— Их трудно определить одним словом: они и решительные, и беспомощные, и нежные, и смелые.
— Ты не идеализируй, — предостерегает Маша, — и среди русских женщин бывают очень-очень разные.
— Зато если повезет и найдешь ту, единственную… Думаешь, зря Джеймс через океан летел?..
— О себе говори, — вполголоса замечает Джеймс.
— Прости, друг, сорвалось. А я не идеалист. Я тоже понял, что ваши женщины не всегда бывают нежными.
— Еще бы! — хмыкает Маша. — Столько лет их пытались уравнять с мужчинами. Кое-чего уже добились. Женщины научились управляться с кувалдой, водить трактор и асфальтовый каток…
— Если миром будут править женщины… — осторожно замечает Джеймс.
— Править? — подключается к разговору Евгения. — Как раз к этому нас постараются не допустить. А ну как у нас получится лучше? Кто же тогда станет кувалдой махать?
— Похоже, вы не очень любите мужчин, — констатирует Майкл. — Вы феминистки?
— Только не это, — прикладывает руку к сердцу Евгения. — Никаких ярлыков, попробуйте разобраться без них. Не знаю, как у вас, в Америке, а у нас женское движение пока находится в зачаточном состоянии: собрались, посплетничали, решили — надо следить за воспитанием детей, и разошлись! Даже наш президент во всеуслышание говорит, что экономику он нам не доверит! Почему, объяснить не может. Разве что скажет словами Чехова: этого не может быть, потому что не может быть никогда! Вот и весь аргумент!
Евгения так увлекается своей речью, что невольно начинает повышать голос и размахивать руками. Осекается лишь тогда, когда перехватывает восхищенный взгляд Майкла.
— Какая вы горячая! — говорит он.
— Все, попался! — подытоживает Маша, нанизывая на шампуры кусочки мяса вместе с луком и помидорами. — Не верь ему, Джеки, соблазнит и бросит!
— Маша, ты пошутила? — вдруг пугается он. — Это шутка такая, или ты вправду думаешь, что я обманщик?
— Конечно, пошутила, — подтверждает Маша, удивленная взрывом его чувств. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
Все растерянно замолкают.
— Мы уже можем жарить мясо, — нарушает молчание Джеймс, раскочегаривший яркий огонь.
— Что ты! — пугается Маша. — Дрова должны прогореть! Вот когда они превратятся в угли, тогда и придет наше время.
— Значит, будем ждать?
— Зачем ждать? Пойдем купаться! — предлагает она. Евгения не может не заметить, что у обоих американцев подтянутые, мускулистые фигуры. Без капли лишнего жира. Они даже похожи: короткие прически у обоих, загорелые лица. Вот только Джеймс кареглазый, а у Майкла глаза прямо пронзительно синие. Может, рискнуть, заглянуть в них поглубже? Один поэт сказал: «Постой, помедли, не спеши на огонек моей души…» А здесь ее и не надо останавливать, сама медлит, но все же принимает протянутую руку Майкла, которую он подал, чтобы помочь войти в воду, — дно не очень ровное.
Евгения с Машей плавают неплохо, но до мужчин им далеко. Те — резвые, подвижные, крутятся вокруг, как два дельфина.
— Давайте пари: кто дольше пробудет под водой? — предлагает Евгения; разве она не видит, как физически совершенны эти мужчины? Но все равно словно бес толкает ее в бок.
— Я не участвую, — сразу отстраняется Маша. — Нырнешь, от прически останется одно воспоминание. Где здесь найдешь парикмахера?
А Евгению уже понесло.
— На что спорим?
— На бутылку виски, — предлагает Джеймс. Он тоже согласен с Машей — куда он без прически?
— На поцелуй, — предлагает Майкл, и его слова звучат неожиданно серьезно.
Конечно, куда Евгении со своими двадцатью шестью секундами против этой идеальной грудной клетки? У Аркадия она могла легко выиграть. Да у таких же, как он, заядлых курильщиков.
Словом, Майклу она позорно проигрывает. В смущений плывет со всеми к берегу, но когда выходят из воды, он останавливает ее и напоминает:
— Я выиграл.
Разворачивает ее к себе и целует. Но берет не за плечи, как другие, а одной рукой за талию, другой за шею. Получается, что он как бы сливается с ней каждым изгибом тела. Поцелуй длится вечно, потому что не то что вырваться, Евгения не может даже пошевелиться. Не будь у людей носов, она бы умерла от удушья! Или от удовольствия…
Когда они наконец отрываются друг от друга, то не застают рядом с собой ни Маши, ни Джеймса. Их товарищи деловито укладывают шампуры на мангал.
