И предоставил эти взбесившиеся каменные и железные громады самим себе, той жестокой судьбе, которая неминуемо должна постичь их рано или поздно? Или, может быть, здесь вообще не осталось спокойных мест, и все наши города, когда-то такие разные, сплелись теперь в единый клубок, опутывающий всю империю? Страшная картина. Как я рад, что смогу вскоре вернуться в родное время, не столь жестокое к людям. Да, будущее – действительно бездонная пропасть.
Маисты учат, что конец света настанет, когда небо сблизится с землей, а звезды опустятся так низко, что будут задевать за землю, порождая искры, от которых все и сгорит. По другому учению, восходящему к Чжуан-цзы, мир непреходящ, люди же с течением веков будут становиться все прозрачнее, пока совсем не растворятся в воздухе, и тогда на земле воцарятся муравьи... Есть еще теория, гласящая, что в конце времен солнце упадет в море, вода в нем закипит и земля сварится, и погибнет все на ней живущее, кроме саламандр... Есть, наконец, расчеты незабвенного Линь Бо-цзы, которого знал еще мой дед. Линь Бо-цзы пришел к выводу, что звезды в своем движении истирают лазурный камень небесного свода, а его пыль постоянно оседает на землю и когда-нибудь погребет все живое... Нет, мой дорогой Цзи-гу, ничего этого не произойдет, лишь железо и камень, вырвавшиеся из-под власти человека, будут все дальше завоевывать землю, умножая шум и грязь, пока не задохнутся под собственной тяжестью – это и будет конец света. Теперь я хорошо это понимаю. И думаю, что, считая от «теперешнего» времени, в котором я нахожусь, до этого конца осталось совсем немного. К счастью, у нас, живущих в своем родном времени, впереди еще целая тысяча лет.
Но вернемся к поездке, предпринятой мною вместе с господином Ши-ми. Это восьмое письмо и так уже превратилось в целую связку листов. Мы покинули блуждающий дом там, где, по словам господина Ши-ми, находится самый центр этого огромного, нечеловеческого города. Шум, устраиваемый большеносыми, был здесь, если только это возможно, еще сильнее. Из отверстий в земле поднимался пар. Мы прошли несколько улиц и зашли в большую лавку, со всех сторон огороженную стеклом. Незадолго до этого я по просьбе господина Ши-ми передал ему еще один из моих пятидесяти ланов. Пока мы ехали, господин Ши-ми объяснял мне, что собирается делать, но я не совсем его понял: отчасти из-за грохота, издаваемого самим железным домом, отчасти – из-за криков гостей, ехавших с нами; да и то, что намеревался делать господин Ши-ми, показалось мне чрезвычайно сложным. Теперь же я мог увидеть все своими глазами.
Войдя в лавку, я сразу подумал, что попал к меняле. Я уже давно перестал удивляться тому, сколь неразумно ведут себя большеносые. Торговцы выставляют в окне все свои товары. Их тщеславие граничит с бесстыдством: они нарочно выставляют товары так, чтобы любой, буквально любой прохожий мог их увидеть. Это все равно что указывать на них пальцем. Пусть так, я уж больше не удивляюсь и не возмущаюсь. Я даже в какой-то мере могу понять мясника, раскладывающего кровавые куски мяса почти что прямо на улице, или портного, разворачивающего на глазах у всех свои материи. Но чтобы владелец меняльной лавки выкладывал в окне свои деньги?.. Я могу объяснить это лишь тем слабоумием, в которое впали местные жители за тридцать разделяющих нас поколений. Причем, как оказалось, это была даже не совсем меняльная лавка. Я так до конца и не понял, что это было. Господин Ши-ми немного поговорил с одним большеносым, у которого не только не было косы, но даже вообще волос на голове не осталось, потом извлек мой лан и показал ему. Тот чуть в обморок не упал, потом схватился за голову обеими руками и издал несколько хлюпающих звуков. Что ж, мой милый Цзи-гу, это вполне объяснимо: перед ним был новенький, ничуть не потертый лан серебра с императорской печатью, изготовленный, с его точки зрения, тысячу лет назад. Понятно, что здесь это – редкость. Но я не поверил своим глазам, когда господин Ши-ми, отдав лан торговцу, получил за него две коричневые и восемь синих бумажекгкоторые тут же передал мне. Эта дурная затея с бумажными деньгами (у нас, как ты помнишь, так и не привившаяся) здесь не только широко распространена: бумажные деньги стали для большеносых почти единственным средством торговли и платежа. Монеты встречаются редко и применяются только для мелких расчетов. Те бумажки, которые господин Ши-ми после известного тебе досадного недоразумения передал гневливой даме и которые я по неопытности принял за записки, тоже были деньгами. Делают их из очень грубой бумаги, и срок действия их не ограничен. Либо доверие большеносых к своему министру финансов настолько велико, что граничит со слабоумием, либо же такое количество пыли и грязи в здешнем мире тем и объясняется, что никто не хочет убирать их за эти бумажные «деньги». На каждой бумажке есть рисунок. Сначала я полагал, что изображенные на рисунках головы принадлежат министру финансов и его сановникам. Однако это не так. Министр и его сановники поступили вполне благоразумно, отказавшись поместить на бумажных деньгах свои портреты. Иначе их узнавали бы на улицах! Кстати, бумажные деньги любой человек может сделать себе и сам: я убедился в этом на примере господина Ши-ми. Как-то раз он, покупая мне одежду, достал из кармана листок бумаги, начертил на нем несколько знаков – и торговец принял его вместо денег. Здесь так многие поступают. Какая экономика выдержит такое? Вот здешняя экономика и не выдерживает – доказательств этого у меня уже более чем достаточно.
