Эрншоу тайком приезжает в Уиган, перерезает горло Мэйпоулу, возвращается в Лондон и уже потом открыто, в облике благородного борца за трезвость, появляется в Уигане, чтобы обхаживать безутешную мисс Хэнни.
— Исключено.
— Возможно, что исключено. Тогда остаетесь вы, честный и порядочный Оливер Леверетт, который всегда любил Шарлотту Хэнни и, несомненно, должен был быть шокирован, когда она из упрямства предпочла делить постель и банковский счет не с вами, а с вашим лучшим другом. Вы вроде бы приставлены мне помогать, однако не сделали ничего, лишь описали святого, который никогда не существовал. Такого Мэйпоула, каким его обрисовали вы, я никогда не найду. Но Джон Мэйпоул не был святым. Он не подчинялся Чаббу. Он был не прочь приударить за шахтерками. Шарлотту Хэнни, скорее всего, он считал просто ведьмой, которой можно попользоваться и бросить. Вы подозревали, что назревает что-то неладное. За неделю до его исчезновения вы спросили его об этом, и, когда он ответил, что все хорошо, вы отлично поняли, что это ложь. Вот вы и есть моя последняя версия, Леверетт.
Леверетт вспыхнул так, будто получил пощечину.
— Джон и вправду ответил мне, что не стоит беспокоиться. Откуда вы узнали, что я его спрашивал?
— Что заставило вас спросить?
— Он был чем-то очень взволнован.
— Что именно он вам ответил?
— Что переживает духовный кризис. Что шахтеры куда более чисты перед Богом, нежели священнослужители. Что его поминутно бросает то в восторг, то в отчаяние. Но при этом уверил меня в том, что с ним все в порядке.
— И вам это показалось убедительным?
— Я понимал, что Джон — живой человек. Как и я сам. Пусть я любил Шарлотту, но я никогда не домогался ее. И никто не радовался за Джона сильнее, чем я, когда объявили об их помолвке.
— Давайте вернемся назад к восторгу и отчаянию. Восторг — это какая-нибудь работница? А отчаяние — Шарлотта Хэнни?
— Для него существовала только Шарлотта.
— В обоих качествах? Вот это женщина!
— Блэар, неужели вы и в самом деле меня подозреваете?
— Нет, но, по-моему, пора бы уже вам начать мне помогать. Можете вы это сделать?
Леверетт покраснел до корней волос:
— Каким образом?
— Достаньте мне материалы расследования причин взрыва на шахте Хэнни.
— Существует официальный отчет. Мы с вами говорили об этом. Здесь, в городе, в конторе фирмы он есть, но этот экземпляр нельзя выносить оттуда, об этом я вам тоже говорил.
— Принесите мне его в гостиницу.
— Зачем?
— У меня будет ощущение, что я хоть что-то делаю. В Англии и англичанах я ничего не понимаю. А в шахтах разбираюсь.
— Что-нибудь еще?
— Мне понадобится ваша коляска.
— И это все?
Блэар вспомнил притчу о царе Соломоне:
— Какие-нибудь чернокожие женщины через Уиган не проезжали? Африканки?
— Нет, а что?
— Так, просто кое о чем подумал.
Блэар катил по направлению к шахте Хэнни, а навстречу ему по обочинам дороги устало брели по домам шахтеры и шахтерки. Коляска Леверетта в самом прямом смысле слова возносила Блэара на высший социальный уровень. Отсюда он уже не различил бы ни Фло, ни Билла Джейксона. Никто из возвращавшихся с работы не поднимал глаз. В сумерках этих людей вполне можно было принять за стадо овец.
Блэару очень не хватало здесь яркого экваториального солнца, резких переходов от дня к ночи, однако он не мог не признать, что и в красках английского пейзажа тоже есть свое странное очарование. Грозовые облака поднимались такой высокой стеной, что на ее фоне груженный углем состав казался не более чем легкой складкой на местности. Среди живых изгородей и между печных труб носились воробьи, шнырявшие вверх и вниз, внезапно вылетавшие на свет, но так же мгновенно скрывавшиеся в темноте. Повсюду ощущалось какое-то особое спокойствие, не нарушаемое даже поездами и паровозами; пейзаж был словно погружен в легкую дымку, уничтожить которую не могла никакая завеса сажи.
И во всем остальном тоже царили сплошные противоречия. Епископ Хэнни, которому был совершенно безразличен Мэйпоул, почему-то хотел его найти. Шарлотта Хэнни, невеста Мэйпоула, наотрез отказывалась помогать в этих розысках. Чем больше Блэар злил ее, тем вроде бы довольнее становился епископ. Леверетт был прав, сказав, что Блэар ничего не понимает. С каждым днем он действительно понимал все меньше и меньше.
