То есть он и раньше заходил перед ланчем, спросить, не принести ли мне чего.
Но редко, раза два-три. Или один?
Теперь он ничего не спрашивает, а молча приносит мне горячие булочки в пакете. И даже не боится запачкать свой клетчатый пиджак маслом и сахарной пудрой.
Ладно. Джеймисон тем временем проникся ко мне отвращением.
Вчера вызвал к себе и при всех швырнул мне досье Блейк/Лева через стол, а стол у него длинный и скользкий — полированная вишня! — тяжелая папка доехала прямо мне в руки. Мой замечательный отчет! Весь исчерканный красным карандашом!
Полюбуйтесь, говорит, на эту креативную барышню.
По ее милости весь отдел завален почтой, где содержатся совершенно бессмысленные сведения по высосанным из пальца запросам скучающей девственницы.
Вот еще, девственницы. С чего это он взял?
— У тебя два дела в производстве, — заявил Джеймисон, — и оба — совершенно прозрачные! Два несчастных случая, за которыми ничего нет, кроме тупости и невезения пострадавших. Нечего разводить полицейскую драму на пустом месте. Заканчивай, а то завтра пошлю тебя в Пачвилль, патрулировать ночные клубы!
Никуда он меня не пошлет. Он мой двоюродный дядя.
Мама ему за это голову открутит.
5 марта
Вероника съехала. Забрала наш общий тостер, зато оставила медный кофейник, купленный ею на блошином рынке во Флориане, теперь я могу пользоваться ее спальней, там занавески с лилиями и книжные полки. Надеюсь, она не оставила мне свою Книгу медиумов.
Занимаюсь французом, пусть Джеймисон хоть лопнет от злости.
Выяснилось, что в тот день, когда Лева отправился в порт, чтобы свалиться там в строительную канаву и умереть, он заказал билеты у портье в отеле Голден Тюлип.
Мальта—Париж—Бордо. Довольно дорогой билет, надо заметить. Бармен отеля Альфредо Риччини утверждает, что последнее время Лева пил в кредит, записывая еду и питье на номер своей комнаты. Тот же бармен говорит, что Лева выяснял у него, не знает ли Риччини приличного антиквара, который не станет задавать лишних вопросов.
То есть у него внезапно появились деньги.
Это связано с тем конвертом, я уверена!
Он получил что-то очень ценное из Сент-Морица. Это что-то передала его жена, Лилиан Лева, которая и вскрыла конверт, найденный бордоской полицией пустым, в коробке для почты, под дверью его городской квартиры. Внутри квартиры. Но ключи-то ведь у мадам Лева имелись, я полагаю?
После чего он встречался с кем-то на территории порта, ночью, и этот кто-то столкнул его на железные катушки с кабелем. Этот кто-то должен быть сильным мужиком, столкнуть добрых двести фунтов в яму не так просто, особенно если они сопротивляются.
Что касается жены Лева, то она дала письменные показания по просьбе полиции Бордо: муж совершенно запустил дела, галерея была на грани банкротства, она ничего не знает о его работе на Мальте, получила несколько писем любовного содержания, где он жалуется на отсутствие денег и неприятности с полицией.
Теперь, когда галерея осталась в ее владении, она намерена восстановить прежний статус. В ближайшее время намечена презентация по поводу серии редчайших фотографий Кого-то-там Не-помню-кого, но, судя по роскошным планам, у Лилиан Лева всё на мази и de bonnes perspectives pour la r й colte, как она сама выразилась.
Очень мило. Францию она не покидала. Это может подтвердить добрый десяток разнообразных месье. Очень мило.
Остается неясным, откуда у Лева взялась глиняная чаша с орнаментом, найденная в яме.
Точнее, ее осколки. Чаша ведь не могла лежать в конверте, верно? Вещь, судя по мнению эксперта, зверски дорогая, ее место в музее. Теперь-то ее место на помойке, так как осколки мелкие и реставрации не подлежат. Осколки лежат у меня в сейфе в пластиковом пакете с номером 2 и литерой В.
Спросить о чаше доктора Расселл.
Купить жидкость для глажки с лимонным запахом.