Я хотел вернуть господину Ши-ми эти бумажные деньги, но он сказал, что они принадлежат мне, и сунул их мне в карман. Мне захотелось попробовать, действительно ли на них можно что-то купить. Господина Ши-ми это рассмешило. Мы прошли с ним еще по нескольким улицам, и вдруг меня привлекло стеклянное окно одной огромной лавки, целого торгового дома, и я остановился перед ним в глубоком недоумении. В окне находился совершенно непонятный предмет, о назначении которого у меня не зародилось даже отдаленных догадок. Указав господину Ши-ми на этот предмет, я дал ему понять, что хотел бы за свои бумажки приобрести именно его.
Господин Ши-ми схватился за живот от смеха. Смеялся он не надо мной, а над моим (с его точки зрения весьма нелепым) желанием купить именно это. Он несколько раз принимался объяснять мне, что это такое, но смех мешал ему, и я так ничего и не понял. И поскольку я упорствовал в своем решении, ему ничего не оставалось, как сопроводить меня внутрь этой огромной лавки или торгового дома.
Там, внутри, царило необычайное оживление. Толпы большеносых двигались во всех направлениях, бесцеремонно толкая друг друга и даже не думая о соблюдении хотя бы малейших форм вежливости. Во время наводнения, случившегося, если ты помнишь, в год смерти вице-канцлера Ян-цзи, когда народ, живший в домах у берега, бросился, ища спасения, в верхние кварталы города, впрочем, что я тебе напоминаю, ведь ты сам был тогда главным начальником пожарной стражи и знаешь, что в то же самое время жители верхних кварталов, спасаясь от внезапно вспыхнувшего пожара, кинулись вниз, к реке, так что два встречных потока этих несчастных столкнулись на середине, и возникла страшная давка, равной которой не упомнят не только старики, но даже самые древние хроники, да и позже никто не слыхал о подобном кошмаре, в котором бы все кругом так нещадно толкали друг друга, затаптывая упавших, – так вот, никто и никогда не видел больше такой огромной и отчаянной толпы народа, кроме как в этом торговом доме города Минхэня, куда меня занесла одна лишь любознательность. При этом учти, любезный друг Цзи-гу, что тогда, в год смерти вице-канцлера Ян-цзи, пожар и наводнение вызвали сумятицу все-таки среди обыкновенных людей, тогда как здесь, в этой сумасшедшей толпе, сталкивались между собой тяжелотелые, большеносые великаны, заполнявшие своими низкими, громкими голосами все огромное пространство торгового дома. Мне показалось, что я попал в ад. Однако я по-прежнему держался своего плана, твердя себе: ты прибыл сюда с научной целью, а ученый, желающий познать истину, не должен поддаваться страху, даже когда перед ним разверзнутся врата ада.
Не следует забывать также, что в этом аду у меня был верный проводник, отважный и самоотверженный господин Ши-ми: он встал впереди, взял меня за руку и бесстрашно повел, раздвигая толпы большеносых, в ту часть торгового дома, где я мог приобрести желаемое.
