Тебе это покажется странно и, возможно, даже подтолкнет к ложным выводам. Но ты рассматривай это как чисто теоретическое обсуждение проблемы. Большего о причинах этого разговора я тебе сказать не могу, кроме одного: все не так, как ты подумаешь.— Ясно.— Сценарий таков: одна молодая женщина выходит в тридцатые годы замуж за состоятельного фабриканта, вдовца с пятилетним сыном. Через год фабрикант умирает. Завещания с назначением наследника нет, единственными наследниками являются его жена и его сын. Она подменяет ребенка на сына своей подруги, и это проходит незамеченным. Что будет, если сегодня эта афера выплывет наружу?— С какой такой стати?— Да нет, ну просто как предположение. Так что же будет? Альфред задумался на мгновение.— Да ничего.— Ничего?— Через десять лет мошенничество подпадает под действие закона о сроке давности.— Ты в этом уверен?— Ну я же знаю, каков срок давности для мошенничества.Урс помешивал в стакане пластмассовым жирафом. Кубики льда позвякивали.— Дополнительный вопрос, еще более гипотетический: муж умер не собственной смертью, в этом ему помогла немножко жена, что тоже никем не было замечено.— Срок давности для убийства — двадцать лет, для мошенничества — десять. Если в течение этого времени ничто не всплыло наружу, считай дело закрытым.— А наследство?— Жена как убийца пожизненно объявляется недостойной наследовать. Это означает, если сегодня что-то раскроется, она автоматически теряет все права на наследство.— И должна возвратить все законному наследнику.— С правовой точки зрения — да. Урс кивнул.— Так я и думал.— Но если она этого не сделает, тот никаких прав не имеет. Срок давности для иска о наследстве истекает через тридцать лет.— А фиктивный сын?— Ну, тут вообще не о чем говорить. Для этого срок истек уже через десять лет. И поскольку он не несет никакой ответственности за то, что его в детском возрасте обменяли на другого ребенка, его даже нельзя признать недостойным наследовать.— Ты уверен? — Урс сделал знак барменше. Альфред Целлер усмехнулся.— Наше право наследования защищает имущество и состояние куда лучше, чем права наследников.— Повторить то же самое? — спросила Эви.Примерно в то же время Эльвира Зенн стояла в ванной, одетая к выходу, и набирала содержимое инсулинового шприца, украденного ею у доктора Штойбли, в три обыкновенных.Она завернула их в сухую кухонную салфетку и спрятала у себя в сумочке. Затем вышла, вынула из вазы в гардеробной букет весенних цветов и направилась в парк. Фонари, окаймлявшие дорожку, петлявшую между рододендронами, стояли на моросящем дожде в ореоле желтого сияния.Конитоми лежал в кровати. В кровати над ним лежал Томикони. Обе мамы спали рядом. Кровати тряслись и качались. Они ехали ночью на поезде. Они отправились в длинное путешествие. Было темно, штора на окне опущена. Когда поезд останавливался, за окном слышались шум и голоса, а за дверью шаги людей, возбужденно говоривших друг с другом.Через какое-то время кровати дергались, что-то вздыхало и визжало, и поезд опять стучал колесами и катился дальше. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук. У него и у Томикони было теперь по две мамы: мама Анна и мама Вира. Это чтобы они не грустили, что у них нет больше ни одного папы и никаких тетей.Но ему все равно было грустно. А Томикони'— нет.Сестра Ранья очень удивилась, когда, открыв дверь, увидела пожилую даму с огромным букетом в руках.— Я Эльвира Зенн. Мне захотелось принести для господина Ланга немного цветов. Он еще не спит?— Он уже в постели, но, думаю, еще не заснул. И наверняка обрадуется, что вы пришли.Она впустила Эльвиру Зенн, взяла у нее цветы и помогла ей снять мокрый плащ. Потом постучала в дверь к Конраду и открыла ее.— Сюрприз, господин Ланг.Конрад еще раньше закрыл глаза. Но, услышав голос сестры Раньи, открыл их. Увидев, однако, Эльвиру, он тут же снова, закрыл их.— Он очень устал, потому что он ничего не ест, — прошептала сестра Ранья.— Я просто немножко посижу здесь, если вы не возражаете.Поставив цветы в вазу и внеся их в комнату, Ранья увидела, как Эльвира сидит на стуле у края постели и смотрит на спящего Кони. Картина растрогала Ранью. Она радовалась, что старая женщина все же опомнилась и пришла к Кони. Выйдя за дверь, она переборола в себе естественное желание понаблюдать за ними сверху по монитору и решила скромненько посидеть в гостиной, пока посетительница уйдет.