Под желтой бирманской луной гениальное произведение звучало особенно Проникновенно, перенося каждого из нас в давно забытый мир домовых и волшебников, гномов и одетых во все зеленое проказников эльфов — в фантастический, воображаемый мир. То была музыка сказочной страны, которая ласково шелестела опавшими листьями, поднималась на крыльях бабочек высоко в ночное небо, затем возвращалась на землю, радостная, изящная, светлая, как осенняя паутинка, на мгновение расцвеченная радугой. Она возвращала нас в детство. Перед моим мысленным взором возникали лесные карлики, сидевшие на грибах, которых, как я тогда верила, можно увидеть, стоит только добраться до того места, где радуга упирается своими концами в землю.
Я забыла про все свои проблемы, не дававшие мне покоя, перестала тревожиться относительно возможных инцидентов в магазине; эти люди были не способны на дурные поступки. Я опустилась на песок, и чья-то рука протянула мне пачку сигарет.
— Пожалуйста, мисс.
Я поблагодарила неизвестного, едва различимого в темноте доброжелателя и, прикурив от услужливо предложенного огонька, сидела в уютном содружестве до тех пор, пока Рейн не объявила, что у нее вышли все иголки и импровизированный концерт закончен. Мужчины поднялись и постепенно растворились в окружающей темноте, безмолвные и таинственные, как призраки. В сопровождении Рейн и Генри я прошествовала к своей палатке, у входа он весьма любезным тоном пожелал нам спокойной ночи. Внешне он держался ровно, ничем не проявляя своей обиды, но старательно избегал смотреть мне в глаза. Мне хотелось думать, что я вовсе не задела его самолюбия, но в глубине души знала, что он сильно уязвлен, хотя, возможно, лишь на короткое время. Чувства возникают быстро в столь напряженной атмосфере, но им недостает устойчивости и глубины. Когда Генри сядет на пароход и отплывет в Англию, он, вероятно, забудет меня. Что бы он ни говорил, но я ведь в самом деле была первой белой женщиной, с которой ему пришлось близко столкнуться после освобождения из плена. Я не хотела иметь на своей совести страдания двух людей — его и Алана. Раздеваясь, я старалась убедить себя, что нет нужды беспокоиться, что я вовсе не ранила Генри, ничем не уязвила его мужское достоинство. В случае с Аланом было много такого, за что я могла укорять себя; однако были ли у меня основания винить себя за те чувства, которые неожиданно обнаружил передо мной Генри О'Малли? Ведь если говорить честно, я старалась относиться к нему просто, по-дружески, хотя, возможно... Я пошарила в кармане и нашла кольцо Коннора.
Когда я надевала его на палец, Рейн с ехидцей заметила:
— Итак, ты все-таки решила его носить. Л я все удивлялась, когда же ты его наденешь.
Я не ответила. Другие девушки в нашей палатке уже спали, и это служило оправданием моему молчанию. Рейн пожала плечами. У нее на пальце все еще блестело обручальное кольцо, и мне было непонятно, почему она проявляла такой повышенный интерес к моему кольцу.
— Возможно, было бы лучше, если бы мы все носили кольца, — сказала она.
— Быть может, ты права, — ответила я кротко, натягивая пижаму и вопросительно глядя на нее. — Ты уже готова?
— Нет, — покачала она головой. — Хочу еще хорошенько расчесать волосы. Пока ехала на этом ужасном грузовике, столько набилось песку. Обо мне не беспокойся, ложись спать. Когда закончу, сама потушу лампу.
Она долго занималась своими волосами. Я легла в постель и накрылась с головой простыней. Под ней было душно и жарко, но ничего не поделаешь — сеток от москитов не было, и поэтому, спасаясь от назойливых насекомых, приходилось залезать под простыню. Прищурив глаза, Рейн наблюдала за мной, рука со щеткой быстрыми нервными движениями разглаживала черные волнистые волосы.
— Ты очень странная женщина, Вики, — наконец проговорила она тихим сердитым голосом, и меня поразила прозвучавшая в нем неприязнь.