Название у этого предмета довольно длинное, я запомнил только «Нань Ло»; с одной стороны он желтого, с другой – синего цвета и довольно велик размером. Из чего он сделан, я не понял: материал грубый, но довольно гибкий. Нань Ло может пребывать в двух состояниях. Первое походит на сложенный во много раз шатер или великанский плащ. Посредством на удивление разумно устроенного насоса торговец напустил в Нань Ло воздуху, и оно перешло в другое свое состояние, превратившись в кольцеобразную подушку необычайной толщины. Сдерживая смех, господин Ши-ми спросил, по-прежнему ли я хочу приобрести эту вещь? Честно говоря, тогда я хотел уже только одного: поскорее выбраться из этого ада. Но мне показалось невежливым отказываться от покупки после того, как торговец, хотя он всего лишь прислуга, так старательно надул для меня это Нань Ло. Поэтому я протянул ему несколько моих денежных бумажек, и – смотри-ка! – торговец покорно принял их, отвесив мне (я внимательно следил) семь восьмых поклона. Вообще-то ему после этого следовало бы отрубить голову, как последнему нечестивцу, потому что при нашей с ним разнице в рангах он обязан был отблагодарить меня по меньшей мере полным кэ-тоу, сопроводив его двумя трехчетвертными поклонами – да и то если я, оказав ему честь, предположу, что он и есть владелец всего заведения. Если же этот надуватель Нань Ло – всего лишь слуга настоящего владельца, то он должен был бы с полу подбирать мои бумажные деньги... Впрочем, ладно. В конце концов, я прибыл сюда не для того, чтобы кичиться своим рангом, а чтобы изучать ожидающее нас будущее.
Затем торговец вынул из Нань Ло маленькую затычку, и воздух вышел – со страшным шумом и свистом, как здесь водится. Нань Ло покрылся морщинами; торговец сложил его и завернул в бумагу.
Из того, что я сижу сейчас и пишу тебе это письмо, мой любезный Цзи-гу, ты можешь заключить, что до дому я вместе с моим Нань Ло добрался вполне благополучно. Мало того: заботливый господин Ши-ми догадался захватить для меня и тот разумно устроенный насос, о чем я и не подумал. Я научился им пользоваться. На него надо нажимать ногой. Теперь Нань Ло стоит около моей постели во всей своей желто-синей красе, занимая почти всю комнату. Для чего оно нужно, господин Ши-ми так и не сумел мне объяснить. Он обещал мне потом показать, как им пользуются. Но, по-видимому, это все же не предмет культа.
Письмо мое получилось уже очень длинным. Пора идти к почтовому камню. Если бы у меня был талант художника, я бы нарисовал тебе это Нань Ло. Но такого таланта, как тебе известно, у меня нет. Пусть же иллюстрацией этого чуда станет стихотворение, пришедшее мне в голову при рассматривании Нань Ло:
Рассматривая лазорево-золотое Нань Ло
О лазорево-золотое Нань Ло!
Ты дышишь воздухом знойного полдня.
Но не тем же ли воздухом дышу и я
В этот день середины лета?
Жаль, что будущему не дано узнать,
Как цветет абрикосовый холм.
С сердечным приветом, твой далекий друг –
Гао-дай.
ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ
(четверг , 12 августа)
Мой дорогой, далекий друг Цзи-гу,
луна сегодня вновь на ущербе, как и в тот день, когда я прибыл сюда. Прошло много дней с тех пор, как я писал тебе в последний раз. Надеюсь, что ты не слишком за меня волновался. У меня все хорошо – в той мере, в какой это позволяют обстоятельства. Дождь, казавшийся бесконечным, наконец прекратился. Однако настоящего лета в краю большеносых, видимо, так и не бывает, хотя стоит солнцу посветить дня два, как они с совершеннейшим бесстыдством раздеваются донага и укладываются загорать на всех лужайках. Но об этом позже.
Опять не знаю, как и с чего начать. Нового и непривычного все еще так много, что луне, вероятно, придется смениться не один раз, прежде чем я смогу освоиться здесь по-настоящему.
Прочитав мое последнее письмо, восьмое (оно получилось больше, чем все до сих пор полученные мной твои письма вместе взятые), ты наверняка скажешь, что эта история с бумажными деньгами для нас не так уж и нова.
Верно. Наши отцы еще помнят, как в злосчастные времена Пяти династий эта бумажная чума распространилась и в Поднебесной. Но великий Сын Неба Тай-цзу, основатель династии Сун – да властвует она вечно! – державный отец нашего могущественного императора, вступив на престол, положил конец и этому злоупотреблению.
Вот мной и овладевает сомнение: не повредят ли открытия, сделанные мной в путешествии и по большей части уже изложенные в письмах, людям нашего времени, если мы опрометчиво поделимся ими со всеми?
