направил ее к епископу, едва ли не стала причиной самого настоящего публичного скандала.
Воспоминание вызывает улыбку герра земельного прокурора.
– Дело в том, что тогда в нашем учреждении царила скученность. Мы, прокуроры, сидели по двое, а то и по трое в одном кабинете. К счастью, у каждого из нас как минимум раз в неделю проходили судебные заседания, и мы в тот день в кабинете не показывались. Существовал даже особый жаргон «для служебного пользования». На нем такое отсутствие обозначалось так: «Он сидит». Эта лаконичная фраза употреблялась исключительно в стенах прокуратуры. «А где сегодня герр X.?» – спрашивал кто-нибудь, распахнув дверь кабинета. «Сидит», – отвечали ему. «Ладно, спасибо, зайду завтра». Был у нас один весьма рассеянный господин, герр К., добрейшая душа, но если он углублялся в бумаги, то ничего вокруг себя не слышал и не видел. И вот однажды в кабинет явилась та самая сутяжница, о которой я вам только что рассказал, и спрашивает: «Скажите, а где герр прокурор X.?» Герр К. по доброте душевной и отвечает ей: «Сидит». Сутяжница едва не свалилась в обморок от такой неожиданности, потом тут же кинулась в редакцию нашей «Абендцайтунг» сообщить, что, мол, прокурор X. арестован и находится в следственном изоляторе. Они уже успели отправить это сообщение в набор, но в последнюю минуту редактор, умный человек, все же решил проверить сообщение, позвонив в прокуратуру…
Сегодня вечером, это было в двадцать седьмой по счету четверг, исполнялись опус № 1 Бетховена и небольшое трио Гайдна ре-мажор.
Двадцать восьмой четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он начинает рассказ истории об «Убийстве на глазах 70 000 свидетелей»
– Это было, – начал земельный прокурор д-р Ф., – в высшей степени драматическое событие. Толи семьдесят тысяч свидетелей, то ли всего – что значит «всего»? – шестьдесят тысяч, или сколько там, не знаю, да и никогда точно не знал, во всяком случае, свидетелей было много, очень много. История эта произошла в мире, который и от меня, и, позволю себе утверждать такое, от вас, друзья мои, далек: в мире спорта. Не стану заводить старую пластинку и рассуждать, насколько спорт бессмысленное и вредное для здоровья занятие. Хочу лишь спросить себя: спорт в той форме, в какой мы имеем с ним дело сейчас, существует чуть более ста лет. Чем, скажите мне на милость, занимались те, кто ныне убивает время на трибунах зрителей?
Вероятно, мяу, тем, чем занимаюсь в данный момент я. То есть ничем.
– Если не ошибаюсь, самым здоровым видом спорта считается футбол. Причем в этом случае соотношение «цена – производительность» максимально благоприятное. Двадцать два человека играют, а десять, двадцать, сто тысяч за ними наблюдают, отвлекаются от повседневности и соответственно здоровеют. Я в своей жизни присутствовал лишь на одном футбольном матче. Не помню, сколько голов было забито, сколько отбито, кто выиграл, но зрители наверняка помнят и сегодня этот матч. Если, конечно, живы. Одному дожить до наших дней не удалось.
И вообще интересно, а кто из зрителей того матча сейчас жив? Мне только теперь пришла в голову эта мысль. Тогда, как я уже говорил, на стадионе присутствовало шестьдесят – семьдесят тысяч зрителей. Все билеты были проданы. Игра принадлежала к числу так называемых решающих. Либо пан, либо пропал! Кто там пропал, а кому было суждено угодить в паны, об этом я, разумеется, не помню. И все-таки сколько же еще здравствует и поныне из тех шестидесяти или семидесяти тысяч? Прошло много лет, тогда я ходил в свежеиспеченных прокурорах. Сколько? Представляю себе переполненные трибуны стадиона, так, как видишь их сверху, с вертолета, например, и вот постепенно число зрителей начинает уменьшаться. Все больше и больше свободных мест. Включая и трибуну для почетных гостей, откуда я имел честь лицезреть матч. Одно место там точно освободилось бы. Место тогдашнего генерального прокурора, страстного футбольного болельщика и вообще любителя спорта, тем не менее милого, обаятельного и культурного человека.