Неподалеку от шахты Хэнни темнела рощица высоких, безлистых, серовато-коричневого цвета ив и дубов, раскачивающихся на ветру над плотным пологом из ежевики. Лишь на кустах терновника виднелись белые почки; во всем же остальном в этом последнем кусочке уиганских лесов было не больше жизни, чем в опахале из перьев. Дорога огибала рощицу стороной, признаков присутствия Розы Мулине не было видно. Блэар привязал лошадь, отыскал петлявшую в кустах тропинку и направился вглубь, саквояжем раздвигая перед собой колючки там, где они особенно плотно преграждали ему путь.
Рощица служила пристанищем для кротов, лис и горностаев; вокруг шахт оставалось мало нетронутого леса, и Блэар почти физически ощущал необычайно высокую концентрацию живых существ и их незаметной глазу суеты вокруг. Очень быстро он дошел до маленькой полянки, в центре которой стояла серебристая береза, — места, показавшегося ему центром рощицы, — и увидел зяблика, сидящего на ветке и изливающего непрерывный поток чудесных музыкальных фраз. Блэар застыл, пораженный, как если бы, бродя по развалинам города, вдруг наткнулся на старинную миниатюрную часовенку, где за нити колокольчиков дергал зяблик.
— Это канарейка, — раздался голос Розы.
Она выступила из глубокой тени под ивой; закутанная в шаль, с толстым слоем угольной пыли на лице и при сумеречном свете сама казалась тенью.
— Откуда она тут? — поинтересовался Блэар.
— Улетают из забоев, иногда их отпускают; это самый ближний к шахте лес, вот они сюда и летят. И живут здесь вместе с другими птицами.
— Даже трудно поверить.
— Чего же тут особенного?
Волосы ее свисали медно-коричневыми, чуть вьющимися прядями, грубошерстная куртка казалась бархатной от покрывавшей ее угольной пыли, ансамбль дополняла обвязанная вокруг шеи атласная лента. Блэар увидел перевязанную руку и вспомнил слова Фло о том, что Роза поранилась.
— Повредили?
— Я на сортировке угля работаю, а не чай подаю. Бывает, и острые камни попадаются. Что вы хотели мне сказать?
Береза вдруг осветилась яркой вспышкой. Вспугнутая птичка вспорхнула и улетела, сопровождаемая раскатами грома. В тот миг, пока все вокруг заливал свет молнии, Блэара внезапно осенило, что он ни разу еще не видел Розу Мулине при хорошем освещении. Всегда лицо ее или наполовину скрывала угольная пыль, или делал едва видимым тусклый огонек лампы или свечи. Молния высветила такой же, как у Шарлотты Хэнни, высокий лоб, но с более ясными глазами под ним, и такой же правильный нос, только рот выглядел полнее и мягче и казался ярко-красным по сравнению с черными от сажи щеками. Роза производила впечатление более высокой, чем Шарлотта, но главное, в ней было больше жизненной силы — как в дикой кошке по сравнению с домашним котом.
— Хотел попросить вас кое-что вернуть от моего имени, — ответил Блэар. Он вытащил из саквояжа клоги. — Мне их оставил в гостинице Билл Джейксон. Я видел, как он их выиграл у ирландца, которого забил почти до смерти. Я знаю, что Джейксон — ваш парень. По-моему, он полагает, что у меня есть на вас виды, так что эти клоги, видимо, предупреждение, что, если я не оставлю вас в покое, он и со мной сделает то же самое, что с тем ирландцем. Передайте Джейксону, что его предупреждение понято и что клоги нам не понадобятся.
— А они красивые. С трилистниками. — Роза внимательно оглядела простроченный рисунок и обитые медью мыски.
— Ну, ирландцу они не принесли счастья. — Блэар протянул клоги Розе, но та не взяла их.
— Что, боитесь Билла?
— Конечно, боюсь. Он жестокий и не так глуп, как кажется.
— О-о, ему бы понравилась такая характеристика.
— Не стоит ему передавать. — Может, вам клоги не нравятся? Для вас это слишком низко? Вы предпочли бы драться на шпагах или пистолетах?
— Я бы предпочел вообще не драться. И вы мне понадобились только для того, чтобы спросить вас о Джоне Мэйпоуле.
— Вы же приходили еще раз, — проговорила Роза.
— А второй раз я приходил к вам потому, что обнаружил в доме Мэйпоула вашу фотографию.
