Пожалуйста, – взмолилась я.
– Ты должна научиться, – сказал он. – Ты должна знать, чего ожидать. Я научу тебя… Я научу тебя. Лучше это буду я, чем какой-нибудь грязный незнакомец. Да, да… просто позволь показать мне тебе.
Через мгновение он был во мне. Я отвернулась, в то время как он, кряхтя, двигал своим телом. Я попробовала закрыть глаза и представить, что это не я, но его вонючее горячее дыхание вторглось в мое воображение, а его губы быстро двигались по моим волосам и лбу, засасывая, облизывая, целуя. Я почувствовала внутри себя горячий взрыв, и затем его тело обмякло. Папа закряхтел и медленно перевернулся.
– Невезение, – сказал он. – Просто полоса невезения. Нужно вырваться из нее.
Я не двигалась. Я слышала, как сильно бьется мое сердце, как будто оно хочет разбить вдребезги мою грудную клетку. Я медленно поднялась с кровати. Папа лежал без движения и молчал. По его дыханию я убедилась, что он снова уснул. Мое тело сотрясали рыдания. Я собрала все свои вещи и вышла из комнаты. Я хотела уснуть в своей постели. Я хотела умереть в своей постели.
На следующее утро меня разбудила Эмили. Я заснула вцепившись в подушку. Когда я открыла глаза, то увидела Эмили, свирепо смотрящую на меня.
– Папа зовет тебя, – сказала она. – Ты что, не слышишь его вопли в коридоре? Я что, должна тебя будить? Немедленно вставай, – приказала она.
Я посмотрела на подушку и мгновенно вспомнила его горячее потное тело. Я услышала его бормотание, его обещания и то, как он называл меня разными именами. Я снова ощутила, как его пальцы стискивают мою грудь, а его рот прижимается к моему. Не выдержав, я закричала. Я закричала так громко и неожиданно, что Эмили отшатнулась, разинув рот. Затем я начала бить подушку. Я колотила ее кулаками, иногда промахиваясь и ударяя по себе, но не могла остановиться. Я рвала на себе волосы и, прижав ладони к вискам, я снова кричала и кричала, затем стала колотить себя по бедрам, животу и голове.
Эмили достала из кармана книгу и начала читать, усиливая голос, чтобы заглушить мои крики. Но чем громче она читала, тем громче я кричала. Наконец, я охрипла, а горло пересохло, и я рухнула на кровать. Меня всю трясло, губы дрожали, а зубы стучали. Эмили продолжала читать надо мной Библию, затем она снова перекрестилась и удалилась, распевая гимн.
Она привела папу к дверям моей комнаты. Он стоял, опираясь на костыли, и смотрел на меня.
– В ее тело прошлой ночью вселился дьявол, – сообщила она ему. – Я начала его выводить.
– Гм, – сказал папа. – Хорошо, – сказал он и быстро вернулся в свою комнату. Он не потребовал, чтобы я вернулась. Вера и Тотти пришли повидаться со мной и принесли мне что-то горячее поесть и попить, но я ни к чему не притронулась, лишь попила немного воды утром и вечером. Я оставалась в постели весь этот и следующий день. Время от времени заходила Эмили, чтобы прочитать мне молитвы и спеть гимн.
Наконец утром третьего дня я встала, приняла горячую ванну и спустилась вниз. Вера и Тотти были рады видеть меня в добром здравии. Они обращались со мной, как с хозяйкой дома. Я говорила очень мало с ними. Затем я пошла к маме и просидела с ней большую часть дня, слушая ее выдумки и истории, наблюдая как она спит и читая ей один из любовных романов. Она жила какими-то странными всплесками энергии, иногда она поднималась, причесывалась, а затем снова ложилась в постель. Иногда она вставала, наряжалась, а затем быстро раздевалась и одевала пеньюар и халат. Ее странное поведение, ее безумие, казалось, успокаивали меня. Я чувствовала себя такой потерянной и подавленной.
Проходили дни. Папа все больше и больше передвигался самостоятельно. Скоро он уже ходил по лестнице на костылях и спускался к себе в кабинет. Когда он видел меня, то быстро отводил взгляд и находил себе какое-нибудь занятие. Я старалась не видеться с ним, а если такое случалось, то смотрела сквозь него. Он обычно бормотал что-то вроде «здравствуй» или «доброе утро», и я тоже что-то бормотала в ответ.
По какой-то непонятной причине Эмили тоже начала оставлять меня в покое. Она читала молитвы и время от времени просила меня прочитать что-нибудь из Библии, но она больше не преследовала меня со своими религиозными требованиями, как после смерти Нильса.