С того самого вечера в гостинице Христианского союза в Калькутте, когда мы говорили об Алане, Рейн ничем не проявляла своей антипатии ко мне. И если ее отношение не отличалось большой теплотой, оно было, по крайней мере, вежливым и вполне сносным. Что же касается совместной работы, то здесь у меня к ней не было ни малейших претензий. Она находилась в отряде дольше, чем я, и знала все, что касается работы армейских магазинов. Мы обе не сомневались: не подай она прошение об увольнении из армии, ее непременно повысили бы в звании. Тот факт, что я формально являлась ее начальницей, нисколько не смущал нас. По крайней мере, мне так казалось. Слишком хорошо ее зная, я никогда не пыталась ей приказывать, да в этом и не было необходимости. Она и без указаний всегда четко понимала, что нужно делать в данный момент, и отлично справлялась со своими обязанностями. На первых порах, когда мы в страшной спешке оборудовали магазин, ей довольно часто приходилось единолично принимать решения, которые всегда оказывались разумными и не вызывали у меня возражений.
И, глядя на нее теперь, я старалась отгадать причину внезапно возникшего озлобления. Едва ли это как-то было связано с Генри. Я провела с ним меньше времени, чем она, и не могла себе представить, чтобы Генри признался Рейн в чувствах, о которых он совсем недавно говорил мне. Он не принадлежал к типу людей, которые охотно распахивают душу перед посторонними; сдержанность во всем являлась отличительной чертой его характера, и еще он был слишком жизнерадостным человеком, чтобы хандрить, кукситься, всенародно посыпать голову пеплом, давая тем самым Рейн повод что-то заподозрить.
— Уже слишком поздно, Рейн, — сказала я примирительно. — И если ты не очень устала, то я — как выжатый лимон. Кроме того, мы разбудим наших девочек, если начнем доискиваться до причин моих странностей. Причин более чем достаточно, но у меня нет желания обсуждать их сейчас.
— Нет, мы должны это сделать теперь же... или никогда, — возразила Рейн. — Завтра я уезжаю.
— Уезжаешь? Послушай... — Я рывком села в постели и с удивлением уставилась на нее. — Уезжаешь из лагеря — хочешь ты сказать?
— Покидаю отряд и Бирму. Возвращаюсь домой, разве ты забыла? Пришел приказ о моем увольнении из армии, и я должна отправиться на ближайшем пароходе.
— Я не знала. Начальница ни словом не обмолвилась, когда была у нас утром.
— Приказ поступил сегодня вечером. Дороти сообщила мне запиской.
— Что же ты мне раньше не сказала?
— С какой стати? — зевнула Рейн.
— Но это ставит меня в довольно сложное положение, — заявила я, раздраженная ее тоном. — Я остаюсь без заместителя.
— Ты получишь Джоан Кросбу. Ведь вы, кажется, большие приятельницы. Думаю, ты обрадуешься.
Известие в самом деле обрадовало меня. Кругленькая, добродушная Джоан принадлежала к узкому кругу моих закадычных подруг. Мы вместе обслуживали магазин V индийской дивизии и расстались, только когда меня послали в Австралию. Как я знала, Джоан заведовала армейским магазином на аэродроме Мингала-дон, но мы еще не встречались с тех пор, как прибыли в Рангун два... нет, три дня тому назад.
— Ну что? — спросила Рейн. — Ты довольна?
— Да, конечно, очень довольна. Но жаль расставаться с тобой, — сказала я вполне искренне. Рейн была прекрасным работником, и ее уход — заметная потеря для отряда.
— Мне трудно в это поверить, Вики, — проговорила она, скривив губы в горькой усмешке.
— И все-таки это сущая правда, — сказала я, вздыхая и доставая пачку сигарет. — Хочешь?
— Спасибо, — ответила Рейн и подошла к моей постели с зажигалкой. Мы прикурили, и она, к моему удивлению, села рядом со мной. Одна из девушек беспокойно заворочалась во сне, я понизила голос.
— Надеюсь, у тебя все будет в порядке, когда ты вернешься домой...
— Ах, — резко перебила она, — ты говоришь просто так, из вежливости.
— Верь мне: я говорю от чистого сердца, — сказала я. — Если мы повздорили когда-то очень давно, то это не значит, что я не могу пожелать тебе от всей души благополучия в жизни. Разве так уж необходимо нам вечно быть на ножах? Я лично этого совсем не желаю.
— Есть еще Алан, — заметила она, вспыхивая. — Я еду к нему, Вики. Он дал мне свой домашний адрес и просил проведать его, когда я вернусь в Англию.
— Понимаю. Ну что ж... я не намерена предъявлять какие-то права на Алана. По правде говоря, у меня их никогда и не было. И перед отъездом из Калькутты я послала ему письмо, решительно последнее. Он не может рассчитывать на встречу со мной.