МОРАС
март, 4
женщины? они не дают взамен ничего, что стоило бы усилий, говорил югослав мило, мой сосед по барселонской квартире на пласа дель пи
я скучаю по мило, по его турецкому халату и по выложенному потрескавшейся плиткой балкону, где мы оказывались к вечеру с бутылкой красного и тарелкой тапас или парочкой энсаймадас из электрического бара pastis на углу
мило много говорил о сексе и никогда о любви — поэтому я не стал говорить с ним о лукасе, — но о сексе он говорил так занимательно, что казалось, я сам все это проделал с целой грудой розовых безыскусных полек и раскосых худышек из опасного квартала barri xines
описывая очередную задницу, он делал особый жест, растопыривая короткие белые пальцы, будто пытаясь удержать невидимую дыньку, а говоря о груди, протягивал ко мне руки ладонями вверх, будто примериваясь к моей собственной, я всегда отшатывался, а он смеялся — хух-хух! у него был черный обугленный рот с неожиданным всплеском золота внутри
я скучаю по мило, и по каза мила, и по сан-пау-дель-камп, здесь, на мальте, все будто под стеклом, в секретной ямке, — блестящее, мелкое, заманчивое и бесполезное
март, 4, вечер
аллегория вдохновения в барокко — это муза, выжимающая из груди молочную струйку, молоко льется на книжку или что-нибудь струнное, с изогнутым золоченым грифом, не помню, как называется
в мое же молоко будто добавили валерьянки
все время хочется спать, не пишется и не говорится ни о чем, кроме простых вещей — еды, погоды, запаха, цвета, даже о фионе не думается, а целых девять дней так щекотно, так густо думалось о фионе
я забавно устроен — стоит мне впустить в себя другого человека, как он, сам того не подозревая, располагается в моей печени, в артериях, в альвеолах, запрокидывает мне голову, примостившись в гортани, медленно крутится в барабане живота, царапает нёбо, дергает за волосы изнутри, ну и всякие прочие глупости делает, и когда я его, человека этого, встречаю где-нибудь живьем, просто на углу или в кафе, первое, что приходит мне в голову, — как, черт возьми, он выбрался наружу, а потом — он совсем не такой, как тот, что у меня внутри, и от этого — будто сквозняком по ногам и вся спина в мурашках: не такой! не такая! и тот, что внутри, будто съеживается весь от недоумения, господитыбожемой
поэтому лукас во мне до сих пор, ведь я его ни разу не встретил, а фиона — боюсь и думать, что случится с фионой, даже в лавку на чейнмаркет не хожу, хотя кончился сливовый джем и хочется латука, латука, латука
март, 5
je пе voudraispas mourir dans la langue espagnole
похоже, я забываю русский, сегодня раскопал в парке свой секрет и понял, что забыл названия, долго вертел в руках курносого стеклянного мальчика с длинным осколком, растущим из спины, потом вспомнил, что это такое, и чуть не заплакал
подставка для ножа! у нас дома их ставили слева от тарелки, теперь-то я знаю, что надобно справа, но слева гораздо удобнее
два недобро глядящих пухлощеких амурчика, соединенные стеклянной осью, второй мальчик давно откололся, помню, как это случилось и где, даже помню, что в детстве я называл их столовыми ангелами и норовил стащить со стола
и когда папа умер, его столовый ангел достался мне — вместе с запонками и табачной жестяной коробкой с письмами
но — как называется эта штука на самом деле, не могу вспомнить, можно спросить у брата, правда, он мне не пишет и не подходит к своему вильнюсскому телефону с круглой выгнутой трубкой, в которой пересыпается песок, и эбонитовыми черными рожками
может быть, его стеклянная ось уже обломалась и торчит у него из спины?
март, 5, вечер
старина барнард привел меня в кафе сан-микеле, здесь столики на восемь человек, азиатская наивная нумерология, окрестные клерки поедают зеленые клецки, глядя друг другу в незнакомые постные лица, а один столик — посреди зала — на двенадцать человек, в том смысле, что без иуды? кор-по-ра-тив-ный, гордо сказал менеджер, понятное дело, осталось обзавестись музыкальным автоматом и пластмассовыми вилками, и чего я злюсь? оттого, что никак не начнется весна, хотя весна — паршивое время для тех, кто not well, так выражалась сестра ульрих, сказала бы прямо: паршивое время для помешавшихся педиков, киммерийских сумерек, моржей и плотников
утром мы с барнардом сидели на парапете в порту, мимо нас прошли хасан-зороастриец, мой сосед по трюмной норе, и еще один парень из обслуги, помню его по манере отмахиваться руками от невидимой мухи
в порт валетта пришла их высочество голден принцесс, вот оно что
они меня не узнали, мои лиловые эфиопы, короли трик-трака, даже смешно, а всего-то делов — состричь волосы и неделю не брить лица
красавчик мо без трусов, крошка морас в красном платье с пионами, тайком спускающийся по служебному трапу, как обкуренная кинозвезда
да что там, за три месяца обида свернулась темной кровью, хасанчик, эй! я простил тебя, сыграем на ворованную мелочь?
