– Это просто очередное доказательство. Мама и папа скоро осознают это и когда-нибудь отправят тебя туда, где живут грешницы, – пригрозила она.
– Они не сделают этого, – сказала я без особой уверенности. А что если Эмили говорит правду. Казалось, она была права во всем.
– Нет, им придется это сделать или ты навлечешь на нашу семью одно проклятье за другим, одну беду за другой. Вот увидишь, – пообещала она. Эмили снова заглянула в книгу. – Может быть, папа зайдет сюда и увидит, как ты читаешь и разглядываешь эту мерзость. Продолжай, – сказала она и, развернувшись, уверенной походкой покинула библиотеку. Ее последние слова наполнили меня страхом. Я быстро закрыла книгу и поставила ее на место. Затем я уединилась в своей комнате, чтобы обдумать слова Эмили. «А что если она права?» – спрашивала себя я. Я ничего не могла с собой сделать и все спрашивала: что, если она права?
Спазмы повторялись так часто, что я не захотела спускаться вниз на обед, но Тотти, которая принесла мои тетради и книги, сказала, что Евгения спрашивала обо мне, удивляясь, почему я не зашла к ней после школы. Желание увидеть ее придало мне силы, и я пошла к ней, чтобы все объяснить.
Она лежала и слушала с широко раскрытыми глазами; и была поражена не меньше, чем я. Когда я закончила, она покачала головой и поинтересовалась, случится ли это когда-нибудь и с ней.
– Мама и книги говорят, что это случается со всеми нами, – сказала я.
– Со мной этого не случится, – пророчески произнесла она. – Мое тело до самой смерти останется телом маленькой девочки.
– Не говори таких ужасных вещей, – закричала я.
– Ты прямо, как мама, – сказала Евгения, улыбаясь.
– Ну, как я могу говорить по-другому, когда ты говоришь такие грустные и мрачные вещи.
Евгения пожала плечами.
– Теперь, после твоего рассказа, Лилиан, мне не кажется таким печальным и мрачным то, что со мной этого не случится, – ответила она, и я рассмеялась.
То, что я рассказала все Евгении, помогло мне пережить свою собственную боль.
За обедом папа поинтересовался, почему у меня нет аппетита и почему я выгляжу бледной и нездоровой. Мама сообщила ему, что я на пути к тому, чтобы стать женщиной; тогда папа, повернувшись, как-то очень странно на меня посмотрел, как-будто впервые увидел меня. Его темные глаза сузились.
– Она будет такой же красивой, как Виолетт, – со вздохом сказала мама.
– Да, – согласился папа, удивив меня этим.
Я взглянула через стол на Эмили. Она покраснела. Папа не считал, думала я с облегчением, что я навлеку проклятье или несчастье на Мидоуз. Эмили тоже это поняла и сидела, кусая губы.
– Папа, можно я выберу какой-нибудь отрывок из Библии сегодня? – спросила она.
– Конечно, Эмили, – сказал он, кладя свои огромные руки на стол. Эмили взглянула на меня и открыла книгу.
– И Господь сказал, кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть? И человек сказал, – продолжала Эмили, поднимая глаза на меня, – жена, которую ты мне дал, она дала мне плод от дерева и я ел…
Она снова взглянула в Библию и быстро дочитала, как Бог наказывает змея. Затем, громко и отчетливо она прочитала:
– Жене Господь сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в боли будешь рожать детей…
Эмили закрыла книгу и выпрямилась с довольным выражением лица. Первые мгновения мама с папой сидели молча, затем папа откашлялся.
– Да, хорошо… очень хорошо, Эмили. – Благодарим тебя, Господи, за твои дары.
Папа энергично принялся за еду и, временами прерываясь, поглядывал на меня. Это был самый запутанный день в моей жизни.
Изменения в моей фигуре я замечала день ото дня.
Моя грудь продолжала понемногу расти, пока однажды я не заметила, что она оформилась.
– Это маленькое пространство между грудями, – говорила мама шепотом, – просто очаровывает мужчин.
И она продолжала рассказывать мне о героине одной из ее книг, специально выискивающей способы показать это как можно лучше. Она носила белье, которое приподнимало и стискивало грудь, «Заставляя ее выпирать, что углубляло то самое пространство». Мысли о подобных вещах заставляли мое сердце биться сильнее.
– Когда мужчины говорили о ней, то за глаза называли ее соблазнительницей, – говорила мама. – Ты должна быть осторожной теперь, Лилиан, и не делай того, что даст повод мужчинам считать тебя такой же. Такие женщины никогда не завоюют уважения у порядочных мужчин.