— И пообещали, что больше не будете меня беспокоить.
— Поверьте, я вовсе не стремлюсь вас беспокоить.
Первые дождинки упали сквозь кроны деревьев. Роза не обратила на них никакого внимания, настроение ее менялось, как у актрисы на сцене:
— Если бы я была мисс Хэнни, вы бы вели себя иначе. Будь я леди, вы бы не притащили меня сюда, чтобы бросить мне клоги в лицо. И не донимали меня расспросами, словно домовладелец бедного неплательщика.
— Роза, это место для нашей встречи предложила ваша подруга Фло. Я не бросаю клоги в лицо, я пытаюсь вам их отдать. А что касается мисс Хэнни, то вы куда большая леди, чем она.
— Скажите просто, что вы трус. И не надо мне льстить.
— Возьмете вы наконец эти проклятые ботинки? — потерял терпение Блэар.
— Вот видите? С леди вы бы так разговаривали?
Вечно у него с Розой ничего не получается. Дождь расходился все сильнее, мокрые волосы налипли Розе на лоб, черная грязь стекала у нее по бровям, но почему-то именно Блэар чувствовал себя с ног до головы в грязи.
— Ну пожалуйста, — попросил он.
— Не знаю. — Она спрятала руки за спину. — Такой знаменитый путешественник, как вы, мог бы ответить Биллу и сам. Если после этого в Уигане для вас окажется небезопасно, в вашем распоряжении весь мир, можете спрятаться где угодно.
— Чего вы хотите, Роза?
— Две вещи. Во-первых, чтобы вы довезли меня до города. Можете высадить где-нибудь на окраине. Затем, вы должны обещать мне никогда не приходить в мой дом и не беспокоить меня на работе. Еще один Мэйпоул мне не нужен.
Сравнение с Мэйпоулом неожиданно больно укололо его.
— Роза, возьмите клоги, и я никогда больше вас не потревожу.
— Возьму, но только с этими условиями.
Пока они выходили к коляске, гроза разбушевалась вовсю, деревья гнулись от ветра и шумели безлистыми кронами. Идя впереди, Блэар спрашивал себя, почему он вроде бы выводит Розу из леса, когда она, несомненно, знает дорогу лучше него; и тем не менее она явно ожидала, что ее выведут, — словно была принцессой из какого-нибудь маленького королевства.
Глава десятая
— Когда меня первый раз спустили под землю, мне было только шесть. Нас поднимали и опускали в корзинах. Я поворачивала рамы с холстом, направляла воздух, куда надо. Иначе людям внизу нечем было бы дышать, они бы все задохнулись.
Потом, когда мне стукнуло восемь, я стала уже большой и могла оттаскивать уголь. Мы его выволакивали из забоев. На шею надевали цепь, она шла между ног к салазкам. И я в такой цепи поползала, и мать, и все мои сестры. Девчонка я была крепкая, могла тянуть по сорок, по пятьдесят фунтов угля. Тогда в шахте никаких пони не было. Такая теснотища, одни мы только едва протискивались.
Жарко ли было? В самом забое, там, где рубали уголь, все работали голыми. Как Адам и Ева. Ползали по воде и грязи. С девчонками происходило всякое. Потому-то и сделали ту большую реформу, когда парламент приказал убрать нас всех из-под земли. Мораль их наша волновала, а не то, в каких условиях мы работали. Так вот я и стала шахтеркой.
Ничего, я не против и такой работы. Могу уголь сортировать. Могу вагонетки опрокидывать. Только зимой очень холодно. Все время приплясываешь на месте, чтобы согреться. А то случается и хуже. Моя старшая дочка, когда пришла на сортировку, попала между вагонами, и ее раздавило. Ей тогда десять лет было. Владелец и начальники приходили, пять шиллингов нам за нее предлагали. Такая такса, если кого из детей раздавит. Пять шиллингов за старшую, по три за каждую следующую.
— И что же вы сделали? — поинтересовался Блэар.
— А чего тут можно сделать? Только в ножки поклониться: да, сэр, спасибо, сэр, премного благодарны, сэр.
Чайник зашумел, Мэри Джейксон переставила его на холодную конфорку и поставила сверху чайничек с заваркой так, что нижняя его часть оказалась погруженной в кипяток. Центром любого шахтерского дома служила большая чугунная кухонная плита. Ее решетка всегда блестела; из духовки обычно исходил запах свежеиспеченного хлеба. Дом Мэри Джейксон по внутренней планировке ничем не отличался от дома Розы Мулине, только тут на ступеньках начинавшейся из кухни лестницы набилось с десяток детей, набежавших поглазеть на гостя.