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffher-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Mдrz, 1
Чанчал, у меня для тебя подарок! Помнишь, ты рассказывал мне про свои опыты со смесью табака с опиумом. Ты как-то смешно называл эту смесь… madak ?
Я говорил тебе, что видел невероятной, эпической красоты трубки в Musee des Hommes, там были еще лампы для нагревания, серебряные весы для опиума и прочие изощренные штучки.
Так вот — я подарю тебе настоящую древнюю трубку, точнее, осколок ее, курить там нечего, от трубки остался только мундштук, зато любоваться на нее можно бесконечно: золотая выгнутая саламандра примостилась спать на нефритовом стебле. Ясное дело, на чем же еще.
За такую вещицу любой музей, тот же Musee des Hommes или женевский Musee de Guimet, с радостью заплатит несколько тысяч евро, а то и все десять. Но ты ее не продавай, мальчик мой, — это будет наша с тобой саламандра, символ новейшей алхимии, на которую я потратил половину жизни, а ты только начинаешь постигать… И не вздумай упрекать меня за романтический пафос.
К тому же она досталась мне невероятным способом: фиона Расселл вручила ее с просьбой засунуть поглубже, а? каково выражение? — это было утром, после смерти жены профессора, я тебе писал об этом, в отель явилась полиция, и найденное нужно было спрятать. Разумным решением, разумеется, было разделить все и разобрать по разным комнатам, чтобы не бросалось в глаза, мне досталась саламандра, причем никто из них не догадался, что это такое. А я промолчал.
Фиона сказала, что вещи принадлежат университету, оплатившему экспедицию. Но это чушь — в университете никто даже не подозревает о том, что мы натворили в Гипогеуме.
Затея сия целиком на совести Форжа, и вещи он, разумеется, присвоит. Вернее, то, что сможет присвоить. Прекрасную ящерицу я возвращать не намерен, она твоя.
Впрочем, и я — тоже, ты это знаешь.
ЙЙ
ФИОНА — ОСКАРУ
(Записка, оставленная у портье)
Я знаю, что вы скажете, Оскар Тео.
Что у меня приступ паранойи — мистические совпадения и значения мерещатся мне даже там, где нет ничего, кроме элементарной и привычной бытовой знаковости.
Именно поэтому я пишу вам записку, а не захожу, как раньше, в вашу комнату выкурить индийскую сигаретку.
Стрела, которая убила Надью, была сделана из тиса.
В этом нет ничего странного — из тиса делали древки копий и боевые луки, тис называли кровоточащим деревом, потому что из глубокой зарубки могла долго сочиться темно-красная смола.
Надья умерла, истекая кровью.
В нортумбрийской рунической системе тис обозначается руной Eihwaz, это руна сил, отвращающих опасность, руна защиты и обороны.
Арбалет был поставлен в монастырской кладовке именно для этого, не правда ли?
Тис — это и натянутый лук, и хрупкий железный клинок, и исполинское тело стрелы, — это я прочла в древнеисландской рунической поэме, нашла в сети, представьте себе.
Вашей же ненаглядной палочке, судя по тому, что с вами происходит, подошли бы другие символы: например, растопыренный корешок руны Сак, обозначающий то, что может казаться легко доступным, однако коснуться его нельзя, так как всякий раз оно оказывается недосягаемым.
Или, на худой конец, растерзанная молния руны Gweorth — символ очищения душевных ран, какие наносил себе человек, поддавшись искушению Локи и сойдя с предначертанного ему пути.
Скажу напоследок, уж очень хочется испортить вам настроение, что руны тоже врут время от времени — почище, чем цыганские карты.
bien б vous,
Фиона Рассел
P. S. Не кажется ли вам странным, что руническая значимость нашлась только у двух вещей, обнаруженных в Гипогеуме? Одна из них — стрела — стала причиной смерти в самом начале, а что же другая? Подумайте об этом.