Симона Кох и Петер Кундерт пили уже по третьей чашке кофе. Бумажная скатерть на столе была исписана вкривь и вкось разными математическими значками и словами. «Конитоми —„ Томикони“ стояло в одном месте и „Томи —„ Кони“ и «мама Вира мама Анна“ в другом. Кундерт лучше соображал, если видел все это перед глазами. Чем дольше они об этом говорили, тем больше прояснялся смысл всего.— Вот почему такое долгое путешествие. Чтобы без помех перепрограммировать детей, — сказала Симона.— И чтобы Эльвира могла уволить всю прислугу и взять по возвращении новую, — высказал предположение Кундерт.— А потом ей еще надо было держать мальчиков подальше от обеих старых теток. Те определенно все бы заметили.— А почему они ничего не заметили после их возвращения?— Возможно, они уже умерли. Обе выглядят на фотографиях очень старыми.Кундерт написал: «Тети — когда?», оторвал клочок скатерти с записью и сунул его к другим в нагрудный кармашек рубашки. Кафе опустело. Но потом пришло время, когда заканчиваются киносеансы, и маленький зальчик вновь заполнился.— Одно только никак не вписывается в схему, — ломал голову Кундерт.— Анна Ланг. Или скорее даже так: что побудило Эльвиру предпринять эту подмену детей?— Он назвал ее «мама». «Мама, почему ты уколола папу-директора?» Кундерт немного колебался.— Может, она что-то вколола Вильгельму Коху?— Она убила его, — твердо заявила Симона.— Может, это все-таки удастся исключить?Он написал: «Причина смерти Коха???», вырвал клочок и убрал его к остальным.— Думаю, сейчас нам лучше вернуться, — сказала Симона.Через два часа после того как ушла Эльвира Зенн, сестра Ранья заметила, что. с Конрадом Лангом творится что-то неладное. Взглянув, как полагалось, на пациента, она увидела, что тот лежит, обливаясь потом, бледный как мертвец, сердце его бешено колотится, и сам он дрожит всем телом. Его губы двигались, он пытался что-то сказать. Она приблизила ухо вплотную к его губам, но услышала только бессмысленное бормотание и мычание.— What's the matter, baby, tell me, tell me!(В чем дело, детка, скажи мне, скажи мне) — Она пыталась прочесть слова по его губам.— Angry? Why are you angry, baby? (Сердишься? Почему ты сердишься, бэби).Конрад затряс головой. И снова попытался что-то сказать.— Hungry? You are hungry? (Голодный? Ты голодный, бэби?)Конрад Ланг кивнул.Сестра Ранья выбежала и вернулась с банкой засахаренного миндаля в медовом сиропе. Открутив завинчивающуюся крышку, она выудила капающий миндаль и положила его ему в рот. За ним другой. А потом и следующий. Конрад проглатывал миндаль с такой жадностью, какой она еще не наблюдала ни у одного больного. Может, разве что иногда у диабетиков, у которых вдруг внезапно резко падает содержание сахара в крови. Но Конрад Ланг диабетиком не был.Странным было только одно: чем больше засахаренного в меде миндаля он съедал, тем лучше себя чувствовал. Его пульс нормализовался, обильное потение прекратилось, и он снова слегка порозовел. Сестра Ранья только сунула последний миндаль Конраду в рот, как открылась дверь и вошли доктор Кундерт и Симона. Оба облегченно вздохнули.— Чары сестры Раньи опять подействовали, — сказала Симона, — Конрад снова ест.Сестра Ранья рассказала, что случилось. Все симптомы говорили о гипогликемии. Доктор Кундерт измерил содержание сахара в крови Конрада и установил, что оно по-прежнему все еще оставалось предельно низким. Сестра Ранья спасла ему, по-видимому, жизнь своим засахаренным миндалем. Впрыскивая глюкозу в капельницу, Кундерт заметил следы проколов в резиновой перемычке. Лично он за последние сутки никаких лекарств таким путем в капельницу не добавлял.— Когда господин Ланг выдернул прошлой ночью иглу, я целиком и полностью заменила на капельнице и трубку, и все соединения.Доктор Кундерт мучительно искал объяснений. У пациента с нормальным содержанием сахара в организме не может ни с того ни с сего наступить гипогликемический шок.— И вам за весь вечер не бросилось в глаза ничего необычного в пациенте?