Не заключит ли из моих писем наш министр финансов Гуан Дай-фан, этот жалкий шестипалый, которого я и без того не могу называть иначе, как бездарным мошенником, что и в отдаленном будущем бумажные деньги будут играть важнейшую роль? И не побежит ли он тут же к всемилостивейшему Сыну Неба – признанному мастеру в разведении пекинских собачек и непревзойденному знатоку обхождения с прекрасным полом, но, при всем моем к нему уважении, полному профану в вопросах финансов, – чтобы потребовать немедленного введения бумажных денег? Тогда будет довольно и двух неурожайных лет, чтобы стоимость этих денег упала ниже цены бумаги, из которой их делают.
Не лучше ли будет, сколь это ни тяжело, все же сохранить наши открытия в тайне? Ты можешь возразить, что мы обязаны по крайней мере доложить о них императору, представив ему отчет о моем путешествии, пусть даже, с учетом его скромных литературных познаний, достаточно простой и краткий. Но и тут у меня возникают сомнения. Выше, когда я писал о династии Сун: «да властвует она вечно», – кисть моя дрогнула, но я все же вывел эти слова, решив потом к ним вернуться, – и вот я к ним возвращаюсь. Увы, теперь я знаю, что славнейшая и достойнейшая династия Сун не будет властвовать вечно. Здесь, в будущем, всего тысячу лет спустя – слово «всего» я употребляю здесь по отношению к вечности, – никто давно и не помнит о ее существовании, и даже столь образованному человеку, как господин Ши-ми, имена наших императоров не говорят почти ничего, а ведь он сам учитель, как сообщил мне недавно. У них тут, по-видимому, вообще нет императора, не говоря уже о династии Сун. Разве можно написать такое в отчете, который мы собираемся представить Сыну Неба? А если мы умолчим, то это будет первое, о чем Его Величество сочтет нужным осведомиться. И что тогда делать? Ответ может стоить нам головы, а голова у каждого из нас всего одна.
Вот почему я все более склоняюсь к тому, чтобы вообще не сообщать никому о моем путешествии. Наверное, в мире все-таки не зря устроено так, чтобы люди ничего не знали о своем будущем.
Тем не менее именно вопрос о будущем нашей достославной династии Сун заставил меня обратиться к некоторым проблемам, решение которых может хотя бы отчасти пролить свет на тайны здешнего мира. Так, господин Ши-ми сообщил, что последняя правившая у них династия называлась Ви Тэн-ба – она окончилась с уже упоминавшимся Лю Дэ-ви, третьим этого имени, который был необычайно толст. О династии, которая называлась бы Сун, господин Ши-ми не мог сказать ничего. Затем мы заговорили о географии, и я с удивлением обнаружил, что Великое море находится для господина Ши-ми не на востоке, а на западе. Как это может быть? Неужели оно переместилось? Приведу тебе вкратце наш разговор.
Он: Нет-нет, дражайший Гао-дай, море на западе, далеко на западе.
Я: Но куда же, любезнейший Ши-ми, в таком случае течет река? Неужели в горы? Разве вода может течь вверх?
Он (со смехом): О нет, великая река – ее называют Ду Най – течет на восток. Она, конечно, тоже впадает в море, но это очень маленькое море. Другая река, И Цзя, на которой стоит Минхэнь, долго петляет, однако в конце концов впадает в тот же Ду Най. Великое же море находится на западе, там, где заходит солнце. Поверь мне, о ученейший и достопочтеннейший Гао-дай, я сам бывал в тех краях.
Тогда-то мои давно возникшие подозрения и превратились в уверенность. Было это около десяти дней назад, возможно, еще в тот день, когда мы с господином Ши-ми побывали в городе и купили Нань Ло. Прошло еще несколько дней, и в квартире господина Ши-ми я сделал удивительное открытие. Я получил от него разрешение пользоваться всем, что только есть в доме. У него, сказал он, нет от меня секретов. И я воспользовался его разрешением – не столько из личного любопытства, сколько из необходимости познать этот мир как можно лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Маисты учат, что конец света настанет, когда небо сблизится с землей, а звезды опустятся так низко, что будут задевать за землю, порождая искры, от которых все и сгорит. По другому учению, восходящему к Чжуан-цзы, мир непреходящ, люди же с течением веков будут становиться все прозрачнее, пока совсем не растворятся в воздухе, и тогда на земле воцарятся муравьи... Есть еще теория, гласящая, что в конце времен солнце упадет в море, вода в нем закипит и земля сварится, и погибнет все на ней живущее, кроме саламандр... Есть, наконец, расчеты незабвенного Линь Бо-цзы, которого знал еще мой дед. Линь Бо-цзы пришел к выводу, что звезды в своем движении истирают лазурный камень небесного свода, а его пыль постоянно оседает на землю и когда-нибудь погребет все живое... Нет, мой дорогой Цзи-гу, ничего этого не произойдет, лишь железо и камень, вырвавшиеся из-под власти человека, будут все дальше завоевывать землю, умножая шум и грязь, пока не задохнутся под собственной тяжестью – это и будет конец света. Теперь я хорошо это понимаю. И думаю, что, считая от «теперешнего» времени, в котором я нахожусь, до этого конца осталось совсем немного. К счастью, у нас, живущих в своем родном времени, впереди еще целая тысяча лет.
