Альбина выгонять их не хотела, но теснота и впрямь была невыносимая. Поэтому спорить она не стала, а помогла им собрать все вещи, наняли грузовик для перевозки кроватки, коляски и прочего детского приданного, да и отправили их в деревню. Как ни странно, при расставании у неё защемило сердце, словно провожала самых дорогих людей на свете. Симонов тоже пришел провожать, и видно было, как ходили у того желваки от попыток сдержать эмоции.— Что теперь будешь делать? — спросил он, когда машины скрылись за поворотом.— Найду себе применение.— Ну, ну. Удачи. Пока.Он развернулся и ушел. Вот так просто ушел, будто совершенно посторонний человек.
Проводив всех, Альбина сосредоточилась на обдумывании своего плана. До Булевского она так и не дошла, замотавшись с покупками для ребенка и обустройством его жизни. Но план тихо зрел где-то на задворках сознания и когда появилось свободное время и тишина, она его оформила в более или менее удобоваримую форму.
— Явилась, перепуганная перепелка! — проворчал сквозь улыбку Булевский, встречая Альбину. — Обещала зайти еще неделю назад, и где тебя носило?Альбина не стала тратиться на объяснения и извинения и сразу перешла к делу.— Профессор, я опять с безумной просьбой к вам явилась.— Я другого от тебя уже и не жду.Их отношения давно уже переросли из вражды в своеобразную дружбу, хотя любой разговор между ними постоянно сопровождался подкалыванием друг друга. Они оба продолжали изображать из себя обиженных и непонятых, но в душе эти чувства уже давно вытиснились ощущением звеньев одной цепи и привязанностью. К тому же, каждый из них за последнее время пережил столько, что прошлая вражда потеряла всякое значение.— Так что на этот раз? — Булевский снял очки и устроился поудобнее в кресле, но начать ей так и не дал. — Кстати, у меня тоже для тебя разговор есть. Во-первых, пора определятся с твоей комой. Долго я сказку о твоем коматозном состоянии не продержу. Как мы договорились, твоим родителям я показал перебинтованный муляж за стеклянной дверью, журналистов мы вообще всех отшиваем, думаю, что большинству из них несведущие медсестры говорят, что никакой Дормич у них вообще нет в отделении, а те принимают это за конспирацию. Но всегда найдется какой-нибудь проныра, который попытается разнюхать больше, а меня рядом не окажется. Так что решай этот вопрос. Во-вторых, могу тебя обрадовать — у меня с успехом завершилась вторая пересадка лица и теперь уже можно делать публикации без упоминания твоего имени. А здорово тебя Драгов поймал, а? — рассмеялся Булевский. — На самом деле все могло обернуться куда хуже, но и это был неожиданный поворот.— Вам смешно, да? Зачем вы упомянули обо мне? Ведь вы же не собирались делать этого! А о новом опыте я читала — мне Драгов показал в той же статье.— Сам не знаю, как произошла эта утечка. Мне сказали, что опубликуют статью о последнем опыте, но каким-то образом пронюхали и про предыдущую пересадку. Но ведь ни твоей фамилии ни Лаврентьевой не упоминается, так что тебе не о чем беспокоится. Ну, прочитал Драгов, ну и что? Фактов-то нет! И я всегда тебя выгорожу, не волнуйся. Не такой я зверь, каким ты меня всегда представляешь!Теперь рассмеялась Альбина. Зверь не зверь, а жизнь её поставил с ног на голову.— Так что скажешь по поводу своей комы?— Я как раз насчет этого и пришла. Я понимаю, что долго эту историю не удержишь в мешке. Поэтому предлагаю организовать небольшой спектакль.— Надеюсь, возвращение Альбины Дормич?— Нет, — она опустила глаза. — Я так и не решилась. Не могу и все. Не могу переступить через свой страх.В это момент вошла Анна Себастьяновна, её заблаговременно вызвал Булевский, зная, что с Альбиной намного легче общаться в присутствии Поляковой. Та услышала последнюю фразу и нахмурилась. Опять проблемы. Альбина кивнула ей.— Привет, Аня. Я тут как раз с очередным бредом пришла.— Слышу. Продолжай.— Так вот, я вернусь на пару дней в больницу, забинтуете меня, как положено, я якобы приду в себя и попрошу встречи с родителями. Вы их вызовете, и я оглашу измененное завещание, скажу, что не знаю, сколько еще проживу. При них же заверю завещание с помощью нотариуса.