Когда Макс узнал об этом, он почувствовал себя так, словно его ударили в солнечное сплетение так, что стало трудно дышать. В голове сразу завертелись возможные причины, и все сходилось к тому, что он совершил какую-то катастрофическую ошибку во время первой операции, чего-то он не предусмотрел, что-то упустил, и это «что-то» могло стать роковым для его пациента. Пациента, который доверил ему свою жизнь, поверил ему как врачу, как специалисту, как человеку. А он, Макс, подвел его…
Ночь выдалась ужасная. Во время повторной операции вывили причину кровотечения — сосудистые стенки были очень слабые, но никто не ожидал, что до такой степени и что разовьется настолько опасное осложнение. Крови больной потерял очень много. Вызвали бригаду сосудистых хирургов для поддержки во время операции, все вместе они боролись за жизнь Георгия Николаевича целую ночь. Перелили кровь. Много крови. Нашли все нужные медикаменты, сделали все, что могли. К утру состояние вроде бы стабилизировалось. Его перевели в реанимацию. Макс не отходил от него ни на минуту, следя за показателями и собственноручно делая все необходимые процедуры. «Если в течении суток не будет ухудшения, — думал он, — то надежда на нормальный исход будет вполне реальна». Время шло немыслимо медленно. Макс не спал вот уже вторые сутки, но не ощущал этого. Его мысли были сконцентрированы только на жизни этого человека, обладающего энергией десятерых. В эти минуты Макс жалел лишь об одном: что не знал такой молитвы, которая могла бы помочь сохранить эту жизнь. И он просто молча сидел рядом с ним, не спуская глаз с мониторов датчиков. Ближе к вечеру Георгий Николаевич умер. Так и не приходя в сознание.
Максу показалось тогда, что лучше бы умер он сам. Столкнувшись вот так вот лицом к лицу со смертью, он почувствовал себя совершенно беспомощным и ничтожным человечком, неспособным повернуть ход судьбы никакими силами. Однако его сознание жгли мысли еще и о том, что где-то он допустил ошибку, которая и послужила причиной неудачи. Такой трагической неудачи. Это была катастрофа. Как он сможет подойти к другому пациенту с таким грузом на сердце? Как он сможет вновь взять в руки скальпель? В его практике это была первая смерть пациента, за которого он был ответствен от начала до конца. Он знал, что случай будет сложным, но ведь они провели столько совместных консилиумов, столько раз вызывали консультантов из других отделений, чтобы вместе разработать тактику, что, казалось, продумали все возможное и невозможное. Оказалось, не все. Что-то упустили. Макс не смог выйти к родственникам, чтобы сказать им об этом. Он просто не мог этого выдержать. Он сидел в ординаторской, выкуривая сигарету за сигаретой, и смотрел невидящими глазами в пустоту.
— Макс, это случается у каждого хирурга. Такие случаи неизбежны. Мы не боги, а всего лишь люди и не можем предусмотреть все, — говорил ему Илья Петрович, его учитель и мудрый советчик еще со студенческих времен. — Ты не должен опускать руки из-за одного случая. Тем более твоей вины здесь нет. При таком диабете возможны всякие неожиданности. Такой организм — это черный ящик, никогда не знаешь до конца, чего ожидать. Иди домой, выспись и возьми себя в руки. Ты думаешь, у меня не было таких случаев? Были, и не один, это жизнь, мы постоянно берем на себя риск, без этого невозможно оперировать! При всем нашем старании мы не можем гарантировать успех во всех случаях, есть еще такое понятие, как судьба. И если человеку суждено умереть, он умрет, и ты ничего, к сожалению, не сможешь с этим поделать, как ни цинично это звучит. Мы пытаемся, мы делаем все возможное, но мы все равно слабее Провидения, понимаешь? Не терзай себя, иначе не сможешь двигаться дальше.
Макс кивнул. Он не мог говорить. Лицо его ничего не выражало. Оно казалось безучастной серой маской.
После оформления всех необходимых бумаг Макс поехал домой. Он сам не помнил, как очутился дома, принял душ и лег на диван, неподвижно глядя в потолок, продолжая пропускать через свои легкие бесчисленное количество никотина. Эрики не было дома. Она подошла через некоторое время, вернувшись из салона, где делала укладку и маникюр перед вечерним выходом.
— Что за дым по всему дому! — закричала она с порога. — Макс, у нас что, изба-курильня? Сколько же надо выкурить, что топор можно вешать в доме! Макс, ты где?
