Каждый мой шаг, каждое движение были чересчур неловкими. На всех без исключения женщин мне приходилось смотреть сверху вниз, да и мужчины, все как на подбор, были ниже меня.Можно без преувеличения заметить, что всеми владело неподдельное веселье. Какие бы ограничения ни сдерживали их поведение, все они отбрасывались в сторону по мере того, как гости переходили от бокалов с пуншем к подносам с закусками. Светская болтовня и смех в зале становились все более громкими и непринужденными. Прежде мне не доводилось бывать в подобной развеселившейся компании.Вначале я была по-настоящему счастлива; казалось, что мой первый прием удался на славу, но стоило приблизиться к группам собравшихся гостей, как мой бурный восторг угас, причиной этого стал холодок в отношении ко мне веселых, беспечных и удивительно капризных людей.Женщины собирались небольшими группами, некоторые курили сигареты в длинных мундштуках из слоновой кости. Все они были словоохотливы и изысканны. Но стоило мне присоединиться к какой-либо группе, как их разговор обрывался, и на меня смотрели, как на незваного пришельца. Они ясно давали мне понять, что я — непрошенный гость на собственном торжестве. Они дипломатично интересовались моими впечатлениями от Виргинии, а особенно тем, понравилась ли мне усадьба Фоксворт Холл. Мои ответы, видимо, раздражали дам, поскольку тотчас они бросались перебивать меня, словно я придумала нечто вычурное, а мое мнение их совсем и не интересовало.Не дав мне закончить фразу, они завели разговор о новинках моды. Признаться, я не имела ни малейшего представления о тех вещах, которые они обсуждали.— Вы, например, могли бы надеть такую матроску? — спросила меня Тамара Ливингстон.Ее муж владел самой большой лесопилкой в Шарноттсвилле.— Я, признаться, не знаю, как они выглядят, — ответила я.Присутствовавшие удивленно уставились на меня, а затем продолжали свою беседу, словно меня и не было рядом. Стоило мне отойти, как за спиной раздался дружный смех.Какие глупые женщины, подумала я. Вся их беседа сводилась к тому, какую одежду подготовить к новому сезону или к тому, как обустроить дом.Никто не заводил разговора о политике, о бизнесе, ни в одном из разговоров не заходила речь о книгах. Чем дальше продолжался прием, тем глупее казались мне гости, тем неуместнее звучал их смех, хихиканье, заигрывание глазками, длинными ресницами, плечами, руками. Я надеялась, что Малькольма выведет из себя отсутствие внешних приличий на протяжении всего вечера, но стоило мне взглянуть на него, как всякий раз я обнаруживала его в обществе этих глупых, смеющихся женщин, то и дело обнимавших его, старающихся потереться или погладить его весьма и весьма откровенно.Я была потрясена. Это были как раз те женщины, которых он, по его словам, презирал — безвкусные, ярко расцвеченные, без грамма самоуважения. Но он был рядом с ними, готовый подать бокал пунша одной и бутерброд другой, любезно подставлявший свой рот, чтобы в него положили кусочек. Одна из них даже слизывала языком крошки с кончиков его пальцев.Я была поражена тем, что Аманда Биденс, жена одного из партнеров Малькольма, обратилась к нему со словами: «Мне очень хочется увидеть твою библиотеку, Малькольм, то место, где ты разрабатываешь хитроумные планы, как сколотить еще несколько миллионов», а мой муж, взяв ее под руку, повел в свой кабинет, и тяжелые двойные двери за ними плотно закрылись. Мне публично дали пощечину. Щеки мои пылали, а на глазах появились слезы. Мне потребовалась вся моя воля и сила духа, чтобы не броситься вслед за ними, а остаться вместе с гостями, сохраняя достоинство и выдержку, время от времени, направляя ход вечера, давая распоряжения слугам. Сама я почти ни к чему не притронулась. Никто не искал общения со мной, лишь несколько мужчин поинтересовались, чем занимается мой отец, но стоило мне распространиться на эту тему, как на их лицах появилось выражение скуки и усталости.Случайно мне удалось услышать несколько замечаний в свой адрес. Беседовавшие, вероятно, и не подозревали, что я нахожусь слишком близко от них, а, может быть, их это и не волновало.