— Я всегда стеснялась матери. Помнится, когда я училась в Америке в подготовительной школе, то стеснялась ее визитов. Все в ней казалось мне не правильным: и одежда, и сигареты, и речь. Я жаловалась на нее одной ее подруге, которая…
— Что за подруга?
— Пози Кроутер. Пози и мать постоянно враждовали. Подруга матери тайком навещала меня в школе, водила по магазинам. Она считала, что Китсия — отвратительная мать. Как мы перемывали ей кости! Однажды я спросила Пози, кто мой отец.
— К тому времени вы еще не сдались?
— Я воображала, что смогу это узнать без помощи Китсии, и мечтала о том, как устраиваю обед для нас троих в следующий ее приезд в Америку.
— Что же вам ответила Пози?
— Ничего. Я поняла одно — она все знает, но не хочет мне отвечать. Наверное, она оберегала меня от вендетты.
— Пожалуй.
— Тогда я подошла к вопросу отцовства по-научному. Я составила список людей, гостивших на Зваре на протяжении многих лет. Все, кроме Верньер-Планка — его я отказывалась считать кандидатом в отцы, — были людьми искусства: она больше никого не признавала. Меня успокаивала мысль, что меня произвели на свет двое художников. Оставалось разобраться, который из тех, кто держал меня на коленях, — мой отец: Штиглиц, Миллер, Стравинский? Я часами пыталась решить эту загадку.
Она умолкла под тихое жужжание диктофона.
— А ведь вы не верите в эту вендетту, Кит! — усмехнулась Либерти.
Кит показалось, что перед ней девчонка, весь вечер слушавшая байки про привидения, а теперь, когда настало время отправляться на боковую, требующая заверений, что никаких привидений не существует.
— Что же это творится? — воскликнула Кит со смехом. — Две современные женщины, встретившиеся в центре самого современного города в мире, пытаются найти современное объяснение ситуации, заимствованной прямиком из сказок «Тысячи и одной ночи»! Все дело в том, что Звар — островок из других времен, а его жители — странный, загадочный народ. У меня нет ответа на ваш вопрос, Либерти. Просто у меня такое ощущение, будто мать до сих пор скрывала от меня, кто мой отец, не из страха перед вендеттой, а поскольку с годами все больше приходила к выводу, что я родилась в результате непорочного зачатия. Лучше скажите, верите ли вы сами в это?
Может, она заманила вас на остров и околдовала своими чарами и гашишем?
Либерти пожала плечами и выключила диктофон.
— Я верю в то, что Арчер — ваш отец. Остальное будет интересно читать.
— Вы собираетесь включить все это в статью?
— А вы бы на моем месте устояли перед таким соблазном?
— Что, если это правда? Вы подвергнете мою жизнь опасности.
— Единственный способ вас защитить — обнародовать всю эту историю.
Кит поежилась, не в силах справиться со своими сомнениями.
— Если все это правда и если мой преследователь — Ахмед, то мне нечего бояться: Ахмед меня не убьет. Он может меня выследить, но когда он меня увидит, у него не поднимется рука, я знаю.
Либерти встала, собираясь уходить, но Кит остановила ее.
— Кое-чего я все же не понимаю, но и не уверена, что вы мне ответите.
— А именно?
Подойдя к Либерти вплотную. Кит дотронулась до нее пальцем:
— Почему она выбрала вас…
Впервые она отмечает свой день рождения не на острове.
Племянник матери пригласил ее в Нью-Йорк, в «Клуб 21». Старшая сестра одноклассницы встречалась с ним, учась в колледже «Редклифф». Судя по отзывам, он совершеннейший очаровашка.
Она мечтает доказать ему, что является настоящей американкой, не то что ее мать.
Она видела его фотографии и картины матери, запечатлевшие его в раннем детстве, но это оказалось слабой подготовкой к встрече с ним у ворот клуба. Он производит волшебное впечатление. Рядом с ним она чувствует себя замарашкой.
— Вылитая Китсия! — Может быть, он хотел сказать ей комплимент, но она еще больше смутилась. — Сейчас я тебя кое с кем познакомлю.
Она идет за своим кузеном в клуб, где все, вплоть до гардеробщицы, встречают его улыбкой.
— Это моя невеста. Ее зовут Кэсси.
Кит протягивает руку и в глазах Кэсси читает предостережение. Она ничего не говорит. А ведь она помнит синий спичечный коробок с ракушками, который ей сунула однажды молодая женщина с темно-рыжими волосами. В тот день стоял небывалый штиль…
— Как же ты выросла. Маленькая Кит! — шепчет женщина, прикладывая палец к губам в знак того, что у них есть общая тайна.