— Только то, что он был очень усталым. Даже когда пришла госпожа Зенн, он так и не проснулся.— Здесь была госпожа Зенн? — спросила Симона.— Да. Она находилась здесь с ним больше часа.— Вы не заметили ничего особенного?— Меня здесь в комнате не было.— А на мониторе?— Тоже нет. Ведь у него была гостья. Кундерт и Симона кинулись к лестнице.Томас, взлохмаченный и опухший, в два часа ночи пришел в гостевой домик. Симона вытащила его из постели.— Если речь не идет о жизни и смерти, тогда ты узнаешь, почем фунт лиха, — пригрозил он ей, когда она потребовала, чтобы он прихватил свои очки и немедленно шел к ним.— Именно об этом речь и идет, — ответила Симона. — О жизни и смерти.Она позвонила и Урсу тоже. Он еще не вернулся, заверила ее заспанная Канцелярия.Симона провела Томаса в комнату для дежурств и представила ему доктора Кундерта и сестру Ранью. От предложенного стула он отказался. Он не намеревается застревать тут надолго. Кундерт пустил пленку видеозаписи с того момента, когда сестра входит с букетом цветов и оставляет потом Эльвиру с Конрадом одних.— Она навестила Кони? — удивился Томас. — Когда это было? Симона взглянула на часы.— Семь часов назад.Картинка долго оставалась без изменений — Конрад Ланг лежит на спине с закрытыми глазами, Эльвира Зенн сидит на стуле рядом с ним. Доктор Кундерт прогнал пленку вперед до того места, где Эльвира молниеносно вскочила со стула и так же молниеносно села на него снова. Он остановил кадр, перемотал пленку назад и пустил ее теперь на нормальной скорости.Сейчас всем было видно, как Эльвира осторожно встает со стула, склоняется над Конрадом и снова садится. Та же сцена повторяется еще два раза.Вот Эльвира встала. Склонилась над Конрадом. Выпрямилась. Открыла свою сумку. Вынула оттуда светлую салфетку. Положила ее на ночную тумбочку. Развернула салфетку. Что-то взяла в правую руку. Пошла с этим к капельнице. Взяла мягкую трубку левой рукой. Что она сделала дальше, мешало увидеть ее правое плечо. Она вернулась назад к ночной тумбочке. Положила какой-то предмет на светлую салфетку. Взяла в руки другой. Вернулась назад к капельнице. Подняла предмет вверх и подержала его против света. На какое-то мгновение он четко обозначился на пододеяльнике. Шприц?Что она сделала дальше, опять закрыло плечо.Только на третий раз все стало видно абсолютно точно: шприц! И еще: она втыкает иглу в резиновую перемычку на капельнице.Эльвира убирает салфетку опять в свою сумку и выходит из комнаты, даже не оглянувшись на Конрада.— Что это было? — спросил пораженный Томас.— Попытка убийства. Это был инсулин. Господин Ланг должен был умереть от гипогликемического шока. Недоказуемо. Он выжил только благодаря сестре Ранье.Томас Кох опустился на стул. Долгое время он сидел, словно у него разум помутился. Потом он посмотрел на Симону:— Зачем она это сделала?— Спроси ее сам.— Может, она сошла с ума?— Надеюсь, ей удастся это доказать, — сказал доктор Кундерт.На следующее утро Эльвира Зенн чувствовала себя превосходно. Она отлично выспалась, проснулась очень рано, с чувством величайшего облегчения, тут же встала и налила себе ванну. Войдя через три четверти часа в свою «утреннюю» комнату, она сразу поняла, что что-то не сработало: на ее маленькой оттоманке спал Томас — одетый и с открытым ртом. Она принялась трясти его. Он сел, пытаясь сообразить, где он и что с ним.— Что ты тут делаешь? Томас соображал.— Я ждал тебя.— Зачем?— Мне надо с тобой поговорить.— О чем? Он забыл. Эльвира помогла ему:— Это как-то связано с Кони?Томи думал. И тут к нему вернулись все воспоминания о прошлой ночи.— Ты хотела его убить!— Кто тебе сказал?— Я сам все видел. Это все записано на пленку. У Эльвиры подкосились ноги.— В комнате Конрада есть скрытая телекамера?— Ну вам же подавай все только самое лучшее!— Что там видно?— Тебя, как ты три раза что-то вкалываешь ему в трубку на капельнице.— И он жив?— Его спасла ночная сестра. Медом, насколько я понял. Эльвира окаменела.— Зачем ты это сделала? Она не отвечала.— Зачем ты сделала это?!— Он опасен.— Кони? Опасен? Для кого?— Для нас. Для тебя, и Урса, и для меня. Для заводов Коха.— Ничего не понимаю.— Он помнит такие вещи, о которых никто не должен ничего знать.— Какие вещи?