Теперь Майкл сидит в шезлонге и неотрывно смотрит на Евгению. Она сорвала у озера несколько ирисов и приспосабливает их в вазу, собственноручно изготовленную из пластиковой бутылки. Собственно, Майкл по ее заказу отрезал ножом у бутылки верх, а она устлала внутренность будущей вазы цветной бумагой, вытащенной из пачки с печеньем. Ваза получилась оригинальной, но это вовсе не повод вот так смотреть на нее, открыв рот.
— Может, я делаю что-нибудь не так? — улучив минутку, спрашивает она у Маши. — Не надо было соглашаться на поцелуй, да?
— Он тебя просто изучает. В Америке сейчас в ходу лозунг: «К двухтысячному году каждому холостому американцу — по русской жене!»
— Ты шутишь, Маша, да? Это шутка такая? — передразнивает она Майкла и вздыхает: опять у нее начинаются проблемы!
Глава 19
В пятницу звонит Нина Аристова:
— Добрый вечер, Женя, мой муж, случайно, не у тебя? Евгения чуть не задыхается от возмущения. Уж не считают ли эти Аристовы, что снимают у нее квартиру для своих семейных нужд?!
— Почему он должен быть у меня, Нина?
— Пожалуйста, извини, я, наверное, тебе надоела, — просит Нина, почувствовав злость в ее голосе. — Но он ушел, хлопнув дверью, второй день дома не показывается, и никто нигде его не видел. Вот и звоню на всякий случай ко всем нашим знакомым.
— Вы поссорились?
— В последнее время у нас это происходит постоянно, так что удивительнее, когда мы миримся.
— Не обижайся, что я на тебя так наехала, — кается Евгения, — но в последнее время на меня тоже навалились неприятности. Каждый день жду какую-нибудь гадость. Уже нервы сдают…
— Я понимаю, — медленно произносит Нина. — Значит, ты Аристова не видела?
— По крайней мере с последней субботы, когда он ночевал у меня. Но об этом ты и сама знаешь… А я должна была с ним увидеться?
— Я считала, — в трубку слышно, как Нина мучительно подбирает слова, — глупо говорить об этом мне, раз Толя молчит… Я чувствую себя виноватой во всем… Словом, он признался мне, что любит тебя!
Против ожидания Евгения вполне спокойно воспринимает слова Нины — подумаешь, признался! Велика заслуга! В ситуации, которая сложилась сейчас в семье Аристовых, такое откровение выглядело по меньшей мере несерьезно. Вон и сама Нина повторяет его слова неуверенно — и на слух они отдают дешевым театром. Чтобы проверить свою догадку — змея вы, Лопухина! — она как бы размышляет вслух:
— А ты не думаешь, что он сказал эти слова тебе в отместку? За Романа. За сыновей. За твою измену…
— Но я ему не изменяла! — отнекивается Нина слишком поспешно и эмоционально, чтобы это было правдой. — А насчет его любви, пожалуй, так и есть: сказано мне назло. По крайней мере раньше за ним я ничего подобного не замечала!
«А что ты вообще видела, кроме себя? Ну, может, своих сыновей. А мужа не видела и не хотела видеть! Он тебя раздражал тем, что пытался рассказать о своих делах, заставить тебя сопереживать… Кажется, поговорка „Не делай добро — не получишь зло“ в случае с Толяном приобрела особый смысл. За содеянное добро он получил жену, в его любви не нуждающуюся!»
В голосе Нины Евгения с удивлением ловит нотки разочарования. Аристов, влюбленный в другую женщину, устроил бы ее куда больше, чем Аристов, ею брошенный. Никто не хочет выглядеть в глазах общественности человеком непорядочным. А как бы хорошо все устроилось: Нина не просто уходит от Толяна к другому мужчине, а уходит потому, что он любит другую. Факт, ее уже не осуждали бы, а жалели…
— Ты с отцом Ярослава видишься? — спрашивает Евгения. Нина, однажды разоткровенничавшись, постепенно сделала ее как бы своей наперсницей. Сама не зная, она дает в руки Евгении мощное оружие против Аристова. Одно дело, когда его недомолвки выглядят загадочно, другое — когда им можно найти объяснение.
Опять она озлобляется: с чего, спрашивается, интересоваться тем, что ей не интересно!? Не имея возможности завоевать любовь жены, Толян свои чувства перенес на детей. Он никогда не уставал возиться с ними. Ее Никита души не чаял в дяде Толяне. А теперь? Нина заберет обоих сыновей — кстати, Ярослав носит не только фамилию Аристова, но и его отчество — и уйдет к человеку, из-за которого в свое время полезла в петлю! Что она там говорит?