Кузен, дававший инструкции официанту, поворачивается к ним. Она вспоминает, как, будучи подростком, Кэсси отправилась с ними на остров и как Пози приехала, чтобы забрать ее обратно в Америку. В тот день она ревела не переставая. С тех пор она повзрослела, на ней платье с глубоким вырезом. Кузен смотрит на свою невесту восхищенными глазами, и Кит думает: «Вот она — настоящая любовь».
Официант еще раз спрашивает, что она будет есть.
— Вылитая мать, — говорит кузен. — Наверное, хочет пойти на кухню и объяснить там, как готовить.
— Артишоки, — решает Кит. В глазах у нее слезы, и она не может прочесть меню.
Помолчав, официант деликатно спрашивает:
— Это все, мисс?
Жених и невеста хихикают, Кит краснеет до ушей.
Позже ей наливают шампанского. Празднуется не только день ее рождения, но и то, что невеста кузена ждет ребенка. Она, Кит, узнает об этом первой.
— Мы хотим связаться с твоей матерью, — говорит кузен, — пора бросить дуться. Этот ангел нас помирит.
— За моего Очаровательного жениха! — говорит Кэсси, поднимая бокал. — За лучшего в мире отца.
Через семь месяцев мать и дитя покинули этот мир.
Глава 20
Либерти рывком распахнула стеклянную дверь в кабинет Мадлон Уикс и села на край ее заваленного бумагами стола.
Пальцы Мадлон вспорхнули с клавиатуры компьютера, как испуганные птицы.
— Дай докончить мысль, ангел мой. Ну вот! — Мадлон отъехала в кресле к стене и утомленно воззрилась на Либерти. — Ты можешь себе такое представить? Твоя замена — между прочим, третья по счету — застряла в каирском аэропорту! Ты никогда себе такого не позволяла. Как можно оставлять старушку с пустыми руками? Якобы она подцепила паразита. Я потребовала уточнений — бактерию или мужчину? — Мадлон всплеснула руками, зазвенев всеми своими кольцами. — Мне снова приходится вспоминать правила правописания.
Либерти сочувственно дотронулась до ее рукава. Мадлон покачала головой и завладела ее рукой.
— Возвращайся к мамочке, ангел. Я все прощу.
— Серьезно? — Либерти изобразила улыбку, и Мадлон улыбнулась в ответ.
— Каким ветром тебя к нам принесло? Снова «Тайна мертвой невесты»? — Она потерла подбородок, гладкий, как девичье бедро, — техасская пластическая хирургия достигла больших высот.
Когда Либерти вытащила из сумки рукопись, Мадлон хищно сверкнула глазами:
— То самое?
— Это еще не окончательный вариант, но все равно взгляните. — Либерти не позволила ей тут же схватить рукопись. — Обещайте, что, когда прочтете, никому не расскажете.
— Не великоваты ли требования, мой ангел? — Мадлон раздувала ноздри, роняя на стол комки пудры, и взволнованно сжимала и разжимала пальцы.
Либерти положила рукопись и спрыгнула со стола.
— Я оставила Джейн свои координаты, чтобы вы знали, где меня найти, если закончите прямо сегодня. — Оглянувшись по дороге к двери, она увидела, что Мадлон уже погрузилась в чтение. — Эй, Мэдди! Я хочу, чтобы это было напечатано у вас.
— Почему, ангел мой? — спросила Мадлон, не поднимая головы. — Чем плох «Метрополитен»?
— Я хочу, чтобы моя работа вам понравилась и чтобы вы напечатали ее в следующем номере.
— Опять эти мелодраматические интонации! — Мадлон стряхнула пепел в нечто, воспроизводящее очертания штата Техас. — «Флэш» не публикует таких длинных статей. — Она принялась листать страницы.
Либерти задержала дверь носком ноги:
— Завтра в полдень я сдам остальное. — Дверь захлопнулась.
Она преодолела бегом последние два квартала Шестой авеню, чтобы успеть к десяти часам в «Кафе Рю де ля Пэ» в отеле «Сент-Мориц». За столиками на открытом воздухе сидели бизнесмены и туристы, а внутри скучал у окна один-единственный человек, рядом с чашкой которого лежал кожаный кошелек. Он аккуратно отпивал по глоточку кофе с молоком, отставив мизинец.