Зайдя в комнату, она остановилась как вкопанная, потрясенная видом своего мужа. Таким она его никогда не видела.
— Макс, что случилось? У тебя все в порядке, Макс? Да что с тобой? — Она начала трясти его за плечи, чтобы хоть как-то привлечь внимание к своему присутствию. — Да объясни, в чем дело, в конце концов?
— Мой больной умер. Георгий Николаевич. Звезда нашего отделения. Счастливейший в своем добродушии человек. Он умер, Эрика. Его больше нет, а я живой. А ведь я виноват в его смерти.
— Как умер? Это тот, из-за которого ты остался вчера? Кто сказал, что ты виноват? — Эрика лихорадочно соображала, что можно сделать, если это действительно вина Макса. Возможно, будет расследование, придется подключать людей, чтобы отмазать.
Зазвонил телефон. Это был Илья Петрович.
— Эрика, вечер добрый, как там Максим?
— Плоховато. Что случилось? Он нормально не рассказывает. Говорит, что он виноват в смерти пациента. Это так? Начнут расследование?
— Да нет, Эрика, это он на себя наговаривает. У больного был диабет, такие осложнения случаются, вина Макса разве только в том, что он не ясновидящий.
— А-а-а, — выдохнула Эрика, — ну тогда не так страшно.
— Страшно, Эрика, смерть всегда страшна, особенно когда это случается в твоей практике в первый раз. Впрочем, даже когда в десятый, все равно страшно. Ты побудь с ним, дай ему выговориться, напои, в конце концов. Ему надо снять стресс, ладненько? — Илья Петрович всерьез беспокоился за Макса. Гипертрофированное чувство ответственности его ученика может оказать плохую услугу в такой момент. Именно поэтому он попросил Эрику не оставлять Макса наедине со своими мыслями.
— Д-да… хорошо, — как-то не очень уверенно ответила Эрика, — до свидания, Илья Петрович, спасибо, что позвонили.
— Макс, это твой Петрович звонил, слышишь? Говорит, ты вообще ни при чем, чтобы так не переживал. — Эрика деланно бодрым тоном пыталась встряхнуть Макса.
Он ничего не ответил. Только продолжал курить.
— Может, ты со мной пойдешь на выставку? Развеешься, отвлечешься? А? Давай, собирайся, я подожду тебя!
Макс наконец посмотрел на нее, посмотрел с ужасом.
— Ты что, не слышала, что я тебе только что рассказал? Человек умер. Человек, который мог бы еще жить да жить, если бы не попал в мою палату, в мои руки. Я несу ответственность за его смерть. Ты это можешь понять? — Глаза у Макса были полны отчаяния.
— Возможно, жил бы, а возможно, нет. Это его судьба. Это ему не повезло, а не тебе. И ты тут ни при чем. Ты, я уверена, сделал все возможное. Перестань раскисать, возьми себя в руки. — Эрике уже надо было уходить, но она не знала, как оставить мужа в таком состоянии. Она понимала, что ему нужна поддержка, но не хотела отменять свои планы, тем более что Макс — мужчина и должен иметь более крепкие нервы. В конце концов, он должен сам справиться со своим стрессом. — Мне уже пора уходить, может, тебе налить чего-нибудь? У нас там есть бутылка отличного виски, принести?
— Останься, Эрика. — Безысходность в его голосе поразила ее. — Останься, пожалуйста, ты мне так нужна. Мне просто нужно, чтобы ты посидела рядом и я бы мог обнять тебя и ни о чем не думать. Если у меня это получится. Прошу тебя…
В глубине души Эрика понимала, что ей надо остаться, тем более выставка не была такой уж важной. Но она никогда не меняла свои планы из-за Макса или из-за кого-либо другого. Это было бы слишком… слишком странно для нее. «Да и потом, — подумала она, — раз он на самом деле не виноват, то это просто пустые переживания. Скоро пройдет. И как можно работать врачом, если так близко к сердцу все принимать. Да и друзья обидятся, если не приду, обещала же». Она могла бы придумать себе еще тысячу причин пойти, чтобы только заглушить стучащуюся неприятным молоточком мысль, что надо остаться.