— Конечно, я с Романом вижусь. Представляешь, он понял, какую ошибку совершил когда-то! Оба моих сына могли быть его сыновьями! Он готов полюбить Сашу так же, как и Ярослава…
Вот как! Она уже все решила. Чего ж тогда волноваться о Толяне? Чтобы успокоить свою совесть?
— Может, он на дачу уехал? — высказывает она предположение.
— Вполне вероятно, — охотно соглашается Нина.
— Найдется, не переживай! Сообщи мне, если будут новости.
— Обязательно. Я позвоню.
Евгения вешает трубку. Ничего с этим Аристовым не случилось, решает она. И вообще, стоит ли забивать голову чужими проблемами, когда у нее своих хватает?!
Уже второй раз она оказывается невольной свидетельницей — вернее, слушательницей — разговора, который предпочла бы никогда не слышать.
В тот день она работала в кабинете президента фирмы. В последнее время иногда он сам предлагал Евгении делать это в его отсутствие. Так получилось, что вся документация по строящимся объектам «Евростройсервиса» сосредоточилась в многочисленных шкафах, которые по каталогу заказали в специализированной фирме для кабинета президента.
Педантичная Варвара, в отличие от многих других секретарш имеющая за плечами строительный колледж, вникла в обилие небрежно сваленных документов, разобрала их по принадлежности и составила прямо классический каталог. Теперь с разрешения Валентина Дмитриевича в его шкафах можно было легко найти любую бумагу.
Евгения продуктивно работала, пока не наткнулась на один документ, требовавший пояснения. Шефа не было, и она решила позвонить в кабинет заму.
Если у самой Евгении на столе стоял довольно сложный телефонный аппарат, то у шефа в кабинете был целый производственный компьютер. Видимо, Валентин Дмитриевич и сам не сразу его освоил, потому что около некоторых кнопок белели приклеенные скотчем крохотные бумажки, подсказывающие их назначение.
Она нашла кнопку с надписью «П.В.», нажала ее и тут же отчетливо услышала голос зама, который с кем-то разговаривал.
— Петр Васильевич! — позвала Евгения.
Тот не слышал. Вероятно, нужно было нажать еще и другую кнопку. Напрасно она пялилась, как баран на новые ворота, тщетно пытаясь найти какую-нибудь подсказку. Между тем в кабинете зама шел этот самый нелицеприятный разговор.
— Меня не интересует, есть у тебя сейчас деньги или нет, — говорил чей-то голос с заметным армянским акцентом. — Ты должен был отдать их еще в августе.
— Эти б… строители, — оправдывался Петр Васильевич, — только за один фундамент взяли с меня четыреста штук!
— Ты дворец строишь? — удивился его собеседник.
— Зачем дворец? Нормальный, добротный дом с бассейном, сауной, спортивным залом… Такой, чтобы и внуки могли в нем жить — не тужить, — самодовольно отозвался зам. — Подожди еще немного, а, Рубен? Расплачусь я с тобой! Все до копейки отдам!
— А куда ты денешься? Конечно, отдашь! А ждать я больше не могу, — отозвался тот, кого назвали Рубеном. — На меня тоже давят. Ты у нас хитрый, доходы большие имеешь, пораскинь мозгами. Неделю тебе сроку даю, чтобы стольник мне отдал, а потом на счетчик поставлю. Дружба дружбой…
Скрипнуло отодвигаемое кресло, стукнула входная дверь. Евгения лихорадочно изучала кнопки в надежде это чудовище выключить, и тут ей в уши ударил чей-то разъяренный рев:
— Ты! Сука! Долго будешь меня за лоха держать? Я твой заказ выполнил? А что имею, кроме обещаний?!
— Погоди, тезка, — придушенно отозвался зам. — Что ты сразу за горло? Я же тебе не отказываю! Десять штук отдал, а ты говоришь, ничего не получил…
— Десять! А где еще двадцать?!
— Будут. Потерпи… Знаешь ведь, я сам в пролете.
— Знаю… с твоих слов! А тебе меня кинуть на ржавый гвоздь — как два пальца… Тебе доверять — себе дороже! Но запомни: я не Славик! В понедельник не отдашь — кончу!
Евгения смогла наконец отключить кабинет Петра Васильевича. Она откинулась в кресле и вытерла платком вспотевшие ладони.