Бруно Верньер-Планк предупредил ее по телефону на безупречном английском, что сможет уделить ей всего несколько минут — в десять тридцать его ждут в музее «Метрополитен», где он будет давать консультации по поводу новой экспозиции «Американцы в Париже». Либерти подошла к столику, представилась и сразу перешла к делу:
— Генри Мур, Бранкузи и Китсия Рейсом сделали, пожалуй, больше всех остальных художников двадцатого века для того, чтобы поднять спрос на современную скульптуру и ее стоимость. Как вы прокомментируете отношение мисс Рейсом к связи между искусством и деньгами?
— Эта связь перед вами. — Он чуть заметно поклонился. Сама она не помышляет о деньгах, а только принимает чеки. Он ехидно улыбнулся.
Либерти мысленно сравнила его с фигуркой в швейцарских часах: твердость, точность, высокая цена.
— Правда ли, что вы скупаете работы мисс Рейсом потому, что в свое время, как бы это выразиться… владели ею самой?
Он приподнял бровь и подлил себе в кофе горячего молока.
— Я действительно давно знаком с Китсией Рейсом…
— Сколько вы заплатили за первую приобретенную вами работу Китсии? — Она подбодрила его очаровательной улыбкой.
— Ни сантима. Я вообще не плачу за ее работы.
— Не могли бы вы уточнить, на каких принципах строится ваше сотрудничество? — Либерти достала свой «Кэмел». Месье Верньер-Планк поднес к ее сигарете огонек тонкой серебряной зажигалки размером с ее мизинец.
— Когда она уехала на Звар, мне перешло все, что осталось в ее квартире на острове Сен-Луи. С тех пор я беру ее работы на реализацию и живу с процентов.
— Кто же знал тогда, что на нее стоит обратить внимание?
— Я, мадемуазель. — Он опять поклонился.
— Итак, вы держите в поле зрения все ее работы?
— Да, — ответил он не совсем уверенно.
— Может быть, не все, месье Верньер-Планк?
— Еще кофе, мадемуазель? — Либерти отказалась. — Некоторые произведения я не могу продать без ее разрешения.
— Какие?
— Например, цикл «Кассандра», а также некоторые другие.
— Где они экспонируются?
— Сейчас припомню. — Он приложил палец к виску, и Либерти обратила внимание на его запонки из розового мрамора уж не оригинальное ли изделие Китсии? — Здесь, в «Саду скульптуры», на Зваре, в художественном музее Кимбэлла в Форт-Уорте, в парижском «Бобуре», в вашингтонской Национальной галерее, в частных коллекциях по всему миру. Одна, кажется, есть у ее дочери.
— Вы знакомы с ее дочерью?
— Разумеется.
— Действительно ли тот, кто купит картины Китсии, не может их перепродать по собственному усмотрению?
— Вы очень хорошо осведомлены, мадемуазель. Нет, не может. Это специально оговорено.
— Как именно? — Либерти затушила сигарету.
— Если владелец изъявляет желание продать скульптуру, нам принадлежит право первого выбора.
— Почему такая толстая броня?
— Броня? Очень остроумно! Потому что у Китсии есть давние партнеры, которых она не хочет подводить.
— Кажется, с одним из них я только что познакомилась, — сказала Либерти с усмешкой.
Если кабинет Арчера Ренсома напоминал Страну чудес зимой, то кабинет Раша Александера больше походил на Черный лес: ковры, стены, плюшевые гардины — все было выдержано в темно-зеленых тонах, а мебель обита темно-коричневым вельветом. Либерти также удивило отсутствие стола: Раш сидел в кресле в стиле Ле Корбюзье, перекинув ногу через стальную трубку, игравшую роль подлокотника. При ее появлении он поднялся, как кобра из корзины — стремительно и бесшумно.
Она подала ему руку.
— Не могу выразить, какое это для меня удовольствие — снова с вами увидеться! — Раш усадил ее на диван, а сам уселся в кресло напротив и опять перебросил ногу через подлокотник.
Этой позой он как будто демонстрировал собеседнику свою доступность.
Оглядевшись, Либерти спросила:
— Где же ваш стол руководителя? У Ренсома я заметила пюпитр в стиле Людовика Пятнадцатого — вам неплохо бы заиметь что-либо подобное.
— Восхитительная наблюдательность, но я предпочитаю переносной столик. В детстве у меня вообще не было стола, впрочем, как и всего остального, — и я научился удерживать книги и тетради на дощечке. Так возникла привычка, которой я верен до сих пор. К тому же письменный стол стесняет движения. А вы сегодня еще очаровательнее! И эта мини-юбка — как смело!