— Я видела то письмо, — ответила Рейн. — Вероятно, мне следовало бы поблагодарить тебя, но как бы там ни было, у тебя есть муж, верно? Несмотря на то, ты болтаешься здесь, — по причинам, известным только тебе, — вместо того чтобы лететь на крыльях в Австралию, ты все-таки замужем.
— Да, — подтвердила я с горечью, — я действительно все-таки замужем.
— Отчего ты не возвращаешься к нему, Вики? — спросила Рейн, коротко взглянув на мое кольцо, тускло блестевшее на безымянном пальце левой руки.
— Я вернусь. Когда... кое-что выясню для себя.
— Ты странная женщина, — повторила она, и в ее голосе прозвучало недоумение. — Ты, вне всякого сомнения, любишь этого австралийца, и поскольку ты пожелала мне счастья, я отвечу тебе тем же. Желаю, чтобы у тебя все уладилось, чтобы твоя семейная жизнь сделалась благополучной и счастливой.
— Спасибо, Рейн, — сказала я и, немного поколебавшись, протянула ей руку, которую она с улыбкой пожала.
— Могу ли я что-нибудь сделать для тебя, когда приеду в Англию? — спросила Рейн. — Быть может, передать что-то на словах Алану?
— Попробуй убедить его, что я вполне довольна своим замужеством.
— Непременно постараюсь, — заверила она с кислой миной. — Вики, ты в самом деле не имеешь ничего против меня из-за Алана? Ты правда не любишь его?
— Да, — ответила я твердо, — я действительно не имею ничего против тебя и, право же, не люблю его. Даю тебе слово, Рейн. Но мне хотелось бы знать, как ты устроишься. Может, напишешь мне?
— Если ты дашь мне адрес, куда писать. Вероятно, надежнее всего тот, в Австралии.
Записав адрес, она поднялась и, потушив сигарету, проговорила:
— А теперь, я полагаю, нам пора спать. Начальница пришлет машину ранним утром, а перед отъездом мне нужно еще многое сделать. Патефон и пластинки я оставляю тебе — они произвели фурор сегодня. Мне они не нужны. Хочу надеяться, что в магазине и дальше пойдет все гладко, не случится никаких инцидентов.
— Будем надеяться, — сказала я.
Рейн привернула фитиль лампы, и он, вспыхнув пару раз и затрепетав, погас. Откуда-то издалека донеслись чьи-то крики, топот бегущих ног, затем последовала сердитая перебранка. Всякие недоразумения неизбежны в подобных лагерях, мелькнуло у меня в голове. По крайней мере, они не должны возникать из-за нас, а тем более происходить у нас на глазах.
Рейн пожелала мне спокойной ночи. Потом наступила тишина, и я уснула.
Глава восьмая
Рейн покинула лагерь с рассветом. Мы распрощались сухо, без всяких эмоций, высказав друг другу все до конца еще ночью. Но меня обрадовала неожиданная теплота ее рукопожатия. Садясь в присланный за нею джип, она сказала:
— До свидания, Вики. Когда-нибудь мы, возможно, встретимся снова. Будешь в Англии — извести меня, хорошо?
Я пообещала непременно сообщить, не особенно рассчитывая на встречу. Она подняла руку, шутливо отдавая по-военному честь, и уехала. Ее джип исчез в густых облаках пыли.
А я направилась в наш магазин, печально передвигая ноги по деревянному настилу. Никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать Рейн, время шло, и я все больше жалела, что ее нет рядом. С ее заменой тоже вышла заминка: Джоан пришлось срочно отправиться в магазин, расположенный в лагере Хмоби, надо было помочь с приемкой новой большой партии бывших военнопленных, многие из которых — как объяснила по телефону Дороти Мордант — больны и требовали особого внимания.
В нашем отряде было несколько бирманских девушек, мы работали вместе во время всей военной кампании, и Дороти пообещала, что одна из них временно займет место Рейн. Она прислала сержанта Мин Тхин Тхе, пожалуй, самую опытную, которая, однако, почему-то сразу же не поладила с Дженис. Меня это тем более удивило, что мы всегда прекрасно уживались с бирманскими девушками, любили их, а Дженис — милый человек и великолепный работник, находилась обычно со всеми в хороших отношениях. Когда я прервала горячий спор между ними на складе, то заметила, что Дженис плачет. Пришлось снять ее с дежурства.