Одна дама спросила другую, почему Малькольм Нил Фоксворт, такой респектабельный и состоятельный мужчина, вдруг повесил себе на шею такую длинную простушку, неприступную янки, имея в виду, разумеется, меня.— Зная Малькольма, — ответила другая, — могу предположить, что это связано с его бизнесом.Судя по разговорам остальных гостей и брошенным на меня взглядам, я воспринималась ими, как объект для насмешек и язвительных замечаний. Некоторые откровенно критиковали мой наряд. Раздавались замечания, будто я есть не что иное, как музейный экспонат.— Вероятно, это — ожившая статуя, — высказался кто-то из присутствовавших.— Неужели вы действительно считаете ее ожившей?Смех становился все громче. В надежде я искала Малькольма. Но его нигде не было видно. Вдруг откуда-то возникла фигура мистера Петерсона. Он взял меня под руку.— Если вы не возражаете, разрешите мне попросить вашего мужа о небольшом одолжении помочь проводить миссис Петерсон до автомобиля. Боюсь, что она выпила сегодня слишком много.Прежде чем я смогла остановить его, мистер Петерсон настежь распахнул двери библиотеки. Я была поражена, увидев Малькольма за письменным столом, на крышке которого лежала Аманда Биндес. Его волосы были взъерошены, галстук сдвинут набок.— Оливия, — обратился он ко мне, — познакомься с Амандой.Она подперла голову локтем и посмотрела на меня в упор снизу вверх.— Разве ты забыл, Мальк, — пропела она воркующим голосом, — ты уже представил меня своей невесте.Меня трясло от унижения и бессильной ярости, но на помощь снова пришел мистер Петерсон.— Малькольм, старина, мне снова нужна твоя помощь, чтобы довести малютку Мисенс до автомобиля, — язвительно добавил он.Малькольм бодро встал и, не взглянув в мою сторону, направился за мистером Петерсоном к выходу. В одном из окон я увидела, как муж и мистер Петерсон усаживают Аманду в автомобиль; за рулем которого сидел личный шофер. Нога Аманды обнажалась то и дело до подвязки. Ноги были босыми. Малькольм поднял ее туфли, брошенные на дороге, и забросил их на заднее сиденье. Аманда, кривляясь возле меня, сказала томно:— Ваш муж всегда утешал нас в горе. Я рада, что женитьба не изменила его.Мне стало легче, когда вечеринка подошла к концу. Гости разыскивали нас, чтобы попрощаться и пожелать нам всего доброго. Малькольму пришлось вернуться ко мне, он снова стал самим собой, и даже более напыщенным. Я прекрасно знала, что женщины, пообещавшие навестить меня, больше не появятся у нас, но, признаться, это не огорчало меня.К тому времени, когда гости разошлись, я была измучена, оскорблена и унижена, но, в общем, довольна, что пытка прекратилась. Я сказала Малькольму, что устала и что иду к себе.— Вечер был чудесный, не правда ли? — спросил он.— Я была не в восторге от гостей, особенно от женщин, хотя ты, вероятно, получил удовольствие.На лице у него отразилось некоторое удивление, когда я повернулась и стала подниматься по лестнице. Я почувствовала себя отвергнутой и брошенной в беде.Малькольму не следовало уединяться в библиотеке с этой похотливой женщиной, оставляя меня на съедение вампирам. Если таково общество Виргинии, то я рада, что оно меня отвергло, сказала я себе.И все же меня не покидало впечатление легкости и изящества присутствовавших женщин — той свободы, которой они упивались, уверенности в их взглядах, внешности и в том, как смотрели на них мужчины. Никто и никогда не глядел на меня так — глазами, полными восхищения и сильной страсти. Мое истощение было не столько физическим, сколько душевным и умственным.Когда я нырнула под одеяло, и голова упала на подушку, то ужасно захотелось разрыдаться. Прием, на который я возлагала большие надежды и который должен был принести мне долгожданное признание в обществе, дал совершенно обратный результат. Где я могла теперь появиться после того, как Малькольм так непристойно повел себя на нашем свадебном торжестве? В утешение я двумя руками обхватила подушку и заснула измученным сном. Во сне меня преследовали искусители в образе развратных девок, поэтому сон мой был коротким, он длился не более нескольких минут, а затем меня вновь сотрясали рыдания и душили слезы. Проплакав, я, наконец, забылась в долгожданном сне.