— Не смелее того, что было вчера на вашей дочери. Кстати, она уже пришла в себя?
Раш пристально посмотрел на гостью:
— Она в полном порядке, но, боюсь, не сможет с вами встретиться, как планировалось…
Либерти молча достала блокнот. Вопросы, заготовленные вечером в понедельник, в сегодняшнем интервью казались неуместными — подробная статья о матери и дочери с использованием сплетен превратилась в семейную сагу с интригующими интимными подробностями. Она откашлялась.
— Хотите воды? — Раш, словно зачарованный, смотрел на ее бумаги, и Либерти не сомневалась, что он отлично разбирает написанное.
Открыв чистую страничку, она решительно произнесла.
— Что вы хотите мне сообщить?
— О, это совершенно новый подход к делу!
— Я о «жутких сестренках». Кажется, так вы их назвали на прошлой неделе? У меня сложилось впечатление, что вы хорошо знакомы и с матерью, и с дочерью…
С момента своего возвращения со Звара Либерти чувствовала себя, как на «американских горках»: головокружительные взлеты, падения в бездну, резкие повороты, грозящие членовредительством. Интервьюировать Раша — не на сухие деловые темы, а по личному поводу — было все равно что встать в разогнавшейся коляске «американских горок» в полный рост.
Раш усмехнулся и не спеша набил трубку табаком:
— Вы правы, хотя с Китсией я не виделся уже много лет, да и не я один.
— Зато я виделась.
Кивнув, Раш указал ей на несколько пачек сигарет, разложенных на столе, и Либерти потянулась к «Кэмелу». Манеры хозяина производили на нее сильное впечатление, как и его хобби; он коллекционировал старинные русские иконы и картины великих мастеров — от Рембрандта до Раушенберга, пробегал по четыре мили в день и говорил на семи языках. Она как будто владела фактами, но если разобраться, знала о нем до смешного мало.
— Насколько я понимаю, Кит должна быть ободрена прогрессом «Последнего шанса». А в каком восторге ваша дочь!
— Я бы предпочел не поднимать сейчас эту тему и дождаться пресс-релиза.
— Вот как? А мне казалось, что все это — дело ваших рук!
— Ошибочное впечатление. Мне бы вообще не хотелось, чтобы моя дочь снималась в кино. К тому же с этим фильмом связано чересчур много отрицательной рекламы, да и с ней самой тоже. Для «Рейсом энтерпрайзиз» это не лучшая ситуация.
— Пожалуй… — Либерти была совершенно сбита с толку.
— Боюсь, при всей своей опытности Кит проявляет чрезмерную наивность в общении с прессой. Ей недостает хватки. которая есть у ее матери.
— Разве существует другой способ замять историю со смертью на съемочной площадке? — Либерти торопилась перейти к интересующей ее теме и заранее волновалась.
— По-моему, да.
— А как насчет вашего романа с Монетт Новак?
Либерти думала застать его врасплох, но Раш так широко улыбнулся, словно она польстила ему своим намеком.
— Никак. Я встретился с мисс Новак один-единственный раз. Невероятно, чтобы я произвел на нее такое сильное впечатление, от которого она…
— Как бы вы прокомментировали нападение миссис Новак на Кит Рейсом во вторник? — Либерти была довольна тем, что ее голос звучит как обычно. Притворяясь, будто не знает ответов на свои вопросы, она могла заставить Раша поскользнуться.
— Что ж, ничего удивительного. Все матери души не чают в своем потомстве. — Он пренебрежительно махнул рукой, словно давая понять, что не очень-то верит во всю эту историю.
— То есть вы считаете…
— Что все это блеф.
Она не стала показывать, как он ее разочаровывает, и, вскочив, произнесла жизнерадостным тоном:
— Не возражаете, если я пройдусь по кабинету? Человека можно понять по тому, что он вешает на стены.
— А вам хочется меня понять?
— Может быть…
Внимание Либерти тут же привлекли несколько больших фотографий в рамках, вывешенных вдоль зеленой стены на уровне глаз. Это были студийные работы, возможно, выполненные профессиональной аппаратурой, и они добавляли к облику Раша Александера немало нового. Похоже, Эбен был прав: Раш действительно питал противоестественную слабость к своей дочери, причем до такой степени, что этого было уже не скрыть. Фотографии были не из тех, что вывешивает обычный папаша, гордый своим творением. Перед Либерти висели иллюстрации к «Лолите» в увеличенном масштабе. Ей впервые стало жаль Раша.