За столом собрались соседи Мэри Джейксон, мужчины с характерными для шахтеров черными шеями и красными глазами. Блэар не знал ни одного из них, если не считать низкорослого конюха, обругавшего его утром на шахте Хэнни. За спинами мужей стояли жены: так уж было заведено, что пришедшие с работы мужчины обладали преимущественным правом занять имеющиеся в доме стулья. И хотя женщины прикрыли сильно поношенные платья лучшими, какие у них были, шалями, по тому, как они — с прищуром — смотрели и держали на груди сложенные мускулистые руки, Блэар понял, что шахтерские жены настроены крайне недоверчиво и подозрительно. Все они, как и Мэри Джейксон, знали в жизни только шахту и такой же стандартный небольшой домик с терраской; все ежегодно рожали, поднимая детей на скудную зарплату, еще более усыхавшую летом, когда цены на уголь падали, или пересыхавшую совсем в периоды забастовок. Как хозяйка Мэри Джейксон являла собой нечто вроде кормящей самки в стае волков: занятное сочетание свирепости и гостеприимства. Вернув коляску Леверетту, Блэар пришел сюда пешком, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но, едва он объявился, Мэри Джейксон тут же распахнула заднюю дверь и созвала в дом народ со всей улицы. Блэару она заявила, что, если приходит интересный гость, принято приглашать всех: так уж здесь заведено.
— Чаю хотите? — предложила Мэри.
— Выпил бы с удовольствием, спасибо, — ответил Блэар.
— А ты правда из Америки? — спросила одна из девочек, сидевшая на средней части лестницы.
— Правда.
— Ты краснокожий индеец, да? — поинтересовался мальчишка, расположившийся на нижней ступеньке.
— Нет.
Ничуть не разочарованные ответом, ребятишки не отрывали от Блэара глаз, как будто ожидая, что он в любой момент может превратиться в индейца.
— Когда к вам в последний раз заходил преподобный Джон Мэйпоул, о чем вы с ним говорили? — обратился Блэар к миссис Джейксон.
— О тех благодеяниях, какие ниспосылает Господь честному труженику. Об умении терпеть, страдать, быть благодарным за благие вести, что приносят нам ангелы. Женщинам, так тем Господь вдвойне воздает.
Шахтеры недовольно поерзали на стульях, но согласные кивки их жен дали понять, что Мэри Джейксон говорит и от их имени тоже.
— А еще о чем-нибудь говорили? — поинтересовался Блэар.
— Преподобный Мэйпоул хотел, чтобы мы встали на колени и помолились во здравие принца Уэльского, у которого тогда был насморк. Но у королевы слишком много родственников, и все они одни сплошные немцы, пусть скажут спасибо, что мы их до сих пор не перевешали, вот это и будет им во здравие.
Волна смешков и хихиканья прокатилась снизу вверх по ступеням лестницы.
— А еще Мэйпоул, как добрый христианин, любил спорт, — произнес один из шахтеров.
— Какой именно? — спросил Блэар.
— Крокет, — ответил один из сидевших на лестнице мальчуганов.
— Регби, — поправил его мальчик постарше и влепил первому затрещину.
— Не забывайте, — напомнила Мэри Джейксон, — на следующий день на шахте Хэнни лежали во дворе семьдесят шесть трупов. Обугленные, как сгоревшие спички. Никто и не смотрел, был там священник или нет. Вот если бы он оживил мертвых, на него бы обратили внимание. Понимаете, что я хочу сказать?
— Да. — Блэар понял и то, что никакой информации он здесь не получит. «Наверное, все дело во взрыве», — подумал он. Каждая семья потеряла тогда отца, сына, мужа или брата, в лучшем случае кого-то из близких друзей. Наверное, потому-то и сейчас они все сидели в задней части дома, на кухне: ведь в гостиных, в передней части после взрыва стояли гробы с погибшими. И наверняка его расспросы только раздражают миссис Джейксон и ее соседей. В общем, Блэар был уже готов уйти, хотя собравшиеся на кухне не сводили с него угрюмо-настороженных глаз, словно ждали чего-то.
— Расскажите нам об Африке, — попросила Мэри Джейксон.
— Об Африке?
— Ага. — Взгляд ее устремился к лестнице. — Эти ребята ничего не знают о других странах, вообще о мире. И никогда не узнают, так и останутся на всю жизнь невеждами. Они не хотят учиться ни читать, ни писать, говорят, им это не надо, раз все равно придется под землей работать.
— Что, лекцию им прочесть, что ли? — уточнил Блэар.