Он испытывал ко мне симпатию даже невзирая на то, что я никогда не принадлежал к числу любителей спорта. Именно ему я был обязан тем, что сидел на трибуне для почетных гостей, при условии, если чувство благодарности здесь вообще уместно. Генеральный прокурор был не только заядлым болельщиком, но и председателем всех и всяческих спортивных обществ и комитетов, почетным членом команд и близко знакомым со всеми чиновниками от спорта, поэтому ему и было гарантировано место на трибуне для почетных гостей. На той трибуне он наверняка был самым старшим. А я – самым младшим. Наш генеральный был человеком общительным и иногда приглашал кого-нибудь из молодых сотрудников прокуратуры (вероятно, в награду за усердие в работе). Это не было приглашением официальным, отнюдь, просто чисто человеческим жестом, так сказать, частного порядка. Нисколько не сомневаюсь, что он действовал из самых искренних побуждений.
Как все было в тот день: я, разумеется, попытался повежливее отказаться, ссылаясь то на одно, то на другое, в первую очередь на то, что я, мол, спортом не увлекаюсь, предлагал ему пригласить моего предшественника по должности. Увы, тщетно.
– Знаю, знаю, что вы не жалуете спорт, – добродушно сказал тогда мой шеф (между прочим, иногда он мог быть очень даже недобродушным), – но подобное зрелище случается, может быть, раз в жизни. Так что сходить стоит.
Может, он в конце концов и прав, подумал я и согласился. Но то, что это зрелище станет воистину незабываемым, тогда не могли предполагать ни он, ни я.
Как уже говорил, я занимал место на трибуне для почетных гостей во втором ряду, где сидели менее важные персоны, их было не очень много. Передо мной в первом расположились более важные, среди них и генеральный прокурор, мой самый большой начальник. В жизни не приходилось видеть одновременно столько выродков. Я чувствовал себя шиллеровским искателем жемчуга, чуть ли не гением среди всех этих типажей. Естественно, не считая генерального прокурора.
Игра – что за эвфемизм для занятия, построенного на сплошном насилии и вполне серьезной жажде обладания и денег… Впрочем, все или почти все на свете упирается в деньги. Так вот, игра началась. Кривоногие мужчины в коротеньких штанишках стали носиться по зеленому дерну поля. Но что-то не стыковалось, не ладилось. Потому как лемуры от спорта беспокойно зашевелились, занервничали, словно перед концом света. Внезапно зрительская масса взревела, функционеры от спорта, в гуще которых я сидел, тоже впали в бешенство или стали корчиться в судорогах. Насколько я мог понять, судья принял неверное решение, причем настолько неверное, что на него окрысились фанаты и той и другой команды. Разъяренная публика, вскочив со своих мест, устремилась на поле, сметая по пути барьеры заграждений. Громкоговоритель изрыгал угрозы. Возникла полиция, и постепенно все успокоились благодаря полицейским при поддержке громкоговорителя, предупредившего, что, мол, «…если не будет восстановлен порядок на футбольном поле, то игру…», но тут вдруг некто упал на дерн поля – причем вопреки ожиданиям не игрок, нет, и даже не судья, а кто-то из зрителей. Санитары тут же унесли его на носилках.
Генеральный прокурор, тронув меня за локоть, сказал:
– Боюсь, нам придется вмешаться.
И мы вместе с ним и еще парочкой функционеров от спорта поспешили в помещение, куда санитары отнесли пострадавшего.
Пострадавший был мертв. Он погиб от удара ножом в спину, вполне профессионального удара, если можно так выразиться. Убийца знал, как и куда нанести удар, чтобы уложить жертву на месте.
Я забыл упомянуть, что одна команда была из Англии. Я не говорил о том, что это была национальная сборная Англии, нет? Или Шотландии? А может, Ирландии? В общем, команды, сражавшиеся то ли за Кубок Европы, то ли еще за какой-то весомый кубок. А вторая команда, как я позже установил, была из Германии.
Разумеется, я понимал, что от меня требуется, и генеральному прокурору не было нужды наставлять меня. «Пусть вам доложат, как полагается». По моему звонку прибыли судмедэксперт и представители отдела по расследованию Убийств. На поле продолжалось то, что у любителей спорта считается игрой, обернувшейся гибелью для лежавшего на носилках болельщика.