— Ну, что вы о ней скажете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Что за подруга?
— Пози Кроутер. Пози и мать постоянно враждовали. Подруга матери тайком навещала меня в школе, водила по магазинам. Она считала, что Китсия — отвратительная мать. Как мы перемывали ей кости! Однажды я спросила Пози, кто мой отец.
— К тому времени вы еще не сдались?
— Я воображала, что смогу это узнать без помощи Китсии, и мечтала о том, как устраиваю обед для нас троих в следующий ее приезд в Америку.
— Что же вам ответила Пози?
— Ничего. Я поняла одно — она все знает, но не хочет мне отвечать. Наверное, она оберегала меня от вендетты.
— Пожалуй.
— Тогда я подошла к вопросу отцовства по-научному. Я составила список людей, гостивших на Зваре на протяжении многих лет. Все, кроме Верньер-Планка — его я отказывалась считать кандидатом в отцы, — были людьми искусства: она больше никого не признавала. Меня успокаивала мысль, что меня произвели на свет двое художников. Оставалось разобраться, который из тех, кто держал меня на коленях, — мой отец: Штиглиц, Миллер, Стравинский? Я часами пыталась решить эту загадку.
Она умолкла под тихое жужжание диктофона.
— А ведь вы не верите в эту вендетту, Кит! — усмехнулась Либерти.
Кит показалось, что перед ней девчонка, весь вечер слушавшая байки про привидения, а теперь, когда настало время отправляться на боковую, требующая заверений, что никаких привидений не существует.
— Что же это творится? — воскликнула Кит со смехом. — Две современные женщины, встретившиеся в центре самого современного города в мире, пытаются найти современное объяснение ситуации, заимствованной прямиком из сказок «Тысячи и одной ночи»! Все дело в том, что Звар — островок из других времен, а его жители — странный, загадочный народ. У меня нет ответа на ваш вопрос, Либерти. Просто у меня такое ощущение, будто мать до сих пор скрывала от меня, кто мой отец, не из страха перед вендеттой, а поскольку с годами все больше приходила к выводу, что я родилась в результате непорочного зачатия. Лучше скажите, верите ли вы сами в это?
Может, она заманила вас на остров и околдовала своими чарами и гашишем?
Либерти пожала плечами и выключила диктофон.
— Я верю в то, что Арчер — ваш отец. Остальное будет интересно читать.
— Вы собираетесь включить все это в статью?
— А вы бы на моем месте устояли перед таким соблазном?
— Что, если это правда? Вы подвергнете мою жизнь опасности.
— Единственный способ вас защитить — обнародовать всю эту историю.
Кит поежилась, не в силах справиться со своими сомнениями.
— Если все это правда и если мой преследователь — Ахмед, то мне нечего бояться: Ахмед меня не убьет. Он может меня выследить, но когда он меня увидит, у него не поднимется рука, я знаю.
Либерти встала, собираясь уходить, но Кит остановила ее.
— Кое-чего я все же не понимаю, но и не уверена, что вы мне ответите.
— А именно?
Подойдя к Либерти вплотную. Кит дотронулась до нее пальцем:
— Почему она выбрала вас…
Впервые она отмечает свой день рождения не на острове.
Племянник матери пригласил ее в Нью-Йорк, в «Клуб 21». Старшая сестра одноклассницы встречалась с ним, учась в колледже «Редклифф». Судя по отзывам, он совершеннейший очаровашка.
Она мечтает доказать ему, что является настоящей американкой, не то что ее мать.
Она видела его фотографии и картины матери, запечатлевшие его в раннем детстве, но это оказалось слабой подготовкой к встрече с ним у ворот клуба. Он производит волшебное впечатление. Рядом с ним она чувствует себя замарашкой.
— Вылитая Китсия! — Может быть, он хотел сказать ей комплимент, но она еще больше смутилась. — Сейчас я тебя кое с кем познакомлю.
Она идет за своим кузеном в клуб, где все, вплоть до гардеробщицы, встречают его улыбкой.
— Это моя невеста. Ее зовут Кэсси.
Кит протягивает руку и в глазах Кэсси читает предостережение. Она ничего не говорит. А ведь она помнит синий спичечный коробок с ракушками, который ей сунула однажды молодая женщина с темно-рыжими волосами. В тот день стоял небывалый штиль…
— Как же ты выросла. Маленькая Кит! — шепчет женщина, прикладывая палец к губам в знак того, что у них есть общая тайна.