— Мне очень жаль, Вики, — проговорила Мин Тхин, озабоченно сморщив свое добродушное и довольно интеллигентное лицо. — Не знаю, что я такого сказала или сделала, отчего она рассердилась. Может, ей не нравится работать под началом бирманской женщины?
Я категорически отвергла подобное подозрение. Всякий, кто знаком с Мин Тхин, не станет возражать против работы под ее руководством. Она была исключительно деликатной, мягкой, скромной, не способной вызвать раздражение. Ну, а Дженис явно не страдала расовыми предубеждениями. Она встречалась и дружила с бирманскими девушками и, как я вспоминаю, рассказывала мне, что с удовольствием проводит время в их компании. Очевидно, существовали более глубинные причины.
Оставив за себя в магазине Мин Тхин, я отправилась на поиски Дженис. Ее не оказалось ни в палатке, ни в столовой, где мы ели, и капрал, заведовавший столовой, на мой вопрос лишь отрицательно помотал головой. Никто из нашей группы не появлялся у него после завтрака, заверил он меня.
Загадку исчезновения Дженис разрешил в конце концов Генри. Он подошел ко мне, когда я вторично осматривала наши палатки.
— Вы ищете Дженис? — спросил он отрывисто и резко, и я уставилась на него в изумлении: не в его обычае было разговаривать так бесцеремонно.
— Ну да, — призналась я. — Говоря по правде, я действительно разыскиваю ее Вы знаете, где она?
— Она в моей палатке, Вики.
— В вашей палатке?! О, ради Бога…
Жестом он остановил меня.
— Нужно ли напоминать вам, что я — доктор? В палатке, кроме нее, никого нет. Она в полной безопасности.
— Да, но...
— А вам известно, — спросил он, — что ее отец как военнопленный работал на Таиландской железной дороге?
Ошеломленная, я только покачала головой. Дженис никогда не говорила об отце, даже намеком. Интересно знать, сообщила ли она начальнице. Пожалуй, нет. Иначе мне как руководителю группы стало бы известно. Кроме того, зная об этом, начальница вряд ли включила бы Дженис в нашу команду.
— Да, он был в плену, — с горячностью воскликнул Генри. — Она встретила одного парня, который находился вместе с ним. Кажется, сегодня утром. И тот рассказал, что ее отец мертв.
— О, бедняжка! — прошептала я, потрясенная до глубины души. Сознавать, что отец не пережил плена, уже достаточно печально, но узнать о его смерти от очевидцев было во много раз хуже. И она ни словом не обмолвилась, когда пришла на работу. Лишь поскандалила с Мин Тхин.
— Сейчас она спит, — пояснил Генри и вздохнул. — Я дал ей лекарство, чтобы она забылась. Побуду с ней, пока она не проснется. Но было бы неплохо, если бы вы проверили достоверность сведений по официальным каналам. Ее отца зовут Рассел Скотт, он служил в воздушной разведке в чине майора. Вот здесь у меня все его данные. Весьма возможно, что тот малый, с которым разговаривала Дженис, все-таки ошибся, спутал его с кем-то другим. Обычное дело.
— Вы правы, — согласилась я и взяла у него старый обтрепанный конверт, на котором Генри записал полученные от Дженис сведения о ее отце, при этом Генри как-то неловко похлопал меня по руке.
— Извините меня, Вики, дорогая, что поначалу накинулся на вас. Это потому... Ах, я не знаю. Дженис — прелестный ребенок, и все показалось таким несправедливым. И я подумал, что вам, разумеется, все доподлинно известно.
— Я ничего не знала. Дженис никогда не касалась этой темы. Ее отец, я полагаю, был в Сингапуре?
— Так утверждает она, — кивнул Генри. — Дженис, по ее словам, вступила в ваш отряд, надеясь отыскать отца. И ее поискам было суждено завершиться здесь, в лагере. Да еще столь печальным образом. Ну что ж, — вновь вздохнул он. — Мне лучше вернуться к ней. Как только она проснется, я отведу ее в вашу палатку. Вам не нужно беспокоиться, я присмотрю за ней.
Поблагодарив его, я с конвертом направилась в администрацию лагеря, чтобы проверить майора Рассела Скотта по имеющейся там картотеке. И здесь, когда я перебирала карточки, случилось совершенно непредвиденное, такое можно встретить разве что в книгах — в канцелярию вошел отец Дженис.