— Ладно, дорогой, ты что-то совсем раскис. Ты же мужчина, в конце концов, возьми себя в руки! Полежи, посмотри телевизор, я там новые фильмы принесла. Выпей чего-нибудь покрепче, расслабься. Я через пару часиков вернусь уже. Пока. — Эрика поцеловала его и застучала каблучками по лестнице, пытаясь оторваться от тянущей ее назад непонятной силы.
Эрика весь вечер чувствовала себя неуютно, ее не покидало чувство вины за то, что не послушала Макса и не осталась с ним. Несколько раз она пыталась позвонить домой, но никто не отвечал. «Наверное, уснул», — подумала она. Но все равно не могла успокоиться. Она не дождалась закрытия выставки и поехала домой, даже ни с кем не попрощавшись. Гнала машину на бешеной скорости, чудом избегая столкновений с другими автомобилями. Заходя в подъезд своего дома, она вдруг почувствовала, что сердце ее бьется, как будто перед прыжком в пропасть. Эрика остановилась перед ступеньками, держась за перила и тщетно пытаясь успокоиться. И сейчас, уже у двери, сердце колотилось, как бешеное.
Проклятый ключ никак не поворачивался. Руки дрожали и не слушались хозяйку.
— Да откроешься ты наконец или нет! — в сердцах воскликнула Эрика, терзая замок. То ли нервы совсем сдали, то ли с замком что-то случилось. «Надо успокоиться, — подумала она, — а то так недолго вообще ключ сломать. И ведь вроде не пила, а в голове полный туман». И зачем она пошла на эту выставку? Скучные работы, стандартная тусовка, все прошло по хорошо знакомому сценарию. Как и сотни подобных мероприятий.
Ключ наконец поддался ее усилию, и дверь отворилась. Первым, что ее поразило, была необычная тишина в доме. «Наверное, действительно уснул или ушел куда-нибудь», — подумала Эрика, пытаясь отогнать безотчетную тревогу.
— Макс? Макс, ты дома?
Эрика прошла в гостиную и увидела мужа лежащим ничком на ковре в странной, неестественной позе. Нагнувшись, она заглянула ему в лицо и застыла как вкопанная. Лицо Макса было перекошено, словно скрученное невероятной болью. Он не шевелился. И не дышал.
Эрика попыталась сделать ему искусственное дыхание и массаж сердца, но это не помогло. Она бросилась к телефону, но не дошла, почувствовав внезапно накативший приступ тошноты. От страха и ужаса. Она прислонилась к стене, прикрыв рот руками и прерывисто дыша. Ей хотелось кричать, но горло было сдавлено спазмом. Макс был мертв. Ее муж мертв. Жуткая реальность медленно доходила до нее, застилая сознание черной мглой. Потолок покачнулся, и она медленно сползла по стенке, теряя сознание…
Вскрытие показало, что у Макса был обширный инфаркт миокарда, тот самый редчайший случай спазма сосудов, который случается у молодых людей на фоне стресса или других до конца не выясненных причин. Патологоанатом, производивший вскрытие, был бесстрастен, он по роду своей работы привык видеть смерть и горе родственников и не давал волю эмоциям.
— Скажите, а… а если бы ему сразу, как только начался приступ, оказали необходимую помощь, он… он бы выжил? — запинаясь, спросила его Эрика.
— Трудно сказать, область поражения достаточна обширна, я не берусь делать какие-либо предположения в такой ситуации. — Патологоанатом с любопытством оглядел красивую, хорошо одетую молодую женщину, которая была бледна как полотно, но глаза ее оставались сухими, никаких признаков слез не наблюдалось. «Крепкие нервы, — подумал он, — другая бы на ее месте билась тут в истерике, а эта ничем не выдает своих чувств. А ведь раз спросила, значит, не было ее рядом, потому и помощь не оказал никто. Нелегко ей будет нести такой крест. Но я-то ничем помочь не могу». — Вот заключение и необходимые справки, — продолжил он вслух, — если у вас больше нет вопросов, то до свидания, у меня еще много работы. Мои ассистенты подготовят тело к выдаче через несколько минут.
— Да-да, спасибо, до свидания, пойдем, Эрика. — Ее мама торопливо забрала бумаги и отвела Эрику в сторону. Ей хотелось увести дочь поскорее из этого места, чтобы лишний раз не травмировать ее. — Мы сами все сделаем, дорогая, иди в машину, шофер отвезет тебя к нам домой.