Я проводила большую часть времени за чтением. Вера научила меня вышивать, и я занялась этим. Я гуляла и ела в относительной тишине. Я как-то странно ощущала себя со стороны. Мне казалось, что я дух, зависший над телом, наблюдая как оно с тоскливой монотонностью проживает день за днем.
Однажды мне удалось вывести маму на улицу; но ее все чаще мучили боли в животе и в голове, поэтому она почти все время проводила в постели. Единственный долгий разговор у меня с папой был о маме. Я попросила послать за доктором.
– Она не притворяется, папа, – сказала я ему. – Ей действительно больно.
Он закряхтел, как обычно, избегая моего взгляда, и пообещал этим заняться, как только закончит с бумагами. Так прошла неделя, пока с мамой не случился такой приступ, что она буквально выла от боли. Папа испугался и послал за доктором. Приехав и обследовав маму, доктор хотел забрать ее в больницу, но папа не разрешил.
– Никто из Буфов не лежал в больнице, даже Евгения. Дайте ей какую-нибудь микстуру и с ней все будет в порядке, – настаивал он.
– Думаю, это гораздо серьезнее, Джед. Нужно, чтобы другие врачи тоже осмотрели ее и сделали анализы.
– Просто дайте ей микстуру, – повторил папа. Неохотно доктор дал маме какое-то обезболивающее и уехал. Папа сказал, чтобы она принимала микстуру каждый раз, когда почувствует боль. Он обещал достать ей целый ящик этой микстуры, если она пожелает. Я сказала Эмили, что он не прав, и что она должна убедить его послушаться совета врача.
– Бог присмотрит за мамой, – ответила Эмили, – а не компания докторов-атеистов.
Прошло много времени. Лучше маме не стало, но, казалось, и не хуже. Микстура обладала болеутоляющими и успокаивающими свойствами, поэтому большую часть времени мама спала. Мне было ее очень жаль; наступившая осень раскрасила все вокруг ярко-желтыми и хрустяще-бронзовыми цветами. Я хотела брать ее на прогулки.
Однажды утром, проснувшись, я решила, что помогу маме выбраться из постели и одеться, но когда я начала вставать, к горлу подступила тошнота, и меня вырвало. Я метнулась в ванную, меня рвало до коликов в животе. Я не могла представить, чем это вызвано. Я села на пол. Голова кружилась, и я закрыла глаза.
Потом до меня дошло. Меня как будто окатили холодной водой, но лицо пылало, а сердце глухо стучало. Уже почти два месяца у меня не было месячных. Я вскочила, оделась и заторопилась вниз прямо в папин кабинет к его медицинским книгам. Я открыла ту, в которой рассказывалось о беременности, и прочитала подтверждение тому, о чем догадывалась.
Я все еще сидела на полу с открытой книгой на коленях, когда вошел папа. Он остановился от удивления.
– Что ты делаешь здесь в этот час? – спросил он. – Что это ты читаешь?
– Это одна из твоих медицинских книг, папа. Я хочу быть уверена, – сказала я. Мой голос, полный вызова, заставил папу отпрянуть.
– Что ты хочешь этим сказать? В чем уверена?
– Уверена в том, что я – беременна, – объявила я. Слова прозвучали, как гром с ясного неба. Папа вытаращил глаза и открыл рот. Он замотал головой. – Да, папа, это правда. Я – беременна, – сказала я. – И ты знаешь, как и почему это произошло.
Неожиданно он поднял плечи и указал на меня пальцем.
– Что за дикие обвинения, Лилиан! Не вздумай меня оскорблять подобными заявлениями, а то я…
– Что, папа?
– А то я выпорю тебя. Я знаю, как ты стала женщиной. Это из-за того мальчишки, тогда, ночью. Вот, что это было, вот, когда это случилось, – заявил он.
– Это ложь, папа, и ты это знаешь. Здесь была миссис Кунс по твоей просьбе, и ты слышал, что она сказала.
– Она сказала, что не уверена, – солгал папа. – Все правильно, все в порядке, вот что она сказала. А как мы узнаем, почему она не уверена. Ты опозорила дом и имя Буфов, а я никому не позволю позорить эту семью! Поэтому об этом никто не узнает. Вот так.
– В чем дело? Что случилось, папа? – спросила Эмили, входя в кабинет. – Почему ты кричишь на Лилиан?
– Почему я кричу? Да она беременна от того погибшего мальчишки. Вот почему, – быстро сказал он.
– Это неправда, Эмили. Нильс здесь не при чем, – сказала я.