Незадолго перед рассветом я услышала, как хлопнула входная дверь, и, открыв глаза, увидела перед собой Малькольма Нила Фоксворта, совершенно голого в лунном свете, его мужское начало неясно вырисовывалось передо мной.— Я хочу сына, — объявил он.Я вздрогнула и уставилась на него, но не сказала ни слова.— Ты должна сосредоточиться на том, что нам предстоит, Оливия, — добавил он, когда забирался ко мне в постель. — Так мы скорее сможем добиться успеха.Он отбросил в сторону одеяло и набросился на меня. Его решительность и неистовство напугали меня. И вновь в его обращении со мной не было ни ласки, ни нежности. Я обернулась к нему, ожидая поцелуя, прислушиваясь к нежным и ласковым словам, готовым слететь с его губ, но лицо его по-прежнему было твердокаменным, а небесно-голубые глаза были все такими же безжизненными. Казалось, он обратил весь свой взор внутрь себя и игнорировал весь окружающий мир. Что привиделось ему во время нашего совокупления? Может быть, ему привиделась Аманда Биденс, я или его мать? А может быть, еще кто-нибудь? Может быть, он занимался любовью с воображаемой партнершей? Звучали ли в его сознании слова любви? Это было нечестно.Я откинулась на подушку и отвернулась от мужа. Меня трясло и бросало в дрожь. Когда же я почувствовала, как изливается его семя, то вновь посмотрела в его стеклянные глаза и прочитала в них лишь одно желание, чтобы это семя достигло своей цели. Когда все было позади, он упал на меня и тяжело задышал, словно лишившийся сил марафонец, но я была признательна ему за то, как нежно он прижался к моему телу. В этом, по крайней мере, ощущалась теплота.— Хорошо, — пробормотал он, — хорошо, — и оттолкнул меня.Затем он надел халат и долго разглядывал себя, стоя перед зеркалом, как будто его отражение могло поздравить его с победой. Ему что-то очень понравилось в собственной довольной улыбке, и он улыбнулся мне.— Я надеюсь, Оливия, — добавил он, — ты окажешься такой же плодовитой, как я и ожидал.— Ты не властен над природой, Малькольм. Природа — не твой и не мой слуга.— Я хочу сына, — повторил он. — Я женился на тебе, потому что ты — серьезная женщина, которая может стать хозяйкой большого дома, но также и потому, что у тебя здоровое тело, которое даст мне детей, так необходимых мне.Я взглянула на него, не в силах ничего ответить. Глаза его были суровы, он был для меня совсем чужим.Все, что он сказал, было безусловной правдой — женщина должна быть хорошей женой, хозяйкой в доме мужа, благоразумной и надежной, преданной, словом, такой, на которую мог положиться супруг, ну и, конечно, хорошим воспитателем для собственных детей; но во всем этом не хватало чего-то особенно значимого, а именно — любви.Я стану жить в этом огромном доме и не буду ни в чем нуждаться. Люди, которые живут внизу в долине, в маленьких домиках, имея при этом небольшой доход, будут завидовать мне всякий раз, когда я буду спускаться в долину, но в этом огромном доме Фоксворт Холла вряд ли сможет вырасти что-то здоровое, сильное, красивое, если отсутствует любовь, чтобы взлелеять все это.Я подумала о всех призраках и тенях, сырых и темных углах, тускло освещенных коридорах, холодных, наглухо запертых комнатах, пыльном и сером чердаке, заполненном мертвым прошлым, и содрогнулась.— Малькольм, когда ты впервые взглянул на меня, когда ухаживал за мной, ты испытывал, вероятно, глубокие чувства, которые…— Будь любезна, Оливия, не заводи разговор о чувствах. Я и слышать не хочу о звонящих колоколах и о том, как мир окрашивается в розовый цвет. В письмах моей матери очень много подобных глупостей.— В письмах?— Она писала моему отцу, когда он ухаживал за ней.— А где эти письма?— Я сжег их, обратил их в пепел и дым, каким они, по сути, и были. Завтра у меня очень тяжелый день, Оливия, — добавил он, желая, видимо, сменить тему разговора. — Счастливого сна, — пожелал Малькольм и с этими словами вышел из спальни.Вслед за этим наступила глубокая, мертвая тишина, подобно той, что приходит перед большой бурей. Даже шаги его, гулко раздававшиеся по всему дому, казалось, доносились с расстояния нескольких миль. Я прижала колени к груди, села на кровати.