Но вернемся к поездке, предпринятой мною вместе с господином Ши-ми. Это восьмое письмо и так уже превратилось в целую связку листов. Мы покинули блуждающий дом там, где, по словам господина Ши-ми, находится самый центр этого огромного, нечеловеческого города. Шум, устраиваемый большеносыми, был здесь, если только это возможно, еще сильнее. Из отверстий в земле поднимался пар. Мы прошли несколько улиц и зашли в большую лавку, со всех сторон огороженную стеклом. Незадолго до этого я по просьбе господина Ши-ми передал ему еще один из моих пятидесяти ланов. Пока мы ехали, господин Ши-ми объяснял мне, что собирается делать, но я не совсем его понял: отчасти из-за грохота, издаваемого самим железным домом, отчасти – из-за криков гостей, ехавших с нами; да и то, что намеревался делать господин Ши-ми, показалось мне чрезвычайно сложным. Теперь же я мог увидеть все своими глазами.
Войдя в лавку, я сразу подумал, что попал к меняле. Я уже давно перестал удивляться тому, сколь неразумно ведут себя большеносые. Торговцы выставляют в окне все свои товары. Их тщеславие граничит с бесстыдством: они нарочно выставляют товары так, чтобы любой, буквально любой прохожий мог их увидеть. Это все равно что указывать на них пальцем. Пусть так, я уж больше не удивляюсь и не возмущаюсь. Я даже в какой-то мере могу понять мясника, раскладывающего кровавые куски мяса почти что прямо на улице, или портного, разворачивающего на глазах у всех свои материи. Но чтобы владелец меняльной лавки выкладывал в окне свои деньги?.. Я могу объяснить это лишь тем слабоумием, в которое впали местные жители за тридцать разделяющих нас поколений. Причем, как оказалось, это была даже не совсем меняльная лавка. Я так до конца и не понял, что это было. Господин Ши-ми немного поговорил с одним большеносым, у которого не только не было косы, но даже вообще волос на голове не осталось, потом извлек мой лан и показал ему. Тот чуть в обморок не упал, потом схватился за голову обеими руками и издал несколько хлюпающих звуков. Что ж, мой милый Цзи-гу, это вполне объяснимо: перед ним был новенький, ничуть не потертый лан серебра с императорской печатью, изготовленный, с его точки зрения, тысячу лет назад. Понятно, что здесь это – редкость. Но я не поверил своим глазам, когда господин Ши-ми, отдав лан торговцу, получил за него две коричневые и восемь синих бумажекгкоторые тут же передал мне. Эта дурная затея с бумажными деньгами (у нас, как ты помнишь, так и не привившаяся) здесь не только широко распространена: бумажные деньги стали для большеносых почти единственным средством торговли и платежа. Монеты встречаются редко и применяются только для мелких расчетов. Те бумажки, которые господин Ши-ми после известного тебе досадного недоразумения передал гневливой даме и которые я по неопытности принял за записки, тоже были деньгами. Делают их из очень грубой бумаги, и срок действия их не ограничен. Либо доверие большеносых к своему министру финансов настолько велико, что граничит со слабоумием, либо же такое количество пыли и грязи в здешнем мире тем и объясняется, что никто не хочет убирать их за эти бумажные «деньги». На каждой бумажке есть рисунок. Сначала я полагал, что изображенные на рисунках головы принадлежат министру финансов и его сановникам. Однако это не так. Министр и его сановники поступили вполне благоразумно, отказавшись поместить на бумажных деньгах свои портреты. Иначе их узнавали бы на улицах! Кстати, бумажные деньги любой человек может сделать себе и сам: я убедился в этом на примере господина Ши-ми. Как-то раз он, покупая мне одежду, достал из кармана листок бумаги, начертил на нем несколько знаков – и торговец принял его вместо денег. Здесь так многие поступают. Какая экономика выдержит такое? Вот здешняя экономика и не выдерживает – доказательств этого у меня уже более чем достаточно.