– Заткнись, – оборвала она меня. – Конечно. Это Нильс. Он был у тебя в комнате, и вы предавались греху. А теперь ты будешь расплачиваться за это.
– Не нужно, чтобы об этом знал кто-нибудь еще, – сказал папа. – Мы спрячем ее на время.
– А потом что будем делать, папа? Как насчет ребенка?
– Ребенок… ребенок…
– Это будет ребенок нашей мамы, – быстро сообразила Эмили.
– Да, – согласился папа. – Конечно. Никто не навещал Джорджию в эти дни. Все этому поверят. Молодец Эмили. И, наконец, мы сохраним честное имя Буфов.
– Но это же бессовестная ложь, – произнесла я.
– Спокойно, – сказал папа. – Марш наверх. Ты не выйдешь оттуда пока… пока не родишь. Иди!
– Делай, что папа сказал, – приказала Эмили.
– Шевелись! – заорал папа. – Он шагнул ко мне. – Или я побью тебя, как обещал.
Я закрыла книгу и поспешно вышла из кабинета. Папе не придется меня пороть. Я хотела спрятать весь этот стыд и грех, я хотела свернуться где-нибудь в укромном месте и умереть. Теперь мне это уже не казалось таким ужасным. Я уж лучше буду со своей младшей сестренкой Евгенией и любовью всей своей жизни – Нильсом, чем жить в этом жутком мире. Я молилась, чтобы мое сердце остановилось.
Глава 12
Заточение
Пока я лежала, уставившись в потолок, папа и Эмили были внизу в кабинете. В этот момент меня не заботило, чем они занимаются или о чем говорят. Я больше не верила, что смогу хоть как-то повлиять на свою судьбу. И наверное, мне это никогда не удастся. Когда я была моложе, любила планировать много удивительных дел, которыми я занималась бы в своей жизни, но все это оказалось пустой мечтой и дурачеством.
Теперь мне казалось, что такие несчастные души, как моя, приходят в этот мир для подтверждения того, что может произойти, если не соблюдать Божий заповеди. Грехи отцов, как часто цитировала Эмили, переходят на головы детей. А я была живое подтверждение этому.
Но почему-то Бог слушает таких и жестоких и ужасных людей, как Эмилия, и глух к таким мягким и нежным, как Евгения или мама, или искренним, как я, униженным и напуганным. Я молилась за Евгению, молилась за маму, молилась за себя, но ни одна из этих молитв не была услышана.
Как-то, по какой-то фантастической причине, на этой земле появилась Эмили, чтобы осуждать нас, и помыкать нами. Пока мне казалось, что все ее пророчества, все ее угрозы и предсказания сбываются. Дьявол вселился в мою душу еще до того, как я появилась на свет, и так заразил меня злом, что я даже оказалась причиной смерти моей настоящей мамы. Я была Енохом, как об этом много раз говорила Эмили. Когда я лежала на кровати, положив руки на живот, думала, что внутри меня формируется нежеланный ребенок, я чувствовала себя, проглоченной китом, и теперь окруженной мрачными стенами очередной тюрьмы.
Тюрьмой становилась для меня моя комната, пока папа и Эмили были заняты моей проблемой. Они вошли ко мне, вооруженные оправдывающими их библейскими цитатами, и стали произносить эти слова надо мной, как судьи Салема и жители штата Массачусет, с ненавистью взиравшие и судившие женщину, подозреваемую в колдовстве. Но прежде чем заговорить, Эмили предложила помолиться и прочитать псалом. Папа стал рядом, опустив голову. Когда Эмили закончила, он поднял голову, и взгляд его темных глаз просто пригвоздил меня.
– Лилиан, – объявил он своим грохочущим голосом, – ты останешься в этой комнате под замком до тех пор, пока не родится ребенок. А пока твоей единственной связью с внешним миром будет Эмили и только Эмили. Она будет приносить тебе еду и удовлетворять твои нужды как телесные, так и духовные.
Он подошел ближе, ожидая, что я буду протестовать, но мой язык словно прилип.
– Я не хочу слышать ни жалоб, ни стонов, ни слез, ни ударов в дверь или криков из окон, слышишь? Если ты ослушаешься, я отведу тебя на чердак и прикую цепью к стене, пока не родится ребенок. Так и будет, – твердо пригрозил он. – Поняла?
– А как же мама, – спросила я. – Я хочу видеть ее каждый день, и она захочет видеться со мной.
Папа нахмурился, задумавшись на мгновение.
– Только когда Эмили убедится, что все в порядке, она придет к тебе и отведет в комнату Джорджии. Ты побудешь там полчаса и вернешься в свою комнату. Когда Эмили скажет, что твое время вышло, ты должна послушаться ее, иначе… она больше тебя никуда не поведет, – раздраженно объявил он.