И вспомнила услышанный прежде разговор зама с президентом фирмы — речь шла о десяти тысячах, и, судя по всему, шеф считал эту сумму немалой. А для Петра Васильевича, выходит, это мелочь? Кто же дает ему такие деньги?
Сто тысяч он должен Рубену, двадцать — какому-то тезке, Петру, значит. Скольких она еще не знает?
Когда, в чем преступил закон президент фирмы? Возможно, это случилось лишь однажды — ей не хочется думать совсем уж плохо о Валентине, который всегда был ей симпатичен как человек. Но даже если это случилось однажды, Петру Васильевичу было вполне достаточно, чтобы вцепиться в него мертвой хваткой. Шантажисты — люди, всесторонне писателями описанные, так что у Евгении хватает читательского опыта, чтобы понять: зам от президента не отстанет! Теперь, обремененный строительством дома, требующего многих тысяч, и подельниками, которым он немало задолжал, Петр Васильевич и вовсе перестанет с ним церемониться.
А не может быть, Лопухина, чтобы ты все это выдумала? И зам — тишайший человек, который кует свои миллионы, продавая цветы в свободное от работы время? Не смешно.
Надя в таких случаях говорит: «Куда я попала и где мои вещи?» Может, рассказать обо всем ей? Юрист все-таки, посоветует, что делать. Предупредит Валентина Васильевича… Но что-то мешает Евгении решиться на такой поступок. Перейдя в другую ипостась — превратившись из разведенной женщины в замужнюю, — Надя как-то незаметно изменилась.
Чего стоит, например, одно ее недавнее, якобы шутливое, замечание:
— Тебе легче, ты человек свободный, обязанности — разве что перед самой собой. А мне о семье думать приходится!
Сказала — и будто стену между ними воздвигла. Забыла, что совсем недавно все наоборот было, но разве Евгения ее себе противопоставляла?
Похоже, не все друзья понимают движения души Лопухиной однозначно. Выходит, Надя болезненно воспринимала разницу в их положении: Евгения — замужняя женщина, а она — разведенка.
Первой казалось, что ничего такого в этой разнице нет. Скорее наоборот: Надя была предоставлена самой себе, могла пойти куда захочет, ни перед кем не отчитываясь. Словом, строить свою жизнь без оглядки на кого бы то ни было. А вторая думала иначе…
Например, праздники они проводили врозь. Надя отказывалась. Мол, что делать одиночке среди семейных пар? Вначале Евгения еще ее приглашала, а потом и перестала. Тоже обида? Так они и веселились: Евгения — в компании друзей, Надежда — с мамой и Ванюшкой.
А Надина мама — компания еще та! Себе она с самого начала отвоевала большую комнату, а Надя с Ванькой занимали меньшую.
Большая — вся в портретах красавицы Людмилы Артемовны, будто невидимый лозунг в воздухе висит: «Да здравствую я!»
В этой атмосфере проводила свои праздники Надя. Завидовала она замужней подруге? Злилась на нее? Как бы то ни было, а с Надей, похоже, они медленно друг от друга отходят.
Люба? Она слишком далеко. И тоже отошла от Женькиных дел — ей все надо рассказывать с самого начала, объяснять…
Маша? В последнее время они сблизились, но не настолько, чтобы Евгения могла посвящать ее в самое сокровенное. Что же это получается? У Евгении нет рядом человека, которому она может сказать все, что ее мучает, тревожит, волнует.
У кого попросить совета в нелегкой ситуации, когда она знает столько странного, но не может эту информацию как следует осмыслить? Что делать?
Может, как в сказке, пойти на болото и рассказать свою тайну прибрежному тростнику?
Ходит бедная Лопухина как потерянная, а на ум ничего толкового не приходит, кроме шуточной студенческой песни:
Офелия, Гамлетова девчонка, Спятила, братишечки, с ума! Потому, что датская сторонка Хуже, чем наша Колыма!..
То, что случилось в среду в офисе фирмы «Евростройсервис», не лезет ни в какие ворота. Главный бухгалтер Ирина Максимовна Шкеда и юрист Бойко Надежда Петровна… подрались! Хуже всего, что драка произошла в ходе совместного распития спиртных напитков обеими вышеупомянутыми женщинами. К счастью, скандальное происшествие не получило огласки за дверями фирмы и не скомпрометировало весь остальной коллектив «Евростройсервиса». Так, в шутку, протокольным языком, рассказывает Евгения о событии на ее работе приехавшей в гости Любе.