За окном занимался новый день, такой же пасмурный, как и вчера. Терпение Эльвиры кончилось, и она взорвалась:— Знаешь ли ты, сколько мне было, когда я пришла к Вильгельму Коху нянчить его сына? Девятнадцать! А ему уже пятьдесят шесть. В глазах девятнадцатилетней девушки это был дряхлый старик. Нахальный, спившийся, и к тому же пятьдесят шесть лет!— Но ты же вышла за него замуж!— В девятнадцать свойственно делать ошибки. Особенно когда нет ни денег, ни жизненного опыта.В дверь постучали. С подносом в руках вошла Монсеррат. Увидев Томаса, она достала из серванта второй столовый прибор. Эльвира и Томас хранили молчание. Наконец они опять остались одни.— Я вызвала Анну, чтобы не быть в доме одной, к тому же полностью во власти этого старика. А потом у нее родилась идея… — Эльвира сделала паузу, — родилась идея убить его.Томас протянул руку за чашкой кофе. Но рука задрожала так, что он отказался от этого. Эльвира ждала, что он что-нибудь скажет. Но Томас все еще пытался осознать сделанное ею признание со всеми вытекающими отсюда последствиями.— Анна еще не доучилась на медсестру, но она уже знала, как это сделать, чтобы никто ничего не заметил: дать высокую дозу инсулина. Человек умирает тогда в состоянии шока. Доказать искусственное введение инсулина невозможно. Самое большее — обнаружить след от укола. Если тщательно искать его.Томас наконец взорвался.— И вы убили моего отца!Эльвира взяла стакан апельсинового сока. Ее рука оставалась твердой. Она выждала какой-то момент, но потом поставила стакан назад, так и не сделав ни глотка.— Вильгельм Кох стал твоим отцом только после смерти. Томас смотрел и ничего не понимал.— После его смерти мы вас подменили. Вильгельм Кох был отцом Конрада. Давая Томасу время сформулировать свой следующий вопрос, она опять взяла стакан. Но теперь и ее рука дрожала. Она снова поставила его на место.— Зачем вы это сделали? — удалось наконец Томасу выдавить из себя.— Мы хотели, чтобы все получил ты, а не Конрад.Томасу снова понадобилось время, чтобы переварить и это.— Но почему? — спросил он затем. — Почему я?— С Конрадом меня ничто не связывало. Он только напоминал мне о Вильгельме Кохе.— А со мной? Что тебя связывало со мной?— Мы же с Анной были сестрами.Томас встал и подошел к окну. Монотонный затяжной дождь зарядил с самого утра.— Анна Ланг — моя мать, — пробормотал Томас. — А ты — моя тетка. Эльвира не ответила.Несколько минут Томас молча стоял и неотрывно смотрел на мокрые от дождя рододендроны. Потом он покачал головой.— Как могла мать отдать своего ребенка ни за что ни про что своей сестре?— То, что она останется в Лондоне, мы не планировали. Она влюбилась. А потом началась война.— А кто мой отец? — спросил он наконец.— Это абсолютно не важно. Томас повернулся от окна.— И что будет, когда все это вылезет наружу?— Не вылезет.— Они подключат соответствующие инстанции.— Ты поговоришь с Урсом и с Симоной. Вы постараетесь отговорить ее от этого. Любой ценой.Томас кивнул.— А ты?— Мне лучше уехать на пару дней.Он только качал головой и уже собирался уйти, как вдруг опомнился, обнял ее и поцеловал в обе щеки.— Теперь ступай, — сказала она и крепко прижала его к себе. Когда он ушел, в глазах у нее стояли слезы.— Дурачок, — прошептала она. И направилась в ванную.У Урса трещала с похмелья голова, когда отец разбудил его в начале восьмого. Последнюю ночь он кутил допоздна. Благоприятная информация, полученная от Фреди Целлера, стоила того, чтобы отпраздновать на широкую ногу, — около двух часов ночи он забрел в одно сомнительное заведение, посещение которых запретил себе сам с тех пор, как его ввели в совет правления концерна. В четыре часа утра он обнаружил, что находится в номере захудалого отеля в старой части города в обществе очаровательной бразильянки, у которой, как выяснилось позднее, в самом интересном месте ничего не было, кроме пениса. Что в тот момент ему было абсолютно безразлично. Даже напротив, в чем он, к своему великому ужасу, признался себе позже.Он вернулся домой всего два часа назад, поставил будильник на десять, потому что хотел пойти отобедать с Эльвирой и успокоить ее относительно того, что кануло в прошлое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22