Он назвал себя дежурному офицеру, и я, слушая его, не сразу осознала значение произнесенных им слов. Тут офицер взглянул на меня, и лицо у него расплылось в удивленно-радостной улыбке.
— Не об этом ли офицере вы спрашивали меня, сударыня? О майоре Расселе Скотте из пятой австралийской дивизии?
— Да, — ответила я, запинаясь, — спрашивала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Я забыла про все свои проблемы, не дававшие мне покоя, перестала тревожиться относительно возможных инцидентов в магазине; эти люди были не способны на дурные поступки. Я опустилась на песок, и чья-то рука протянула мне пачку сигарет.
— Пожалуйста, мисс.
Я поблагодарила неизвестного, едва различимого в темноте доброжелателя и, прикурив от услужливо предложенного огонька, сидела в уютном содружестве до тех пор, пока Рейн не объявила, что у нее вышли все иголки и импровизированный концерт закончен. Мужчины поднялись и постепенно растворились в окружающей темноте, безмолвные и таинственные, как призраки. В сопровождении Рейн и Генри я прошествовала к своей палатке, у входа он весьма любезным тоном пожелал нам спокойной ночи. Внешне он держался ровно, ничем не проявляя своей обиды, но старательно избегал смотреть мне в глаза. Мне хотелось думать, что я вовсе не задела его самолюбия, но в глубине души знала, что он сильно уязвлен, хотя, возможно, лишь на короткое время. Чувства возникают быстро в столь напряженной атмосфере, но им недостает устойчивости и глубины. Когда Генри сядет на пароход и отплывет в Англию, он, вероятно, забудет меня. Что бы он ни говорил, но я ведь в самом деле была первой белой женщиной, с которой ему пришлось близко столкнуться после освобождения из плена. Я не хотела иметь на своей совести страдания двух людей — его и Алана. Раздеваясь, я старалась убедить себя, что нет нужды беспокоиться, что я вовсе не ранила Генри, ничем не уязвила его мужское достоинство. В случае с Аланом было много такого, за что я могла укорять себя; однако были ли у меня основания винить себя за те чувства, которые неожиданно обнаружил передо мной Генри О'Малли? Ведь если говорить честно, я старалась относиться к нему просто, по-дружески, хотя, возможно... Я пошарила в кармане и нашла кольцо Коннора.
Когда я надевала его на палец, Рейн с ехидцей заметила:
— Итак, ты все-таки решила его носить. Л я все удивлялась, когда же ты его наденешь.
Я не ответила. Другие девушки в нашей палатке уже спали, и это служило оправданием моему молчанию. Рейн пожала плечами. У нее на пальце все еще блестело обручальное кольцо, и мне было непонятно, почему она проявляла такой повышенный интерес к моему кольцу.
— Возможно, было бы лучше, если бы мы все носили кольца, — сказала она.
— Быть может, ты права, — ответила я кротко, натягивая пижаму и вопросительно глядя на нее. — Ты уже готова?
— Нет, — покачала она головой. — Хочу еще хорошенько расчесать волосы. Пока ехала на этом ужасном грузовике, столько набилось песку. Обо мне не беспокойся, ложись спать. Когда закончу, сама потушу лампу.
Она долго занималась своими волосами. Я легла в постель и накрылась с головой простыней. Под ней было душно и жарко, но ничего не поделаешь — сеток от москитов не было, и поэтому, спасаясь от назойливых насекомых, приходилось залезать под простыню. Прищурив глаза, Рейн наблюдала за мной, рука со щеткой быстрыми нервными движениями разглаживала черные волнистые волосы.
— Ты очень странная женщина, Вики, — наконец проговорила она тихим сердитым голосом, и меня поразила прозвучавшая в нем неприязнь.
С того самого вечера в гостинице Христианского союза в Калькутте, когда мы говорили об Алане, Рейн ничем не проявляла своей антипатии ко мне. И если ее отношение не отличалось большой теплотой, оно было, по крайней мере, вежливым и вполне сносным. Что же касается совместной работы, то здесь у меня к ней не было ни малейших претензий. Она находилась в отряде дольше, чем я, и знала все, что касается работы армейских магазинов. Мы обе не сомневались: не подай она прошение об увольнении из армии, ее непременно повысили бы в звании. Тот факт, что я формально являлась ее начальницей, нисколько не смущал нас. По крайней мере, мне так казалось. Слишком хорошо ее зная, я никогда не пыталась ей приказывать, да в этом и не было необходимости. Она и без указаний всегда четко понимала, что нужно делать в данный момент, и отлично справлялась со своими обязанностями. На первых порах, когда мы в страшной спешке оборудовали магазин, ей довольно часто приходилось единолично принимать решения, которые всегда оказывались разумными и не вызывали у меня возражений.