Кузен, дававший инструкции официанту, поворачивается к ним. Она вспоминает, как, будучи подростком, Кэсси отправилась с ними на остров и как Пози приехала, чтобы забрать ее обратно в Америку. В тот день она ревела не переставая. С тех пор она повзрослела, на ней платье с глубоким вырезом. Кузен смотрит на свою невесту восхищенными глазами, и Кит думает: «Вот она — настоящая любовь».
Официант еще раз спрашивает, что она будет есть.
— Вылитая мать, — говорит кузен. — Наверное, хочет пойти на кухню и объяснить там, как готовить.
— Артишоки, — решает Кит. В глазах у нее слезы, и она не может прочесть меню.
Помолчав, официант деликатно спрашивает:
— Это все, мисс?
Жених и невеста хихикают, Кит краснеет до ушей.
Позже ей наливают шампанского. Празднуется не только день ее рождения, но и то, что невеста кузена ждет ребенка. Она, Кит, узнает об этом первой.
— Мы хотим связаться с твоей матерью, — говорит кузен, — пора бросить дуться. Этот ангел нас помирит.
— За моего Очаровательного жениха! — говорит Кэсси, поднимая бокал. — За лучшего в мире отца.
Через семь месяцев мать и дитя покинули этот мир.
Глава 20
Либерти рывком распахнула стеклянную дверь в кабинет Мадлон Уикс и села на край ее заваленного бумагами стола.
Пальцы Мадлон вспорхнули с клавиатуры компьютера, как испуганные птицы.
— Дай докончить мысль, ангел мой. Ну вот! — Мадлон отъехала в кресле к стене и утомленно воззрилась на Либерти. — Ты можешь себе такое представить? Твоя замена — между прочим, третья по счету — застряла в каирском аэропорту! Ты никогда себе такого не позволяла. Как можно оставлять старушку с пустыми руками? Якобы она подцепила паразита. Я потребовала уточнений — бактерию или мужчину? — Мадлон всплеснула руками, зазвенев всеми своими кольцами. — Мне снова приходится вспоминать правила правописания.
Либерти сочувственно дотронулась до ее рукава. Мадлон покачала головой и завладела ее рукой.
— Возвращайся к мамочке, ангел. Я все прощу.
— Серьезно? — Либерти изобразила улыбку, и Мадлон улыбнулась в ответ.
— Каким ветром тебя к нам принесло? Снова «Тайна мертвой невесты»? — Она потерла подбородок, гладкий, как девичье бедро, — техасская пластическая хирургия достигла больших высот.
Когда Либерти вытащила из сумки рукопись, Мадлон хищно сверкнула глазами:
— То самое?
— Это еще не окончательный вариант, но все равно взгляните. — Либерти не позволила ей тут же схватить рукопись. — Обещайте, что, когда прочтете, никому не расскажете.
— Не великоваты ли требования, мой ангел? — Мадлон раздувала ноздри, роняя на стол комки пудры, и взволнованно сжимала и разжимала пальцы.
Либерти положила рукопись и спрыгнула со стола.
— Я оставила Джейн свои координаты, чтобы вы знали, где меня найти, если закончите прямо сегодня. — Оглянувшись по дороге к двери, она увидела, что Мадлон уже погрузилась в чтение. — Эй, Мэдди! Я хочу, чтобы это было напечатано у вас.
— Почему, ангел мой? — спросила Мадлон, не поднимая головы. — Чем плох «Метрополитен»?
— Я хочу, чтобы моя работа вам понравилась и чтобы вы напечатали ее в следующем номере.
— Опять эти мелодраматические интонации! — Мадлон стряхнула пепел в нечто, воспроизводящее очертания штата Техас. — «Флэш» не публикует таких длинных статей. — Она принялась листать страницы.
Либерти задержала дверь носком ноги:
— Завтра в полдень я сдам остальное. — Дверь захлопнулась.
Она преодолела бегом последние два квартала Шестой авеню, чтобы успеть к десяти часам в «Кафе Рю де ля Пэ» в отеле «Сент-Мориц». За столиками на открытом воздухе сидели бизнесмены и туристы, а внутри скучал у окна один-единственный человек, рядом с чашкой которого лежал кожаный кошелек. Он аккуратно отпивал по глоточку кофе с молоком, отставив мизинец.