– И я не выйду на улицу, чтобы увидеть солнечный свет и побыть на свежем воздухе? – спросила я. Даже былинке нужен солнечный свет и свежий воздух, думала я, но не рискнула об этом говорить, а то Эмили уж точно бы ответила, что былинка не грешница.
– Нет, черт возьми, – ответил папа, багровея. – Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся сделать? Мы стараемся сохранить доброе имя нашей семьи. Если кто-нибудь увидит тебя с таким животом, пойдут разные толки и сплетни, и все в стране узнают о нашем позоре. Сиди тут, возле своего окна тебе будет достаточно солнечного света и свежего воздуха, поняла?
– А как же Вера и Тотти? – мягко спросила я. – Я смогу их видеть?
– Нет, – твердо заявил папа.
– Они удивятся, почему меня нет, – пробормотала я.
– Я об этом позабочусь. Не волнуйся об этом. – Он указал на меня пальцем. – Ты должна слушаться свою сестру, выполнять ее приказания и делать то, что я тебе сказал, а когда все закончится, ты вновь будешь с нами. – Он замешкался и, немного смягчившись, продолжил: – Ты сможешь даже вернуться в школу. Но, – быстро добавил он, – только если будешь вести себя достойно. И для того, чтобы ты не превратилась в идиотку, я принесу тебе свои записи, над которыми тебе нужно будет трудиться время от времени, также ты сможешь читать книги и заниматься вышиванием. Я буду заходить к тебе, когда у меня будет время.
– Я сейчас принесу тебе завтрак, – сказала Эмили своим высокомерным ненавистным тоном и вышла вслед за папой. Я услышала, как она вставила ключ в дверь, и замок с треском закрылся.
Вскоре после того, как их шаги затихли, я начала смеяться. Я не могла остановиться. Я поняла, что неожиданно Эмили превратилась в мою служанку. Она будет приносить мне еду, шагать вверх вниз по ступенькам с подносом, как будто меня хотят ублажить. Конечно, Эмили так не думала, она считала себя моей надзирательницей, хозяйкой.
Возможно, я смеялась не по-настоящему, а может так я плакала, потому что у меня уже не было слез и рыданий. Во мне было целое море горя, а мне ведь едва исполнилось четырнадцать лет. Даже смех вызывал боль в ребрах и щемящую тоску в сердце. Я вздохнула, беря себя в руки, и подошла к окну.
Каким милым теперь выглядел мир, когда он стал недоступным. Лес был расцвечен красками осени, полоски оранжевого перемешались с пятнами коричневого и желтого. Поля покрылись серо-коричневой порослью. Маленькие пухлые облачка никогда не были такими белоснежными, а небо – таким синим. Птицы… птицы, казалось были всюду, демонстрируя свою свободу и любовь к полету. Как мучительно видеть их и не слышать их пения.
Я вздохнула и отошла от окна. Моя комната, превращенная в тюремную камеру, стала маленькой. Стены как-будто стали массивнее, а углы – темнее. Казалось, даже потолок опустился ниже. Я испугался, что он будет опускаться ниже день за днем, пока не раздавит меня в моем одиночестве. Я закрыла глаза и постаралась об этом не думать. Эмили принесла мне завтрак. Поставив поднос на ночной столик, она встала сзади, подняв плечи, сузив глаза и поджав губы. Меня тошнило от ее одутловатой бледности. Я боялась, что от заключения в этих четырех стенах у меня скоро будет такой же мертвенно бледный цвет лица.
– Я не хочу есть, – объявила я, взглянув на еду, особенно на жидкую кашу и подсушенный хлеб.
– Я попросила Веру приготовить это специально для тебя, – проговорила она, указывая на горячую кашу. – Ты будешь есть ее и съешь всю. Несмотря на твой грех, твою беременность, нужно подумать о ребенке. Что с тобой будет после – меня не интересует, а сейчас, пока я несу ответственность за это, ты будешь хорошо питаться. Ешь, – приказала она, как будто я была ее куклой.
Но слова Эмили заставили задуматься. Зачем наказывать своего будущего ребенка? Зачем обременять еще неродившегося ребенка грехами его родителей. Я машинально ела под присмотром Эмили.
– Я знаю, что тебе все известно, – сказала я, покончив с завтраком, – Не Нильс отец моего ребенка. Уверена, что ты знаешь, как на самом деле ужасна эта правда.
Эмили уставилась на меня, не говоря ни слова, но в конце концов все-таки кивнула.