Неожиданно такие, казалось, обычные и незначительные вещи приобрели новое значение и даже опасность. И Эмили приняла на себя новую обязанность, хотя, я уверена, что никто ее об этом не просил. Она все время говорила мне об этом по пути в школу.
– Теперь, когда наступило твое время, – говорила она, – я уверена, ты сделаешь что-нибудь такое, что навлечет позор на нашу семью. Я буду за тобой присматривать.
– Я не позор для нашей семьи, – резко отвечала я. Другое изменение произошло во мне – я стала уверенной в себе. Как будто волна взрослости пронеслась надо мной, и я стала старше, чем была. Эмили больше не будет вселять в меня ужас, думала я. Но она только высокомерно и самоуверенно улыбалась.
– Нет, – предрекала она. – Зло, сидящее в тебе, использует любой способ, чтобы это свершилось.
Она развернулась и пошла дальше, как обычно уверенная в своей правоте.
Конечно, я понимала, что теперь ко мне совершенно иное отношение, каждое мое движение или слово оценивается и обсуждается. Мне всегда теперь нужно следить, чтобы каждая пуговица у меня на блузке была застегнута. Если я стояла слишком близко к какому-нибудь мальчику, Эмили с интересом, широко открыв глаза, следила за каждым моим движением. Она все время ждала повода, чтобы придраться, ожидала увидеть, как наши руки или плечи соприкасаются или, Боже упаси, моя грудь слегка задевает какого-нибудь мальчика, даже если это происходит случайно, когда тот проходит мимо. Не было ни дня, чтобы Эмили не обвиняла меня в кокетстве. По ее мнению я или слишком много улыбалась, или слишком вызывающе поводила плечами.
– Это самый простой для тебя способ превратиться из Еноха в Иезавель, – провозгласила она.
– Нет, – резко возразила я, даже не зная точно, что это означает. Но этим вечером за обедом, Эмили открыла Библию на первой книге царей. Пристально и гневно взглянув на меня, она прочитала:
– Мало было для него впадать в грехи Иероваама, сына Наватова; он взял себе в жены Иезавель, дочь Ефваала, царя Сиданского, и стал служить Ваалу и поклоняться ему.
Когда она закончила чтение, я заметила, как папа опять странно на меня смотрит, только сейчас мне показалось, что он тоже, как и Эмили, считает, что я, вероятно, дочь зла. Мне стало неловко, и я быстро отвела взгляд.
Эмили кружилась вокруг меня как ястреб, приготовившийся к нападению, и я просто разрывалась между желанием общаться с мальчиками, особенно с Нильсом, и чувством вины. Если Нильсу раньше и нравилась моя улыбка, то теперь, казалось, он просто загипнотизирован мной. И когда бы я не оборачивалась на уроке, я всегда видела Нильса, пристально рассматривающего меня, мягкий взгляд его темных глаз был полон интереса ко мне. Я чувствовала, что вся горю; и всякий раз появляющийся трепет у меня где-то под грудью расходился волнами по всему телу. Мне казалось, что все написано на моем лице, и каждый может это заметить, поэтому я быстро прятала взгляд, проверив предварительно, что Эмили не следит. Но почти всегда она наблюдала за мной.
Теперь по дороге домой Эмили всегда отставала для того, чтобы идти позади меня и Нильса, а не впереди. Даже близнецы жаловались на ее медленную походку, но Эмили не обращала на них внимания или говорила им, чтобы они шли вперед без нее.
Конечно, Нильс тоже чувствовал взгляд Эмили и понимал, что должен придерживаться определенной дистанции между нами. Если мы обменивались книгами или листками бумаги, мы должны были быть уверенными, что наши пальцы не соприкоснутся на глазах у Эмили.
Однажды весной после полудня мы получили передышку от наблюдений Эмили. Мисс Уолкер попросила ее остаться в школе после занятий – помочь ей в работе. Эмили любила подобные дополнительные обязанности, потому что это придавало ей ощущение значимости и власти, и она быстро согласилась.
– Немедленно иди домой, – предупредила она меня в дверях школы. Затем она посмотрела на Нильса и близнецов, ожидающих меня. – И я надеюсь, что ты не сделаешь ничего такого, что могло бы навлечь позор на Буфов.
– Я тоже Буф, – отрезала я. Усмехнувшись, Эмили удалилась.