Эрика, казалось, не слышала ее. Отдернув руку, она направилась к скамейке неподалеку, где сидела мама Макса. Анна Тимофеевна не могла заставить себя слушать ужасные слова патологоанатома, не могла слушать, как о ее сыне говорят, словно о безжизненном теле. Для нее Макс не был мертвым. Анна Тимофеевна тихо плакала, в глазах ее была такая боль, что на это невозможно было смотреть. Эрика молча села рядом, взяв руку свекрови в свою, и не находила слов, чтобы выразить то, что чувствовала.
— Анна Тимофеевна… мама, — наконец произнесла она, — я не знаю почему, — она запнулась, — почему Бог забирает таких людей, как Макс, так рано, я не знаю, но может быть, он был слишком хорош для этого мира. Этот мир не был достоин его. Я не была достойна его. И Бог решил, что ему место в лучшем мире. Вот так, наверное. Я знаю, что не сделала ничего, чтобы сделать жизнь Макса счастливее. Но я любила его. Правда, я осознала это слишком поздно, наверное, просто не хотела думать об этом раньше. Но я должна это сказать вам, чтобы он… чтобы он тоже услышал меня. — Глаза Эрики по-прежнему оставались сухими, лишь только глубокая вертикальная морщинка на лбу не исчезала, и взгляд ее был страшно пустым.
Анна Тимофеевна продолжала тихо плакать, она ничего не ответила, лишь кивнула и обняла Эрику, как бы принимая ее слова. Макс был ее единственным ребенком, ее гордостью, ее радостью, она вложила в него всю свою любовь и заботу, она смотрела, как он растет и развивается, как занимает свое место в жизни, оправдывая все их родительские надежды. Она гордилась его планами, стремлениями, она видела в нем продолжение своего погибшего мужа, но лучшее продолжение, более совершенное, и она всегда благодарила судьбу за подаренную радость в жизни. И вот сейчас, когда его так неожиданно не стало, ей казалось, что больше у нее в жизни ничего не осталось, ничего, ради чего стоило бы жить. Она всегда с тревогой следила за его семейной жизнью, ей казалось, что его жена пришла из совершенного другого мира и что только преданная любовь ее сына скрашивает их очевидные различия. Она никогда не замечала и толики любви у Эрики, но никогда не позволяла себе вмешиваться в их отношения, не считая себя вправе делать это. Лишь бы ее сын был счастлив. Лишь бы у него все было хорошо…
И вот сейчас, когда ее гордая невестка сидела рядом с ней и говорила эти простые человеческие слова, ей стало жаль ее, она почувствовала своим раненым материнским сердцем, что Эрику переполняет не меньшее горе, чем ее саму, и она приняла ее признание. В эту минуту они были близки в своем горе, как никогда не были близки в счастье.
Глава 10
Прошло уже три месяца после того, как похоронили Макса, а состояние Эрики не менялось. Она так и не проронила ни одной слезинки, заковавшись в невидимый панцирь, и никого не пускала за этот панцирь. Час за часом, день за днем она съедала себя по кусочку, замкнувшись в своем горе и безмерном чувстве вины, которое неотступно преследовало ее с того рокового вечера. Она практически ни с кем не общалась, лишь изредка впуская родителей и навещая маму Макса. Ни друзья, ни коллеги не могли дозвониться до нее, она не поднимала трубку телефона, не открывала дверь, и их попытки пробиться к ней становились все реже и реже, но ее это абсолютно не волновало. Ее вообще ничего не волновало. Кроме своего горя, в котором она жила и потихоньку тонула, рискуя захлебнуться в лабиринтах своего потрясенного сознания. Она будто отстранилась от своего тела и смотрела на себя, свои поступки и свою жизнь со стороны. И то, что она видела, ужасало ее все больше и больше.
— Ты бы выплакалась, Эрика, дочка, ну сколько можно так убиваться. — Мама безуспешно в который раз пыталась встряхнуть Эрику. — Дай волю своим чувствам, и тебе станет полегче, нельзя же так копить все в себе. — Ее очень тревожило состояние дочери, и она подумывала о том, что надо бы пригласить специалиста, чтобы привести ее здоровье в порядок. Обычными задушевными разговорами тут, похоже, не обойдешься.