– Тем более тебе следует прислушиваться ко мне и повиноваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Ты должна научиться, – сказал он. – Ты должна знать, чего ожидать. Я научу тебя… Я научу тебя. Лучше это буду я, чем какой-нибудь грязный незнакомец. Да, да… просто позволь показать мне тебе.
Через мгновение он был во мне. Я отвернулась, в то время как он, кряхтя, двигал своим телом. Я попробовала закрыть глаза и представить, что это не я, но его вонючее горячее дыхание вторглось в мое воображение, а его губы быстро двигались по моим волосам и лбу, засасывая, облизывая, целуя. Я почувствовала внутри себя горячий взрыв, и затем его тело обмякло. Папа закряхтел и медленно перевернулся.
– Невезение, – сказал он. – Просто полоса невезения. Нужно вырваться из нее.
Я не двигалась. Я слышала, как сильно бьется мое сердце, как будто оно хочет разбить вдребезги мою грудную клетку. Я медленно поднялась с кровати. Папа лежал без движения и молчал. По его дыханию я убедилась, что он снова уснул. Мое тело сотрясали рыдания. Я собрала все свои вещи и вышла из комнаты. Я хотела уснуть в своей постели. Я хотела умереть в своей постели.
На следующее утро меня разбудила Эмили. Я заснула вцепившись в подушку. Когда я открыла глаза, то увидела Эмили, свирепо смотрящую на меня.
– Папа зовет тебя, – сказала она. – Ты что, не слышишь его вопли в коридоре? Я что, должна тебя будить? Немедленно вставай, – приказала она.
Я посмотрела на подушку и мгновенно вспомнила его горячее потное тело. Я услышала его бормотание, его обещания и то, как он называл меня разными именами. Я снова ощутила, как его пальцы стискивают мою грудь, а его рот прижимается к моему. Не выдержав, я закричала. Я закричала так громко и неожиданно, что Эмили отшатнулась, разинув рот. Затем я начала бить подушку. Я колотила ее кулаками, иногда промахиваясь и ударяя по себе, но не могла остановиться. Я рвала на себе волосы и, прижав ладони к вискам, я снова кричала и кричала, затем стала колотить себя по бедрам, животу и голове.
Эмили достала из кармана книгу и начала читать, усиливая голос, чтобы заглушить мои крики. Но чем громче она читала, тем громче я кричала. Наконец, я охрипла, а горло пересохло, и я рухнула на кровать. Меня всю трясло, губы дрожали, а зубы стучали. Эмили продолжала читать надо мной Библию, затем она снова перекрестилась и удалилась, распевая гимн.
Она привела папу к дверям моей комнаты. Он стоял, опираясь на костыли, и смотрел на меня.
– В ее тело прошлой ночью вселился дьявол, – сообщила она ему. – Я начала его выводить.
– Гм, – сказал папа. – Хорошо, – сказал он и быстро вернулся в свою комнату. Он не потребовал, чтобы я вернулась. Вера и Тотти пришли повидаться со мной и принесли мне что-то горячее поесть и попить, но я ни к чему не притронулась, лишь попила немного воды утром и вечером. Я оставалась в постели весь этот и следующий день. Время от времени заходила Эмили, чтобы прочитать мне молитвы и спеть гимн.
Наконец утром третьего дня я встала, приняла горячую ванну и спустилась вниз. Вера и Тотти были рады видеть меня в добром здравии. Они обращались со мной, как с хозяйкой дома. Я говорила очень мало с ними. Затем я пошла к маме и просидела с ней большую часть дня, слушая ее выдумки и истории, наблюдая как она спит и читая ей один из любовных романов. Она жила какими-то странными всплесками энергии, иногда она поднималась, причесывалась, а затем снова ложилась в постель. Иногда она вставала, наряжалась, а затем быстро раздевалась и одевала пеньюар и халат. Ее странное поведение, ее безумие, казалось, успокаивали меня. Я чувствовала себя такой потерянной и подавленной.
Проходили дни. Папа все больше и больше передвигался самостоятельно. Скоро он уже ходил по лестнице на костылях и спускался к себе в кабинет. Когда он видел меня, то быстро отводил взгляд и находил себе какое-нибудь занятие. Я старалась не видеться с ним, а если такое случалось, то смотрела сквозь него. Он обычно бормотал что-то вроде «здравствуй» или «доброе утро», и я тоже что-то бормотала в ответ.
По какой-то непонятной причине Эмили тоже начала оставлять меня в покое. Она читала молитвы и время от времени просила меня прочитать что-нибудь из Библии, но она больше не преследовала меня со своими религиозными требованиями, как после смерти Нильса.