Я была в бешенстве, и это чувство не покидало меня почти всю дорогу до дома. Близнецы, как всегда, торопились и шли гораздо быстрее, чем я и Нильс. Вскоре они и вовсе исчезли из вида. Мы с Нильсом на ходу упражнялись в латыни, повторяя по памяти союзы в прямом и обратном порядке. Вдруг он внезапно остановился и посмотрел в сторону тропинки, уходящей вправо. Мы находились рядом с развилкой к его дому.
– Здесь есть один замечательный пруд, – сказал он, – в нем бьют ключи, поэтому вода там такая чистая, что можно увидеть плавающие стайки рыбок. Хочешь посмотреть? Тут недалеко, – сказал Нильс и добавил, – этот пруд – мое тайное место. Когда я был маленьким, то считал его волшебным. Я до сих пор так думаю, – признался он, застенчиво потупив взгляд.
Я не могла сдержать улыбки. Нильс поделился со мной своей тайной. Я была уверена, что он ни одной живой душе, даже сестрам не говорил, что означает для него этот пруд. Я была взволнована и польщена тем, что Нильс мне доверился.
– Если он действительно не далеко, – сказала я, – я успею домой.
– Конечно, – пообещал он. – Идем.
Он смело взял меня за руку и решительно зашагал по тропинке. Я протестовала со смехом, но он шел быстро, не останавливаясь. Мы остановились у небольшого пруда, окруженного лесом, и залюбовались ключами, питающими его. Ворона спикировала с дерева и, паря, пролетела над водной гладью. Кустарники и трава вокруг пруда казались ярче и роскошнее, чем где-либо, а вода была необыкновенно чистой. Я разглядывала стайки маленьких рыбок, которые двигались на удивление синхронно, как будто шла репетиция подводного балета. Огромная лягушка, сидя на полузатопленном бревне, посмотрела на нас и заквакала.
– О, Нильс, – воскликнула я. – Ты был прав. Это действительно волшебное место!
– Я знал, что тебе понравится, – улыбаясь, сказал он. Нильс все еще держал меня за руку. – Я всегда прихожу сюда, когда мне бывает грустно, и через несколько мгновений я снова счастлив. И, знаешь что? Если ты захочешь загадать желание, просто опустись на колени, погрузи кончики пальцев в воду, закрой глаза и пожелай.
– Правда?
– Давай, – упрашивал он. – Попробуй.
Я глубоко вздохнула, решив загадать что-нибудь приятное, и пожелала, чтобы мы с Нильсом поцеловались. Я не могла удержаться, потому что, как только я закрыла глаза, то увидела нас целующимися. Я погрузила пальцы в воду, затем выпрямилась и открыла глаза.
– Ты можешь сказать мне свое желание, если хочешь, – сказал он. – Оно все равно сбудется.
– Я не могу, – сказала я.
Не знаю, покраснела ли я или нет, но Нильс увидел мое желание в глазах и, кажется, он все понял.
– Знаешь, что я сделал вчера? – сказал он. – Я пришел сюда и пожелал, что когда-нибудь я приведу тебя сюда посмотреть на пруд. И вот пожалуйста, – сказал он, протягивая руки, – ты здесь. Теперь ты хочешь сказать мне свое желание?
Я покачала головой.
– Я кое-что еще загадал, – сказал Нильс. Взгляд его стал мягким и наши глаза встретились. – Я пожелал, что ТЫ будешь первой девочкой, которую я поцелую.
Когда он произнес эти слова, мое сердце замерло, а потом бешено застучало. Как получилось, что он загадал то же желание в том же самом месте? Неужели это и в самом деле волшебный пруд? Я снова посмотрела в воду и повернулась к Нильсу. Я увидела его глаза, эти темные глаза в тоскливом ожидании, и закрыла свои. Сердце мое глухо билось, когда мое тело качнулось в его сторону, и я почувствовала мягкое, теплое прикосновение его губ к моим. Это был быстрый поцелуй, слишком быстрый, чтобы поверить в то, что произошло, но это случилось. Когда я открыла глаза, он все еще стоял, закрыв глаза, и его губы могли еще раз коснуться моих. Но он открыл глаза и сделал шаг назад.
– Не сердись, – быстро сказал он. – Но я не смог устоять.
– Я не сержусь.
– Правда?
– Да. – И, кусая от волнения губы, призналась: – Я загадала то же самое.
И тут же, быстро повернувшись, бросилась бежать назад по тропинке, пока мое сердце не разорвалось. Я выскочила на дорогу, тяжело дыша. Мои волосы растрепались и спадали на лицо. Я была так взволнована, что не заметила ее. Обернувшись в сторону школы, я увидела бредущую по дороге Эмили. Она остановилась как вкопанная. Мгновение спустя из леса появился Нильс.