И, глядя на нее теперь, я старалась отгадать причину внезапно возникшего озлобления. Едва ли это как-то было связано с Генри. Я провела с ним меньше времени, чем она, и не могла себе представить, чтобы Генри признался Рейн в чувствах, о которых он совсем недавно говорил мне. Он не принадлежал к типу людей, которые охотно распахивают душу перед посторонними; сдержанность во всем являлась отличительной чертой его характера, и еще он был слишком жизнерадостным человеком, чтобы хандрить, кукситься, всенародно посыпать голову пеплом, давая тем самым Рейн повод что-то заподозрить.
— Уже слишком поздно, Рейн, — сказала я примирительно. — И если ты не очень устала, то я — как выжатый лимон. Кроме того, мы разбудим наших девочек, если начнем доискиваться до причин моих странностей. Причин более чем достаточно, но у меня нет желания обсуждать их сейчас.
— Нет, мы должны это сделать теперь же... или никогда, — возразила Рейн. — Завтра я уезжаю.
— Уезжаешь? Послушай... — Я рывком села в постели и с удивлением уставилась на нее. — Уезжаешь из лагеря — хочешь ты сказать?
— Покидаю отряд и Бирму. Возвращаюсь домой, разве ты забыла? Пришел приказ о моем увольнении из армии, и я должна отправиться на ближайшем пароходе.
— Я не знала. Начальница ни словом не обмолвилась, когда была у нас утром.
— Приказ поступил сегодня вечером. Дороти сообщила мне запиской.
— Что же ты мне раньше не сказала?
— С какой стати? — зевнула Рейн.
— Но это ставит меня в довольно сложное положение, — заявила я, раздраженная ее тоном. — Я остаюсь без заместителя.
— Ты получишь Джоан Кросбу. Ведь вы, кажется, большие приятельницы. Думаю, ты обрадуешься.
Известие в самом деле обрадовало меня. Кругленькая, добродушная Джоан принадлежала к узкому кругу моих закадычных подруг. Мы вместе обслуживали магазин V индийской дивизии и расстались, только когда меня послали в Австралию. Как я знала, Джоан заведовала армейским магазином на аэродроме Мингала-дон, но мы еще не встречались с тех пор, как прибыли в Рангун два... нет, три дня тому назад.
— Ну что? — спросила Рейн. — Ты довольна?
— Да, конечно, очень довольна. Но жаль расставаться с тобой, — сказала я вполне искренне. Рейн была прекрасным работником, и ее уход — заметная потеря для отряда.
— Мне трудно в это поверить, Вики, — проговорила она, скривив губы в горькой усмешке.
— И все-таки это сущая правда, — сказала я, вздыхая и доставая пачку сигарет. — Хочешь?
— Спасибо, — ответила Рейн и подошла к моей постели с зажигалкой. Мы прикурили, и она, к моему удивлению, села рядом со мной. Одна из девушек беспокойно заворочалась во сне, я понизила голос.
— Надеюсь, у тебя все будет в порядке, когда ты вернешься домой...
— Ах, — резко перебила она, — ты говоришь просто так, из вежливости.
— Верь мне: я говорю от чистого сердца, — сказала я. — Если мы повздорили когда-то очень давно, то это не значит, что я не могу пожелать тебе от всей души благополучия в жизни. Разве так уж необходимо нам вечно быть на ножах? Я лично этого совсем не желаю.
— Есть еще Алан, — заметила она, вспыхивая. — Я еду к нему, Вики. Он дал мне свой домашний адрес и просил проведать его, когда я вернусь в Англию.
— Понимаю. Ну что ж... я не намерена предъявлять какие-то права на Алана. По правде говоря, у меня их никогда и не было. И перед отъездом из Калькутты я послала ему письмо, решительно последнее. Он не может рассчитывать на встречу со мной.
— Я видела то письмо, — ответила Рейн. — Вероятно, мне следовало бы поблагодарить тебя, но как бы там ни было, у тебя есть муж, верно? Несмотря на то, ты болтаешься здесь, — по причинам, известным только тебе, — вместо того чтобы лететь на крыльях в Австралию, ты все-таки замужем.
