А то либо меня нет, либо тебя – кстати, ты мне так и не рассказала, где пропадаешь. Я постоянно думаю о тебе. И я намерена устроить папе выставку в Лондоне. Как ты считаешь, где это можно сделать?
Я поймала себя на мысли, что кровать, будто какое-то властное чудовище, неодолимо притягивает меня к себе. Вообще кровать – чрезвычайно вульгарный символ.Тем не менее, думаю, это лучшее место для любви, потому что она удобная, мягкая и на ней можно хорошо выспаться потом (или во время, если иметь в виду моего бывшего)… хотя в то же время она всегда казалась мне слишком домашним для бурных утех предметом обстановки. Моей кровати было пять лет, и, если не считать наших редких и вялых схваток с Роджером, она вела вполне невинную жизнь.Я сменила постельное белье на менее яркое, окинула взглядом знакомый прямоугольник и покачала головой. Нет, не годится. Но если кровать не годится, подумала я, сидя у туалетного столика за полчаса до назначенного срока, то я по крайней мере должна соответствовать – и принялась накладывать макияж. Я малевала, стирала, снова малевала, но все впустую: физиономия больше напоминала беспорядочно заляпанную палитру, чем изысканную картину. В конце концов я умылась и за пять минут до его прихода быстро нанесла на лицо несколько обычных штрихов. Избыток косметики был неуместен еще и потому, что оделась я весьма смело – в костюм от «Страстей». К тому же мои волосы радикально изменили цвет. О Лондонской кирпичной компании я старалась не думать, предпочитая квалифицировать свою новую масть как цвет прелого винограда. По замыслу моя прическа должна была напоминать пышный ореол Глорианы. И вообще, в его письме ведь не было сказано: «Рыжих прошу не беспокоиться».Мы созвонились накануне, чтобы подтвердить время и место. Он сказал, что с нетерпением ждет новой встречи. Я ответила: «Взаимно». Всего одно слово. Не слишком романтично, подумала я, кладя трубку, но тут же успокоила себя: ничего, просто сказывается отсутствие практики, со временем научусь. Научусь – чему? Ах, Господи, да всему, что нужно. Потребовалось некоторое усилие, чтобы свыкнуться с мыслью, что это действительно нужно и я этого хочу, потому что вся моя деятельность начинала представляться мне чем-то ужасно надуманным, искусственным.Окоченение конечностей в подобных случаях, видимо, неизбежно…Чтобы отвлечься, я стала думать о другом. Днем сходила-таки на выставку Ауэрбаха и встретила там Риса Фишера. Он был сама любезность, но о моих волосах отозвался сдержанно. «Чуточку ярковато» – так он выразился. На что я заметила, что по сравнению с некоторыми представителями семейства Ауэрбах выгляжу как бесцветный мотылек. И пояснила:– У меня роман. И я собираюсь во всем следовать примеру Елизаветы Тюдор. В том числе и в выборе цвета волос, – закончила я дерзко.Фишер – большой мастер ни при каких обстоятельствах не выдавать своего удивления. Поэтому он просто сказал:– Она являла собой непревзойденный образец искусства барокко – изобильная вычурность, скрывающая структуру. Обманщица с невинным видом и железной волей.– Именно так, – жизнерадостно согласилась я.– А кто исполняет роль Эссекса?Я шутливо показала искусствоведу нос.Мы немного походили по выставке, она оказалась очень хороша. Саския была совершенно права, настаивая, чтобы я ее посетила. Было бы непростительной глупостью не полюбоваться на прототип, коему я всегда буду подражать в душе, несмотря на все метафорические гофрированные воротники и юбки с фижмами. Пока мы осматривали картины, Фишер с озорным выражением лица сообщил мне, что вокруг мортимеровской коллекции создалась патовая ситуация и я не должна в ближайшее время ничего предпринимать в отношении офортов Пикассо. И вообще не должна ничего делать, не посоветовавшись с ним.– Это касается жизни в целом или только картин? – поинтересовалась я.– Жизнь, искусство – я их не разделяю, – иронически заметил Рис. – Хотя в наши дни, похоже, и то и другое начали сводить к сиюминутной цене. В былые времена я, как известно, не только покупал и продавал картины, но и составлял коллекции для своих клиентов. Какой смысл приобретать гравюру Рембрандта женщине – какой бы богатой она ни была, – которой на самом деле нужно лишь «что-нибудь голубенькое», чтобы к занавескам подходило? Равным образом Лэньон Эндрю Лэньон (р. 1947) – художник-сюрреалист.