Она всегда торопится рассказать ей обо всех своих новостях, разве что за исключением постельных, — боится, что Люба, верная жена и женщина, имеющая единственного мужчину в жизни, может ее не понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Ты не идеализируй, — предостерегает Маша, — и среди русских женщин бывают очень-очень разные.
— Зато если повезет и найдешь ту, единственную… Думаешь, зря Джеймс через океан летел?..
— О себе говори, — вполголоса замечает Джеймс.
— Прости, друг, сорвалось. А я не идеалист. Я тоже понял, что ваши женщины не всегда бывают нежными.
— Еще бы! — хмыкает Маша. — Столько лет их пытались уравнять с мужчинами. Кое-чего уже добились. Женщины научились управляться с кувалдой, водить трактор и асфальтовый каток…
— Если миром будут править женщины… — осторожно замечает Джеймс.
— Править? — подключается к разговору Евгения. — Как раз к этому нас постараются не допустить. А ну как у нас получится лучше? Кто же тогда станет кувалдой махать?
— Похоже, вы не очень любите мужчин, — констатирует Майкл. — Вы феминистки?
— Только не это, — прикладывает руку к сердцу Евгения. — Никаких ярлыков, попробуйте разобраться без них. Не знаю, как у вас, в Америке, а у нас женское движение пока находится в зачаточном состоянии: собрались, посплетничали, решили — надо следить за воспитанием детей, и разошлись! Даже наш президент во всеуслышание говорит, что экономику он нам не доверит! Почему, объяснить не может. Разве что скажет словами Чехова: этого не может быть, потому что не может быть никогда! Вот и весь аргумент!
Евгения так увлекается своей речью, что невольно начинает повышать голос и размахивать руками. Осекается лишь тогда, когда перехватывает восхищенный взгляд Майкла.
— Какая вы горячая! — говорит он.
— Все, попался! — подытоживает Маша, нанизывая на шампуры кусочки мяса вместе с луком и помидорами. — Не верь ему, Джеки, соблазнит и бросит!
— Маша, ты пошутила? — вдруг пугается он. — Это шутка такая, или ты вправду думаешь, что я обманщик?
— Конечно, пошутила, — подтверждает Маша, удивленная взрывом его чувств. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
Все растерянно замолкают.
— Мы уже можем жарить мясо, — нарушает молчание Джеймс, раскочегаривший яркий огонь.
— Что ты! — пугается Маша. — Дрова должны прогореть! Вот когда они превратятся в угли, тогда и придет наше время.
— Значит, будем ждать?
— Зачем ждать? Пойдем купаться! — предлагает она. Евгения не может не заметить, что у обоих американцев подтянутые, мускулистые фигуры. Без капли лишнего жира. Они даже похожи: короткие прически у обоих, загорелые лица. Вот только Джеймс кареглазый, а у Майкла глаза прямо пронзительно синие. Может, рискнуть, заглянуть в них поглубже? Один поэт сказал: «Постой, помедли, не спеши на огонек моей души…» А здесь ее и не надо останавливать, сама медлит, но все же принимает протянутую руку Майкла, которую он подал, чтобы помочь войти в воду, — дно не очень ровное.
Евгения с Машей плавают неплохо, но до мужчин им далеко. Те — резвые, подвижные, крутятся вокруг, как два дельфина.
— Давайте пари: кто дольше пробудет под водой? — предлагает Евгения; разве она не видит, как физически совершенны эти мужчины? Но все равно словно бес толкает ее в бок.
— Я не участвую, — сразу отстраняется Маша. — Нырнешь, от прически останется одно воспоминание. Где здесь найдешь парикмахера?
А Евгению уже понесло.
— На что спорим?
— На бутылку виски, — предлагает Джеймс. Он тоже согласен с Машей — куда он без прически?
— На поцелуй, — предлагает Майкл, и его слова звучат неожиданно серьезно.
Конечно, куда Евгении со своими двадцатью шестью секундами против этой идеальной грудной клетки? У Аркадия она могла легко выиграть. Да у таких же, как он, заядлых курильщиков.
Словом, Майклу она позорно проигрывает. В смущений плывет со всеми к берегу, но когда выходят из воды, он останавливает ее и напоминает:
— Я выиграл.
Разворачивает ее к себе и целует. Но берет не за плечи, как другие, а одной рукой за талию, другой за шею. Получается, что он как бы сливается с ней каждым изгибом тела. Поцелуй длится вечно, потому что не то что вырваться, Евгения не может даже пошевелиться. Не будь у людей носов, она бы умерла от удушья! Или от удовольствия…
Когда они наконец отрываются друг от друга, то не застают рядом с собой ни Маши, ни Джеймса. Их товарищи деловито укладывают шампуры на мангал.