Бруно Верньер-Планк предупредил ее по телефону на безупречном английском, что сможет уделить ей всего несколько минут — в десять тридцать его ждут в музее «Метрополитен», где он будет давать консультации по поводу новой экспозиции «Американцы в Париже». Либерти подошла к столику, представилась и сразу перешла к делу:
— Генри Мур, Бранкузи и Китсия Рейсом сделали, пожалуй, больше всех остальных художников двадцатого века для того, чтобы поднять спрос на современную скульптуру и ее стоимость. Как вы прокомментируете отношение мисс Рейсом к связи между искусством и деньгами?
— Эта связь перед вами. — Он чуть заметно поклонился. Сама она не помышляет о деньгах, а только принимает чеки. Он ехидно улыбнулся.
Либерти мысленно сравнила его с фигуркой в швейцарских часах: твердость, точность, высокая цена.
— Правда ли, что вы скупаете работы мисс Рейсом потому, что в свое время, как бы это выразиться… владели ею самой?
Он приподнял бровь и подлил себе в кофе горячего молока.
— Я действительно давно знаком с Китсией Рейсом…
— Сколько вы заплатили за первую приобретенную вами работу Китсии? — Она подбодрила его очаровательной улыбкой.
— Ни сантима. Я вообще не плачу за ее работы.
— Не могли бы вы уточнить, на каких принципах строится ваше сотрудничество? — Либерти достала свой «Кэмел». Месье Верньер-Планк поднес к ее сигарете огонек тонкой серебряной зажигалки размером с ее мизинец.
— Когда она уехала на Звар, мне перешло все, что осталось в ее квартире на острове Сен-Луи. С тех пор я беру ее работы на реализацию и живу с процентов.
— Кто же знал тогда, что на нее стоит обратить внимание?
— Я, мадемуазель. — Он опять поклонился.
— Итак, вы держите в поле зрения все ее работы?
— Да, — ответил он не совсем уверенно.
— Может быть, не все, месье Верньер-Планк?
— Еще кофе, мадемуазель? — Либерти отказалась. — Некоторые произведения я не могу продать без ее разрешения.
— Какие?
— Например, цикл «Кассандра», а также некоторые другие.
— Где они экспонируются?
— Сейчас припомню. — Он приложил палец к виску, и Либерти обратила внимание на его запонки из розового мрамора уж не оригинальное ли изделие Китсии? — Здесь, в «Саду скульптуры», на Зваре, в художественном музее Кимбэлла в Форт-Уорте, в парижском «Бобуре», в вашингтонской Национальной галерее, в частных коллекциях по всему миру. Одна, кажется, есть у ее дочери.
— Вы знакомы с ее дочерью?
— Разумеется.
— Действительно ли тот, кто купит картины Китсии, не может их перепродать по собственному усмотрению?
— Вы очень хорошо осведомлены, мадемуазель. Нет, не может. Это специально оговорено.
— Как именно? — Либерти затушила сигарету.
— Если владелец изъявляет желание продать скульптуру, нам принадлежит право первого выбора.
— Почему такая толстая броня?
— Броня? Очень остроумно! Потому что у Китсии есть давние партнеры, которых она не хочет подводить.
— Кажется, с одним из них я только что познакомилась, — сказала Либерти с усмешкой.
Если кабинет Арчера Ренсома напоминал Страну чудес зимой, то кабинет Раша Александера больше походил на Черный лес: ковры, стены, плюшевые гардины — все было выдержано в темно-зеленых тонах, а мебель обита темно-коричневым вельветом. Либерти также удивило отсутствие стола: Раш сидел в кресле в стиле Ле Корбюзье, перекинув ногу через стальную трубку, игравшую роль подлокотника. При ее появлении он поднялся, как кобра из корзины — стремительно и бесшумно.
Она подала ему руку.
— Не могу выразить, какое это для меня удовольствие — снова с вами увидеться! — Раш усадил ее на диван, а сам уселся в кресло напротив и опять перебросил ногу через подлокотник.
Этой позой он как будто демонстрировал собеседнику свою доступность.
Оглядевшись, Либерти спросила:
— Где же ваш стол руководителя? У Ренсома я заметила пюпитр в стиле Людовика Пятнадцатого — вам неплохо бы заиметь что-либо подобное.
— Восхитительная наблюдательность, но я предпочитаю переносной столик. В детстве у меня вообще не было стола, впрочем, как и всего остального, — и я научился удерживать книги и тетради на дощечке. Так возникла привычка, которой я верен до сих пор. К тому же письменный стол стесняет движения. А вы сегодня еще очаровательнее! И эта мини-юбка — как смело!