ни к чему человеку, существующему в черно-белом мире высоких технологий. Ну и так далее. Эту часть своей работы я любил не меньше, чем считать нули на банковских чеках. А теперь остались лишь дилеры – специалисты по чековым книжкам и коллекционеры, которые рассматривают произведения искусства исключительно как вложение капитала. Бездушно уценивать куда менее тягостно, чем видеть превосходного, скажем, Матисса, которого вешают на стену только для того, чтобы поразить воображение болтунов-гостей умопомрачительной ценой и о котором напрочь забывают, едва усевшись за стол. Должен признать: миссис Мортимер была одной из немногих последних собирателей, которые вкладывали Душу в свою коллекцию. И разрази меня гром, если я позволю Линде и Джулиусу свести ее усилия на нет!– Ты видишься с ними?– О да. Я теперь друг семьи. – Фишер рассмеялся, заметив выражение моего лица. – Обожаю лондонские пригороды в разгар весны… Буквально на днях я сказал Линде: как обрезают кустарники в саду по весне, так нужно обстригать и художественные коллекции, чтобы они становились более жизнеспособными и прекрасными. Я потихоньку составляю каталог их коллекции, размышляю и выжидаю. Она у меня вот где. – Он вытянул ладонь и крепко сжал ее в кулак. – Бассейн! Вот глупая баба!– Звучит довольно злобно.Он взял меня под руку и подвел к циклу поздних работ Ауэрбаха.– Посмотри, какая крепкая рука. И какая осознанная смелость, а может даже – потребность рисковать.– Да, я бы предпочла иметь это, а не моего Пикассо.Рис похлопал меня по руке и снова лукаво улыбнулся:– А сейчас ты проявляешь жадность. Этого я сделать не могу, но… – Он двинулся дальше. – Мне звонила Саския, – сообщил он на ходу. – Хочет устроить здесь выставку Дики.Я стала изучать мазки на картине чуть более пристально, чем это необходимо, – так обычно ведут себя на выставках только нервозные любители.– Рассосется, – заметила я в ответ. – Как только она окажется дома.Я купила для Сасси каталог и отправила его по почте с короткой, не содержащей никакой информации запиской. Каждой дочери кажется, что работы ее отца блистательны. Это вовсе не значит, что они таковы на самом деле. Скоро Фишер во всем разберется, несмотря на то что он в общем-то утратил интерес к современному искусству. Да, конечно, девочка забудет обо всем, как только вернется домой. Но апрель еще не скоро. А пока у меня впереди приятное развлечение. Оксфорд, Эссекс… называй как хочешь. И мне очень понравилось сравнение будущего приключения с искусством барокко.Через три минуты после того, как пробило половину восьмого, раздался звонок в дверь. Эти три минуты я отметила особо, потому что такие детали – ключики к пониманию личности человека, близости с которым я ожидала. Никаких ожиданий, напомнила я себе, с непринужденным видом спускаясь по лестнице. Юбка терлась о колени и шуршала. Эластичное кружево, пожалуй, слишком обтягивало. Ничего не жди!Я открыла дверь. Если бы я все же лелеяла некие ожидания, в этот момент мне пришлось бы с ними решительно расстаться, потому что на пороге рядом с Оксфордом, на шаг впереди, с решительным видом стояла Верити, которой тот вежливо улыбался.– Привет, – весело сказала она. – Я уже представилась.Меня перекосило, но я взяла себя в руки и приветливо улыбнулась, глядя поверх ее головы. Она ответила улыбкой, изображавшей святую простоту, ведь моему кавалеру и в голову не должно было прийти, что Верити его в чем-то подозревает.Итак, мне необходимо было решить задачу. Когда твой новый знакомый стоит на пороге рядом с твоей подругой, как избавиться от нее так, чтобы он не подумал, что ты – вероломное чудовище? Конечно, мне бы хотелось просто сказать Верити: «Проваливай отсюда», – однако, чтобы не уронить себя в глазах Оксфорда, я обворожительно улыбнулась и, придерживая дверь, пропустила обоих в дом. Оксфорд вошел первым, но, прежде чем я успела через плечо послать Верити последнее прости, обернулся и сказал нечто, судя по всему, лестное. Я даже не поняла толком, к чему относился комплимент, потому что голова была занята исключительно тем, как избавиться от Верити. И еще потому, что она успела шепнуть, кивая на мое декольте, что я чересчур оголилась. Это было возмутительно с се стороны. У нее грудь обычно вздымалась до самых ключиц, являя собой нечто вроде половинок крупного грейпфрута, более того, она никогда не останавливалась перед тем, чтобы обнажить соски.