— Да, — подтвердила я с горечью, — я действительно все-таки замужем.
— Отчего ты не возвращаешься к нему, Вики? — спросила Рейн, коротко взглянув на мое кольцо, тускло блестевшее на безымянном пальце левой руки.
— Я вернусь. Когда... кое-что выясню для себя.
— Ты странная женщина, — повторила она, и в ее голосе прозвучало недоумение. — Ты, вне всякого сомнения, любишь этого австралийца, и поскольку ты пожелала мне счастья, я отвечу тебе тем же. Желаю, чтобы у тебя все уладилось, чтобы твоя семейная жизнь сделалась благополучной и счастливой.
— Спасибо, Рейн, — сказала я и, немного поколебавшись, протянула ей руку, которую она с улыбкой пожала.
— Могу ли я что-нибудь сделать для тебя, когда приеду в Англию? — спросила Рейн. — Быть может, передать что-то на словах Алану?
— Попробуй убедить его, что я вполне довольна своим замужеством.
— Непременно постараюсь, — заверила она с кислой миной. — Вики, ты в самом деле не имеешь ничего против меня из-за Алана? Ты правда не любишь его?
— Да, — ответила я твердо, — я действительно не имею ничего против тебя и, право же, не люблю его. Даю тебе слово, Рейн. Но мне хотелось бы знать, как ты устроишься. Может, напишешь мне?
— Если ты дашь мне адрес, куда писать. Вероятно, надежнее всего тот, в Австралии.
Записав адрес, она поднялась и, потушив сигарету, проговорила:
— А теперь, я полагаю, нам пора спать. Начальница пришлет машину ранним утром, а перед отъездом мне нужно еще многое сделать. Патефон и пластинки я оставляю тебе — они произвели фурор сегодня. Мне они не нужны. Хочу надеяться, что в магазине и дальше пойдет все гладко, не случится никаких инцидентов.
— Будем надеяться, — сказала я.
Рейн привернула фитиль лампы, и он, вспыхнув пару раз и затрепетав, погас. Откуда-то издалека донеслись чьи-то крики, топот бегущих ног, затем последовала сердитая перебранка. Всякие недоразумения неизбежны в подобных лагерях, мелькнуло у меня в голове. По крайней мере, они не должны возникать из-за нас, а тем более происходить у нас на глазах.
Рейн пожелала мне спокойной ночи. Потом наступила тишина, и я уснула.
Глава восьмая
Рейн покинула лагерь с рассветом. Мы распрощались сухо, без всяких эмоций, высказав друг другу все до конца еще ночью. Но меня обрадовала неожиданная теплота ее рукопожатия. Садясь в присланный за нею джип, она сказала:
— До свидания, Вики. Когда-нибудь мы, возможно, встретимся снова. Будешь в Англии — извести меня, хорошо?
Я пообещала непременно сообщить, не особенно рассчитывая на встречу. Она подняла руку, шутливо отдавая по-военному честь, и уехала. Ее джип исчез в густых облаках пыли.
А я направилась в наш магазин, печально передвигая ноги по деревянному настилу. Никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать Рейн, время шло, и я все больше жалела, что ее нет рядом. С ее заменой тоже вышла заминка: Джоан пришлось срочно отправиться в магазин, расположенный в лагере Хмоби, надо было помочь с приемкой новой большой партии бывших военнопленных, многие из которых — как объяснила по телефону Дороти Мордант — больны и требовали особого внимания.
В нашем отряде было несколько бирманских девушек, мы работали вместе во время всей военной кампании, и Дороти пообещала, что одна из них временно займет место Рейн. Она прислала сержанта Мин Тхин Тхе, пожалуй, самую опытную, которая, однако, почему-то сразу же не поладила с Дженис. Меня это тем более удивило, что мы всегда прекрасно уживались с бирманскими девушками, любили их, а Дженис — милый человек и великолепный работник, находилась обычно со всеми в хороших отношениях. Когда я прервала горячий спор между ними на складе, то заметила, что Дженис плачет. Пришлось снять ее с дежурства.
— Мне очень жаль, Вики, — проговорила Мин Тхин, озабоченно сморщив свое добродушное и довольно интеллигентное лицо. — Не знаю, что я такого сказала или сделала, отчего она рассердилась. Может, ей не нравится работать под началом бирманской женщины?