Судмедэксперт установил – впрочем, это было понятно даже таким дилетантам, как мы, – что мужчина мертв. Старший представитель отдела по расследованию убийств был поражен и смущен присутствием генпрокурора. Он был в явной растерянности – то ли заняться обеспечением сохранности следов, то ли осмотром места происшествия? И то и другое исключалось в силу явной бессмысленности. Труп собрались перевезти в бюро судебно-медицинской экспертизы.
Моя книга, моя тяжело читаемая книга будет носить название «Башня Венеры». Большего пока сказать не могу, потому что сама не знаю. Как не знаю и того, что такое «Башня Венеры». Легкий намек на эротизм в этом названии вполне объясним, поскольку автор – кошка. Та самая кошка, по меху которой чрезвычайно трудно определить половую принадлежность. (Котов различают прежде всего по размерам головы.) Что, впрочем, не мешает кошкам быть и слыть в высшей степени эротичными созданиями. Та самая читательница моей книги вообще лишена всяких половых признаков. Но я предпочту об этом промолчать.
Генеральный прокурор, старший представитель отдела по расследованию убийств, ну и я в рамках моих скромных обязанностей позаботились об этом. Что же касается функционеров от спорта, тех трагический инцидент интересовал лишь постольку-поскольку. Главным для них было не сорвать спортивное мероприятие.
Вследствие неспокойной обстановки и не в последнюю очередь трагического происшествия к стадиону были стянуты значительные силы полиции. У каждого входа расставили полицейские машины и посты. Старший представитель отдела по расследованию убийств опросил по радио всех: выяснилось, что никто не покинул стадион, за исключением пострадавшего, которого унесли на носилках санитары. Он якобы скончался от сердечного приступа на почве сильного волнения. Оттого, что гол забила не обожествляемая им команда, а ее противники. Его фамилия и фамилии санитаров, оказывавших ему помощь, впоследствии были уточнены, но и это вряд ли могло быть полезным следствию.
– Значит, убийца все еще на стадионе, – констатировал старший представитель отдела по расследованию убийств.
– Мы, конечно, можем проверить тех немногих, кто будет покидать стадион до завершения матча, – размышлял вслух мой шеф, – но мне представляется совершенно неосуществимым проверить всех остальных после игры, тем более что такой людской поток опасен сам по себе. Шутка сказать, десятки тысяч людей!
– Таким образом, для раскрытия преступления по горячим следам остается не больше часа, потому что именно столько остается до конца матча.
– Телевизионщики наверняка засняли эту сцену, – сказал генеральный прокурор.
Добиться взаимопонимания у представителей телевидения труда не составило, и уже вскоре нам показали фрагмент: толпа сносит ограждение и бежит как раз к тому участку поля, где распласталось нечетко заснятое неподвижное тело. Тут же возникают санитары – генеральный прокурор просит остановить, отмотать ленту назад и проиграть снова…
– Матч необходимо немедленно прервать, – сказал генеральный прокурор после краткого совещания главному из спортивных функционеров, строительному магнату; впоследствии в его некрологе стояло следующее: «Футбол был его жизнью».
Я тогда еще подумал: только ли футбол? Наверняка в его жизни было нечто кроме футбола, но это уже другая история. Потому что скоропостижная смерть избавила его от заслуженного наказания за мошенничество и подкуп должностных лиц.
Но вернемся к матчу. Самый главный спортивный функционер досадовал. Как так взять да прервать игру? Речь идет о кубке! А может, кто-нибудь из-за этого не забьет решающий гол! Впрочем, пара фраз решительно настроенного генерального прокурора, и он вынужден был уступить.
Матч прервали. Диктор ввел болельщиков в курс дела: произошло убийство. Убийца среди нас. Он не мог покинуть стадион. Поэтому необходимо установить его личность. Полиция обращается ко всем с убедительной просьбой подготовить документы, удостоверяющие личность, к проверке, соблюдать порядок. Объявление завершала следующая фраза, я помню ее дословно: «Убийцей может быть и сидящий рядом с вами. Обо всех случаях подозрительного поведения просим немедленно сообщать полиции, сейчас важна каждая мелочь».
Зрителей проинформировали, матч продолжился, а мы тем временем изучали полученные от телевизионщиков кадры.
– Но вы же сами говорили! – недоумевал главный спортивный функционер, правда, несколько успокоившийся – матч продолжился, – с заплывшей жиром физиономией, такой розовой, словно попочка новорожденного. – Вы же сами говорили, что невозможно проверить такое количество людей!