К тому времени когда мы оказались в гостиной, присутствие Верити стало печальной неизбежностью, так что мне пришлось их знакомить. Верити улыбнулась, пожала Оксфорду руку и пристально его оглядела.– У вас на левой щеке родинка, – констатировала она и стала изучать ее так, словно готовилась к составлению фоторобота.Я предоставила их самим себе, лишь сообщила, направляясь к двери:– Пойду возьму плащ. – И добавила, обращаясь к подруге: – Верити, тебе что-нибудь принести?– Что ж, я бы не отказалась выпить, – живо откликнулась она, на что я вовсе не рассчитывала.Я бы тоже не отказалась, отметила я про себя и, взлетая по лестнице, весело крикнула:– А вы, Саймон?– Нет, спасибо, – бодро отозвался он. – Но вас я не тороплю.Вернувшись в гостиную в плаще, я строго заметила:– Думаю, нам пора. – Прозвучало ужасно: такая интонация обычно свойственна женам подкаблучников. Чтобы сгладить впечатление, я добавила, что у Саймона сегодня день рождения. Верити – ну надо же! – любезно сообщила, что ей это уже известно, потому что я говорила об этом вчера. Потом – нет, вы только подумайте! – вперила в него жизнерадостный взгляд и оповестила, что у нас с ней нет секретов друг от друга (слава Богу, что больше тебе ничего не известно, мысленно огрызнулась я) и что она знает о нем все.– Так тебе что-нибудь налить? – еще раз с нажимом спросила я.Нет, спасибо, она просто проходила мимо и встревожилась, увидев мужчину у моего порога.– Мы здесь очень бдительно следим за безопасностью соседей, – многозначительно произнесла она.Как-то мне все же удалось выпроводить их из дома. Но Верити не отставала, для меня даже не было бы неожиданностью, если бы она изъявила желание поехать с нами. Однако я твердо попрощалась с ней, не оставив шанса.Но прежде чем окончательно удалиться, она обошла машину Оксфорда, весьма скромную на вид, и изучила ее с таким пристрастием, с каким, наверное, палеонтолог изучает окаменевшие экскременты динозавра.– Гм-м… – промычала она. – «Рено», серебристо-серый, серии Эйч. – И медленно повторила цифры номерного знака. – Запоминающийся номер, – заметила Верити как бы невзначай, буравя Саймона глазами. Тот ответил ей невозмутимым взглядом, однако, принимая игру, согласился:– Боюсь, вы правы.Я нырнула в машину, решив, что для начала более чем достаточно. Хотя меня, честно говоря, куда больше волновало окончание. С Верити станется попросить у кого-нибудь лестницу, приставить к окну моей спальни и наблюдать за тем, что там происходит. Наверное, стоило поостеречься – даже если такое предложение последует – соглашаться на интимное окончание сегодняшней встречи у себя дома. Порой мне невольно хотелось, чтобы Верити вернулась к своему гнусному Марку, – только бы меня оставила в покое.Я подарила ему маленькую книжечку рисунков Иниго Джонса, которую весьма кстати купила в тот день в Хауарде, и открытку с репродукцией «Тинтернского аббатства» Тернера.– Я тронут, – сказал он.– Правда, это не совсем то, что понадобится в никарагуанских джунглях.– Буду хранить там ваши подарки как кусочек Англии.– Уэльса, если иметь в виду Тинтерн. – Я не смогла удержаться от колкости. – Но по крайней мере «континент» назван правильно.На этот раз беседа текла почти непринужденно, хотя, когда я попробовала чуть больше узнать об обстоятельствах его брака, Саймон тут же замкнулся. Очень вежливо, я бы даже сказала изящно, пресек все мои поползновения. То же и насчет вопроса: «Почему именно Никарагуа?» Что ж, имеет право, сказала я себе. Нечего совать нос в чужие дела. У нас ведь всего лишь договор на год, а не мечта о совместной жизни до гробовой доски. Значит, можно сидеть и наслаждаться легкостью отношений.– А я никогда не была замужем, за что благодарю судьбу, – призналась я и пояснила: – Если учитывать соотношение между счастьем и несчастьем в браке.– Значит, когда возникает желание, вы вот так просто выбираете себе любовника? Завидная прагматичность.– Нет, что вы! Такое со мной впервые. По части «Одиноких сердец» я абсолютно невинна.