Я категорически отвергла подобное подозрение. Всякий, кто знаком с Мин Тхин, не станет возражать против работы под ее руководством. Она была исключительно деликатной, мягкой, скромной, не способной вызвать раздражение. Ну, а Дженис явно не страдала расовыми предубеждениями. Она встречалась и дружила с бирманскими девушками и, как я вспоминаю, рассказывала мне, что с удовольствием проводит время в их компании. Очевидно, существовали более глубинные причины.
Оставив за себя в магазине Мин Тхин, я отправилась на поиски Дженис. Ее не оказалось ни в палатке, ни в столовой, где мы ели, и капрал, заведовавший столовой, на мой вопрос лишь отрицательно помотал головой. Никто из нашей группы не появлялся у него после завтрака, заверил он меня.
Загадку исчезновения Дженис разрешил в конце концов Генри. Он подошел ко мне, когда я вторично осматривала наши палатки.
— Вы ищете Дженис? — спросил он отрывисто и резко, и я уставилась на него в изумлении: не в его обычае было разговаривать так бесцеремонно.
— Ну да, — призналась я. — Говоря по правде, я действительно разыскиваю ее Вы знаете, где она?
— Она в моей палатке, Вики.
— В вашей палатке?! О, ради Бога…
Жестом он остановил меня.
— Нужно ли напоминать вам, что я — доктор? В палатке, кроме нее, никого нет. Она в полной безопасности.
— Да, но...
— А вам известно, — спросил он, — что ее отец как военнопленный работал на Таиландской железной дороге?
Ошеломленная, я только покачала головой. Дженис никогда не говорила об отце, даже намеком. Интересно знать, сообщила ли она начальнице. Пожалуй, нет. Иначе мне как руководителю группы стало бы известно. Кроме того, зная об этом, начальница вряд ли включила бы Дженис в нашу команду.
— Да, он был в плену, — с горячностью воскликнул Генри. — Она встретила одного парня, который находился вместе с ним. Кажется, сегодня утром. И тот рассказал, что ее отец мертв.
— О, бедняжка! — прошептала я, потрясенная до глубины души. Сознавать, что отец не пережил плена, уже достаточно печально, но узнать о его смерти от очевидцев было во много раз хуже. И она ни словом не обмолвилась, когда пришла на работу. Лишь поскандалила с Мин Тхин.
— Сейчас она спит, — пояснил Генри и вздохнул. — Я дал ей лекарство, чтобы она забылась. Побуду с ней, пока она не проснется. Но было бы неплохо, если бы вы проверили достоверность сведений по официальным каналам. Ее отца зовут Рассел Скотт, он служил в воздушной разведке в чине майора. Вот здесь у меня все его данные. Весьма возможно, что тот малый, с которым разговаривала Дженис, все-таки ошибся, спутал его с кем-то другим. Обычное дело.
— Вы правы, — согласилась я и взяла у него старый обтрепанный конверт, на котором Генри записал полученные от Дженис сведения о ее отце, при этом Генри как-то неловко похлопал меня по руке.
— Извините меня, Вики, дорогая, что поначалу накинулся на вас. Это потому... Ах, я не знаю. Дженис — прелестный ребенок, и все показалось таким несправедливым. И я подумал, что вам, разумеется, все доподлинно известно.
— Я ничего не знала. Дженис никогда не касалась этой темы. Ее отец, я полагаю, был в Сингапуре?
— Так утверждает она, — кивнул Генри. — Дженис, по ее словам, вступила в ваш отряд, надеясь отыскать отца. И ее поискам было суждено завершиться здесь, в лагере. Да еще столь печальным образом. Ну что ж, — вновь вздохнул он. — Мне лучше вернуться к ней. Как только она проснется, я отведу ее в вашу палатку. Вам не нужно беспокоиться, я присмотрю за ней.
Поблагодарив его, я с конвертом направилась в администрацию лагеря, чтобы проверить майора Рассела Скотта по имеющейся там картотеке. И здесь, когда я перебирала карточки, случилось совершенно непредвиденное, такое можно встретить разве что в книгах — в канцелярию вошел отец Дженис.
Он назвал себя дежурному офицеру, и я, слушая его, не сразу осознала значение произнесенных им слов. Тут офицер взглянул на меня, и лицо у него расплылось в удивленно-радостной улыбке.
— Не об этом ли офицере вы спрашивали меня, сударыня? О майоре Расселе Скотте из пятой австралийской дивизии?
— Да, — ответила я, запинаясь, — спрашивала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23