MОPAC
без даты
еще две недели работаю с девочками, потом начинаю гарсонскую жизнь, к тому же хозяин сан-микеле, похоже, пустит меня в гарсоньерку, так он называет комнату с расколотым биде и половиной окна, на самом верху, над его собственной квартирой, у хозяина молочно-голубые страшноватые глаза и алый рот, похожий на ту упругую штуку, которой прочищают туалет, как же это она называется?
тешу себя надеждой, что он не настоящий итальянец
у настоящих итальянцев есть привычка целоваться в губы с самого утра
французы — те просто чмокают воздух у тебя над щекой
каталонец трется носом о твои скулы и стучит тебя по спине, как если бы ты захлебывался
о каталония, возьми меня домой
в барселоне я подавал только кофе и минералку, зато нужно было приглядывать за клошарами, клошары любят вокзальные интернет-кафе за теплое гудение и дешевый ночлег, здесь же другое дело, ловкое — придется подбирать слова и замурзанные салфетки, да? день будет тянуться медленно, как тот самый сок сомы, что процеживают через овечью шерсть
но мне весело: укусы разъяренной необходимости наиболее опасны, это ведь порций латрон? впрочем, какая разница кто
без даты
расстояние между мной и конопатой фионой равно расстоянию между мной и растворимым лукасом, дивнобедренный треугольник, тридцать шагов от огня, тридцать шагов от воды, тридцать шагов от связки священных ветвей, зороастрийская дистанция между живыми и умершими, где я — та самая собака при умирающем, что исполняет ритуал, отгоняя демона черносливовым влажным взглядом
когда папа был жив, мы с братом все лето жили на даче, переезжали туда в мае, с няней и грудой громыхающей утвари, у брата были мальчики из поселка с настоящей зеленой лодкой и соседский петрик, сын какого-то атташе, — мне его отец представлялся владельцем саквояжа свиной кожи, полным шпионских карт, — меня они не брали никуда, но иногда разрешали сбегать за пивом и родопи в мягкой пачке или стюардессой в коробочке, и вот, когда этого парня поволокли к реке, я как раз принес неудобный пакет с бутылками и стоял там, выглядывая брата, и вот, увидел
не знаю, что он им сделал, этот парень, штаны у него были расстегнуты и спущены до колен, а лицо совсем мертвое, я подумал — еще бы! голой задницей по гравию, и рот в комочках кровавой пыли, но через эту мысль пробивалось что-то еще, скользкое и противно веселое, потом парень им надоел, и когда его бросили на причале, возле железной скамейки, к нему подошла собака и стала лизать прямо в губы, тогда я не знал, что это древний ритуал, называется сагдид
а теперь я и сам такая собака, и этот парень тоже я, и даже, наверное, скамейка
март, 7
магда мается без работы, поранилась у клиента, вчера арабский мальчишка привязывал ее к гостиничной койке шнуром от лампы, магдины запястья перехвачены лиловыми полосками, магда девушка серьезная, носит кожаное белье с пряжками и берет дорого, по всему выходит — дня три ей придется пропустить, она хрустит рисовыми хлебцами, развалившись на просиженном диване с книжкой остера, книжку она слямзила у меня и теперь ворчит: как читать этакое? это же не по-английски! где ты учился, мо? ах да, ты не помнишь
отчего же, магда, я помню, безмятежный вильнюсский катехизис помню, айвовый мармелад, контурные карты, переменный ток, и запах клеевой краски, и разбухшие ягоды в киселе, и смутно — больничный флигель, грязно-белый, когда меня забирали домой из клиники, его как раз красили в грязно-желтый несколько грязно-синих маляров, карточные леса пошатывались, охра капала в снег, я расстегнул пальто, оно стало мало, и джинсы тоже, пришлось оставить их под пальто расстегнутыми, а ты говоришь, магда! я помню многое, просто память вибрирует с удвоенной частотой, как растянутая вольфрамовая нитка, малейший резонанс — и привет, обрыв спирали, темнота, только усики скрученные торчат
магда поглядывает на меня со значением, поблескивает с дивана босыми ступнями
хочешь меня потрогать, спросила она утром, прижавшись ко мне на кухне, бежевая пена уже заворачивалась в турке, и я не мог отвернуться, давай, мо, а то я вовсе форму потеряю
она раздевается неторопливо, слегка нахмурившись, с таким лицом вручают верительные грамоты, она раздевается, как надо, а мне смешно
почему, когда женщины подходят близко, глаза у них делаются совсем пустыми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Но редко, раза два-три. Или один?