Теперь Майкл сидит в шезлонге и неотрывно смотрит на Евгению. Она сорвала у озера несколько ирисов и приспосабливает их в вазу, собственноручно изготовленную из пластиковой бутылки. Собственно, Майкл по ее заказу отрезал ножом у бутылки верх, а она устлала внутренность будущей вазы цветной бумагой, вытащенной из пачки с печеньем. Ваза получилась оригинальной, но это вовсе не повод вот так смотреть на нее, открыв рот.
— Может, я делаю что-нибудь не так? — улучив минутку, спрашивает она у Маши. — Не надо было соглашаться на поцелуй, да?
— Он тебя просто изучает. В Америке сейчас в ходу лозунг: «К двухтысячному году каждому холостому американцу — по русской жене!»
— Ты шутишь, Маша, да? Это шутка такая? — передразнивает она Майкла и вздыхает: опять у нее начинаются проблемы!
Глава 19
В пятницу звонит Нина Аристова:
— Добрый вечер, Женя, мой муж, случайно, не у тебя? Евгения чуть не задыхается от возмущения. Уж не считают ли эти Аристовы, что снимают у нее квартиру для своих семейных нужд?!
— Почему он должен быть у меня, Нина?
— Пожалуйста, извини, я, наверное, тебе надоела, — просит Нина, почувствовав злость в ее голосе. — Но он ушел, хлопнув дверью, второй день дома не показывается, и никто нигде его не видел. Вот и звоню на всякий случай ко всем нашим знакомым.
— Вы поссорились?
— В последнее время у нас это происходит постоянно, так что удивительнее, когда мы миримся.
— Не обижайся, что я на тебя так наехала, — кается Евгения, — но в последнее время на меня тоже навалились неприятности. Каждый день жду какую-нибудь гадость. Уже нервы сдают…
— Я понимаю, — медленно произносит Нина. — Значит, ты Аристова не видела?
— По крайней мере с последней субботы, когда он ночевал у меня. Но об этом ты и сама знаешь… А я должна была с ним увидеться?
— Я считала, — в трубку слышно, как Нина мучительно подбирает слова, — глупо говорить об этом мне, раз Толя молчит… Я чувствую себя виноватой во всем… Словом, он признался мне, что любит тебя!
Против ожидания Евгения вполне спокойно воспринимает слова Нины — подумаешь, признался! Велика заслуга! В ситуации, которая сложилась сейчас в семье Аристовых, такое откровение выглядело по меньшей мере несерьезно. Вон и сама Нина повторяет его слова неуверенно — и на слух они отдают дешевым театром. Чтобы проверить свою догадку — змея вы, Лопухина! — она как бы размышляет вслух:
— А ты не думаешь, что он сказал эти слова тебе в отместку? За Романа. За сыновей. За твою измену…
— Но я ему не изменяла! — отнекивается Нина слишком поспешно и эмоционально, чтобы это было правдой. — А насчет его любви, пожалуй, так и есть: сказано мне назло. По крайней мере раньше за ним я ничего подобного не замечала!
«А что ты вообще видела, кроме себя? Ну, может, своих сыновей. А мужа не видела и не хотела видеть! Он тебя раздражал тем, что пытался рассказать о своих делах, заставить тебя сопереживать… Кажется, поговорка „Не делай добро — не получишь зло“ в случае с Толяном приобрела особый смысл. За содеянное добро он получил жену, в его любви не нуждающуюся!»
В голосе Нины Евгения с удивлением ловит нотки разочарования. Аристов, влюбленный в другую женщину, устроил бы ее куда больше, чем Аристов, ею брошенный. Никто не хочет выглядеть в глазах общественности человеком непорядочным. А как бы хорошо все устроилось: Нина не просто уходит от Толяна к другому мужчине, а уходит потому, что он любит другую. Факт, ее уже не осуждали бы, а жалели…
— Ты с отцом Ярослава видишься? — спрашивает Евгения. Нина, однажды разоткровенничавшись, постепенно сделала ее как бы своей наперсницей. Сама не зная, она дает в руки Евгении мощное оружие против Аристова. Одно дело, когда его недомолвки выглядят загадочно, другое — когда им можно найти объяснение.
Опять она озлобляется: с чего, спрашивается, интересоваться тем, что ей не интересно!? Не имея возможности завоевать любовь жены, Толян свои чувства перенес на детей. Он никогда не уставал возиться с ними. Ее Никита души не чаял в дяде Толяне. А теперь? Нина заберет обоих сыновей — кстати, Ярослав носит не только фамилию Аристова, но и его отчество — и уйдет к человеку, из-за которого в свое время полезла в петлю! Что она там говорит?