Он рассмеялся, но с явным раздражением:– То есть я хотела сказать, что предприняла только одну попытку… – Но было слишком поздно. Меня самое покоробило от «романтической» двусмысленности собственных слов. При наших не устоявшихся еще отношениях они прозвучали как высказывание старого майора колониальной армии. – А вы?– Вы – единственная, с кем мне захотелось встретиться. Понравилась ваша улыбка.– А если бы я оказалась мегерой?– Тогда я бы прибег к естественному отбору и включил вариант номер два из резерва.У меня неприятно зашевелились волосы на затылке. Проклятый Дарвин. Я сосредоточилась на пенке своего капуччино, гоняя ее ложкой взад-вперед, – весьма успокаивающее занятие в подобных обстоятельствах. Как бы то ни было, но остаточное чувство собственницы продолжало точить меня как червь. Я не знала, как прозвучит мой голос, когда я снова заговорю, – наверное, это будет нечто среднее между шипением и кваканьем.– Гм-м… – неопределенно промычала я, делая глоток.– Тем не менее мы здесь, вместе. – Он поднял стакан. – Я тоже чувствую себя неуютно, потому что отчасти это напоминает торговлю скотом.– Или покупку по каталогу, – подхватила я. – Причем нужно отдавать себе отчет, что люди, которые в нем зарегистрировались, имеют такие же жесткие требования, как и ты сам.Он кивнул:– Во всяком случае, на предстоящий год. – Он улыбнулся. Я тоже. – Пусть каждый из нас обретет то, что ищет. – Мы чокнулись и выпили. Волосы у меня на затылке немного улеглись.Мы заказали еще капуччино, и я спросила, читал ли он когда-нибудь то, что писал о любовниках Овидий. Мой вопрос его немного озадачил. Если спрашиваешь людей, читали ли они римскую поэзию, они всегда оказываются застигнутыми врасплох. Никак не могу понять – почему. Ведь, когда барахтаешься, не в силах разобраться в собственных чувствах, такое утешение узнать, что две тысячи лет назад люди чувствовали то же и поступали точно так же, как мы.– Он очень забавно описывает, как завлечь девушку, как ее удержать, что она скорее всего думает, как дарить подарки и чего ожидать в ответ…– Звучит довольно цинично.– Вовсе нет. Всего лишь предусмотрительно и честно. Он откровенно сказал то, что думал, в отличие от тех, кто притворяется. В своих эротических стихотворениях он дает массу советов, одновременно смешных и горьких. Ну, скажем, если ваш любовник женат, и вы обедаете с ним и его женой, когда нельзя ни прикоснуться друг к другу, ни говорить о любви, а вас сжигает страсть, то вы должны разработать систему знаков на языке тела. Например: если вспоминаешь о предыдущей ночи любви, прикоснись изящным пальчиком к своей розовой щечке. Если сердишься на возлюбленного, но не можешь сказать об этом вслух, дерни себя за мочку уха. Если хочешь избавиться от присутствия мужа, сложи молитвенно руки на столе, а сама незаметно подливай ему в бокал неразбавленного вина. И когда он забудется хмельным сном, твой возлюбленный сможет воспользоваться обстоятельствами…Саймон с интересом слушал, склонившись ко мне поближе. Овидий всегда захватывает – он такой озорной.– Неужели все это можно запомнить? А если ошибешься? К примеру, вместо того чтобы дернуть себя за ухо, молитвенно сложишь руки?– На самом деле это совсем не важно. Вся суть – в игре.– Вот как? – Он не сводил с меня взгляда.– Да, именно так, – заверила я.– И мы все поймем?– Поймем.Саймон откинулся назад, судя по всему, испытав облегчение, как и я.– Что ж, в одном можно быть уверенным, – сказал он, когда принесли счет. – Пока вам не за что показывать мне, как вы дергаете себя за изящное розовое ушко.Как устами Авроры Ли, «Аврора Ли» (1857) – роман английской поэтессы Элизабет Баррет Браунинг (1806–1861), написанный белым стихом. Рассказ героини поэмы, Авроры Ли, о своей жизни Э. Баррет Браунинг использует как канву для выражения собственных взглядов по самым разным вопросам.