— Ничего не понимаю. При чем тут завещание? И что ты потом будешь делать? Опять таблеток наглотаться решила? Нет, даже не проси о такой услуге. Все, что до этого было — было бредом, но сейчас ты уже переходишь все границы! — заорал Булевский, как всегда легко теряя самообладание.— Успокойтесь, проф, я совсем о другом. Все это делается для моей же жизни. В завещании я скажу, что завещаю все свое имущество Лаврентьевой. Мало того, оформлю документ, что и сейчас, при жизни, передаю в распоряжение всё моё имущество, счета в банке, все-все Лаврентьевой Екатерине, наравне со мной, естественно, а случае её смерти или отказа делать это, все права вновь возвращаются ко мне. Так же оговорю, что уход за мной отныне будет осуществлять она, с обязательством не раскрывать тайны моего местонахождения. Таким образом, как только все будет подписано, вы избавляетесь от меня раз и навсегда. Я якобы выписываюсь под надзор Катерины, потом продолжаю жить под её именем, но уже легально получив доступ к своей квартире и всему остальному.Анна Себастьяновна и Булевский молчали. Выражение их лиц было таким, словно перед ними только что промелькнуло привидение.— Ты все продумала, да? — наконец тихо произнесла Анна. — Ты считаешь, тебе так будет легче?— Несомненно. Это окончательное решение.— А если все-таки в один прекрасный день по каким-либо причинам ты решишь вернуть себе собственное имя, что ты будешь делать? Ведь всем этим ты отрезаешь себе все пути назад? Ты понимаешь это? Ты добровольно навсегда отказываешься от самой себя, Альбина!
Анна чувствовала себя так, как чувствует себя человек, бывший так близко к победе, но в итоге проигравший. Она до последнего надеялась, что Альбина решиться вернуть свое имя, до последнего верила в силу своей терапии, своего убеждения, но главное — верила в её силу воли, в её стремление победить свои страхи. Все оказалось напрасным. Из суицидального состояния она её вытащила (да и то — она или тот странный сон во время отравления?), но большего она так и не добилась. Полный провал.
— Ты права, Аня. Можешь считать меня слабачкой и тряпкой. Но я не могу заставить себя окунуться в возможное море боли, унижений и разочарований, которые ожидает меня, как Дормич. И я ненавижу жалость, а её будет много, слишком много. Я только-только приспособилась жить с тем, что имею. Я не хочу никаких новых мясорубок. Да и потом…— она задумалась, подбирая слова. — Честно говоря, у меня давно уже пропало желание доказывать что-то, свою правоту, состоятельность, силу воли. Мне это просто уже не нужно. Не чувствую необходимости, понимаете? Я вполне довольна тем, что имею, мне это трудно далось, но в итоге я смирилась. Нет ни глобальных целей, ни далеко идущих планов и желаний. И даже мое прошлое… Оно мне становится безразлично. Как будто это совершенно другой человек, с которым меня уже ничего не связывает. Вам, наверное, кажется, что я совершенно теряю свое «я»? Что превращаюсь в ту самую серую мышку, которую так ненавидела изначально? Да? — она улыбнулась выражению лиц своих слушателей. — Может, вы и правы, но… Это меня устраивает, понимаете? Я не хочу ничего менять.Булевский и Анна слушали, совершенно завороженные ходом её мыслей. Это была уже не та потерянная во времени и пространстве Альбина, это была новая личность, со своим, вполне четко определившимся, местом в жизни и взглядами на судьбу.— Ну, вот что, Альбина. — Булевский встал из-за стола и открыл свой сейф. — Это твое решение и я его уважаю.— —Это потому, что у вас появился новый подопытный кролик? — блеснули улыбкой глаза Альбины.— Вот ведь язва. — улыбнулся профессор. — Вот это — тебе. — Он протянул ей пухлую папку с историей болезни и видеокассету. — Здесь — вся твоя история от ожога до преображения, записи, фотографии, съемки. Делай с этим, что хочешь. Но я бы не советовал уничтожать.— Почему?— Потому что в случае, если вдруг понадобиться доказать, кто ты есть на самом деле, это будет тем самым неопровержимым доказательством.— Не думаю, что когда-нибудь воспользуюсь этим. — нахмурилась Альбина.— Прошу тебя, спрячь это, закрой на замок в сейф, что угодно, только не уничтожай! — взмолилась Анна. — Поверь мне, жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, что может пригодиться все!