— У меня нет никаких чувств, мама, разве ты не успела заметить это за всю мою жизнь? Правда, ты особо не придавала этому значения и не учила меня, что жить без чувств — это неправильно. Почему ты не научила меня любить, мама? Почему не научила ценить людей и меньше думать о себе? Разве не это должно внушаться с детства родителями? Почему я пропустила все это? Я же инвалид, мама, ты понимаешь, я выросла моральным инвалидом, потому что у меня нет тех необходимых составляющих, что делает человека человечным. Разве ты не считаешь это ненормальным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Ночь выдалась ужасная. Во время повторной операции вывили причину кровотечения — сосудистые стенки были очень слабые, но никто не ожидал, что до такой степени и что разовьется настолько опасное осложнение. Крови больной потерял очень много. Вызвали бригаду сосудистых хирургов для поддержки во время операции, все вместе они боролись за жизнь Георгия Николаевича целую ночь. Перелили кровь. Много крови. Нашли все нужные медикаменты, сделали все, что могли. К утру состояние вроде бы стабилизировалось. Его перевели в реанимацию. Макс не отходил от него ни на минуту, следя за показателями и собственноручно делая все необходимые процедуры. «Если в течении суток не будет ухудшения, — думал он, — то надежда на нормальный исход будет вполне реальна». Время шло немыслимо медленно. Макс не спал вот уже вторые сутки, но не ощущал этого. Его мысли были сконцентрированы только на жизни этого человека, обладающего энергией десятерых. В эти минуты Макс жалел лишь об одном: что не знал такой молитвы, которая могла бы помочь сохранить эту жизнь. И он просто молча сидел рядом с ним, не спуская глаз с мониторов датчиков. Ближе к вечеру Георгий Николаевич умер. Так и не приходя в сознание.
Максу показалось тогда, что лучше бы умер он сам. Столкнувшись вот так вот лицом к лицу со смертью, он почувствовал себя совершенно беспомощным и ничтожным человечком, неспособным повернуть ход судьбы никакими силами. Однако его сознание жгли мысли еще и о том, что где-то он допустил ошибку, которая и послужила причиной неудачи. Такой трагической неудачи. Это была катастрофа. Как он сможет подойти к другому пациенту с таким грузом на сердце? Как он сможет вновь взять в руки скальпель? В его практике это была первая смерть пациента, за которого он был ответствен от начала до конца. Он знал, что случай будет сложным, но ведь они провели столько совместных консилиумов, столько раз вызывали консультантов из других отделений, чтобы вместе разработать тактику, что, казалось, продумали все возможное и невозможное. Оказалось, не все. Что-то упустили. Макс не смог выйти к родственникам, чтобы сказать им об этом. Он просто не мог этого выдержать. Он сидел в ординаторской, выкуривая сигарету за сигаретой, и смотрел невидящими глазами в пустоту.
— Макс, это случается у каждого хирурга. Такие случаи неизбежны. Мы не боги, а всего лишь люди и не можем предусмотреть все, — говорил ему Илья Петрович, его учитель и мудрый советчик еще со студенческих времен. — Ты не должен опускать руки из-за одного случая. Тем более твоей вины здесь нет. При таком диабете возможны всякие неожиданности. Такой организм — это черный ящик, никогда не знаешь до конца, чего ожидать. Иди домой, выспись и возьми себя в руки. Ты думаешь, у меня не было таких случаев? Были, и не один, это жизнь, мы постоянно берем на себя риск, без этого невозможно оперировать! При всем нашем старании мы не можем гарантировать успех во всех случаях, есть еще такое понятие, как судьба. И если человеку суждено умереть, он умрет, и ты ничего, к сожалению, не сможешь с этим поделать, как ни цинично это звучит. Мы пытаемся, мы делаем все возможное, но мы все равно слабее Провидения, понимаешь? Не терзай себя, иначе не сможешь двигаться дальше.
Макс кивнул. Он не мог говорить. Лицо его ничего не выражало. Оно казалось безучастной серой маской.
После оформления всех необходимых бумаг Макс поехал домой. Он сам не помнил, как очутился дома, принял душ и лег на диван, неподвижно глядя в потолок, продолжая пропускать через свои легкие бесчисленное количество никотина. Эрики не было дома. Она подошла через некоторое время, вернувшись из салона, где делала укладку и маникюр перед вечерним выходом.
— Что за дым по всему дому! — закричала она с порога. — Макс, у нас что, изба-курильня? Сколько же надо выкурить, что топор можно вешать в доме! Макс, ты где?
Зайдя в комнату, она остановилась как вкопанная, потрясенная видом своего мужа. Таким она его никогда не видела.