— Если вы не против.
Блэар понимал, что свежие люди были в Уигане редким развлечением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Исключено.
— Возможно, что исключено. Тогда остаетесь вы, честный и порядочный Оливер Леверетт, который всегда любил Шарлотту Хэнни и, несомненно, должен был быть шокирован, когда она из упрямства предпочла делить постель и банковский счет не с вами, а с вашим лучшим другом. Вы вроде бы приставлены мне помогать, однако не сделали ничего, лишь описали святого, который никогда не существовал. Такого Мэйпоула, каким его обрисовали вы, я никогда не найду. Но Джон Мэйпоул не был святым. Он не подчинялся Чаббу. Он был не прочь приударить за шахтерками. Шарлотту Хэнни, скорее всего, он считал просто ведьмой, которой можно попользоваться и бросить. Вы подозревали, что назревает что-то неладное. За неделю до его исчезновения вы спросили его об этом, и, когда он ответил, что все хорошо, вы отлично поняли, что это ложь. Вот вы и есть моя последняя версия, Леверетт.
Леверетт вспыхнул так, будто получил пощечину.
— Джон и вправду ответил мне, что не стоит беспокоиться. Откуда вы узнали, что я его спрашивал?
— Что заставило вас спросить?
— Он был чем-то очень взволнован.
— Что именно он вам ответил?
— Что переживает духовный кризис. Что шахтеры куда более чисты перед Богом, нежели священнослужители. Что его поминутно бросает то в восторг, то в отчаяние. Но при этом уверил меня в том, что с ним все в порядке.
— И вам это показалось убедительным?
— Я понимал, что Джон — живой человек. Как и я сам. Пусть я любил Шарлотту, но я никогда не домогался ее. И никто не радовался за Джона сильнее, чем я, когда объявили об их помолвке.
— Давайте вернемся назад к восторгу и отчаянию. Восторг — это какая-нибудь работница? А отчаяние — Шарлотта Хэнни?
— Для него существовала только Шарлотта.
— В обоих качествах? Вот это женщина!
— Блэар, неужели вы и в самом деле меня подозреваете?
— Нет, но, по-моему, пора бы уже вам начать мне помогать. Можете вы это сделать?
Леверетт покраснел до корней волос:
— Каким образом?
— Достаньте мне материалы расследования причин взрыва на шахте Хэнни.
— Существует официальный отчет. Мы с вами говорили об этом. Здесь, в городе, в конторе фирмы он есть, но этот экземпляр нельзя выносить оттуда, об этом я вам тоже говорил.
— Принесите мне его в гостиницу.
— Зачем?
— У меня будет ощущение, что я хоть что-то делаю. В Англии и англичанах я ничего не понимаю. А в шахтах разбираюсь.
— Что-нибудь еще?
— Мне понадобится ваша коляска.
— И это все?
Блэар вспомнил притчу о царе Соломоне:
— Какие-нибудь чернокожие женщины через Уиган не проезжали? Африканки?
— Нет, а что?
— Так, просто кое о чем подумал.
Блэар катил по направлению к шахте Хэнни, а навстречу ему по обочинам дороги устало брели по домам шахтеры и шахтерки. Коляска Леверетта в самом прямом смысле слова возносила Блэара на высший социальный уровень. Отсюда он уже не различил бы ни Фло, ни Билла Джейксона. Никто из возвращавшихся с работы не поднимал глаз. В сумерках этих людей вполне можно было принять за стадо овец.
Блэару очень не хватало здесь яркого экваториального солнца, резких переходов от дня к ночи, однако он не мог не признать, что и в красках английского пейзажа тоже есть свое странное очарование. Грозовые облака поднимались такой высокой стеной, что на ее фоне груженный углем состав казался не более чем легкой складкой на местности. Среди живых изгородей и между печных труб носились воробьи, шнырявшие вверх и вниз, внезапно вылетавшие на свет, но так же мгновенно скрывавшиеся в темноте. Повсюду ощущалось какое-то особое спокойствие, не нарушаемое даже поездами и паровозами; пейзаж был словно погружен в легкую дымку, уничтожить которую не могла никакая завеса сажи.
И во всем остальном тоже царили сплошные противоречия. Епископ Хэнни, которому был совершенно безразличен Мэйпоул, почему-то хотел его найти. Шарлотта Хэнни, невеста Мэйпоула, наотрез отказывалась помогать в этих розысках. Чем больше Блэар злил ее, тем вроде бы довольнее становился епископ. Леверетт был прав, сказав, что Блэар ничего не понимает. С каждым днем он действительно понимал все меньше и меньше.