Теперь он ничего не спрашивает, а молча приносит мне горячие булочки в пакете. И даже не боится запачкать свой клетчатый пиджак маслом и сахарной пудрой.
Ладно. Джеймисон тем временем проникся ко мне отвращением.
Вчера вызвал к себе и при всех швырнул мне досье Блейк/Лева через стол, а стол у него длинный и скользкий — полированная вишня! — тяжелая папка доехала прямо мне в руки. Мой замечательный отчет! Весь исчерканный красным карандашом!
Полюбуйтесь, говорит, на эту креативную барышню.
По ее милости весь отдел завален почтой, где содержатся совершенно бессмысленные сведения по высосанным из пальца запросам скучающей девственницы.
Вот еще, девственницы. С чего это он взял?
— У тебя два дела в производстве, — заявил Джеймисон, — и оба — совершенно прозрачные! Два несчастных случая, за которыми ничего нет, кроме тупости и невезения пострадавших. Нечего разводить полицейскую драму на пустом месте. Заканчивай, а то завтра пошлю тебя в Пачвилль, патрулировать ночные клубы!
Никуда он меня не пошлет. Он мой двоюродный дядя.
Мама ему за это голову открутит.
5 марта
Вероника съехала. Забрала наш общий тостер, зато оставила медный кофейник, купленный ею на блошином рынке во Флориане, теперь я могу пользоваться ее спальней, там занавески с лилиями и книжные полки. Надеюсь, она не оставила мне свою Книгу медиумов.
Занимаюсь французом, пусть Джеймисон хоть лопнет от злости.
Выяснилось, что в тот день, когда Лева отправился в порт, чтобы свалиться там в строительную канаву и умереть, он заказал билеты у портье в отеле Голден Тюлип.
Мальта—Париж—Бордо. Довольно дорогой билет, надо заметить. Бармен отеля Альфредо Риччини утверждает, что последнее время Лева пил в кредит, записывая еду и питье на номер своей комнаты. Тот же бармен говорит, что Лева выяснял у него, не знает ли Риччини приличного антиквара, который не станет задавать лишних вопросов.
То есть у него внезапно появились деньги.
Это связано с тем конвертом, я уверена!
Он получил что-то очень ценное из Сент-Морица. Это что-то передала его жена, Лилиан Лева, которая и вскрыла конверт, найденный бордоской полицией пустым, в коробке для почты, под дверью его городской квартиры. Внутри квартиры. Но ключи-то ведь у мадам Лева имелись, я полагаю?
После чего он встречался с кем-то на территории порта, ночью, и этот кто-то столкнул его на железные катушки с кабелем. Этот кто-то должен быть сильным мужиком, столкнуть добрых двести фунтов в яму не так просто, особенно если они сопротивляются.
Что касается жены Лева, то она дала письменные показания по просьбе полиции Бордо: муж совершенно запустил дела, галерея была на грани банкротства, она ничего не знает о его работе на Мальте, получила несколько писем любовного содержания, где он жалуется на отсутствие денег и неприятности с полицией.
Теперь, когда галерея осталась в ее владении, она намерена восстановить прежний статус. В ближайшее время намечена презентация по поводу серии редчайших фотографий Кого-то-там Не-помню-кого, но, судя по роскошным планам, у Лилиан Лева всё на мази и de bonnes perspectives pour la r й colte, как она сама выразилась.
Очень мило. Францию она не покидала. Это может подтвердить добрый десяток разнообразных месье. Очень мило.
Остается неясным, откуда у Лева взялась глиняная чаша с орнаментом, найденная в яме.
Точнее, ее осколки. Чаша ведь не могла лежать в конверте, верно? Вещь, судя по мнению эксперта, зверски дорогая, ее место в музее. Теперь-то ее место на помойке, так как осколки мелкие и реставрации не подлежат. Осколки лежат у меня в сейфе в пластиковом пакете с номером 2 и литерой В.
Спросить о чаше доктора Расселл.
Купить жидкость для глажки с лимонным запахом.