— Макс, что случилось? У тебя все в порядке, Макс? Да что с тобой? — Она начала трясти его за плечи, чтобы хоть как-то привлечь внимание к своему присутствию. — Да объясни, в чем дело, в конце концов?
— Мой больной умер. Георгий Николаевич. Звезда нашего отделения. Счастливейший в своем добродушии человек. Он умер, Эрика. Его больше нет, а я живой. А ведь я виноват в его смерти.
— Как умер? Это тот, из-за которого ты остался вчера? Кто сказал, что ты виноват? — Эрика лихорадочно соображала, что можно сделать, если это действительно вина Макса. Возможно, будет расследование, придется подключать людей, чтобы отмазать.
Зазвонил телефон. Это был Илья Петрович.
— Эрика, вечер добрый, как там Максим?
— Плоховато. Что случилось? Он нормально не рассказывает. Говорит, что он виноват в смерти пациента. Это так? Начнут расследование?
— Да нет, Эрика, это он на себя наговаривает. У больного был диабет, такие осложнения случаются, вина Макса разве только в том, что он не ясновидящий.
— А-а-а, — выдохнула Эрика, — ну тогда не так страшно.
— Страшно, Эрика, смерть всегда страшна, особенно когда это случается в твоей практике в первый раз. Впрочем, даже когда в десятый, все равно страшно. Ты побудь с ним, дай ему выговориться, напои, в конце концов. Ему надо снять стресс, ладненько? — Илья Петрович всерьез беспокоился за Макса. Гипертрофированное чувство ответственности его ученика может оказать плохую услугу в такой момент. Именно поэтому он попросил Эрику не оставлять Макса наедине со своими мыслями.
— Д-да… хорошо, — как-то не очень уверенно ответила Эрика, — до свидания, Илья Петрович, спасибо, что позвонили.
— Макс, это твой Петрович звонил, слышишь? Говорит, ты вообще ни при чем, чтобы так не переживал. — Эрика деланно бодрым тоном пыталась встряхнуть Макса.
Он ничего не ответил. Только продолжал курить.
— Может, ты со мной пойдешь на выставку? Развеешься, отвлечешься? А? Давай, собирайся, я подожду тебя!
Макс наконец посмотрел на нее, посмотрел с ужасом.
— Ты что, не слышала, что я тебе только что рассказал? Человек умер. Человек, который мог бы еще жить да жить, если бы не попал в мою палату, в мои руки. Я несу ответственность за его смерть. Ты это можешь понять? — Глаза у Макса были полны отчаяния.
— Возможно, жил бы, а возможно, нет. Это его судьба. Это ему не повезло, а не тебе. И ты тут ни при чем. Ты, я уверена, сделал все возможное. Перестань раскисать, возьми себя в руки. — Эрике уже надо было уходить, но она не знала, как оставить мужа в таком состоянии. Она понимала, что ему нужна поддержка, но не хотела отменять свои планы, тем более что Макс — мужчина и должен иметь более крепкие нервы. В конце концов, он должен сам справиться со своим стрессом. — Мне уже пора уходить, может, тебе налить чего-нибудь? У нас там есть бутылка отличного виски, принести?
— Останься, Эрика. — Безысходность в его голосе поразила ее. — Останься, пожалуйста, ты мне так нужна. Мне просто нужно, чтобы ты посидела рядом и я бы мог обнять тебя и ни о чем не думать. Если у меня это получится. Прошу тебя…
В глубине души Эрика понимала, что ей надо остаться, тем более выставка не была такой уж важной. Но она никогда не меняла свои планы из-за Макса или из-за кого-либо другого. Это было бы слишком… слишком странно для нее. «Да и потом, — подумала она, — раз он на самом деле не виноват, то это просто пустые переживания. Скоро пройдет. И как можно работать врачом, если так близко к сердцу все принимать. Да и друзья обидятся, если не приду, обещала же». Она могла бы придумать себе еще тысячу причин пойти, чтобы только заглушить стучащуюся неприятным молоточком мысль, что надо остаться.
— Ладно, дорогой, ты что-то совсем раскис. Ты же мужчина, в конце концов, возьми себя в руки! Полежи, посмотри телевизор, я там новые фильмы принесла. Выпей чего-нибудь покрепче, расслабься. Я через пару часиков вернусь уже. Пока. — Эрика поцеловала его и застучала каблучками по лестнице, пытаясь оторваться от тянущей ее назад непонятной силы.