Я проводила большую часть времени за чтением. Вера научила меня вышивать, и я занялась этим. Я гуляла и ела в относительной тишине. Я как-то странно ощущала себя со стороны. Мне казалось, что я дух, зависший над телом, наблюдая как оно с тоскливой монотонностью проживает день за днем.
Однажды мне удалось вывести маму на улицу; но ее все чаще мучили боли в животе и в голове, поэтому она почти все время проводила в постели. Единственный долгий разговор у меня с папой был о маме. Я попросила послать за доктором.
– Она не притворяется, папа, – сказала я ему. – Ей действительно больно.
Он закряхтел, как обычно, избегая моего взгляда, и пообещал этим заняться, как только закончит с бумагами. Так прошла неделя, пока с мамой не случился такой приступ, что она буквально выла от боли. Папа испугался и послал за доктором. Приехав и обследовав маму, доктор хотел забрать ее в больницу, но папа не разрешил.
– Никто из Буфов не лежал в больнице, даже Евгения. Дайте ей какую-нибудь микстуру и с ней все будет в порядке, – настаивал он.
– Думаю, это гораздо серьезнее, Джед. Нужно, чтобы другие врачи тоже осмотрели ее и сделали анализы.
– Просто дайте ей микстуру, – повторил папа. Неохотно доктор дал маме какое-то обезболивающее и уехал. Папа сказал, чтобы она принимала микстуру каждый раз, когда почувствует боль. Он обещал достать ей целый ящик этой микстуры, если она пожелает. Я сказала Эмили, что он не прав, и что она должна убедить его послушаться совета врача.
– Бог присмотрит за мамой, – ответила Эмили, – а не компания докторов-атеистов.
Прошло много времени. Лучше маме не стало, но, казалось, и не хуже. Микстура обладала болеутоляющими и успокаивающими свойствами, поэтому большую часть времени мама спала. Мне было ее очень жаль; наступившая осень раскрасила все вокруг ярко-желтыми и хрустяще-бронзовыми цветами. Я хотела брать ее на прогулки.
Однажды утром, проснувшись, я решила, что помогу маме выбраться из постели и одеться, но когда я начала вставать, к горлу подступила тошнота, и меня вырвало. Я метнулась в ванную, меня рвало до коликов в животе. Я не могла представить, чем это вызвано. Я села на пол. Голова кружилась, и я закрыла глаза.
Потом до меня дошло. Меня как будто окатили холодной водой, но лицо пылало, а сердце глухо стучало. Уже почти два месяца у меня не было месячных. Я вскочила, оделась и заторопилась вниз прямо в папин кабинет к его медицинским книгам. Я открыла ту, в которой рассказывалось о беременности, и прочитала подтверждение тому, о чем догадывалась.
Я все еще сидела на полу с открытой книгой на коленях, когда вошел папа. Он остановился от удивления.
– Что ты делаешь здесь в этот час? – спросил он. – Что это ты читаешь?
– Это одна из твоих медицинских книг, папа. Я хочу быть уверена, – сказала я. Мой голос, полный вызова, заставил папу отпрянуть.
– Что ты хочешь этим сказать? В чем уверена?
– Уверена в том, что я – беременна, – объявила я. Слова прозвучали, как гром с ясного неба. Папа вытаращил глаза и открыл рот. Он замотал головой. – Да, папа, это правда. Я – беременна, – сказала я. – И ты знаешь, как и почему это произошло.
Неожиданно он поднял плечи и указал на меня пальцем.
– Что за дикие обвинения, Лилиан! Не вздумай меня оскорблять подобными заявлениями, а то я…
– Что, папа?
– А то я выпорю тебя. Я знаю, как ты стала женщиной. Это из-за того мальчишки, тогда, ночью. Вот, что это было, вот, когда это случилось, – заявил он.
– Это ложь, папа, и ты это знаешь. Здесь была миссис Кунс по твоей просьбе, и ты слышал, что она сказала.
– Она сказала, что не уверена, – солгал папа. – Все правильно, все в порядке, вот что она сказала. А как мы узнаем, почему она не уверена. Ты опозорила дом и имя Буфов, а я никому не позволю позорить эту семью! Поэтому об этом никто не узнает. Вот так.
– В чем дело? Что случилось, папа? – спросила Эмили, входя в кабинет. – Почему ты кричишь на Лилиан?
– Почему я кричу? Да она беременна от того погибшего мальчишки. Вот почему, – быстро сказал он.
– Это неправда, Эмили. Нильс здесь не при чем, – сказала я.
– Заткнись, – оборвала она меня. – Конечно. Это Нильс. Он был у тебя в комнате, и вы предавались греху. А теперь ты будешь расплачиваться за это.