Неподалеку от шахты Хэнни темнела рощица высоких, безлистых, серовато-коричневого цвета ив и дубов, раскачивающихся на ветру над плотным пологом из ежевики. Лишь на кустах терновника виднелись белые почки; во всем же остальном в этом последнем кусочке уиганских лесов было не больше жизни, чем в опахале из перьев. Дорога огибала рощицу стороной, признаков присутствия Розы Мулине не было видно. Блэар привязал лошадь, отыскал петлявшую в кустах тропинку и направился вглубь, саквояжем раздвигая перед собой колючки там, где они особенно плотно преграждали ему путь.
Рощица служила пристанищем для кротов, лис и горностаев; вокруг шахт оставалось мало нетронутого леса, и Блэар почти физически ощущал необычайно высокую концентрацию живых существ и их незаметной глазу суеты вокруг. Очень быстро он дошел до маленькой полянки, в центре которой стояла серебристая береза, — места, показавшегося ему центром рощицы, — и увидел зяблика, сидящего на ветке и изливающего непрерывный поток чудесных музыкальных фраз. Блэар застыл, пораженный, как если бы, бродя по развалинам города, вдруг наткнулся на старинную миниатюрную часовенку, где за нити колокольчиков дергал зяблик.
— Это канарейка, — раздался голос Розы.
Она выступила из глубокой тени под ивой; закутанная в шаль, с толстым слоем угольной пыли на лице и при сумеречном свете сама казалась тенью.
— Откуда она тут? — поинтересовался Блэар.
— Улетают из забоев, иногда их отпускают; это самый ближний к шахте лес, вот они сюда и летят. И живут здесь вместе с другими птицами.
— Даже трудно поверить.
— Чего же тут особенного?
Волосы ее свисали медно-коричневыми, чуть вьющимися прядями, грубошерстная куртка казалась бархатной от покрывавшей ее угольной пыли, ансамбль дополняла обвязанная вокруг шеи атласная лента. Блэар увидел перевязанную руку и вспомнил слова Фло о том, что Роза поранилась.
— Повредили?
— Я на сортировке угля работаю, а не чай подаю. Бывает, и острые камни попадаются. Что вы хотели мне сказать?
Береза вдруг осветилась яркой вспышкой. Вспугнутая птичка вспорхнула и улетела, сопровождаемая раскатами грома. В тот миг, пока все вокруг заливал свет молнии, Блэара внезапно осенило, что он ни разу еще не видел Розу Мулине при хорошем освещении. Всегда лицо ее или наполовину скрывала угольная пыль, или делал едва видимым тусклый огонек лампы или свечи. Молния высветила такой же, как у Шарлотты Хэнни, высокий лоб, но с более ясными глазами под ним, и такой же правильный нос, только рот выглядел полнее и мягче и казался ярко-красным по сравнению с черными от сажи щеками. Роза производила впечатление более высокой, чем Шарлотта, но главное, в ней было больше жизненной силы — как в дикой кошке по сравнению с домашним котом.
— Хотел попросить вас кое-что вернуть от моего имени, — ответил Блэар. Он вытащил из саквояжа клоги. — Мне их оставил в гостинице Билл Джейксон. Я видел, как он их выиграл у ирландца, которого забил почти до смерти. Я знаю, что Джейксон — ваш парень. По-моему, он полагает, что у меня есть на вас виды, так что эти клоги, видимо, предупреждение, что, если я не оставлю вас в покое, он и со мной сделает то же самое, что с тем ирландцем. Передайте Джейксону, что его предупреждение понято и что клоги нам не понадобятся.
— А они красивые. С трилистниками. — Роза внимательно оглядела простроченный рисунок и обитые медью мыски.
— Ну, ирландцу они не принесли счастья. — Блэар протянул клоги Розе, но та не взяла их.
— Что, боитесь Билла?
— Конечно, боюсь. Он жестокий и не так глуп, как кажется.
— О-о, ему бы понравилась такая характеристика.
— Не стоит ему передавать. — Может, вам клоги не нравятся? Для вас это слишком низко? Вы предпочли бы драться на шпагах или пистолетах?
— Я бы предпочел вообще не драться. И вы мне понадобились только для того, чтобы спросить вас о Джоне Мэйпоуле.
— Вы же приходили еще раз, — проговорила Роза.
— А второй раз я приходил к вам потому, что обнаружил в доме Мэйпоула вашу фотографию.
— И пообещали, что больше не будете меня беспокоить.
— Поверьте, я вовсе не стремлюсь вас беспокоить.