этой талантливой девочки-сироты с крепким пером, заметила мисс Браунинг, «внутри у нас бьются сердца – теплые, живые, щедрые, не скованные приличиями…» Что ж, она имела полное право это сказать, потому что, несмотря на известный мне непреложный медико-биологический факт, свидетельствующий, что сердце является средоточием чувств не более, чем, скажем, щиколотки, я готова была в тот момент поклясться, что оно, несомненно, ведет себя так, будто таковым средоточием является.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Я поймала себя на мысли, что кровать, будто какое-то властное чудовище, неодолимо притягивает меня к себе. Вообще кровать – чрезвычайно вульгарный символ.Тем не менее, думаю, это лучшее место для любви, потому что она удобная, мягкая и на ней можно хорошо выспаться потом (или во время, если иметь в виду моего бывшего)… хотя в то же время она всегда казалась мне слишком домашним для бурных утех предметом обстановки. Моей кровати было пять лет, и, если не считать наших редких и вялых схваток с Роджером, она вела вполне невинную жизнь.Я сменила постельное белье на менее яркое, окинула взглядом знакомый прямоугольник и покачала головой. Нет, не годится. Но если кровать не годится, подумала я, сидя у туалетного столика за полчаса до назначенного срока, то я по крайней мере должна соответствовать – и принялась накладывать макияж. Я малевала, стирала, снова малевала, но все впустую: физиономия больше напоминала беспорядочно заляпанную палитру, чем изысканную картину. В конце концов я умылась и за пять минут до его прихода быстро нанесла на лицо несколько обычных штрихов. Избыток косметики был неуместен еще и потому, что оделась я весьма смело – в костюм от «Страстей». К тому же мои волосы радикально изменили цвет. О Лондонской кирпичной компании я старалась не думать, предпочитая квалифицировать свою новую масть как цвет прелого винограда. По замыслу моя прическа должна была напоминать пышный ореол Глорианы. И вообще, в его письме ведь не было сказано: «Рыжих прошу не беспокоиться».Мы созвонились накануне, чтобы подтвердить время и место. Он сказал, что с нетерпением ждет новой встречи. Я ответила: «Взаимно». Всего одно слово. Не слишком романтично, подумала я, кладя трубку, но тут же успокоила себя: ничего, просто сказывается отсутствие практики, со временем научусь. Научусь – чему? Ах, Господи, да всему, что нужно. Потребовалось некоторое усилие, чтобы свыкнуться с мыслью, что это действительно нужно и я этого хочу, потому что вся моя деятельность начинала представляться мне чем-то ужасно надуманным, искусственным.Окоченение конечностей в подобных случаях, видимо, неизбежно…Чтобы отвлечься, я стала думать о другом. Днем сходила-таки на выставку Ауэрбаха и встретила там Риса Фишера. Он был сама любезность, но о моих волосах отозвался сдержанно. «Чуточку ярковато» – так он выразился. На что я заметила, что по сравнению с некоторыми представителями семейства Ауэрбах выгляжу как бесцветный мотылек. И пояснила:– У меня роман. И я собираюсь во всем следовать примеру Елизаветы Тюдор. В том числе и в выборе цвета волос, – закончила я дерзко.Фишер – большой мастер ни при каких обстоятельствах не выдавать своего удивления. Поэтому он просто сказал:– Она являла собой непревзойденный образец искусства барокко – изобильная вычурность, скрывающая структуру. Обманщица с невинным видом и железной волей.– Именно так, – жизнерадостно согласилась я.– А кто исполняет роль Эссекса?Я шутливо показала искусствоведу нос.Мы немного походили по выставке, она оказалась очень хороша. Саския была совершенно права, настаивая, чтобы я ее посетила. Было бы непростительной глупостью не полюбоваться на прототип, коему я всегда буду подражать в душе, несмотря на все метафорические гофрированные воротники и юбки с фижмами. Пока мы осматривали картины, Фишер с озорным выражением лица сообщил мне, что вокруг мортимеровской коллекции создалась патовая ситуация и я не должна в ближайшее время ничего предпринимать в отношении офортов Пикассо. И вообще не должна ничего делать, не посоветовавшись с ним.– Это касается жизни в целом или только картин? – поинтересовалась я.– Жизнь, искусство – я их не разделяю, – иронически заметил Рис. – Хотя в наши дни, похоже, и то и другое начали сводить к сиюминутной цене. В былые времена я, как известно, не только покупал и продавал картины, но и составлял коллекции для своих клиентов. Какой смысл приобретать гравюру Рембрандта женщине – какой бы богатой она ни была, – которой на самом деле нужно лишь «что-нибудь голубенькое», чтобы к занавескам подходило? Равным образом Лэньон Эндрю Лэньон (р. 1947) – художник-сюрреалист.