Мое сердце, ставшее было легким словно пух, превратилось в кусок свинца. Не раздумывая, я бросилась бежать по дороге, ведущей к дому, преследуемая осуждающим взглядом Эмили. И даже, когда входная дверь закрылась за моей спиной, я могла расслышать ее вопль: «Иезавель!»
Глава 5
Первая любовь
Очутившись в своей комнате, я уселась на кровать, меня трясло от страха. В доме я не встретила маму, но проходя мимо папиного кабинета, я мельком через приоткрытую дверь увидела его за столом, дым, поднимающийся от его сигары в пепельнице и стоящий перед ним стакан с виски и мятой. Папа был погружен в чтение газет. Я поспешила наверх и причесалась, но как я не старалась, не могла стереть красноту с моих щек. Я всю оставшуюся жизнь буду выглядеть виноватой и пристыженной, думала я. Но за что? Что я такого ужасного совершила?
Но все-таки, думала я, это было замечательно. Меня поцеловал мальчик… первый раз и сразу в губы! Это было совсем не так, как в маминых романах. Нильс не обнимал и не прижимал меня к себе, покоряя; но меня это взволновало не меньше, чем те знаменитые, описанные в маминых книгах бесконечно долгие поцелуи, волновавшие женщин, чьи волосы развевались на ветру, а плечи были обнажены, поэтому мужчины начинали целовать женщин с шеи. Мысли обо всем этом и пугали, и волновали меня. Интересно, упаду ли я без чувств, или ослабею в объятиях мужчины и стану ли беспомощной, как те женщины из романов?
Так я думала об этом, раскинувшись на кровати, и мечтала о том, что Нильс и я…
Внезапно я услышала звук тяжелых шагов в коридоре, но они не принадлежали ни Эмили, ни маме. Это были шаги папы. Невозможно было не узнать стук его каблуков по полу. Я быстро села и затаила дыхание, ожидая, что он пройдет мимо в свою спальню, но он остановился возле моей двери, подождав мгновение, открыл ее и вошел, бесшумно закрыв дверь за собой.
Обычно папа редко заходил в мою комнату. Думаю, что могу пересчитать его визиты по пальцам. Однажды мама приводила папу, чтобы показать, что мои шкафы нужно сделать более просторными. Затем, когда я болела корью, он приходил меня навестить, но при этом даже не переступил порога, так как терпеть не мог общества больных детей; да и Евгению навещал не намного чаще, чем меня. Но как бы там ни было, каждый визит папы в мою комнату показывал мне, какой он огромный и какими маленькими рядом с ним кажутся мои вещи. Как Гулливер в стране лилипутов, думала я, вспоминая недавно прочитанную сказку. В разных комнатах папа выглядел по-разному. В гостиной он выглядел наиболее чужим среди всей этой изящной мебели. Казалось, даже легкое прикосновение папиных рук с толстыми пальцами к маминым дорогим вазам и статуэткам может превратить их в пыль. И уж совершенно нелепым был вид, когда папа сидел на шелковом диване или легком ажурном стуле с высокой спинкой. Мебель в папином кабинете была массивной, широкой, прочной, и он каждый раз раздражался и даже кричал, когда мама жаловалась на его неаккуратное обращение с ее дорогими провансальскими стульями из Франции.
Папа никогда не повышал голоса в комнате Евгении и двигался там почти благоговейно. Я знала, что он так же боится дотронуться до Евгении, как и до маминых драгоценных вещиц.
Я ни разу не видела, чтобы папа хоть как-то проявлял свои чувства к Евгении. Если он целовал меня или Евгению, когда мы были еще детьми, то это было просто легким прикосновением к щеке. А потом, как будто в припадке удушья, начинал откашливаться, прочищая горло. Я никогда не видела, чтобы папа целовал Эмили. Так же вел он себя и по отношению к маме: папа никогда не обнимал и не целовал ее; и никогда не проявлял своей любви к ней в нашем присутствии. Но, казалось, маму это совершенно не заботит, поэтому когда в наших с Евгенией разговорах заходила об этом речь, мы просто полагали, что так и должно быть между мужем и женой, и неважно, что об этом пишут в книгах. Однако не поэтому ли мама так любила свои любовные романы, что только в них она могла найти хоть немного романтики.