– А мы и не собираемся никого проверять. Наше дело – убедить в этом убийцу, и это наш единственный шанс задержать его.
– Что вы имеете в виду? О каком единственном шансе говорите? – не отставал толстяк.
– Наша задача – заставить преступника нервничать. И вот мой шеф вместе с этим толстяком еще раз объявили на весь стадион, что каждый, кто пожелает покинуть стадион до конца матча, будет задержан для установления личности.
Между тем выяснилось, что инцидент был заснят и двумя другими камерами, и нам показали и эти кадры. На первой группе кадров ничего нового мы не обнаружили, а вот другая последовательность кадров, снятых, кстати, под иным углом, запечатлела двух мужчин, одетых в черное, и оба выделялись среди остальной публики. Оба бежали с толпой, но было заметно, что один из них явно пытается догнать другого.
Был ли он убийцей?
На этом земельный прокурор оставил свою аудиторию в неведении до следующего четверга, и все перешли в музыкальную гостиную. Я снова уютно устроилась на подоконнике и стала созерцать в окно усыпанное звездами небо, наслаждаясь теплом от батареи центрального отопления.
«Венерина гора» – понятие известное, а вот о «Башне Венеры» никто толком ничего не знает. А мне между тем доводилось о ней слышать, вот только не помню точно где. Интересно, а заинтересует ли моя «Башня Венеры», произведение сложное, глубокомысленное, если не сказать перегруженное мыслями и идеями, поэтов? Мастеров рифмы? Может, его даже прочтет какая-нибудь поэтесса. Я имею в виду эту поэтессу. Рыжеволосую даму с чуть вытянутой головой. Она рыжеволосая от природы, не из этих перекрашенных. Будучи кошкой, имеющей тоже рыжего от природы брата, я спец по части рыжины, поэтому меня не так-то легко обвести вокруг пальца, хоть я и не различаю ни зеленого, ни красного цветов. Эта поэтесса рыжая и к тому же такая бледненькая, а когда говорит, того и гляди хлопнется в обморок. Она еще совсем молоденькая. Но пишет стихи, наполненные такой глубочайшей меланхолией, что, читая их, просто увядаешь. Она, эта поэтесса, носит драповое ворсистое пальто, темно-серое, точно мешок для мусора, судя по вшитой в подкладку этикетке, от самого престижного модельера и доходящее ей почти до пят. Она не столько носит его, сколько таскает за собой. И вообще создается впечатление, что меланхолия настолько лишила ее сил, что она едва передвигает ноги. И как только у нее хватает сил удерживать в руках шариковую ручку! Ее донимают демоны отвращения к миру.
И эта особа читает мою книгу?
О, поэтесса! Когда ты стоишь у окна, кажется, что ты пронизана лучами закатного солнца. Утренней зари ты не видишь, ибо ночь напролет заклинаешь темные силы и счастлива без меры, если к четырем тебе удается сомкнуть глаза. Тут уж не до созерцаний утренних зорь. Остается черпать вдохновение во время закатов. Иногда на тебя находят пароксизмы поэтичности, ты хватаешься за перо и катаешь очередной свой стихотворный опус, которого ждет не дождется мир. Изливаешь меланхолию на страницы, пока она, вспенившись, не станет из них изливаться, грозя увлечь тебя в непроглядный мрак хандры. Сколько раз ты умирала! Собственно, умирать – твое излюбленное занятие, твое естественное состояние, посему и жизнь твоя – лишь блеклая тень настоящей жизни, тускла, бескровна и едва отличима от смерти.
Кстати, о тенях: а разве ты, такая прозрачная, отбрасываешь тень? Не отбрасываешь. Твоя тень – отмеченные вселенской скорбью стихи. И ты не опускаешься на софу, а погружаешься в нее, читаешь мою книгу – нет, ее ты читать не станешь, написанную таким языком книгу не станешь. Ты вообще ничего не читаешь, разве что гранки своих же книг.
Горе тому, кто заметит твои упорство и выносливость.
Они там, в гостиной, музицируют, полноты картины ради упомяну и об этом, исполняется квинтет для смычковых инструментов, якобы таящий в себе неожиданности, поскольку один из пассажей являет собой памятник, уже столько простоявший на постаменте, что его перестали замечать, в данном случае уместнее сказать – стали пропускать мимо ушей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Воспоминание вызывает улыбку герра земельного прокурора.