МОРАС
март, 4
женщины? они не дают взамен ничего, что стоило бы усилий, говорил югослав мило, мой сосед по барселонской квартире на пласа дель пи
я скучаю по мило, по его турецкому халату и по выложенному потрескавшейся плиткой балкону, где мы оказывались к вечеру с бутылкой красного и тарелкой тапас или парочкой энсаймадас из электрического бара pastis на углу
мило много говорил о сексе и никогда о любви — поэтому я не стал говорить с ним о лукасе, — но о сексе он говорил так занимательно, что казалось, я сам все это проделал с целой грудой розовых безыскусных полек и раскосых худышек из опасного квартала barri xines
описывая очередную задницу, он делал особый жест, растопыривая короткие белые пальцы, будто пытаясь удержать невидимую дыньку, а говоря о груди, протягивал ко мне руки ладонями вверх, будто примериваясь к моей собственной, я всегда отшатывался, а он смеялся — хух-хух! у него был черный обугленный рот с неожиданным всплеском золота внутри
я скучаю по мило, и по каза мила, и по сан-пау-дель-камп, здесь, на мальте, все будто под стеклом, в секретной ямке, — блестящее, мелкое, заманчивое и бесполезное
март, 4, вечер
аллегория вдохновения в барокко — это муза, выжимающая из груди молочную струйку, молоко льется на книжку или что-нибудь струнное, с изогнутым золоченым грифом, не помню, как называется
в мое же молоко будто добавили валерьянки
все время хочется спать, не пишется и не говорится ни о чем, кроме простых вещей — еды, погоды, запаха, цвета, даже о фионе не думается, а целых девять дней так щекотно, так густо думалось о фионе
я забавно устроен — стоит мне впустить в себя другого человека, как он, сам того не подозревая, располагается в моей печени, в артериях, в альвеолах, запрокидывает мне голову, примостившись в гортани, медленно крутится в барабане живота, царапает нёбо, дергает за волосы изнутри, ну и всякие прочие глупости делает, и когда я его, человека этого, встречаю где-нибудь живьем, просто на углу или в кафе, первое, что приходит мне в голову, — как, черт возьми, он выбрался наружу, а потом — он совсем не такой, как тот, что у меня внутри, и от этого — будто сквозняком по ногам и вся спина в мурашках: не такой! не такая! и тот, что внутри, будто съеживается весь от недоумения, господитыбожемой
поэтому лукас во мне до сих пор, ведь я его ни разу не встретил, а фиона — боюсь и думать, что случится с фионой, даже в лавку на чейнмаркет не хожу, хотя кончился сливовый джем и хочется латука, латука, латука
март, 5
je пе voudraispas mourir dans la langue espagnole
похоже, я забываю русский, сегодня раскопал в парке свой секрет и понял, что забыл названия, долго вертел в руках курносого стеклянного мальчика с длинным осколком, растущим из спины, потом вспомнил, что это такое, и чуть не заплакал
подставка для ножа! у нас дома их ставили слева от тарелки, теперь-то я знаю, что надобно справа, но слева гораздо удобнее
два недобро глядящих пухлощеких амурчика, соединенные стеклянной осью, второй мальчик давно откололся, помню, как это случилось и где, даже помню, что в детстве я называл их столовыми ангелами и норовил стащить со стола
и когда папа умер, его столовый ангел достался мне — вместе с запонками и табачной жестяной коробкой с письмами
но — как называется эта штука на самом деле, не могу вспомнить, можно спросить у брата, правда, он мне не пишет и не подходит к своему вильнюсскому телефону с круглой выгнутой трубкой, в которой пересыпается песок, и эбонитовыми черными рожками
может быть, его стеклянная ось уже обломалась и торчит у него из спины?
март, 5, вечер
старина барнард привел меня в кафе сан-микеле, здесь столики на восемь человек, азиатская наивная нумерология, окрестные клерки поедают зеленые клецки, глядя друг другу в незнакомые постные лица, а один столик — посреди зала — на двенадцать человек, в том смысле, что без иуды? кор-по-ра-тив-ный, гордо сказал менеджер, понятное дело, осталось обзавестись музыкальным автоматом и пластмассовыми вилками, и чего я злюсь? оттого, что никак не начнется весна, хотя весна — паршивое время для тех, кто not well, так выражалась сестра ульрих, сказала бы прямо: паршивое время для помешавшихся педиков, киммерийских сумерек, моржей и плотников
утром мы с барнардом сидели на парапете в порту, мимо нас прошли хасан-зороастриец, мой сосед по трюмной норе, и еще один парень из обслуги, помню его по манере отмахиваться руками от невидимой мухи
в порт валетта пришла их высочество голден принцесс, вот оно что
они меня не узнали, мои лиловые эфиопы, короли трик-трака, даже смешно, а всего-то делов — состричь волосы и неделю не брить лица
красавчик мо без трусов, крошка морас в красном платье с пионами, тайком спускающийся по служебному трапу, как обкуренная кинозвезда
да что там, за три месяца обида свернулась темной кровью, хасанчик, эй! я простил тебя, сыграем на ворованную мелочь?