– Не нужно, чтобы об этом знал кто-нибудь еще, – сказал папа. – Мы спрячем ее на время.
– А потом что будем делать, папа? Как насчет ребенка?
– Ребенок… ребенок…
– Это будет ребенок нашей мамы, – быстро сообразила Эмили.
– Да, – согласился папа. – Конечно. Никто не навещал Джорджию в эти дни. Все этому поверят. Молодец Эмили. И, наконец, мы сохраним честное имя Буфов.
– Но это же бессовестная ложь, – произнесла я.
– Спокойно, – сказал папа. – Марш наверх. Ты не выйдешь оттуда пока… пока не родишь. Иди!
– Делай, что папа сказал, – приказала Эмили.
– Шевелись! – заорал папа. – Он шагнул ко мне. – Или я побью тебя, как обещал.
Я закрыла книгу и поспешно вышла из кабинета. Папе не придется меня пороть. Я хотела спрятать весь этот стыд и грех, я хотела свернуться где-нибудь в укромном месте и умереть. Теперь мне это уже не казалось таким ужасным. Я уж лучше буду со своей младшей сестренкой Евгенией и любовью всей своей жизни – Нильсом, чем жить в этом жутком мире. Я молилась, чтобы мое сердце остановилось.
Глава 12
Заточение
Пока я лежала, уставившись в потолок, папа и Эмили были внизу в кабинете. В этот момент меня не заботило, чем они занимаются или о чем говорят. Я больше не верила, что смогу хоть как-то повлиять на свою судьбу. И наверное, мне это никогда не удастся. Когда я была моложе, любила планировать много удивительных дел, которыми я занималась бы в своей жизни, но все это оказалось пустой мечтой и дурачеством.
Теперь мне казалось, что такие несчастные души, как моя, приходят в этот мир для подтверждения того, что может произойти, если не соблюдать Божий заповеди. Грехи отцов, как часто цитировала Эмили, переходят на головы детей. А я была живое подтверждение этому.
Но почему-то Бог слушает таких и жестоких и ужасных людей, как Эмилия, и глух к таким мягким и нежным, как Евгения или мама, или искренним, как я, униженным и напуганным. Я молилась за Евгению, молилась за маму, молилась за себя, но ни одна из этих молитв не была услышана.
Как-то, по какой-то фантастической причине, на этой земле появилась Эмили, чтобы осуждать нас, и помыкать нами. Пока мне казалось, что все ее пророчества, все ее угрозы и предсказания сбываются. Дьявол вселился в мою душу еще до того, как я появилась на свет, и так заразил меня злом, что я даже оказалась причиной смерти моей настоящей мамы. Я была Енохом, как об этом много раз говорила Эмили. Когда я лежала на кровати, положив руки на живот, думала, что внутри меня формируется нежеланный ребенок, я чувствовала себя, проглоченной китом, и теперь окруженной мрачными стенами очередной тюрьмы.
Тюрьмой становилась для меня моя комната, пока папа и Эмили были заняты моей проблемой. Они вошли ко мне, вооруженные оправдывающими их библейскими цитатами, и стали произносить эти слова надо мной, как судьи Салема и жители штата Массачусет, с ненавистью взиравшие и судившие женщину, подозреваемую в колдовстве. Но прежде чем заговорить, Эмили предложила помолиться и прочитать псалом. Папа стал рядом, опустив голову. Когда Эмили закончила, он поднял голову, и взгляд его темных глаз просто пригвоздил меня.
– Лилиан, – объявил он своим грохочущим голосом, – ты останешься в этой комнате под замком до тех пор, пока не родится ребенок. А пока твоей единственной связью с внешним миром будет Эмили и только Эмили. Она будет приносить тебе еду и удовлетворять твои нужды как телесные, так и духовные.
Он подошел ближе, ожидая, что я буду протестовать, но мой язык словно прилип.
– Я не хочу слышать ни жалоб, ни стонов, ни слез, ни ударов в дверь или криков из окон, слышишь? Если ты ослушаешься, я отведу тебя на чердак и прикую цепью к стене, пока не родится ребенок. Так и будет, – твердо пригрозил он. – Поняла?
– А как же мама, – спросила я. – Я хочу видеть ее каждый день, и она захочет видеться со мной.
Папа нахмурился, задумавшись на мгновение.
– Только когда Эмили убедится, что все в порядке, она придет к тебе и отведет в комнату Джорджии. Ты побудешь там полчаса и вернешься в свою комнату. Когда Эмили скажет, что твое время вышло, ты должна послушаться ее, иначе… она больше тебя никуда не поведет, – раздраженно объявил он.