– Дело в том, что тогда в нашем учреждении царила скученность. Мы, прокуроры, сидели по двое, а то и по трое в одном кабинете. К счастью, у каждого из нас как минимум раз в неделю проходили судебные заседания, и мы в тот день в кабинете не показывались. Существовал даже особый жаргон «для служебного пользования». На нем такое отсутствие обозначалось так: «Он сидит». Эта лаконичная фраза употреблялась исключительно в стенах прокуратуры. «А где сегодня герр X.?» – спрашивал кто-нибудь, распахнув дверь кабинета. «Сидит», – отвечали ему. «Ладно, спасибо, зайду завтра». Был у нас один весьма рассеянный господин, герр К., добрейшая душа, но если он углублялся в бумаги, то ничего вокруг себя не слышал и не видел. И вот однажды в кабинет явилась та самая сутяжница, о которой я вам только что рассказал, и спрашивает: «Скажите, а где герр прокурор X.?» Герр К. по доброте душевной и отвечает ей: «Сидит». Сутяжница едва не свалилась в обморок от такой неожиданности, потом тут же кинулась в редакцию нашей «Абендцайтунг» сообщить, что, мол, прокурор X. арестован и находится в следственном изоляторе. Они уже успели отправить это сообщение в набор, но в последнюю минуту редактор, умный человек, все же решил проверить сообщение, позвонив в прокуратуру…
Сегодня вечером, это было в двадцать седьмой по счету четверг, исполнялись опус № 1 Бетховена и небольшое трио Гайдна ре-мажор.
Двадцать восьмой четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он начинает рассказ истории об «Убийстве на глазах 70 000 свидетелей»
– Это было, – начал земельный прокурор д-р Ф., – в высшей степени драматическое событие. Толи семьдесят тысяч свидетелей, то ли всего – что значит «всего»? – шестьдесят тысяч, или сколько там, не знаю, да и никогда точно не знал, во всяком случае, свидетелей было много, очень много. История эта произошла в мире, который и от меня, и, позволю себе утверждать такое, от вас, друзья мои, далек: в мире спорта. Не стану заводить старую пластинку и рассуждать, насколько спорт бессмысленное и вредное для здоровья занятие. Хочу лишь спросить себя: спорт в той форме, в какой мы имеем с ним дело сейчас, существует чуть более ста лет. Чем, скажите мне на милость, занимались те, кто ныне убивает время на трибунах зрителей?
Вероятно, мяу, тем, чем занимаюсь в данный момент я. То есть ничем.
– Если не ошибаюсь, самым здоровым видом спорта считается футбол. Причем в этом случае соотношение «цена – производительность» максимально благоприятное. Двадцать два человека играют, а десять, двадцать, сто тысяч за ними наблюдают, отвлекаются от повседневности и соответственно здоровеют. Я в своей жизни присутствовал лишь на одном футбольном матче. Не помню, сколько голов было забито, сколько отбито, кто выиграл, но зрители наверняка помнят и сегодня этот матч. Если, конечно, живы. Одному дожить до наших дней не удалось.
И вообще интересно, а кто из зрителей того матча сейчас жив? Мне только теперь пришла в голову эта мысль. Тогда, как я уже говорил, на стадионе присутствовало шестьдесят – семьдесят тысяч зрителей. Все билеты были проданы. Игра принадлежала к числу так называемых решающих. Либо пан, либо пропал! Кто там пропал, а кому было суждено угодить в паны, об этом я, разумеется, не помню. И все-таки сколько же еще здравствует и поныне из тех шестидесяти или семидесяти тысяч? Прошло много лет, тогда я ходил в свежеиспеченных прокурорах. Сколько? Представляю себе переполненные трибуны стадиона, так, как видишь их сверху, с вертолета, например, и вот постепенно число зрителей начинает уменьшаться. Все больше и больше свободных мест. Включая и трибуну для почетных гостей, откуда я имел честь лицезреть матч. Одно место там точно освободилось бы. Место тогдашнего генерального прокурора, страстного футбольного болельщика и вообще любителя спорта, тем не менее милого, обаятельного и культурного человека.