— Конечно, я с Романом вижусь. Представляешь, он понял, какую ошибку совершил когда-то! Оба моих сына могли быть его сыновьями! Он готов полюбить Сашу так же, как и Ярослава…
Вот как! Она уже все решила. Чего ж тогда волноваться о Толяне? Чтобы успокоить свою совесть?
— Может, он на дачу уехал? — высказывает она предположение.
— Вполне вероятно, — охотно соглашается Нина.
— Найдется, не переживай! Сообщи мне, если будут новости.
— Обязательно. Я позвоню.
Евгения вешает трубку. Ничего с этим Аристовым не случилось, решает она. И вообще, стоит ли забивать голову чужими проблемами, когда у нее своих хватает?!
Уже второй раз она оказывается невольной свидетельницей — вернее, слушательницей — разговора, который предпочла бы никогда не слышать.
В тот день она работала в кабинете президента фирмы. В последнее время иногда он сам предлагал Евгении делать это в его отсутствие. Так получилось, что вся документация по строящимся объектам «Евростройсервиса» сосредоточилась в многочисленных шкафах, которые по каталогу заказали в специализированной фирме для кабинета президента.
Педантичная Варвара, в отличие от многих других секретарш имеющая за плечами строительный колледж, вникла в обилие небрежно сваленных документов, разобрала их по принадлежности и составила прямо классический каталог. Теперь с разрешения Валентина Дмитриевича в его шкафах можно было легко найти любую бумагу.
Евгения продуктивно работала, пока не наткнулась на один документ, требовавший пояснения. Шефа не было, и она решила позвонить в кабинет заму.
Если у самой Евгении на столе стоял довольно сложный телефонный аппарат, то у шефа в кабинете был целый производственный компьютер. Видимо, Валентин Дмитриевич и сам не сразу его освоил, потому что около некоторых кнопок белели приклеенные скотчем крохотные бумажки, подсказывающие их назначение.
Она нашла кнопку с надписью «П.В.», нажала ее и тут же отчетливо услышала голос зама, который с кем-то разговаривал.
— Петр Васильевич! — позвала Евгения.
Тот не слышал. Вероятно, нужно было нажать еще и другую кнопку. Напрасно она пялилась, как баран на новые ворота, тщетно пытаясь найти какую-нибудь подсказку. Между тем в кабинете зама шел этот самый нелицеприятный разговор.
— Меня не интересует, есть у тебя сейчас деньги или нет, — говорил чей-то голос с заметным армянским акцентом. — Ты должен был отдать их еще в августе.
— Эти б… строители, — оправдывался Петр Васильевич, — только за один фундамент взяли с меня четыреста штук!
— Ты дворец строишь? — удивился его собеседник.
— Зачем дворец? Нормальный, добротный дом с бассейном, сауной, спортивным залом… Такой, чтобы и внуки могли в нем жить — не тужить, — самодовольно отозвался зам. — Подожди еще немного, а, Рубен? Расплачусь я с тобой! Все до копейки отдам!
— А куда ты денешься? Конечно, отдашь! А ждать я больше не могу, — отозвался тот, кого назвали Рубеном. — На меня тоже давят. Ты у нас хитрый, доходы большие имеешь, пораскинь мозгами. Неделю тебе сроку даю, чтобы стольник мне отдал, а потом на счетчик поставлю. Дружба дружбой…
Скрипнуло отодвигаемое кресло, стукнула входная дверь. Евгения лихорадочно изучала кнопки в надежде это чудовище выключить, и тут ей в уши ударил чей-то разъяренный рев:
— Ты! Сука! Долго будешь меня за лоха держать? Я твой заказ выполнил? А что имею, кроме обещаний?!
— Погоди, тезка, — придушенно отозвался зам. — Что ты сразу за горло? Я же тебе не отказываю! Десять штук отдал, а ты говоришь, ничего не получил…
— Десять! А где еще двадцать?!
— Будут. Потерпи… Знаешь ведь, я сам в пролете.
— Знаю… с твоих слов! А тебе меня кинуть на ржавый гвоздь — как два пальца… Тебе доверять — себе дороже! Но запомни: я не Славик! В понедельник не отдашь — кончу!
Евгения смогла наконец отключить кабинет Петра Васильевича. Она откинулась в кресле и вытерла платком вспотевшие ладони.