Эрика весь вечер чувствовала себя неуютно, ее не покидало чувство вины за то, что не послушала Макса и не осталась с ним. Несколько раз она пыталась позвонить домой, но никто не отвечал. «Наверное, уснул», — подумала она. Но все равно не могла успокоиться. Она не дождалась закрытия выставки и поехала домой, даже ни с кем не попрощавшись. Гнала машину на бешеной скорости, чудом избегая столкновений с другими автомобилями. Заходя в подъезд своего дома, она вдруг почувствовала, что сердце ее бьется, как будто перед прыжком в пропасть. Эрика остановилась перед ступеньками, держась за перила и тщетно пытаясь успокоиться. И сейчас, уже у двери, сердце колотилось, как бешеное.
Проклятый ключ никак не поворачивался. Руки дрожали и не слушались хозяйку.
— Да откроешься ты наконец или нет! — в сердцах воскликнула Эрика, терзая замок. То ли нервы совсем сдали, то ли с замком что-то случилось. «Надо успокоиться, — подумала она, — а то так недолго вообще ключ сломать. И ведь вроде не пила, а в голове полный туман». И зачем она пошла на эту выставку? Скучные работы, стандартная тусовка, все прошло по хорошо знакомому сценарию. Как и сотни подобных мероприятий.
Ключ наконец поддался ее усилию, и дверь отворилась. Первым, что ее поразило, была необычная тишина в доме. «Наверное, действительно уснул или ушел куда-нибудь», — подумала Эрика, пытаясь отогнать безотчетную тревогу.
— Макс? Макс, ты дома?
Эрика прошла в гостиную и увидела мужа лежащим ничком на ковре в странной, неестественной позе. Нагнувшись, она заглянула ему в лицо и застыла как вкопанная. Лицо Макса было перекошено, словно скрученное невероятной болью. Он не шевелился. И не дышал.
Эрика попыталась сделать ему искусственное дыхание и массаж сердца, но это не помогло. Она бросилась к телефону, но не дошла, почувствовав внезапно накативший приступ тошноты. От страха и ужаса. Она прислонилась к стене, прикрыв рот руками и прерывисто дыша. Ей хотелось кричать, но горло было сдавлено спазмом. Макс был мертв. Ее муж мертв. Жуткая реальность медленно доходила до нее, застилая сознание черной мглой. Потолок покачнулся, и она медленно сползла по стенке, теряя сознание…
Вскрытие показало, что у Макса был обширный инфаркт миокарда, тот самый редчайший случай спазма сосудов, который случается у молодых людей на фоне стресса или других до конца не выясненных причин. Патологоанатом, производивший вскрытие, был бесстрастен, он по роду своей работы привык видеть смерть и горе родственников и не давал волю эмоциям.
— Скажите, а… а если бы ему сразу, как только начался приступ, оказали необходимую помощь, он… он бы выжил? — запинаясь, спросила его Эрика.
— Трудно сказать, область поражения достаточна обширна, я не берусь делать какие-либо предположения в такой ситуации. — Патологоанатом с любопытством оглядел красивую, хорошо одетую молодую женщину, которая была бледна как полотно, но глаза ее оставались сухими, никаких признаков слез не наблюдалось. «Крепкие нервы, — подумал он, — другая бы на ее месте билась тут в истерике, а эта ничем не выдает своих чувств. А ведь раз спросила, значит, не было ее рядом, потому и помощь не оказал никто. Нелегко ей будет нести такой крест. Но я-то ничем помочь не могу». — Вот заключение и необходимые справки, — продолжил он вслух, — если у вас больше нет вопросов, то до свидания, у меня еще много работы. Мои ассистенты подготовят тело к выдаче через несколько минут.
— Да-да, спасибо, до свидания, пойдем, Эрика. — Ее мама торопливо забрала бумаги и отвела Эрику в сторону. Ей хотелось увести дочь поскорее из этого места, чтобы лишний раз не травмировать ее. — Мы сами все сделаем, дорогая, иди в машину, шофер отвезет тебя к нам домой.
Эрика, казалось, не слышала ее. Отдернув руку, она направилась к скамейке неподалеку, где сидела мама Макса. Анна Тимофеевна не могла заставить себя слушать ужасные слова патологоанатома, не могла слушать, как о ее сыне говорят, словно о безжизненном теле. Для нее Макс не был мертвым. Анна Тимофеевна тихо плакала, в глазах ее была такая боль, что на это невозможно было смотреть. Эрика молча села рядом, взяв руку свекрови в свою, и не находила слов, чтобы выразить то, что чувствовала.