Он испытывал ко мне симпатию даже невзирая на то, что я никогда не принадлежал к числу любителей спорта. Именно ему я был обязан тем, что сидел на трибуне для почетных гостей, при условии, если чувство благодарности здесь вообще уместно. Генеральный прокурор был не только заядлым болельщиком, но и председателем всех и всяческих спортивных обществ и комитетов, почетным членом команд и близко знакомым со всеми чиновниками от спорта, поэтому ему и было гарантировано место на трибуне для почетных гостей. На той трибуне он наверняка был самым старшим. А я – самым младшим. Наш генеральный был человеком общительным и иногда приглашал кого-нибудь из молодых сотрудников прокуратуры (вероятно, в награду за усердие в работе). Это не было приглашением официальным, отнюдь, просто чисто человеческим жестом, так сказать, частного порядка. Нисколько не сомневаюсь, что он действовал из самых искренних побуждений.
Как все было в тот день: я, разумеется, попытался повежливее отказаться, ссылаясь то на одно, то на другое, в первую очередь на то, что я, мол, спортом не увлекаюсь, предлагал ему пригласить моего предшественника по должности. Увы, тщетно.
– Знаю, знаю, что вы не жалуете спорт, – добродушно сказал тогда мой шеф (между прочим, иногда он мог быть очень даже недобродушным), – но подобное зрелище случается, может быть, раз в жизни. Так что сходить стоит.
Может, он в конце концов и прав, подумал я и согласился. Но то, что это зрелище станет воистину незабываемым, тогда не могли предполагать ни он, ни я.
Как уже говорил, я занимал место на трибуне для почетных гостей во втором ряду, где сидели менее важные персоны, их было не очень много. Передо мной в первом расположились более важные, среди них и генеральный прокурор, мой самый большой начальник. В жизни не приходилось видеть одновременно столько выродков. Я чувствовал себя шиллеровским искателем жемчуга, чуть ли не гением среди всех этих типажей. Естественно, не считая генерального прокурора.
Игра – что за эвфемизм для занятия, построенного на сплошном насилии и вполне серьезной жажде обладания и денег… Впрочем, все или почти все на свете упирается в деньги. Так вот, игра началась. Кривоногие мужчины в коротеньких штанишках стали носиться по зеленому дерну поля. Но что-то не стыковалось, не ладилось. Потому как лемуры от спорта беспокойно зашевелились, занервничали, словно перед концом света. Внезапно зрительская масса взревела, функционеры от спорта, в гуще которых я сидел, тоже впали в бешенство или стали корчиться в судорогах. Насколько я мог понять, судья принял неверное решение, причем настолько неверное, что на него окрысились фанаты и той и другой команды. Разъяренная публика, вскочив со своих мест, устремилась на поле, сметая по пути барьеры заграждений. Громкоговоритель изрыгал угрозы. Возникла полиция, и постепенно все успокоились благодаря полицейским при поддержке громкоговорителя, предупредившего, что, мол, «…если не будет восстановлен порядок на футбольном поле, то игру…», но тут вдруг некто упал на дерн поля – причем вопреки ожиданиям не игрок, нет, и даже не судья, а кто-то из зрителей. Санитары тут же унесли его на носилках.
Генеральный прокурор, тронув меня за локоть, сказал:
– Боюсь, нам придется вмешаться.
И мы вместе с ним и еще парочкой функционеров от спорта поспешили в помещение, куда санитары отнесли пострадавшего.
Пострадавший был мертв. Он погиб от удара ножом в спину, вполне профессионального удара, если можно так выразиться. Убийца знал, как и куда нанести удар, чтобы уложить жертву на месте.
Я забыл упомянуть, что одна команда была из Англии. Я не говорил о том, что это была национальная сборная Англии, нет? Или Шотландии? А может, Ирландии? В общем, команды, сражавшиеся то ли за Кубок Европы, то ли еще за какой-то весомый кубок. А вторая команда, как я позже установил, была из Германии.
Разумеется, я понимал, что от меня требуется, и генеральному прокурору не было нужды наставлять меня. «Пусть вам доложат, как полагается». По моему звонку прибыли судмедэксперт и представители отдела по расследованию Убийств. На поле продолжалось то, что у любителей спорта считается игрой, обернувшейся гибелью для лежавшего на носилках болельщика.
