне пришлось вынуть эту бумагу. Я-то печатал
все свои произведения на машинке, но Джордж Старк, видимо, этого никогда
не делал".
По лицу Бомонта снова скользнула улыбка.
"Может быть, это потому, что ему не пришлось пройти курсы машинописи
в тех каменных отелях, где он проводил большую часть своей жизни".
Бомонт имеет в виду краткую биографию Джорджа Старка, напечатанную на
суперобложке боевика, где говорится, что автору книги тридцать девять лет,
и что Старк побывал в трех тюрьмах, отбывая сроки за поджог, хранение
оружия и покушение на убийство. Суперобложка, однако, далеко не
единственный источник информации об авторе скандального бестселлера.
Бомонт также подразумевает автобиографический очерк для "Дарвин пресс", в
котором он подробно и столь натурально описывает детали жизненного пути
своего литературного двойника, что можно позавидовать воображению
выдающегося романиста. В этом жизнеописанни указаны все вехи и этапы пути
к славе Джорджа Старка, от его рождения в Манчестере, штат Нью-Гемпшир до
последнего местожительства в Оксфорде, штат Миссисипи. Не указано лишь то,
что Старк погребен шесть недель тому назад на кладбище Хоумленд в Кастл
Роке, штат Мэн.
"Я нашел старую тетрадь для записей в одном из ящиков моего
письменного стола, а также пользуюсь этим", - он показывает на кувшин с
карандашами и кажется несколько удивленным, обнаружив один из них в своей
руке. - "Я начал писать и все, что помню - это то, что Лиз в середине ночи
спросила меня, собираюсь ли я, наконец, ложиться спать".
Лиз Бомонт имеет собственные воспоминания о той ночи. Она говорит: "Я
проснулась без четверти двенадцать и заметила, что он еще не ложился. Я
подумала: "Значит, он работает". Но я не услышала звуков машинки, что меня
немного удивило".
По ее лицу видно, что удивление ее тогда было куда сильнее.
"Когда я спустилась из спальни в кабинет мужа и увидела его
царапающим что-то в этой тетрадке, я прямо-таки остолбенела, - смеется
она. - Его нос почти касался бумаги".
Интервьюер спрашивает, почувствовала ли она облегчение, увидев эту
картину.
Своими мягким и спокойным голосом Лиз отвечает: "Очень, сильное
облегчение".
"Я захлопнул тетрадь и увидел, что написал шестнадцать листов без
каких-либо помарок и исправлений, - говорит Бомонт. - 3а это время я
исписал карандаш почти на три четверти, пользуясь точилкой". Он смотрит на
кувшин с выражением, которое можно одновременно принять и за меланхолию и
за скрытый юмор. - "Я предполагаю, что мне нужно теперь убрать эти
карандаши после смерти Джорджа Старка. Я сам не умею ими работать. Я
пытался. Но ничего не выходит. Что до меня, то я не могу обойтись без
машинки. Моя рука иначе тут же устает, а мозг тупеет".
1 2 3 4 5 6 7 8 9