— Анна Тимофеевна… мама, — наконец произнесла она, — я не знаю почему, — она запнулась, — почему Бог забирает таких людей, как Макс, так рано, я не знаю, но может быть, он был слишком хорош для этого мира. Этот мир не был достоин его. Я не была достойна его. И Бог решил, что ему место в лучшем мире. Вот так, наверное. Я знаю, что не сделала ничего, чтобы сделать жизнь Макса счастливее. Но я любила его. Правда, я осознала это слишком поздно, наверное, просто не хотела думать об этом раньше. Но я должна это сказать вам, чтобы он… чтобы он тоже услышал меня. — Глаза Эрики по-прежнему оставались сухими, лишь только глубокая вертикальная морщинка на лбу не исчезала, и взгляд ее был страшно пустым.
Анна Тимофеевна продолжала тихо плакать, она ничего не ответила, лишь кивнула и обняла Эрику, как бы принимая ее слова. Макс был ее единственным ребенком, ее гордостью, ее радостью, она вложила в него всю свою любовь и заботу, она смотрела, как он растет и развивается, как занимает свое место в жизни, оправдывая все их родительские надежды. Она гордилась его планами, стремлениями, она видела в нем продолжение своего погибшего мужа, но лучшее продолжение, более совершенное, и она всегда благодарила судьбу за подаренную радость в жизни. И вот сейчас, когда его так неожиданно не стало, ей казалось, что больше у нее в жизни ничего не осталось, ничего, ради чего стоило бы жить. Она всегда с тревогой следила за его семейной жизнью, ей казалось, что его жена пришла из совершенного другого мира и что только преданная любовь ее сына скрашивает их очевидные различия. Она никогда не замечала и толики любви у Эрики, но никогда не позволяла себе вмешиваться в их отношения, не считая себя вправе делать это. Лишь бы ее сын был счастлив. Лишь бы у него все было хорошо…
И вот сейчас, когда ее гордая невестка сидела рядом с ней и говорила эти простые человеческие слова, ей стало жаль ее, она почувствовала своим раненым материнским сердцем, что Эрику переполняет не меньшее горе, чем ее саму, и она приняла ее признание. В эту минуту они были близки в своем горе, как никогда не были близки в счастье.
Глава 10
Прошло уже три месяца после того, как похоронили Макса, а состояние Эрики не менялось. Она так и не проронила ни одной слезинки, заковавшись в невидимый панцирь, и никого не пускала за этот панцирь. Час за часом, день за днем она съедала себя по кусочку, замкнувшись в своем горе и безмерном чувстве вины, которое неотступно преследовало ее с того рокового вечера. Она практически ни с кем не общалась, лишь изредка впуская родителей и навещая маму Макса. Ни друзья, ни коллеги не могли дозвониться до нее, она не поднимала трубку телефона, не открывала дверь, и их попытки пробиться к ней становились все реже и реже, но ее это абсолютно не волновало. Ее вообще ничего не волновало. Кроме своего горя, в котором она жила и потихоньку тонула, рискуя захлебнуться в лабиринтах своего потрясенного сознания. Она будто отстранилась от своего тела и смотрела на себя, свои поступки и свою жизнь со стороны. И то, что она видела, ужасало ее все больше и больше.
— Ты бы выплакалась, Эрика, дочка, ну сколько можно так убиваться. — Мама безуспешно в который раз пыталась встряхнуть Эрику. — Дай волю своим чувствам, и тебе станет полегче, нельзя же так копить все в себе. — Ее очень тревожило состояние дочери, и она подумывала о том, что надо бы пригласить специалиста, чтобы привести ее здоровье в порядок. Обычными задушевными разговорами тут, похоже, не обойдешься.
— У меня нет никаких чувств, мама, разве ты не успела заметить это за всю мою жизнь? Правда, ты особо не придавала этому значения и не учила меня, что жить без чувств — это неправильно. Почему ты не научила меня любить, мама? Почему не научила ценить людей и меньше думать о себе? Разве не это должно внушаться с детства родителями? Почему я пропустила все это? Я же инвалид, мама, ты понимаешь, я выросла моральным инвалидом, потому что у меня нет тех необходимых составляющих, что делает человека человечным. Разве ты не считаешь это ненормальным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32