к чему это я? ах да, к жемчужине, то старое кольцо, которое оставил мне ваш брат, было ему мало, он носил его на шнурке, а мне оказалось в самый раз, у меня смешной размер перчаток — пять с половиной, и теперь, когда уже понятно, что он не придет, спустились сумерки, в больничных коридорах вспыхнул холодный неоновый свет, я сижу тут в темноте, кручу на пальце узкий ободок с пожухшим камушком и понимаю, что он не придет, сестры и лоренцо обошли весь парк, и совершенно ясно, что в полосатом махровом халате поверх майки он не мог уйти в город, он не мог уйти никуда, ни вернуться в лагерь крестоносцев, наскучив армидиным садом, ни отплыть с Карфагена с семью уцелевшими кораблями
хотела бы я знать, какой счет — и за какую покупку — окажется в кармане моей пижамы, когда меня отпустят погулять, то есть когда придет моя очередь откапывать свой секрет, правда, я не знаю, под каким он деревом, но можно ведь спросить у вашего брата, когда он вернется? если, конечно, захочет, ведь ничего хорошего его здесь не ожидает, не думаю, что на его месте я стремилась бы вернуться сюда, но если он все же сделает это или хотя бы напишет пару слов в своем дневнике — этом незнакомом мне, будто бы захлебнувшемся, торопливом тексте с перевранными датами и фотографией неизвестного на первой странице, тексте, который приходится читать с конца и при этом чувствовать себя так, как будто пытаешься посмотреть в замочную скважину обоими глазами сразу, если он все-таки появится, я не стану спрашивать у него, где он был или почему он ушел, я спрошу у него только одну вещь, мозес, спрошу я у него, возвращая ему посох его, и перевязь его, и печать, скажи мне, мозес, какое здесь дерево — мое?

МОРАС
walk away, renee
о чем я думаю? я думаю, мы продвигаемся в любви, когда любим сами, в одиночку, в вечной тени и сырости, в зарослях куманики, склоняясь с подобными нам над тлеющим хворостом, отгоняя шоколадниц, отгоняя капустниц, что вконец избаловались, и садятся на лицо и плечи, и пьют из наших стаканов медовый сбитень безымянности, сладчайший взвар невзаимности, и напиваются, и падают, и вот — вся поляна усыпана их сложенными треугольничками, они желтеют в траве, будто солдатские письма вокруг убитого случайной пулей письмоносца, но я, кажется, отвлекся?
я любитель в любви, меня неловко и плохо учили, даже когда было самое время, а теперь и подавно, мне тридцать лет, и вот — ученичество завершилось, по договору с мастером я получаю шесть луидоров и тюбик с берлинской лазурью, или — Шекспира и стеклянную гармонику, или — узелок на платке, бамбуковую палку и поцелуй
Барселона-Вильнюс,
2005
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вышло так, что мне хорошо известны обстоятельства рождения этого романа. Именно поэтому писать о нем мне чрезвычайно трудно, как трудно бывает публично высказываться о любимом человеке, который к тому же вырос у тебя на глазах. Слишком много знаешь, слишком о многом боишься проговориться, всё — слишком.
Тем не менее я попробую. Благо автор не только разрешает мне открыть некоторые подробности этого запутанного дела, но прямо говорит: «Напиши, пожалуйста, правду». А я — что ж, слушаю и повинуюсь, как сказочный джинн.
Дело было так. Однажды летом, после дождя, мы с Леной Элтанг и Володей Коробовым сидели на веранде у озера. День выдался длинный, почти как в детстве, поэтому времени (а также кофе, хлеба и красного вина) в кои-то веки у нас оказалось в избытке. Даже радуги в тот день раздавали щедрой рукой, по крайней мере, нам досталось целых две. Мы, как видите, были немыслимые богачи.
Когда радуги наконец потускнели и пришлось срочно подыскивать другую тему для беседы, мне пришло в голову, что было бы забавно написать втроем роман. Желательно, детективный. Три таких разных автора, казалось мне, дадут жизнь персонажам настолько несхожим, что в их устах детективный сюжет раскрошится на несколько десятков, если не сотен версий, которые тут же сплетутся в немыслимый узел, так что «Ворота Расёмон», где число версий происшедшего равно числу персонажей — всего-то! — покажутся образцом линейной логики в сравнении с результатом наших усилий.
Идея была, прямо скажем, не самая оригинальная, из тех, что вполне можно пересказывать друзьям, чтобы скрасить послеобеденную беседу, но вряд ли стоит воплощать в жизнь. Однако напоминаю, в тот день у нас всего было много, гораздо больше, чем требуется, — радуг, хлеба, кофе, вина и времени — времени! Опьяненные неслыханным этим богатством, мы пустились рассуждать о сюжете, выдумывать персонажей, и даже нарекать их человеческими именами. Имена записали на бумажки и поделили наугад, извлекая их поочередно из соломенной шляпы, — кто о ком стал бы писать, если бы мы все-таки взялись за книгу. Отменно развлеклись, словом.