– И я не выйду на улицу, чтобы увидеть солнечный свет и побыть на свежем воздухе? – спросила я. Даже былинке нужен солнечный свет и свежий воздух, думала я, но не рискнула об этом говорить, а то Эмили уж точно бы ответила, что былинка не грешница.
– Нет, черт возьми, – ответил папа, багровея. – Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся сделать? Мы стараемся сохранить доброе имя нашей семьи. Если кто-нибудь увидит тебя с таким животом, пойдут разные толки и сплетни, и все в стране узнают о нашем позоре. Сиди тут, возле своего окна тебе будет достаточно солнечного света и свежего воздуха, поняла?
– А как же Вера и Тотти? – мягко спросила я. – Я смогу их видеть?
– Нет, – твердо заявил папа.
– Они удивятся, почему меня нет, – пробормотала я.
– Я об этом позабочусь. Не волнуйся об этом. – Он указал на меня пальцем. – Ты должна слушаться свою сестру, выполнять ее приказания и делать то, что я тебе сказал, а когда все закончится, ты вновь будешь с нами. – Он замешкался и, немного смягчившись, продолжил: – Ты сможешь даже вернуться в школу. Но, – быстро добавил он, – только если будешь вести себя достойно. И для того, чтобы ты не превратилась в идиотку, я принесу тебе свои записи, над которыми тебе нужно будет трудиться время от времени, также ты сможешь читать книги и заниматься вышиванием. Я буду заходить к тебе, когда у меня будет время.
– Я сейчас принесу тебе завтрак, – сказала Эмили своим высокомерным ненавистным тоном и вышла вслед за папой. Я услышала, как она вставила ключ в дверь, и замок с треском закрылся.
Вскоре после того, как их шаги затихли, я начала смеяться. Я не могла остановиться. Я поняла, что неожиданно Эмили превратилась в мою служанку. Она будет приносить мне еду, шагать вверх вниз по ступенькам с подносом, как будто меня хотят ублажить. Конечно, Эмили так не думала, она считала себя моей надзирательницей, хозяйкой.
Возможно, я смеялась не по-настоящему, а может так я плакала, потому что у меня уже не было слез и рыданий. Во мне было целое море горя, а мне ведь едва исполнилось четырнадцать лет. Даже смех вызывал боль в ребрах и щемящую тоску в сердце. Я вздохнула, беря себя в руки, и подошла к окну.
Каким милым теперь выглядел мир, когда он стал недоступным. Лес был расцвечен красками осени, полоски оранжевого перемешались с пятнами коричневого и желтого. Поля покрылись серо-коричневой порослью. Маленькие пухлые облачка никогда не были такими белоснежными, а небо – таким синим. Птицы… птицы, казалось были всюду, демонстрируя свою свободу и любовь к полету. Как мучительно видеть их и не слышать их пения.
Я вздохнула и отошла от окна. Моя комната, превращенная в тюремную камеру, стала маленькой. Стены как-будто стали массивнее, а углы – темнее. Казалось, даже потолок опустился ниже. Я испугался, что он будет опускаться ниже день за днем, пока не раздавит меня в моем одиночестве. Я закрыла глаза и постаралась об этом не думать. Эмили принесла мне завтрак. Поставив поднос на ночной столик, она встала сзади, подняв плечи, сузив глаза и поджав губы. Меня тошнило от ее одутловатой бледности. Я боялась, что от заключения в этих четырех стенах у меня скоро будет такой же мертвенно бледный цвет лица.
– Я не хочу есть, – объявила я, взглянув на еду, особенно на жидкую кашу и подсушенный хлеб.
– Я попросила Веру приготовить это специально для тебя, – проговорила она, указывая на горячую кашу. – Ты будешь есть ее и съешь всю. Несмотря на твой грех, твою беременность, нужно подумать о ребенке. Что с тобой будет после – меня не интересует, а сейчас, пока я несу ответственность за это, ты будешь хорошо питаться. Ешь, – приказала она, как будто я была ее куклой.
Но слова Эмили заставили задуматься. Зачем наказывать своего будущего ребенка? Зачем обременять еще неродившегося ребенка грехами его родителей. Я машинально ела под присмотром Эмили.
– Я знаю, что тебе все известно, – сказала я, покончив с завтраком, – Не Нильс отец моего ребенка. Уверена, что ты знаешь, как на самом деле ужасна эта правда.
Эмили уставилась на меня, не говоря ни слова, но в конце концов все-таки кивнула.
– Тем более тебе следует прислушиваться ко мне и повиноваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37