ни к чему человеку, существующему в черно-белом мире высоких технологий. Ну и так далее. Эту часть своей работы я любил не меньше, чем считать нули на банковских чеках. А теперь остались лишь дилеры – специалисты по чековым книжкам и коллекционеры, которые рассматривают произведения искусства исключительно как вложение капитала. Бездушно уценивать куда менее тягостно, чем видеть превосходного, скажем, Матисса, которого вешают на стену только для того, чтобы поразить воображение болтунов-гостей умопомрачительной ценой и о котором напрочь забывают, едва усевшись за стол. Должен признать: миссис Мортимер была одной из немногих последних собирателей, которые вкладывали Душу в свою коллекцию. И разрази меня гром, если я позволю Линде и Джулиусу свести ее усилия на нет!– Ты видишься с ними?– О да. Я теперь друг семьи. – Фишер рассмеялся, заметив выражение моего лица. – Обожаю лондонские пригороды в разгар весны… Буквально на днях я сказал Линде: как обрезают кустарники в саду по весне, так нужно обстригать и художественные коллекции, чтобы они становились более жизнеспособными и прекрасными. Я потихоньку составляю каталог их коллекции, размышляю и выжидаю. Она у меня вот где. – Он вытянул ладонь и крепко сжал ее в кулак. – Бассейн! Вот глупая баба!– Звучит довольно злобно.Он взял меня под руку и подвел к циклу поздних работ Ауэрбаха.– Посмотри, какая крепкая рука. И какая осознанная смелость, а может даже – потребность рисковать.– Да, я бы предпочла иметь это, а не моего Пикассо.Рис похлопал меня по руке и снова лукаво улыбнулся:– А сейчас ты проявляешь жадность. Этого я сделать не могу, но… – Он двинулся дальше. – Мне звонила Саския, – сообщил он на ходу. – Хочет устроить здесь выставку Дики.Я стала изучать мазки на картине чуть более пристально, чем это необходимо, – так обычно ведут себя на выставках только нервозные любители.– Рассосется, – заметила я в ответ. – Как только она окажется дома.Я купила для Сасси каталог и отправила его по почте с короткой, не содержащей никакой информации запиской. Каждой дочери кажется, что работы ее отца блистательны. Это вовсе не значит, что они таковы на самом деле. Скоро Фишер во всем разберется, несмотря на то что он в общем-то утратил интерес к современному искусству. Да, конечно, девочка забудет обо всем, как только вернется домой. Но апрель еще не скоро. А пока у меня впереди приятное развлечение. Оксфорд, Эссекс… называй как хочешь. И мне очень понравилось сравнение будущего приключения с искусством барокко.Через три минуты после того, как пробило половину восьмого, раздался звонок в дверь. Эти три минуты я отметила особо, потому что такие детали – ключики к пониманию личности человека, близости с которым я ожидала. Никаких ожиданий, напомнила я себе, с непринужденным видом спускаясь по лестнице. Юбка терлась о колени и шуршала. Эластичное кружево, пожалуй, слишком обтягивало. Ничего не жди!Я открыла дверь. Если бы я все же лелеяла некие ожидания, в этот момент мне пришлось бы с ними решительно расстаться, потому что на пороге рядом с Оксфордом, на шаг впереди, с решительным видом стояла Верити, которой тот вежливо улыбался.– Привет, – весело сказала она. – Я уже представилась.Меня перекосило, но я взяла себя в руки и приветливо улыбнулась, глядя поверх ее головы. Она ответила улыбкой, изображавшей святую простоту, ведь моему кавалеру и в голову не должно было прийти, что Верити его в чем-то подозревает.Итак, мне необходимо было решить задачу. Когда твой новый знакомый стоит на пороге рядом с твоей подругой, как избавиться от нее так, чтобы он не подумал, что ты – вероломное чудовище? Конечно, мне бы хотелось просто сказать Верити: «Проваливай отсюда», – однако, чтобы не уронить себя в глазах Оксфорда, я обворожительно улыбнулась и, придерживая дверь, пропустила обоих в дом. Оксфорд вошел первым, но, прежде чем я успела через плечо послать Верити последнее прости, обернулся и сказал нечто, судя по всему, лестное. Я даже не поняла толком, к чему относился комплимент, потому что голова была занята исключительно тем, как избавиться от Верити. И еще потому, что она успела шепнуть, кивая на мое декольте, что я чересчур оголилась. Это было возмутительно с се стороны. У нее грудь обычно вздымалась до самых ключиц, являя собой нечто вроде половинок крупного грейпфрута, более того, она никогда не останавливалась перед тем, чтобы обнажить соски.