В числе прочих Лене Элтанг достался мальчик по имени Мозес. На том этапе он, насколько я помню, был второстепенным, но весьма харизматичным персонажем. Вероятно, именно поэтому, вернувшись домой, Лена решила завести ему дневник в интернете по адресу /moses/ . Сказано — сделано.
А потом начались чудеса. Я не преувеличиваю, скорее уж преуменьшаю.
Но рассказывать о чудесах я все же не стану. Это, как ни крути, чужая жизнь — Лены, или Мозеса, или моя, или даже ваша. Поди разбери.
Что касается дневника, он по сей день существует в открытом доступе, хотите — проверьте. А еще лучше — внимательно его прочитайте, сравните с некоторыми фрагментами романа, проследите, как день за днем, по числам, по часам оживал персонаж, как по его воле рождался, набирал силу и глубину текст, приоткрывались тайны, задавались вопросы, звучали (изредка) ответы, совершались ошибки, в том числе и те, исправить которые невозможно. Всякие.
Время шло, дачная пора давно закончилась, все мы были очень заняты своими делами, и никто, конечно, не собирался писать никаких совместных романов. Но новорожденный блоггер Мозес знай себе вел дневник в интернете, знакомился понемногу с другими пользователями, обзаводился друзьями и недоброжелателями, без которых, говорят, не прожить на земле человеку. Грелся в лучах чужого внимания, сочувствия, одобрения. И в лучах неприязни тоже грелся — это, да будет вам известно, отличное топливо. Если вы кого-то раздражаете, вы, безусловно, живы. А Мозесу того и надо было.
И вот, кстати, юным алхимикам на заметку: если вам нужно оживить Голема, просто начните внимательно (очень внимательно) слушать, что он говорит. Восхищайтесь им, возмущайтесь, обижайтесь, как угодно, воля ваша, главное — принимайте его всерьез. И не ленитесь хотя бы изредка ему отвечать. Тогда и табличка с заклинанием не понадобится, уж поверьте специалисту.
Именно так и вышло с Мозесом. Виртуальный персонаж понемногу становился живым. Теперь-то, думаю, он настолько жив, что если палец поцарапает, кровь его окрасит бумагу. И не только бумагу.
Впрочем, ладно.
Живому человеку нужен воздух для дыхания, твердая земля под ногами, небо (и, желательно, крыша) над головой, вода, еда, какое-нибудь занятие, а еще, говорят, любовь — что ж, вполне возможно.
Я это все к чему — ожившему персонажу нужно ровно то же самое. То есть то, что зовется «тканью повествования», «пространством текста» — да как только оно не зовется. Какая разница, лишь бы было.
И оно, кто бы сомневался, появилось. Придуманный летним днем сюжет изменился до неузнаваемости, — оно и к лучшему. Придуманные тогда же персонажи сменили походку, черты и выражения лиц, взбунтовались, взяли судьбу в свои руки и честно поделили ее поровну. Словом, все, что должно, случилось, как видите. Надеюсь, что видите.
Когда настало время отправлять рукопись этого романа в издательство, мне пришлось написать сопроводительное письмо, где, помимо всего, было сказано: …и пожалуйста, пожалуйста, не вздумайте отдавать этот текст ни редактору, ни тем более корректору, потому что знаю я ваших корректоров, поставят ненужную запятую, не согласовав с автором, а у нас от этого рухнет целая Вселенная — и что тогда?
Это, имейте в виду, были не пустые слова. Я — так уж получилось — знаю, что представляет собой текст. И вероятно, мой долг состоит в том, чтобы сказать о нем еще одну, возможно, единственно важную правду. Это — живая рукотворная реальность — новехонькая, с иголочки. Еще недавно ее не было, а теперь — есть. Положите — вот прямо сейчас — руку на обложку книги, сосредоточьтесь, и вы услышите, как бьется пульс.
Я точно знаю, услышите.
Следует иметь в виду, что все вышесказанное — вовсе никакая не метафора и вообще не художественный прием. Когда я говорю, что этот текст дал жизнь новой реальности, я имею в виду — да-да, подлинное бытие, плотное и достоверное, не морок какой-нибудь. Ткань этого бытия состоит из слов, но некоторые ее фрагменты можно увидеть глазами, потрогать руками, и все прочие органы чувств не останутся без работы, будьте покойны.