Теперь я поняла, почему он сразу по приезде в Фоксворт Холл собрал всех слуг для знакомства со мной. В его сознании я также была прислугой, нанятой на роль жены, отличающейся лишь особыми функциями. Не удивительно поэтому, что его слова о желании иметь сына прозвучали как распоряжение, обязательное для исполнения. ОТЦЫ И ДЕТИ Малькольм добился своего. Наш первый сын родился спустя девять месяцев и две недели со дня свадебного приема, на котором меня представили цвету общества Виргинии. Мы назвали его Малькольм, как и отца, но звали Мал, чтобы легче было их различать. К тому времени я уже не сомневалась в том, что Малькольм — сильный и волевой человек, который всегда добивался того, чего хотел. Он всегда оказывался победителем, так как не вступал в борьбу, не убедившись, что перевес был на его стороне. Так он вел свой бизнес; так он направлял свою жизнь. У меня не было сомнений, что ему предстоял долгий путь к вершинам богатства и славы, который окончится лишь с его смертью.После рождения Мала, вновь, но совсем ненадолго, воскресли мои надежды на любовь. Я считала, что рождение Мала сблизит Малькольма и меня. Со времени приезда в Фоксворт Холл ко мне относились, как к служанке, но не как к жене. Малькольм работал целыми днями напролет без выходных, возвращался далеко за полночь, очень редко ужинал вместе со мной. Мы нигде не бывали, и то общество, которому я была представлена на приеме, казалось, забыло о моем существовании.С появлением в семье долгожданного первенца меня вновь посетила надежда, что Малькольм проявит больший интерес к семейной жизни и станет, наконец, любящим супругом. Я ожидала рождения ребенка, как свершения чуда в нашем браке. Мал станет связующей ниточкой между его отцом и мною, он сблизит нас, вопреки самым мрачным реальностям.Как и у всякой матери, у меня вызывал нежный трепет каждый звук, любое воркование и прочие достижения моего сына, такого чудесного и обожаемого. Каждый день я ожидала возвращения Малькольма, чтобы сообщить ему радостную новость о нашем первенце.— Не сомневайся, Малькольм, он уже узнает тебя!— Сегодня он впервые ползал…— Сегодня он сказал первое слово!— Мал начал сегодня ходить!Каждая подобная новость должна была, как мне казалось, бросить нас в объятия друг к другу, заставить нас гордиться таким здоровым ребенком. Но Малькольм реагировал на все с поразительным равнодушием, как будто меньшего он и не ожидал. Он принимал все как должное и не выражал своего отцовского восторга и восхищения.Как бы то ни было, его раздражали мои просьбы порадоваться вместе со мной успехам нашего сына, он не собирался проводить свое драгоценное время рядом со мной, наблюдая за неуверенными, но непрерывными шажками младенца. Он негодовал, если я приносила Мала к обеденному столу, и велел мне кормить малыша перед нашими трапезами. Очень редко он заходил в детскую.Не исполнилось Малькольму и двух лет, как я вновь была беременна после еще одного грубого и насильственного соития. Малькольм во что бы то ни стало решил завести большую семью, теперь он хотел иметь дочь. Эта беременность оказалась более трудной для меня, не знаю почему. По утрам я испытывала невероятную слабость. Уже в конце беременности доктор объявил мне, что опасается за ее исход. Его страхи оправдались, на восьмом месяце у меня родился второй сын, Джоэл Джозеф. Он был недоношенным.С рождения он был маленьким, хрупким, хилым ребенком с бледными, редкими волосками и голубыми глазами Фоксвортов. Малькольм был огорчен тем, что я не подарила ему дочь, и зол на меня за то, что Джоэл был нездоров. Я знала, что он винил за это меня, хотя я ничем не навредила ребенку и следовала всем предписаниям врача в вопросах питания.Муж заявил, что Фоксворты всегда отличались крепким здоровьем.— Отныне твоя задача и обязанность — добиться того, чтобы дети изменились и стали такими, какими я хочу видеть их — сильными, агрессивными, напористыми, одним словом, настоящими мужчинами.Однажды после того как к нам пришел семейный врач Фоксвортов, доктор Брэкстен, Малькольм поднялся в мою комнату. Доктор объявил, что, по его мнению маловероятно, что в будущем я смогу еще иметь детей.— Это невозможно, — взорвался Малькольм, — у меня ведь еще нет дочери!— Будьте благоразумны, Малькольм, — успокоил его доктор Брэкстен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33