К тому времени когда мы оказались в гостиной, присутствие Верити стало печальной неизбежностью, так что мне пришлось их знакомить. Верити улыбнулась, пожала Оксфорду руку и пристально его оглядела.– У вас на левой щеке родинка, – констатировала она и стала изучать ее так, словно готовилась к составлению фоторобота.Я предоставила их самим себе, лишь сообщила, направляясь к двери:– Пойду возьму плащ. – И добавила, обращаясь к подруге: – Верити, тебе что-нибудь принести?– Что ж, я бы не отказалась выпить, – живо откликнулась она, на что я вовсе не рассчитывала.Я бы тоже не отказалась, отметила я про себя и, взлетая по лестнице, весело крикнула:– А вы, Саймон?– Нет, спасибо, – бодро отозвался он. – Но вас я не тороплю.Вернувшись в гостиную в плаще, я строго заметила:– Думаю, нам пора. – Прозвучало ужасно: такая интонация обычно свойственна женам подкаблучников. Чтобы сгладить впечатление, я добавила, что у Саймона сегодня день рождения. Верити – ну надо же! – любезно сообщила, что ей это уже известно, потому что я говорила об этом вчера. Потом – нет, вы только подумайте! – вперила в него жизнерадостный взгляд и оповестила, что у нас с ней нет секретов друг от друга (слава Богу, что больше тебе ничего не известно, мысленно огрызнулась я) и что она знает о нем все.– Так тебе что-нибудь налить? – еще раз с нажимом спросила я.Нет, спасибо, она просто проходила мимо и встревожилась, увидев мужчину у моего порога.– Мы здесь очень бдительно следим за безопасностью соседей, – многозначительно произнесла она.Как-то мне все же удалось выпроводить их из дома. Но Верити не отставала, для меня даже не было бы неожиданностью, если бы она изъявила желание поехать с нами. Однако я твердо попрощалась с ней, не оставив шанса.Но прежде чем окончательно удалиться, она обошла машину Оксфорда, весьма скромную на вид, и изучила ее с таким пристрастием, с каким, наверное, палеонтолог изучает окаменевшие экскременты динозавра.– Гм-м… – промычала она. – «Рено», серебристо-серый, серии Эйч. – И медленно повторила цифры номерного знака. – Запоминающийся номер, – заметила Верити как бы невзначай, буравя Саймона глазами. Тот ответил ей невозмутимым взглядом, однако, принимая игру, согласился:– Боюсь, вы правы.Я нырнула в машину, решив, что для начала более чем достаточно. Хотя меня, честно говоря, куда больше волновало окончание. С Верити станется попросить у кого-нибудь лестницу, приставить к окну моей спальни и наблюдать за тем, что там происходит. Наверное, стоило поостеречься – даже если такое предложение последует – соглашаться на интимное окончание сегодняшней встречи у себя дома. Порой мне невольно хотелось, чтобы Верити вернулась к своему гнусному Марку, – только бы меня оставила в покое.Я подарила ему маленькую книжечку рисунков Иниго Джонса, которую весьма кстати купила в тот день в Хауарде, и открытку с репродукцией «Тинтернского аббатства» Тернера.– Я тронут, – сказал он.– Правда, это не совсем то, что понадобится в никарагуанских джунглях.– Буду хранить там ваши подарки как кусочек Англии.– Уэльса, если иметь в виду Тинтерн. – Я не смогла удержаться от колкости. – Но по крайней мере «континент» назван правильно.На этот раз беседа текла почти непринужденно, хотя, когда я попробовала чуть больше узнать об обстоятельствах его брака, Саймон тут же замкнулся. Очень вежливо, я бы даже сказала изящно, пресек все мои поползновения. То же и насчет вопроса: «Почему именно Никарагуа?» Что ж, имеет право, сказала я себе. Нечего совать нос в чужие дела. У нас ведь всего лишь договор на год, а не мечта о совместной жизни до гробовой доски. Значит, можно сидеть и наслаждаться легкостью отношений.– А я никогда не была замужем, за что благодарю судьбу, – призналась я и пояснила: – Если учитывать соотношение между счастьем и несчастьем в браке.– Значит, когда возникает желание, вы вот так просто выбираете себе любовника? Завидная прагматичность.– Нет, что вы! Такое со мной впервые. По части «Одиноких сердец» я абсолютно невинна.