Я в этом деле — свидетель, бездеятельный и беспристрастный. Ну почти. Я знаю, что пока Лена Элтанг писала эту книгу, мир, в котором мы все живем, стремительно (и необратимо) менялся; по крайней мере, некоторые его детали. В частности, на Мальте и в Барселоне из ниоткуда появлялись новые ресторации, переименовывались отели и перекрашивались стены, ученые-медиевисты находили в тайниках рукописи, доселе не существовавшие, и, к полному нашему восторгу, публиковали их фрагменты в специальных изданиях, а в супермаркетах города Вильнюса вдруг стали торговать олеандрами — одного этого факта, на первый взгляд незначительного, но причудливого и совершенно необъяснимого, вполне достаточно, чтобы свести с ума чувствительного аборигена.
Но мы как-то выстояли.
Доказательств — таких, чтобы убедить полтора миллиона присяжных по всему свету, — у меня, разумеется, нет на руках, но мы, слава богу, не в суде, поэтому придется просто поверить мне на слово. Или не поверить, дело хозяйское. Только имейте в виду, что неверующий всегда получает меньше удовольствия. Это правило касается не только чтения, но и его в том числе.
Впрочем, все это, честно говоря, уже не очень важно.
Важно совсем другое. Все, о чем я говорю, — только начало. Что будет дальше — непредсказуемо, но что-нибудь непременно будет, помяните мое слово, потому что автор, помимо всего, позаботился выстроить несколько отменных, прочных мостов, соединяющих пространство текста с повседневной реальностью. Кто-то (что-то) уже снует по этим мостам туда-сюда, с одного берега на другой, чаще ночами, — но то ли еще будет! Говорю вам, здесь, сейчас, у нас на глазах, прямо под носом происходят удивительные вещи. И наша с вами читательская удача столь велика, что можно стать свидетелями, а то и вовсе участниками (соучастниками) чуда, которое — вот оно, здесь, того и гляди разноцветной стрекозой усядется на кончики пальцев, зыркнет алмазным глазом да и утянет за собой в бездну. А нам того и надо.
Потому что если никто никогда не утянет нас в бездну, непонятно, зачем вообще было жить на свете.
Можно, впрочем, не принимать во внимание все вышесказанное, повернуться к бездне спиной, плеснуть в лицо студеной воды, поморгать, успокоиться, разогнать докучливых ангелов и стрекоз, устроиться поудобнее в кресле — словом, быть просто читателем. Но тогда уж — очень внимательным читателем. Иначе не имеет смысла и браться.
Внимательный читатель отыщет в романе «Побег куманики» великое множество сокровищ; назначение некоторых, возможно, останется для него тайной, и, недоуменно покрутив в руках, он отложит их в сторону. Но и себе по вкусу непременно что-нибудь найдет, не сомневаюсь.
И если уж речь зашла о сокровищах, надо понимать, что самое драгоценное — это обитатели текста. Персонажи. Вернее, люди. Самые лучшие люди — выдуманные, я об этом давно говорю, а «Побег куманики» — наилучшее доказательство моей теоремы.
Персонажи этого романа, как может сперва показаться, только и делают, что пишут. Письма, записки, отчеты, личные дневники. Слова, слова, слова — да, но за этими словами куда больше деяний, чем в наших повседневных хлопотах. Пока мы, неповоротливые дети Адама, топчемся на месте, они, персонажи, сочиняют несуществующие тайны, разгадывают собственную жизнь, как шараду, выигрывают смерть в лотерее, отчаянно врут (по большей части себе) и самозабвенно занимаются любовью. (То, о чем вы только что подумали, верно — вне зависимости от того, что именно вы подумали, потому что они занимаются любовью во всех известных нам смыслах этого словосочетания и, кажется, еще в нескольких неизвестных.)
Поэтому быть внимательным читателем романа «Побег куманики» сладко, любопытно и мучительно. Все равно что близорукими глазами, щурясь от солнца, наблюдать
с высокого обрыва за купальщиками, глядеть, как они резвы и неутомимы, любоваться фонтанами брызг и россыпями разноцветных резиновых шапочек, а потом, скажем, час спустя, надеть наконец очки и обнаружить, что пляжники вовсе не развлекаются, а тонут, и над водой уже почти не осталось ни рук, ни голов.
А быть очень внимательным, безупречным, идеальным читателем этого романа значит — утонуть вместе с персонажами столько раз, сколько понадобится, а потом закрыть книгу и оказаться в чистилище. Впрочем, в таком деле ничего нельзя утверждать наверняка; некоторые читатели, говорят, попадают в рай, а еще говорят, что это — вопрос веры, как и все остальное, или почти все.
А еще
Макс Фрай

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34