И вспомнила услышанный прежде разговор зама с президентом фирмы — речь шла о десяти тысячах, и, судя по всему, шеф считал эту сумму немалой. А для Петра Васильевича, выходит, это мелочь? Кто же дает ему такие деньги?
Сто тысяч он должен Рубену, двадцать — какому-то тезке, Петру, значит. Скольких она еще не знает?
Когда, в чем преступил закон президент фирмы? Возможно, это случилось лишь однажды — ей не хочется думать совсем уж плохо о Валентине, который всегда был ей симпатичен как человек. Но даже если это случилось однажды, Петру Васильевичу было вполне достаточно, чтобы вцепиться в него мертвой хваткой. Шантажисты — люди, всесторонне писателями описанные, так что у Евгении хватает читательского опыта, чтобы понять: зам от президента не отстанет! Теперь, обремененный строительством дома, требующего многих тысяч, и подельниками, которым он немало задолжал, Петр Васильевич и вовсе перестанет с ним церемониться.
А не может быть, Лопухина, чтобы ты все это выдумала? И зам — тишайший человек, который кует свои миллионы, продавая цветы в свободное от работы время? Не смешно.
Надя в таких случаях говорит: «Куда я попала и где мои вещи?» Может, рассказать обо всем ей? Юрист все-таки, посоветует, что делать. Предупредит Валентина Васильевича… Но что-то мешает Евгении решиться на такой поступок. Перейдя в другую ипостась — превратившись из разведенной женщины в замужнюю, — Надя как-то незаметно изменилась.
Чего стоит, например, одно ее недавнее, якобы шутливое, замечание:
— Тебе легче, ты человек свободный, обязанности — разве что перед самой собой. А мне о семье думать приходится!
Сказала — и будто стену между ними воздвигла. Забыла, что совсем недавно все наоборот было, но разве Евгения ее себе противопоставляла?
Похоже, не все друзья понимают движения души Лопухиной однозначно. Выходит, Надя болезненно воспринимала разницу в их положении: Евгения — замужняя женщина, а она — разведенка.
Первой казалось, что ничего такого в этой разнице нет. Скорее наоборот: Надя была предоставлена самой себе, могла пойти куда захочет, ни перед кем не отчитываясь. Словом, строить свою жизнь без оглядки на кого бы то ни было. А вторая думала иначе…
Например, праздники они проводили врозь. Надя отказывалась. Мол, что делать одиночке среди семейных пар? Вначале Евгения еще ее приглашала, а потом и перестала. Тоже обида? Так они и веселились: Евгения — в компании друзей, Надежда — с мамой и Ванюшкой.
А Надина мама — компания еще та! Себе она с самого начала отвоевала большую комнату, а Надя с Ванькой занимали меньшую.
Большая — вся в портретах красавицы Людмилы Артемовны, будто невидимый лозунг в воздухе висит: «Да здравствую я!»
В этой атмосфере проводила свои праздники Надя. Завидовала она замужней подруге? Злилась на нее? Как бы то ни было, а с Надей, похоже, они медленно друг от друга отходят.
Люба? Она слишком далеко. И тоже отошла от Женькиных дел — ей все надо рассказывать с самого начала, объяснять…
Маша? В последнее время они сблизились, но не настолько, чтобы Евгения могла посвящать ее в самое сокровенное. Что же это получается? У Евгении нет рядом человека, которому она может сказать все, что ее мучает, тревожит, волнует.
У кого попросить совета в нелегкой ситуации, когда она знает столько странного, но не может эту информацию как следует осмыслить? Что делать?
Может, как в сказке, пойти на болото и рассказать свою тайну прибрежному тростнику?
Ходит бедная Лопухина как потерянная, а на ум ничего толкового не приходит, кроме шуточной студенческой песни:
Офелия, Гамлетова девчонка, Спятила, братишечки, с ума! Потому, что датская сторонка Хуже, чем наша Колыма!..
То, что случилось в среду в офисе фирмы «Евростройсервис», не лезет ни в какие ворота. Главный бухгалтер Ирина Максимовна Шкеда и юрист Бойко Надежда Петровна… подрались! Хуже всего, что драка произошла в ходе совместного распития спиртных напитков обеими вышеупомянутыми женщинами. К счастью, скандальное происшествие не получило огласки за дверями фирмы и не скомпрометировало весь остальной коллектив «Евростройсервиса». Так, в шутку, протокольным языком, рассказывает Евгения о событии на ее работе приехавшей в гости Любе.
Она всегда торопится рассказать ей обо всех своих новостях, разве что за исключением постельных, — боится, что Люба, верная жена и женщина, имеющая единственного мужчину в жизни, может ее не понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36