За столом во время обеда папа проявлял особенное равнодушие, сурово глядя на нас во время религиозных чтений и давая благословение к еде, как если бы он был самым главным лицом церкви, который только гость в нашем доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Они не сделают этого, – сказала я без особой уверенности. А что если Эмили говорит правду. Казалось, она была права во всем.
– Нет, им придется это сделать или ты навлечешь на нашу семью одно проклятье за другим, одну беду за другой. Вот увидишь, – пообещала она. Эмили снова заглянула в книгу. – Может быть, папа зайдет сюда и увидит, как ты читаешь и разглядываешь эту мерзость. Продолжай, – сказала она и, развернувшись, уверенной походкой покинула библиотеку. Ее последние слова наполнили меня страхом. Я быстро закрыла книгу и поставила ее на место. Затем я уединилась в своей комнате, чтобы обдумать слова Эмили. «А что если она права?» – спрашивала себя я. Я ничего не могла с собой сделать и все спрашивала: что, если она права?
Спазмы повторялись так часто, что я не захотела спускаться вниз на обед, но Тотти, которая принесла мои тетради и книги, сказала, что Евгения спрашивала обо мне, удивляясь, почему я не зашла к ней после школы. Желание увидеть ее придало мне силы, и я пошла к ней, чтобы все объяснить.
Она лежала и слушала с широко раскрытыми глазами; и была поражена не меньше, чем я. Когда я закончила, она покачала головой и поинтересовалась, случится ли это когда-нибудь и с ней.
– Мама и книги говорят, что это случается со всеми нами, – сказала я.
– Со мной этого не случится, – пророчески произнесла она. – Мое тело до самой смерти останется телом маленькой девочки.
– Не говори таких ужасных вещей, – закричала я.
– Ты прямо, как мама, – сказала Евгения, улыбаясь.
– Ну, как я могу говорить по-другому, когда ты говоришь такие грустные и мрачные вещи.
Евгения пожала плечами.
– Теперь, после твоего рассказа, Лилиан, мне не кажется таким печальным и мрачным то, что со мной этого не случится, – ответила она, и я рассмеялась.
То, что я рассказала все Евгении, помогло мне пережить свою собственную боль.
За обедом папа поинтересовался, почему у меня нет аппетита и почему я выгляжу бледной и нездоровой. Мама сообщила ему, что я на пути к тому, чтобы стать женщиной; тогда папа, повернувшись, как-то очень странно на меня посмотрел, как-будто впервые увидел меня. Его темные глаза сузились.
– Она будет такой же красивой, как Виолетт, – со вздохом сказала мама.
– Да, – согласился папа, удивив меня этим.
Я взглянула через стол на Эмили. Она покраснела. Папа не считал, думала я с облегчением, что я навлеку проклятье или несчастье на Мидоуз. Эмили тоже это поняла и сидела, кусая губы.
– Папа, можно я выберу какой-нибудь отрывок из Библии сегодня? – спросила она.
– Конечно, Эмили, – сказал он, кладя свои огромные руки на стол. Эмили взглянула на меня и открыла книгу.
– И Господь сказал, кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть? И человек сказал, – продолжала Эмили, поднимая глаза на меня, – жена, которую ты мне дал, она дала мне плод от дерева и я ел…
Она снова взглянула в Библию и быстро дочитала, как Бог наказывает змея. Затем, громко и отчетливо она прочитала:
– Жене Господь сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, в боли будешь рожать детей…
Эмили закрыла книгу и выпрямилась с довольным выражением лица. Первые мгновения мама с папой сидели молча, затем папа откашлялся.
– Да, хорошо… очень хорошо, Эмили. – Благодарим тебя, Господи, за твои дары.
Папа энергично принялся за еду и, временами прерываясь, поглядывал на меня. Это был самый запутанный день в моей жизни.
Изменения в моей фигуре я замечала день ото дня.
Моя грудь продолжала понемногу расти, пока однажды я не заметила, что она оформилась.
– Это маленькое пространство между грудями, – говорила мама шепотом, – просто очаровывает мужчин.
И она продолжала рассказывать мне о героине одной из ее книг, специально выискивающей способы показать это как можно лучше. Она носила белье, которое приподнимало и стискивало грудь, «Заставляя ее выпирать, что углубляло то самое пространство». Мысли о подобных вещах заставляли мое сердце биться сильнее.
– Когда мужчины говорили о ней, то за глаза называли ее соблазнительницей, – говорила мама. – Ты должна быть осторожной теперь, Лилиан, и не делай того, что даст повод мужчинам считать тебя такой же. Такие женщины никогда не завоюют уважения у порядочных мужчин.