Судмедэксперт установил – впрочем, это было понятно даже таким дилетантам, как мы, – что мужчина мертв. Старший представитель отдела по расследованию убийств был поражен и смущен присутствием генпрокурора. Он был в явной растерянности – то ли заняться обеспечением сохранности следов, то ли осмотром места происшествия? И то и другое исключалось в силу явной бессмысленности. Труп собрались перевезти в бюро судебно-медицинской экспертизы.
Моя книга, моя тяжело читаемая книга будет носить название «Башня Венеры». Большего пока сказать не могу, потому что сама не знаю. Как не знаю и того, что такое «Башня Венеры». Легкий намек на эротизм в этом названии вполне объясним, поскольку автор – кошка. Та самая кошка, по меху которой чрезвычайно трудно определить половую принадлежность. (Котов различают прежде всего по размерам головы.) Что, впрочем, не мешает кошкам быть и слыть в высшей степени эротичными созданиями. Та самая читательница моей книги вообще лишена всяких половых признаков. Но я предпочту об этом промолчать.
Генеральный прокурор, старший представитель отдела по расследованию убийств, ну и я в рамках моих скромных обязанностей позаботились об этом. Что же касается функционеров от спорта, тех трагический инцидент интересовал лишь постольку-поскольку. Главным для них было не сорвать спортивное мероприятие.
Вследствие неспокойной обстановки и не в последнюю очередь трагического происшествия к стадиону были стянуты значительные силы полиции. У каждого входа расставили полицейские машины и посты. Старший представитель отдела по расследованию убийств опросил по радио всех: выяснилось, что никто не покинул стадион, за исключением пострадавшего, которого унесли на носилках санитары. Он якобы скончался от сердечного приступа на почве сильного волнения. Оттого, что гол забила не обожествляемая им команда, а ее противники. Его фамилия и фамилии санитаров, оказывавших ему помощь, впоследствии были уточнены, но и это вряд ли могло быть полезным следствию.
– Значит, убийца все еще на стадионе, – констатировал старший представитель отдела по расследованию убийств.
– Мы, конечно, можем проверить тех немногих, кто будет покидать стадион до завершения матча, – размышлял вслух мой шеф, – но мне представляется совершенно неосуществимым проверить всех остальных после игры, тем более что такой людской поток опасен сам по себе. Шутка сказать, десятки тысяч людей!
– Таким образом, для раскрытия преступления по горячим следам остается не больше часа, потому что именно столько остается до конца матча.
– Телевизионщики наверняка засняли эту сцену, – сказал генеральный прокурор.
Добиться взаимопонимания у представителей телевидения труда не составило, и уже вскоре нам показали фрагмент: толпа сносит ограждение и бежит как раз к тому участку поля, где распласталось нечетко заснятое неподвижное тело. Тут же возникают санитары – генеральный прокурор просит остановить, отмотать ленту назад и проиграть снова…
– Матч необходимо немедленно прервать, – сказал генеральный прокурор после краткого совещания главному из спортивных функционеров, строительному магнату; впоследствии в его некрологе стояло следующее: «Футбол был его жизнью».
Я тогда еще подумал: только ли футбол? Наверняка в его жизни было нечто кроме футбола, но это уже другая история. Потому что скоропостижная смерть избавила его от заслуженного наказания за мошенничество и подкуп должностных лиц.
Но вернемся к матчу. Самый главный спортивный функционер досадовал. Как так взять да прервать игру? Речь идет о кубке! А может, кто-нибудь из-за этого не забьет решающий гол! Впрочем, пара фраз решительно настроенного генерального прокурора, и он вынужден был уступить.
Матч прервали. Диктор ввел болельщиков в курс дела: произошло убийство. Убийца среди нас. Он не мог покинуть стадион. Поэтому необходимо установить его личность. Полиция обращается ко всем с убедительной просьбой подготовить документы, удостоверяющие личность, к проверке, соблюдать порядок. Объявление завершала следующая фраза, я помню ее дословно: «Убийцей может быть и сидящий рядом с вами. Обо всех случаях подозрительного поведения просим немедленно сообщать полиции, сейчас важна каждая мелочь».
Зрителей проинформировали, матч продолжился, а мы тем временем изучали полученные от телевизионщиков кадры.
– Но вы же сами говорили! – недоумевал главный спортивный функционер, правда, несколько успокоившийся – матч продолжился, – с заплывшей жиром физиономией, такой розовой, словно попочка новорожденного. – Вы же сами говорили, что невозможно проверить такое количество людей!