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffher-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Mдrz, 1
Чанчал, у меня для тебя подарок! Помнишь, ты рассказывал мне про свои опыты со смесью табака с опиумом. Ты как-то смешно называл эту смесь… madak ?
Я говорил тебе, что видел невероятной, эпической красоты трубки в Musee des Hommes, там были еще лампы для нагревания, серебряные весы для опиума и прочие изощренные штучки.
Так вот — я подарю тебе настоящую древнюю трубку, точнее, осколок ее, курить там нечего, от трубки остался только мундштук, зато любоваться на нее можно бесконечно: золотая выгнутая саламандра примостилась спать на нефритовом стебле. Ясное дело, на чем же еще.
За такую вещицу любой музей, тот же Musee des Hommes или женевский Musee de Guimet, с радостью заплатит несколько тысяч евро, а то и все десять. Но ты ее не продавай, мальчик мой, — это будет наша с тобой саламандра, символ новейшей алхимии, на которую я потратил половину жизни, а ты только начинаешь постигать… И не вздумай упрекать меня за романтический пафос.
К тому же она досталась мне невероятным способом: фиона Расселл вручила ее с просьбой засунуть поглубже, а? каково выражение? — это было утром, после смерти жены профессора, я тебе писал об этом, в отель явилась полиция, и найденное нужно было спрятать. Разумным решением, разумеется, было разделить все и разобрать по разным комнатам, чтобы не бросалось в глаза, мне досталась саламандра, причем никто из них не догадался, что это такое. А я промолчал.
Фиона сказала, что вещи принадлежат университету, оплатившему экспедицию. Но это чушь — в университете никто даже не подозревает о том, что мы натворили в Гипогеуме.
Затея сия целиком на совести Форжа, и вещи он, разумеется, присвоит. Вернее, то, что сможет присвоить. Прекрасную ящерицу я возвращать не намерен, она твоя.
Впрочем, и я — тоже, ты это знаешь.
ЙЙ
ФИОНА — ОСКАРУ
(Записка, оставленная у портье)
Я знаю, что вы скажете, Оскар Тео.
Что у меня приступ паранойи — мистические совпадения и значения мерещатся мне даже там, где нет ничего, кроме элементарной и привычной бытовой знаковости.
Именно поэтому я пишу вам записку, а не захожу, как раньше, в вашу комнату выкурить индийскую сигаретку.
Стрела, которая убила Надью, была сделана из тиса.
В этом нет ничего странного — из тиса делали древки копий и боевые луки, тис называли кровоточащим деревом, потому что из глубокой зарубки могла долго сочиться темно-красная смола.
Надья умерла, истекая кровью.
В нортумбрийской рунической системе тис обозначается руной Eihwaz, это руна сил, отвращающих опасность, руна защиты и обороны.
Арбалет был поставлен в монастырской кладовке именно для этого, не правда ли?
Тис — это и натянутый лук, и хрупкий железный клинок, и исполинское тело стрелы, — это я прочла в древнеисландской рунической поэме, нашла в сети, представьте себе.
Вашей же ненаглядной палочке, судя по тому, что с вами происходит, подошли бы другие символы: например, растопыренный корешок руны Сак, обозначающий то, что может казаться легко доступным, однако коснуться его нельзя, так как всякий раз оно оказывается недосягаемым.
Или, на худой конец, растерзанная молния руны Gweorth — символ очищения душевных ран, какие наносил себе человек, поддавшись искушению Локи и сойдя с предначертанного ему пути.
Скажу напоследок, уж очень хочется испортить вам настроение, что руны тоже врут время от времени — почище, чем цыганские карты.
bien б vous,
Фиона Рассел
P. S. Не кажется ли вам странным, что руническая значимость нашлась только у двух вещей, обнаруженных в Гипогеуме? Одна из них — стрела — стала причиной смерти в самом начале, а что же другая? Подумайте об этом.