Первые дождинки упали сквозь кроны деревьев. Роза не обратила на них никакого внимания, настроение ее менялось, как у актрисы на сцене:
— Если бы я была мисс Хэнни, вы бы вели себя иначе. Будь я леди, вы бы не притащили меня сюда, чтобы бросить мне клоги в лицо. И не донимали меня расспросами, словно домовладелец бедного неплательщика.
— Роза, это место для нашей встречи предложила ваша подруга Фло. Я не бросаю клоги в лицо, я пытаюсь вам их отдать. А что касается мисс Хэнни, то вы куда большая леди, чем она.
— Скажите просто, что вы трус. И не надо мне льстить.
— Возьмете вы наконец эти проклятые ботинки? — потерял терпение Блэар.
— Вот видите? С леди вы бы так разговаривали?
Вечно у него с Розой ничего не получается. Дождь расходился все сильнее, мокрые волосы налипли Розе на лоб, черная грязь стекала у нее по бровям, но почему-то именно Блэар чувствовал себя с ног до головы в грязи.
— Ну пожалуйста, — попросил он.
— Не знаю. — Она спрятала руки за спину. — Такой знаменитый путешественник, как вы, мог бы ответить Биллу и сам. Если после этого в Уигане для вас окажется небезопасно, в вашем распоряжении весь мир, можете спрятаться где угодно.
— Чего вы хотите, Роза?
— Две вещи. Во-первых, чтобы вы довезли меня до города. Можете высадить где-нибудь на окраине. Затем, вы должны обещать мне никогда не приходить в мой дом и не беспокоить меня на работе. Еще один Мэйпоул мне не нужен.
Сравнение с Мэйпоулом неожиданно больно укололо его.
— Роза, возьмите клоги, и я никогда больше вас не потревожу.
— Возьму, но только с этими условиями.
Пока они выходили к коляске, гроза разбушевалась вовсю, деревья гнулись от ветра и шумели безлистыми кронами. Идя впереди, Блэар спрашивал себя, почему он вроде бы выводит Розу из леса, когда она, несомненно, знает дорогу лучше него; и тем не менее она явно ожидала, что ее выведут, — словно была принцессой из какого-нибудь маленького королевства.
Глава десятая
— Когда меня первый раз спустили под землю, мне было только шесть. Нас поднимали и опускали в корзинах. Я поворачивала рамы с холстом, направляла воздух, куда надо. Иначе людям внизу нечем было бы дышать, они бы все задохнулись.
Потом, когда мне стукнуло восемь, я стала уже большой и могла оттаскивать уголь. Мы его выволакивали из забоев. На шею надевали цепь, она шла между ног к салазкам. И я в такой цепи поползала, и мать, и все мои сестры. Девчонка я была крепкая, могла тянуть по сорок, по пятьдесят фунтов угля. Тогда в шахте никаких пони не было. Такая теснотища, одни мы только едва протискивались.
Жарко ли было? В самом забое, там, где рубали уголь, все работали голыми. Как Адам и Ева. Ползали по воде и грязи. С девчонками происходило всякое. Потому-то и сделали ту большую реформу, когда парламент приказал убрать нас всех из-под земли. Мораль их наша волновала, а не то, в каких условиях мы работали. Так вот я и стала шахтеркой.
Ничего, я не против и такой работы. Могу уголь сортировать. Могу вагонетки опрокидывать. Только зимой очень холодно. Все время приплясываешь на месте, чтобы согреться. А то случается и хуже. Моя старшая дочка, когда пришла на сортировку, попала между вагонами, и ее раздавило. Ей тогда десять лет было. Владелец и начальники приходили, пять шиллингов нам за нее предлагали. Такая такса, если кого из детей раздавит. Пять шиллингов за старшую, по три за каждую следующую.
— И что же вы сделали? — поинтересовался Блэар.
— А чего тут можно сделать? Только в ножки поклониться: да, сэр, спасибо, сэр, премного благодарны, сэр.
Чайник зашумел, Мэри Джейксон переставила его на холодную конфорку и поставила сверху чайничек с заваркой так, что нижняя его часть оказалась погруженной в кипяток. Центром любого шахтерского дома служила большая чугунная кухонная плита. Ее решетка всегда блестела; из духовки обычно исходил запах свежеиспеченного хлеба. Дом Мэри Джейксон по внутренней планировке ничем не отличался от дома Розы Мулине, только тут на ступеньках начинавшейся из кухни лестницы набилось с десяток детей, набежавших поглазеть на гостя.