Неожиданно такие, казалось, обычные и незначительные вещи приобрели новое значение и даже опасность. И Эмили приняла на себя новую обязанность, хотя, я уверена, что никто ее об этом не просил. Она все время говорила мне об этом по пути в школу.
– Теперь, когда наступило твое время, – говорила она, – я уверена, ты сделаешь что-нибудь такое, что навлечет позор на нашу семью. Я буду за тобой присматривать.
– Я не позор для нашей семьи, – резко отвечала я. Другое изменение произошло во мне – я стала уверенной в себе. Как будто волна взрослости пронеслась надо мной, и я стала старше, чем была. Эмили больше не будет вселять в меня ужас, думала я. Но она только высокомерно и самоуверенно улыбалась.
– Нет, – предрекала она. – Зло, сидящее в тебе, использует любой способ, чтобы это свершилось.
Она развернулась и пошла дальше, как обычно уверенная в своей правоте.
Конечно, я понимала, что теперь ко мне совершенно иное отношение, каждое мое движение или слово оценивается и обсуждается. Мне всегда теперь нужно следить, чтобы каждая пуговица у меня на блузке была застегнута. Если я стояла слишком близко к какому-нибудь мальчику, Эмили с интересом, широко открыв глаза, следила за каждым моим движением. Она все время ждала повода, чтобы придраться, ожидала увидеть, как наши руки или плечи соприкасаются или, Боже упаси, моя грудь слегка задевает какого-нибудь мальчика, даже если это происходит случайно, когда тот проходит мимо. Не было ни дня, чтобы Эмили не обвиняла меня в кокетстве. По ее мнению я или слишком много улыбалась, или слишком вызывающе поводила плечами.
– Это самый простой для тебя способ превратиться из Еноха в Иезавель, – провозгласила она.
– Нет, – резко возразила я, даже не зная точно, что это означает. Но этим вечером за обедом, Эмили открыла Библию на первой книге царей. Пристально и гневно взглянув на меня, она прочитала:
– Мало было для него впадать в грехи Иероваама, сына Наватова; он взял себе в жены Иезавель, дочь Ефваала, царя Сиданского, и стал служить Ваалу и поклоняться ему.
Когда она закончила чтение, я заметила, как папа опять странно на меня смотрит, только сейчас мне показалось, что он тоже, как и Эмили, считает, что я, вероятно, дочь зла. Мне стало неловко, и я быстро отвела взгляд.
Эмили кружилась вокруг меня как ястреб, приготовившийся к нападению, и я просто разрывалась между желанием общаться с мальчиками, особенно с Нильсом, и чувством вины. Если Нильсу раньше и нравилась моя улыбка, то теперь, казалось, он просто загипнотизирован мной. И когда бы я не оборачивалась на уроке, я всегда видела Нильса, пристально рассматривающего меня, мягкий взгляд его темных глаз был полон интереса ко мне. Я чувствовала, что вся горю; и всякий раз появляющийся трепет у меня где-то под грудью расходился волнами по всему телу. Мне казалось, что все написано на моем лице, и каждый может это заметить, поэтому я быстро прятала взгляд, проверив предварительно, что Эмили не следит. Но почти всегда она наблюдала за мной.
Теперь по дороге домой Эмили всегда отставала для того, чтобы идти позади меня и Нильса, а не впереди. Даже близнецы жаловались на ее медленную походку, но Эмили не обращала на них внимания или говорила им, чтобы они шли вперед без нее.
Конечно, Нильс тоже чувствовал взгляд Эмили и понимал, что должен придерживаться определенной дистанции между нами. Если мы обменивались книгами или листками бумаги, мы должны были быть уверенными, что наши пальцы не соприкоснутся на глазах у Эмили.
Однажды весной после полудня мы получили передышку от наблюдений Эмили. Мисс Уолкер попросила ее остаться в школе после занятий – помочь ей в работе. Эмили любила подобные дополнительные обязанности, потому что это придавало ей ощущение значимости и власти, и она быстро согласилась.
– Немедленно иди домой, – предупредила она меня в дверях школы. Затем она посмотрела на Нильса и близнецов, ожидающих меня. – И я надеюсь, что ты не сделаешь ничего такого, что могло бы навлечь позор на Буфов.
– Я тоже Буф, – отрезала я. Усмехнувшись, Эмили удалилась.