Дормич вздохнула. Как бы не сомневалась она в этом, но, пожалуй, стоит прислушаться к совету. Хотя бы на тот случай, если вдруг кто-либо захочет обвинить её в фальсификации личности Лаврентьевой, а желающие могут всегда найтись. Особенно, когда узнают о завещании.— Хорошо. Спрячу в банковский сейф, никто не найдет. Так как сделаем — завтра я с утра приду на маскарад. И нотариуса предупрежу.— Нет, лучше сегодня вечером, когда в отделении будет мало народу. Для тебя будет выделена отдельная палата с доступом по моему особу разрешению . А завтра утром я позвоню твоим родителям и скажу, что ты хочешь их видеть. Кстати, а зачем тебе их присутствие на составлении завещания и доверенности на Лаврентьеву?— Затем, что, зная своих предков, особенно маменьку, я боюсь опротестования моего решения. А так я заставлю и их расписаться в качестве свидетелей.Анна с профессором переглянулись. Учитывая, что родные Дормич особо и не беспокоились по поводу её здоровья и не стремились её увидеть, Альбину можно было понять.— Так когда вечером увидимся?— Приходи часов в девять, я буду тебя ждать. Анна мне поможет. Незачем дополнительных людей вовлекать.
Булевский проводил свою пациентку, думая о том, что судьба все-таки благосклонна в Альбине. Да и к нему самому тоже. Сколько он переживал из-за того, что не смог опубликовать случай с Дормич. И вот ведь совсем скоро он уже смог совершить вторую пересадку. Пожалуй, еще более важную для него лично, чем в первый раз.
Вторая попытка пересадить лицо. Да, он сделал это. Но что это была за пересадка! Никто не знал истинной подоплеки проделанной операции. Никто, кроме двух человек.Это случилось через два года после того, как они виделись с Сабиной в последний раз. Виделись мельком, на семинаре молодых ученых, где Булевский представлял обзор последних достижений. Сабина подошла поздороваться, переваливаясь, как гусыня, маленькая, аккуратная очаровательная беременная женщина, чуть располневшая, но ничуть не подурневшая. Булевский лишь сухо кивнул и отвернулся к другой собеседнице. Сабина грустно улыбнулась и отступила, продолжая заворожено внимать каждому его слову. После этого она исчезла, а он и не интересовался ее судьбой. Слишком много интересных дел было в жизни помимо красивых женщин с их причудливым мышлением.
Пациент Алик Ламиев попал к ним ранним утром с ожогами семидесяти процентов поверхности тела. В тот день к ним привезли еще несколько пациентов — жертв пожара в жилом доме. Пожарные приехали довольно быстро и пламя не распространилось на все здание, поэтому пострадали только те жильцы, которые жили в радиусе квартиры заснувшего алкаша — погибшего виновника пожара. И если остальные пострадавшие отделались довольно легко, то Алик, живший как раз через стенку от погибшего, пострадал больше всех. Сказали, что его семье повезло — жена и ребенок в тот день уехали к бабушке и избежали пожара. Алик находился в тяжелом состоянии и спасти его можно было только в случае быстрой и объемной пересадки кожи. Пересадку такого количества кожи невозможно было осуществить в один прием, требовались многие этапы, шаг за шагом, в надежде на выживаемость организма пациента. Собрав все анализы, Булевский созвал консилиум, где подробно рассказывал, какие мучительные этапы предстоят впереди, как нелегко придется пациенту Ламиеву, и насколько ничтожны шансы на его полное выздоровление, особенно учитывая повреждения его лица.— Но ведь он будет жить?Голос раздался где-то позади всей группы врачей, тихий, глубокий, с такими знакомыми бархатными интонациями. Булевский медленно повернулся в сторону голоса, зная наперед, кого он увидит. Сабина. Похудевшая, с темными кругами под глазами, обострившимися чертами лица, твердой надеждой во взгляде. Глаза сухие, блестят нездоровым блеском, словно под действием наркотиков.— Это — жена пациента. — Поспешила с объяснениями молоденькая медсестра реанимации, испугавшись, что ее поругают за то, что пропустила постороннюю в палату.Булевский задержал дыхание, борясь с эмоциями. Причудливость хитросплетений судьбы не переставала удивлять его.— Да, жить он будет. Качество его жизни я, однако, гарантировать не могу. Слишком большие повреждения, слишком тяжело восстановить все это.