За столом собрались соседи Мэри Джейксон, мужчины с характерными для шахтеров черными шеями и красными глазами. Блэар не знал ни одного из них, если не считать низкорослого конюха, обругавшего его утром на шахте Хэнни. За спинами мужей стояли жены: так уж было заведено, что пришедшие с работы мужчины обладали преимущественным правом занять имеющиеся в доме стулья. И хотя женщины прикрыли сильно поношенные платья лучшими, какие у них были, шалями, по тому, как они — с прищуром — смотрели и держали на груди сложенные мускулистые руки, Блэар понял, что шахтерские жены настроены крайне недоверчиво и подозрительно. Все они, как и Мэри Джейксон, знали в жизни только шахту и такой же стандартный небольшой домик с терраской; все ежегодно рожали, поднимая детей на скудную зарплату, еще более усыхавшую летом, когда цены на уголь падали, или пересыхавшую совсем в периоды забастовок. Как хозяйка Мэри Джейксон являла собой нечто вроде кормящей самки в стае волков: занятное сочетание свирепости и гостеприимства. Вернув коляску Леверетту, Блэар пришел сюда пешком, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но, едва он объявился, Мэри Джейксон тут же распахнула заднюю дверь и созвала в дом народ со всей улицы. Блэару она заявила, что, если приходит интересный гость, принято приглашать всех: так уж здесь заведено.
— Чаю хотите? — предложила Мэри.
— Выпил бы с удовольствием, спасибо, — ответил Блэар.
— А ты правда из Америки? — спросила одна из девочек, сидевшая на средней части лестницы.
— Правда.
— Ты краснокожий индеец, да? — поинтересовался мальчишка, расположившийся на нижней ступеньке.
— Нет.
Ничуть не разочарованные ответом, ребятишки не отрывали от Блэара глаз, как будто ожидая, что он в любой момент может превратиться в индейца.
— Когда к вам в последний раз заходил преподобный Джон Мэйпоул, о чем вы с ним говорили? — обратился Блэар к миссис Джейксон.
— О тех благодеяниях, какие ниспосылает Господь честному труженику. Об умении терпеть, страдать, быть благодарным за благие вести, что приносят нам ангелы. Женщинам, так тем Господь вдвойне воздает.
Шахтеры недовольно поерзали на стульях, но согласные кивки их жен дали понять, что Мэри Джейксон говорит и от их имени тоже.
— А еще о чем-нибудь говорили? — поинтересовался Блэар.
— Преподобный Мэйпоул хотел, чтобы мы встали на колени и помолились во здравие принца Уэльского, у которого тогда был насморк. Но у королевы слишком много родственников, и все они одни сплошные немцы, пусть скажут спасибо, что мы их до сих пор не перевешали, вот это и будет им во здравие.
Волна смешков и хихиканья прокатилась снизу вверх по ступеням лестницы.
— А еще Мэйпоул, как добрый христианин, любил спорт, — произнес один из шахтеров.
— Какой именно? — спросил Блэар.
— Крокет, — ответил один из сидевших на лестнице мальчуганов.
— Регби, — поправил его мальчик постарше и влепил первому затрещину.
— Не забывайте, — напомнила Мэри Джейксон, — на следующий день на шахте Хэнни лежали во дворе семьдесят шесть трупов. Обугленные, как сгоревшие спички. Никто и не смотрел, был там священник или нет. Вот если бы он оживил мертвых, на него бы обратили внимание. Понимаете, что я хочу сказать?
— Да. — Блэар понял и то, что никакой информации он здесь не получит. «Наверное, все дело во взрыве», — подумал он. Каждая семья потеряла тогда отца, сына, мужа или брата, в лучшем случае кого-то из близких друзей. Наверное, потому-то и сейчас они все сидели в задней части дома, на кухне: ведь в гостиных, в передней части после взрыва стояли гробы с погибшими. И наверняка его расспросы только раздражают миссис Джейксон и ее соседей. В общем, Блэар был уже готов уйти, хотя собравшиеся на кухне не сводили с него угрюмо-настороженных глаз, словно ждали чего-то.
— Расскажите нам об Африке, — попросила Мэри Джейксон.
— Об Африке?
— Ага. — Взгляд ее устремился к лестнице. — Эти ребята ничего не знают о других странах, вообще о мире. И никогда не узнают, так и останутся на всю жизнь невеждами. Они не хотят учиться ни читать, ни писать, говорят, им это не надо, раз все равно придется под землей работать.
— Что, лекцию им прочесть, что ли? — уточнил Блэар.
— Если вы не против.
Блэар понимал, что свежие люди были в Уигане редким развлечением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50