Я была в бешенстве, и это чувство не покидало меня почти всю дорогу до дома. Близнецы, как всегда, торопились и шли гораздо быстрее, чем я и Нильс. Вскоре они и вовсе исчезли из вида. Мы с Нильсом на ходу упражнялись в латыни, повторяя по памяти союзы в прямом и обратном порядке. Вдруг он внезапно остановился и посмотрел в сторону тропинки, уходящей вправо. Мы находились рядом с развилкой к его дому.
– Здесь есть один замечательный пруд, – сказал он, – в нем бьют ключи, поэтому вода там такая чистая, что можно увидеть плавающие стайки рыбок. Хочешь посмотреть? Тут недалеко, – сказал Нильс и добавил, – этот пруд – мое тайное место. Когда я был маленьким, то считал его волшебным. Я до сих пор так думаю, – признался он, застенчиво потупив взгляд.
Я не могла сдержать улыбки. Нильс поделился со мной своей тайной. Я была уверена, что он ни одной живой душе, даже сестрам не говорил, что означает для него этот пруд. Я была взволнована и польщена тем, что Нильс мне доверился.
– Если он действительно не далеко, – сказала я, – я успею домой.
– Конечно, – пообещал он. – Идем.
Он смело взял меня за руку и решительно зашагал по тропинке. Я протестовала со смехом, но он шел быстро, не останавливаясь. Мы остановились у небольшого пруда, окруженного лесом, и залюбовались ключами, питающими его. Ворона спикировала с дерева и, паря, пролетела над водной гладью. Кустарники и трава вокруг пруда казались ярче и роскошнее, чем где-либо, а вода была необыкновенно чистой. Я разглядывала стайки маленьких рыбок, которые двигались на удивление синхронно, как будто шла репетиция подводного балета. Огромная лягушка, сидя на полузатопленном бревне, посмотрела на нас и заквакала.
– О, Нильс, – воскликнула я. – Ты был прав. Это действительно волшебное место!
– Я знал, что тебе понравится, – улыбаясь, сказал он. Нильс все еще держал меня за руку. – Я всегда прихожу сюда, когда мне бывает грустно, и через несколько мгновений я снова счастлив. И, знаешь что? Если ты захочешь загадать желание, просто опустись на колени, погрузи кончики пальцев в воду, закрой глаза и пожелай.
– Правда?
– Давай, – упрашивал он. – Попробуй.
Я глубоко вздохнула, решив загадать что-нибудь приятное, и пожелала, чтобы мы с Нильсом поцеловались. Я не могла удержаться, потому что, как только я закрыла глаза, то увидела нас целующимися. Я погрузила пальцы в воду, затем выпрямилась и открыла глаза.
– Ты можешь сказать мне свое желание, если хочешь, – сказал он. – Оно все равно сбудется.
– Я не могу, – сказала я.
Не знаю, покраснела ли я или нет, но Нильс увидел мое желание в глазах и, кажется, он все понял.
– Знаешь, что я сделал вчера? – сказал он. – Я пришел сюда и пожелал, что когда-нибудь я приведу тебя сюда посмотреть на пруд. И вот пожалуйста, – сказал он, протягивая руки, – ты здесь. Теперь ты хочешь сказать мне свое желание?
Я покачала головой.
– Я кое-что еще загадал, – сказал Нильс. Взгляд его стал мягким и наши глаза встретились. – Я пожелал, что ТЫ будешь первой девочкой, которую я поцелую.
Когда он произнес эти слова, мое сердце замерло, а потом бешено застучало. Как получилось, что он загадал то же желание в том же самом месте? Неужели это и в самом деле волшебный пруд? Я снова посмотрела в воду и повернулась к Нильсу. Я увидела его глаза, эти темные глаза в тоскливом ожидании, и закрыла свои. Сердце мое глухо билось, когда мое тело качнулось в его сторону, и я почувствовала мягкое, теплое прикосновение его губ к моим. Это был быстрый поцелуй, слишком быстрый, чтобы поверить в то, что произошло, но это случилось. Когда я открыла глаза, он все еще стоял, закрыв глаза, и его губы могли еще раз коснуться моих. Но он открыл глаза и сделал шаг назад.
– Не сердись, – быстро сказал он. – Но я не смог устоять.
– Я не сержусь.
– Правда?
– Да. – И, кусая от волнения губы, призналась: – Я загадала то же самое.
И тут же, быстро повернувшись, бросилась бежать назад по тропинке, пока мое сердце не разорвалось. Я выскочила на дорогу, тяжело дыша. Мои волосы растрепались и спадали на лицо. Я была так взволнована, что не заметила ее. Обернувшись в сторону школы, я увидела бредущую по дороге Эмили. Она остановилась как вкопанная. Мгновение спустя из леса появился Нильс.