— Не смелее того, что было вчера на вашей дочери. Кстати, она уже пришла в себя?
Раш пристально посмотрел на гостью:
— Она в полном порядке, но, боюсь, не сможет с вами встретиться, как планировалось…
Либерти молча достала блокнот. Вопросы, заготовленные вечером в понедельник, в сегодняшнем интервью казались неуместными — подробная статья о матери и дочери с использованием сплетен превратилась в семейную сагу с интригующими интимными подробностями. Она откашлялась.
— Хотите воды? — Раш, словно зачарованный, смотрел на ее бумаги, и Либерти не сомневалась, что он отлично разбирает написанное.
Открыв чистую страничку, она решительно произнесла.
— Что вы хотите мне сообщить?
— О, это совершенно новый подход к делу!
— Я о «жутких сестренках». Кажется, так вы их назвали на прошлой неделе? У меня сложилось впечатление, что вы хорошо знакомы и с матерью, и с дочерью…
С момента своего возвращения со Звара Либерти чувствовала себя, как на «американских горках»: головокружительные взлеты, падения в бездну, резкие повороты, грозящие членовредительством. Интервьюировать Раша — не на сухие деловые темы, а по личному поводу — было все равно что встать в разогнавшейся коляске «американских горок» в полный рост.
Раш усмехнулся и не спеша набил трубку табаком:
— Вы правы, хотя с Китсией я не виделся уже много лет, да и не я один.
— Зато я виделась.
Кивнув, Раш указал ей на несколько пачек сигарет, разложенных на столе, и Либерти потянулась к «Кэмелу». Манеры хозяина производили на нее сильное впечатление, как и его хобби; он коллекционировал старинные русские иконы и картины великих мастеров — от Рембрандта до Раушенберга, пробегал по четыре мили в день и говорил на семи языках. Она как будто владела фактами, но если разобраться, знала о нем до смешного мало.
— Насколько я понимаю, Кит должна быть ободрена прогрессом «Последнего шанса». А в каком восторге ваша дочь!
— Я бы предпочел не поднимать сейчас эту тему и дождаться пресс-релиза.
— Вот как? А мне казалось, что все это — дело ваших рук!
— Ошибочное впечатление. Мне бы вообще не хотелось, чтобы моя дочь снималась в кино. К тому же с этим фильмом связано чересчур много отрицательной рекламы, да и с ней самой тоже. Для «Рейсом энтерпрайзиз» это не лучшая ситуация.
— Пожалуй… — Либерти была совершенно сбита с толку.
— Боюсь, при всей своей опытности Кит проявляет чрезмерную наивность в общении с прессой. Ей недостает хватки. которая есть у ее матери.
— Разве существует другой способ замять историю со смертью на съемочной площадке? — Либерти торопилась перейти к интересующей ее теме и заранее волновалась.
— По-моему, да.
— А как насчет вашего романа с Монетт Новак?
Либерти думала застать его врасплох, но Раш так широко улыбнулся, словно она польстила ему своим намеком.
— Никак. Я встретился с мисс Новак один-единственный раз. Невероятно, чтобы я произвел на нее такое сильное впечатление, от которого она…
— Как бы вы прокомментировали нападение миссис Новак на Кит Рейсом во вторник? — Либерти была довольна тем, что ее голос звучит как обычно. Притворяясь, будто не знает ответов на свои вопросы, она могла заставить Раша поскользнуться.
— Что ж, ничего удивительного. Все матери души не чают в своем потомстве. — Он пренебрежительно махнул рукой, словно давая понять, что не очень-то верит во всю эту историю.
— То есть вы считаете…
— Что все это блеф.
Она не стала показывать, как он ее разочаровывает, и, вскочив, произнесла жизнерадостным тоном:
— Не возражаете, если я пройдусь по кабинету? Человека можно понять по тому, что он вешает на стены.
— А вам хочется меня понять?
— Может быть…
Внимание Либерти тут же привлекли несколько больших фотографий в рамках, вывешенных вдоль зеленой стены на уровне глаз. Это были студийные работы, возможно, выполненные профессиональной аппаратурой, и они добавляли к облику Раша Александера немало нового. Похоже, Эбен был прав: Раш действительно питал противоестественную слабость к своей дочери, причем до такой степени, что этого было уже не скрыть. Фотографии были не из тех, что вывешивает обычный папаша, гордый своим творением. Перед Либерти висели иллюстрации к «Лолите» в увеличенном масштабе. Ей впервые стало жаль Раша.
— Ну, что вы о ней скажете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45