Он рассмеялся, но с явным раздражением:– То есть я хотела сказать, что предприняла только одну попытку… – Но было слишком поздно. Меня самое покоробило от «романтической» двусмысленности собственных слов. При наших не устоявшихся еще отношениях они прозвучали как высказывание старого майора колониальной армии. – А вы?– Вы – единственная, с кем мне захотелось встретиться. Понравилась ваша улыбка.– А если бы я оказалась мегерой?– Тогда я бы прибег к естественному отбору и включил вариант номер два из резерва.У меня неприятно зашевелились волосы на затылке. Проклятый Дарвин. Я сосредоточилась на пенке своего капуччино, гоняя ее ложкой взад-вперед, – весьма успокаивающее занятие в подобных обстоятельствах. Как бы то ни было, но остаточное чувство собственницы продолжало точить меня как червь. Я не знала, как прозвучит мой голос, когда я снова заговорю, – наверное, это будет нечто среднее между шипением и кваканьем.– Гм-м… – неопределенно промычала я, делая глоток.– Тем не менее мы здесь, вместе. – Он поднял стакан. – Я тоже чувствую себя неуютно, потому что отчасти это напоминает торговлю скотом.– Или покупку по каталогу, – подхватила я. – Причем нужно отдавать себе отчет, что люди, которые в нем зарегистрировались, имеют такие же жесткие требования, как и ты сам.Он кивнул:– Во всяком случае, на предстоящий год. – Он улыбнулся. Я тоже. – Пусть каждый из нас обретет то, что ищет. – Мы чокнулись и выпили. Волосы у меня на затылке немного улеглись.Мы заказали еще капуччино, и я спросила, читал ли он когда-нибудь то, что писал о любовниках Овидий. Мой вопрос его немного озадачил. Если спрашиваешь людей, читали ли они римскую поэзию, они всегда оказываются застигнутыми врасплох. Никак не могу понять – почему. Ведь, когда барахтаешься, не в силах разобраться в собственных чувствах, такое утешение узнать, что две тысячи лет назад люди чувствовали то же и поступали точно так же, как мы.– Он очень забавно описывает, как завлечь девушку, как ее удержать, что она скорее всего думает, как дарить подарки и чего ожидать в ответ…– Звучит довольно цинично.– Вовсе нет. Всего лишь предусмотрительно и честно. Он откровенно сказал то, что думал, в отличие от тех, кто притворяется. В своих эротических стихотворениях он дает массу советов, одновременно смешных и горьких. Ну, скажем, если ваш любовник женат, и вы обедаете с ним и его женой, когда нельзя ни прикоснуться друг к другу, ни говорить о любви, а вас сжигает страсть, то вы должны разработать систему знаков на языке тела. Например: если вспоминаешь о предыдущей ночи любви, прикоснись изящным пальчиком к своей розовой щечке. Если сердишься на возлюбленного, но не можешь сказать об этом вслух, дерни себя за мочку уха. Если хочешь избавиться от присутствия мужа, сложи молитвенно руки на столе, а сама незаметно подливай ему в бокал неразбавленного вина. И когда он забудется хмельным сном, твой возлюбленный сможет воспользоваться обстоятельствами…Саймон с интересом слушал, склонившись ко мне поближе. Овидий всегда захватывает – он такой озорной.– Неужели все это можно запомнить? А если ошибешься? К примеру, вместо того чтобы дернуть себя за ухо, молитвенно сложишь руки?– На самом деле это совсем не важно. Вся суть – в игре.– Вот как? – Он не сводил с меня взгляда.– Да, именно так, – заверила я.– И мы все поймем?– Поймем.Саймон откинулся назад, судя по всему, испытав облегчение, как и я.– Что ж, в одном можно быть уверенным, – сказал он, когда принесли счет. – Пока вам не за что показывать мне, как вы дергаете себя за изящное розовое ушко.Как устами Авроры Ли, «Аврора Ли» (1857) – роман английской поэтессы Элизабет Баррет Браунинг (1806–1861), написанный белым стихом. Рассказ героини поэмы, Авроры Ли, о своей жизни Э. Баррет Браунинг использует как канву для выражения собственных взглядов по самым разным вопросам.
этой талантливой девочки-сироты с крепким пером, заметила мисс Браунинг, «внутри у нас бьются сердца – теплые, живые, щедрые, не скованные приличиями…» Что ж, она имела полное право это сказать, потому что, несмотря на известный мне непреложный медико-биологический факт, свидетельствующий, что сердце является средоточием чувств не более, чем, скажем, щиколотки, я готова была в тот момент поклясться, что оно, несомненно, ведет себя так, будто таковым средоточием является.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34