Мое сердце, ставшее было легким словно пух, превратилось в кусок свинца. Не раздумывая, я бросилась бежать по дороге, ведущей к дому, преследуемая осуждающим взглядом Эмили. И даже, когда входная дверь закрылась за моей спиной, я могла расслышать ее вопль: «Иезавель!»
Глава 5
Первая любовь
Очутившись в своей комнате, я уселась на кровать, меня трясло от страха. В доме я не встретила маму, но проходя мимо папиного кабинета, я мельком через приоткрытую дверь увидела его за столом, дым, поднимающийся от его сигары в пепельнице и стоящий перед ним стакан с виски и мятой. Папа был погружен в чтение газет. Я поспешила наверх и причесалась, но как я не старалась, не могла стереть красноту с моих щек. Я всю оставшуюся жизнь буду выглядеть виноватой и пристыженной, думала я. Но за что? Что я такого ужасного совершила?
Но все-таки, думала я, это было замечательно. Меня поцеловал мальчик… первый раз и сразу в губы! Это было совсем не так, как в маминых романах. Нильс не обнимал и не прижимал меня к себе, покоряя; но меня это взволновало не меньше, чем те знаменитые, описанные в маминых книгах бесконечно долгие поцелуи, волновавшие женщин, чьи волосы развевались на ветру, а плечи были обнажены, поэтому мужчины начинали целовать женщин с шеи. Мысли обо всем этом и пугали, и волновали меня. Интересно, упаду ли я без чувств, или ослабею в объятиях мужчины и стану ли беспомощной, как те женщины из романов?
Так я думала об этом, раскинувшись на кровати, и мечтала о том, что Нильс и я…
Внезапно я услышала звук тяжелых шагов в коридоре, но они не принадлежали ни Эмили, ни маме. Это были шаги папы. Невозможно было не узнать стук его каблуков по полу. Я быстро села и затаила дыхание, ожидая, что он пройдет мимо в свою спальню, но он остановился возле моей двери, подождав мгновение, открыл ее и вошел, бесшумно закрыв дверь за собой.
Обычно папа редко заходил в мою комнату. Думаю, что могу пересчитать его визиты по пальцам. Однажды мама приводила папу, чтобы показать, что мои шкафы нужно сделать более просторными. Затем, когда я болела корью, он приходил меня навестить, но при этом даже не переступил порога, так как терпеть не мог общества больных детей; да и Евгению навещал не намного чаще, чем меня. Но как бы там ни было, каждый визит папы в мою комнату показывал мне, какой он огромный и какими маленькими рядом с ним кажутся мои вещи. Как Гулливер в стране лилипутов, думала я, вспоминая недавно прочитанную сказку. В разных комнатах папа выглядел по-разному. В гостиной он выглядел наиболее чужим среди всей этой изящной мебели. Казалось, даже легкое прикосновение папиных рук с толстыми пальцами к маминым дорогим вазам и статуэткам может превратить их в пыль. И уж совершенно нелепым был вид, когда папа сидел на шелковом диване или легком ажурном стуле с высокой спинкой. Мебель в папином кабинете была массивной, широкой, прочной, и он каждый раз раздражался и даже кричал, когда мама жаловалась на его неаккуратное обращение с ее дорогими провансальскими стульями из Франции.
Папа никогда не повышал голоса в комнате Евгении и двигался там почти благоговейно. Я знала, что он так же боится дотронуться до Евгении, как и до маминых драгоценных вещиц.
Я ни разу не видела, чтобы папа хоть как-то проявлял свои чувства к Евгении. Если он целовал меня или Евгению, когда мы были еще детьми, то это было просто легким прикосновением к щеке. А потом, как будто в припадке удушья, начинал откашливаться, прочищая горло. Я никогда не видела, чтобы папа целовал Эмили. Так же вел он себя и по отношению к маме: папа никогда не обнимал и не целовал ее; и никогда не проявлял своей любви к ней в нашем присутствии. Но, казалось, маму это совершенно не заботит, поэтому когда в наших с Евгенией разговорах заходила об этом речь, мы просто полагали, что так и должно быть между мужем и женой, и неважно, что об этом пишут в книгах. Однако не поэтому ли мама так любила свои любовные романы, что только в них она могла найти хоть немного романтики.
За столом во время обеда папа проявлял особенное равнодушие, сурово глядя на нас во время религиозных чтений и давая благословение к еде, как если бы он был самым главным лицом церкви, который только гость в нашем доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37