— Главное, чтобы он выжил… — тихо произнесла Сабина. Почему-то профессор поймал себя на мысли, что в ее голосе послышались нотки угрозы. Она что, с ума сошла? Думает, что он навредит своему пациенту только из-за того, что бедняга оказался ее мужем? Булевский продолжил свои рассуждения, как ни в чем не бывало. Дежурный врач записывал его инструкции. Когда они закончили, Булевский удалился в свой кабинет, где уселся в свое глубокое кожаное кресло и скрестил руки у груди, впав в глубокую задумчивость. В пределах их клиники они могли сделать очень многое. Могли пойти традиционным путем, как это делалось в большинстве случаев, но тогда на теле пациента оставались уродливые рубцы, заживление не всегда шло идеально, а иногда, при таких обширных ожогах, как у Ламиева, даже приходилось удалять части тела. Другим вариантом было взять пациента в экспериментальную группу Булевского, где они практиковали пересадку кожи и органов от доноров. В этом случае могло получиться по всякому — либо хорошее приживление, как было у Дормич, либо отторжение.— Можно войти?Мысли профессора прервал тихий голос, обладательница которого нерешительно стояла на пороге его кабинета.— Чем могу быть полезен? — сухо произнес Булевский, кивком приглашая посетительницу.— Спасите его.Сабина присела на краешек дивана, сложив руки на коленях.— Спасите его, Всеволод Наумович. Я знаю, вы можете. Это в ваших силах.— Мы сделаем все возможное. Разве ты в этом сомневаешься?— Нет, — она опустила голову, расправив полы белого халата на коленях. — Но я прошу вас спасти его в полном смысле этого слова. Восстановите его. У него растет маленький ребенок, которому нужен отец. Сильный, здоровый отец. Алик слишком молод, чтобы становиться инвалидом. Я знаю, вы сможете восстановить его.— Наши хирурги сделают все, что в их силах. Но о восстановлении я не могу говорить. Ты же сама специалист, знаешь, что при таком ожоге это маловероятно.— Знаю. Но так же знаю ваши способности, профессор. — Сабина подняла на него свои магические глаза. — Возьмите его в свою экспериментальную группу. Делайте все, что сочтете нужным. Я подпишу все документы на эксперименты. Только верните его к нормальной жизни.— А почему ты думаешь, что я смогу? — усмехнулся Булевский одними губами.— Я верю вам. Я знаю, что вы — гений. Мне ли не знать…Тут Булевский не выдержал. Вскочил с кресла и принялся лихорадочно ходить по кабинету. Это было слишком. Напоминать ему о прошлом! Пытаться манипулировать им после того, как она отвергла его! Он остановился перед ней, нагнулся, поравнявшись глазами с уровнем ее глаз.— А почему ты говоришь — ради ребенка? Почему не ради тебя самой? Разве ты не любишь его? Разве тебе самой не нужен здоровый мужик? Признайся, что не хочешь проводить всю оставшуюся жизнь с инвалидом, ну, признайся!Сабина сверкнула глазами, потом переборола гнев и вновь уткнулась взглядом в свои напряженно сжатые колени.— Потому что ребенок и Алик для меня важнее меня самой. Я прошу ради них. Не ради себя.Булевский плюхнулся в свое кресло, прикрыв губы ладонью. Долго изучал сидящую напротив молодую женщину. Нельзя не признать ее смелость. Прийти сюда, к нему, просить о помощи после всего того, что произошло. Зная ее врожденную гордость, можно было лишь предположить, чего ей это стоило. Неужели действительно такая любовь? «Почему?» — спрашивал себя Булевский, — «почему женщины любят одних и не любят других?». Он забыл, скольких женщин отверг он сам, забыл, сколько сердец оставил с подобным вопросом, так и не получившим ответа. Он, конечно, спасет Ламиева. Это его долг. Но должна быть цена за это. Захотелось заставить Сабину страдать, как страдал он, когда она его бросила, мучиться, пережить весь тот ад, через который она заставила пройти его.— Я подумаю, что мы можем сделать. — произнес он наконец. — Я возьму его в свою экспериментальную группу. Начнем постепенно, потребуется много времени, ты сама понимаешь. Еще ведь и доноров надо подобрать.— Время — не страшно. Главное — результат. Вы ведь сделаете все возможное, да?Сабина смотрела ему в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32