MОPAC
без даты
еще две недели работаю с девочками, потом начинаю гарсонскую жизнь, к тому же хозяин сан-микеле, похоже, пустит меня в гарсоньерку, так он называет комнату с расколотым биде и половиной окна, на самом верху, над его собственной квартирой, у хозяина молочно-голубые страшноватые глаза и алый рот, похожий на ту упругую штуку, которой прочищают туалет, как же это она называется?
тешу себя надеждой, что он не настоящий итальянец
у настоящих итальянцев есть привычка целоваться в губы с самого утра
французы — те просто чмокают воздух у тебя над щекой
каталонец трется носом о твои скулы и стучит тебя по спине, как если бы ты захлебывался
о каталония, возьми меня домой
в барселоне я подавал только кофе и минералку, зато нужно было приглядывать за клошарами, клошары любят вокзальные интернет-кафе за теплое гудение и дешевый ночлег, здесь же другое дело, ловкое — придется подбирать слова и замурзанные салфетки, да? день будет тянуться медленно, как тот самый сок сомы, что процеживают через овечью шерсть
но мне весело: укусы разъяренной необходимости наиболее опасны, это ведь порций латрон? впрочем, какая разница кто
без даты
расстояние между мной и конопатой фионой равно расстоянию между мной и растворимым лукасом, дивнобедренный треугольник, тридцать шагов от огня, тридцать шагов от воды, тридцать шагов от связки священных ветвей, зороастрийская дистанция между живыми и умершими, где я — та самая собака при умирающем, что исполняет ритуал, отгоняя демона черносливовым влажным взглядом
когда папа был жив, мы с братом все лето жили на даче, переезжали туда в мае, с няней и грудой громыхающей утвари, у брата были мальчики из поселка с настоящей зеленой лодкой и соседский петрик, сын какого-то атташе, — мне его отец представлялся владельцем саквояжа свиной кожи, полным шпионских карт, — меня они не брали никуда, но иногда разрешали сбегать за пивом и родопи в мягкой пачке или стюардессой в коробочке, и вот, когда этого парня поволокли к реке, я как раз принес неудобный пакет с бутылками и стоял там, выглядывая брата, и вот, увидел
не знаю, что он им сделал, этот парень, штаны у него были расстегнуты и спущены до колен, а лицо совсем мертвое, я подумал — еще бы! голой задницей по гравию, и рот в комочках кровавой пыли, но через эту мысль пробивалось что-то еще, скользкое и противно веселое, потом парень им надоел, и когда его бросили на причале, возле железной скамейки, к нему подошла собака и стала лизать прямо в губы, тогда я не знал, что это древний ритуал, называется сагдид
а теперь я и сам такая собака, и этот парень тоже я, и даже, наверное, скамейка
март, 7
магда мается без работы, поранилась у клиента, вчера арабский мальчишка привязывал ее к гостиничной койке шнуром от лампы, магдины запястья перехвачены лиловыми полосками, магда девушка серьезная, носит кожаное белье с пряжками и берет дорого, по всему выходит — дня три ей придется пропустить, она хрустит рисовыми хлебцами, развалившись на просиженном диване с книжкой остера, книжку она слямзила у меня и теперь ворчит: как читать этакое? это же не по-английски! где ты учился, мо? ах да, ты не помнишь
отчего же, магда, я помню, безмятежный вильнюсский катехизис помню, айвовый мармелад, контурные карты, переменный ток, и запах клеевой краски, и разбухшие ягоды в киселе, и смутно — больничный флигель, грязно-белый, когда меня забирали домой из клиники, его как раз красили в грязно-желтый несколько грязно-синих маляров, карточные леса пошатывались, охра капала в снег, я расстегнул пальто, оно стало мало, и джинсы тоже, пришлось оставить их под пальто расстегнутыми, а ты говоришь, магда! я помню многое, просто память вибрирует с удвоенной частотой, как растянутая вольфрамовая нитка, малейший резонанс — и привет, обрыв спирали, темнота, только усики скрученные торчат
магда поглядывает на меня со значением, поблескивает с дивана босыми ступнями
хочешь меня потрогать, спросила она утром, прижавшись ко мне на кухне, бежевая пена уже заворачивалась в турке, и я не мог отвернуться, давай, мо, а то я вовсе форму потеряю
она раздевается неторопливо, слегка нахмурившись, с таким лицом вручают верительные грамоты, она раздевается, как надо, а мне смешно
почему, когда женщины подходят близко, глаза у них делаются совсем пустыми?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34