– А мы и не собираемся никого проверять. Наше дело – убедить в этом убийцу, и это наш единственный шанс задержать его.
– Что вы имеете в виду? О каком единственном шансе говорите? – не отставал толстяк.
– Наша задача – заставить преступника нервничать. И вот мой шеф вместе с этим толстяком еще раз объявили на весь стадион, что каждый, кто пожелает покинуть стадион до конца матча, будет задержан для установления личности.
Между тем выяснилось, что инцидент был заснят и двумя другими камерами, и нам показали и эти кадры. На первой группе кадров ничего нового мы не обнаружили, а вот другая последовательность кадров, снятых, кстати, под иным углом, запечатлела двух мужчин, одетых в черное, и оба выделялись среди остальной публики. Оба бежали с толпой, но было заметно, что один из них явно пытается догнать другого.
Был ли он убийцей?
На этом земельный прокурор оставил свою аудиторию в неведении до следующего четверга, и все перешли в музыкальную гостиную. Я снова уютно устроилась на подоконнике и стала созерцать в окно усыпанное звездами небо, наслаждаясь теплом от батареи центрального отопления.
«Венерина гора» – понятие известное, а вот о «Башне Венеры» никто толком ничего не знает. А мне между тем доводилось о ней слышать, вот только не помню точно где. Интересно, а заинтересует ли моя «Башня Венеры», произведение сложное, глубокомысленное, если не сказать перегруженное мыслями и идеями, поэтов? Мастеров рифмы? Может, его даже прочтет какая-нибудь поэтесса. Я имею в виду эту поэтессу. Рыжеволосую даму с чуть вытянутой головой. Она рыжеволосая от природы, не из этих перекрашенных. Будучи кошкой, имеющей тоже рыжего от природы брата, я спец по части рыжины, поэтому меня не так-то легко обвести вокруг пальца, хоть я и не различаю ни зеленого, ни красного цветов. Эта поэтесса рыжая и к тому же такая бледненькая, а когда говорит, того и гляди хлопнется в обморок. Она еще совсем молоденькая. Но пишет стихи, наполненные такой глубочайшей меланхолией, что, читая их, просто увядаешь. Она, эта поэтесса, носит драповое ворсистое пальто, темно-серое, точно мешок для мусора, судя по вшитой в подкладку этикетке, от самого престижного модельера и доходящее ей почти до пят. Она не столько носит его, сколько таскает за собой. И вообще создается впечатление, что меланхолия настолько лишила ее сил, что она едва передвигает ноги. И как только у нее хватает сил удерживать в руках шариковую ручку! Ее донимают демоны отвращения к миру.
И эта особа читает мою книгу?
О, поэтесса! Когда ты стоишь у окна, кажется, что ты пронизана лучами закатного солнца. Утренней зари ты не видишь, ибо ночь напролет заклинаешь темные силы и счастлива без меры, если к четырем тебе удается сомкнуть глаза. Тут уж не до созерцаний утренних зорь. Остается черпать вдохновение во время закатов. Иногда на тебя находят пароксизмы поэтичности, ты хватаешься за перо и катаешь очередной свой стихотворный опус, которого ждет не дождется мир. Изливаешь меланхолию на страницы, пока она, вспенившись, не станет из них изливаться, грозя увлечь тебя в непроглядный мрак хандры. Сколько раз ты умирала! Собственно, умирать – твое излюбленное занятие, твое естественное состояние, посему и жизнь твоя – лишь блеклая тень настоящей жизни, тускла, бескровна и едва отличима от смерти.
Кстати, о тенях: а разве ты, такая прозрачная, отбрасываешь тень? Не отбрасываешь. Твоя тень – отмеченные вселенской скорбью стихи. И ты не опускаешься на софу, а погружаешься в нее, читаешь мою книгу – нет, ее ты читать не станешь, написанную таким языком книгу не станешь. Ты вообще ничего не читаешь, разве что гранки своих же книг.
Горе тому, кто заметит твои упорство и выносливость.
Они там, в гостиной, музицируют, полноты картины ради упомяну и об этом, исполняется квинтет для смычковых инструментов, якобы таящий в себе неожиданности, поскольку один из пассажей являет собой памятник, уже столько простоявший на постаменте, что его перестали замечать, в данном случае уместнее сказать – стали пропускать мимо ушей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40