Я хотел вернуть господину Ши-ми эти бумажные деньги, но он сказал, что они принадлежат мне, и сунул их мне в карман. Мне захотелось попробовать, действительно ли на них можно что-то купить. Господина Ши-ми это рассмешило. Мы прошли с ним еще по нескольким улицам, и вдруг меня привлекло стеклянное окно одной огромной лавки, целого торгового дома, и я остановился перед ним в глубоком недоумении. В окне находился совершенно непонятный предмет, о назначении которого у меня не зародилось даже отдаленных догадок. Указав господину Ши-ми на этот предмет, я дал ему понять, что хотел бы за свои бумажки приобрести именно его.
Господин Ши-ми схватился за живот от смеха. Смеялся он не надо мной, а над моим (с его точки зрения весьма нелепым) желанием купить именно это. Он несколько раз принимался объяснять мне, что это такое, но смех мешал ему, и я так ничего и не понял. И поскольку я упорствовал в своем решении, ему ничего не оставалось, как сопроводить меня внутрь этой огромной лавки или торгового дома.
Там, внутри, царило необычайное оживление. Толпы большеносых двигались во всех направлениях, бесцеремонно толкая друг друга и даже не думая о соблюдении хотя бы малейших форм вежливости. Во время наводнения, случившегося, если ты помнишь, в год смерти вице-канцлера Ян-цзи, когда народ, живший в домах у берега, бросился, ища спасения, в верхние кварталы города, впрочем, что я тебе напоминаю, ведь ты сам был тогда главным начальником пожарной стражи и знаешь, что в то же самое время жители верхних кварталов, спасаясь от внезапно вспыхнувшего пожара, кинулись вниз, к реке, так что два встречных потока этих несчастных столкнулись на середине, и возникла страшная давка, равной которой не упомнят не только старики, но даже самые древние хроники, да и позже никто не слыхал о подобном кошмаре, в котором бы все кругом так нещадно толкали друг друга, затаптывая упавших, – так вот, никто и никогда не видел больше такой огромной и отчаянной толпы народа, кроме как в этом торговом доме города Минхэня, куда меня занесла одна лишь любознательность. При этом учти, любезный друг Цзи-гу, что тогда, в год смерти вице-канцлера Ян-цзи, пожар и наводнение вызвали сумятицу все-таки среди обыкновенных людей, тогда как здесь, в этой сумасшедшей толпе, сталкивались между собой тяжелотелые, большеносые великаны, заполнявшие своими низкими, громкими голосами все огромное пространство торгового дома. Мне показалось, что я попал в ад. Однако я по-прежнему держался своего плана, твердя себе: ты прибыл сюда с научной целью, а ученый, желающий познать истину, не должен поддаваться страху, даже когда перед ним разверзнутся врата ада.
Не следует забывать также, что в этом аду у меня был верный проводник, отважный и самоотверженный господин Ши-ми: он встал впереди, взял меня за руку и бесстрашно повел, раздвигая толпы большеносых, в ту часть торгового дома, где я мог приобрести желаемое.
Название у этого предмета довольно длинное, я запомнил только «Нань Ло»; с одной стороны он желтого, с другой – синего цвета и довольно велик размером. Из чего он сделан, я не понял: материал грубый, но довольно гибкий. Нань Ло может пребывать в двух состояниях. Первое походит на сложенный во много раз шатер или великанский плащ. Посредством на удивление разумно устроенного насоса торговец напустил в Нань Ло воздуху, и оно перешло в другое свое состояние, превратившись в кольцеобразную подушку необычайной толщины. Сдерживая смех, господин Ши-ми спросил, по-прежнему ли я хочу приобрести эту вещь? Честно говоря, тогда я хотел уже только одного: поскорее выбраться из этого ада. Но мне показалось невежливым отказываться от покупки после того, как торговец, хотя он всего лишь прислуга, так старательно надул для меня это Нань Ло. Поэтому я протянул ему несколько моих денежных бумажек, и – смотри-ка! – торговец покорно принял их, отвесив мне (я внимательно следил) семь восьмых поклона. Вообще-то ему после этого следовало бы отрубить голову, как последнему нечестивцу, потому что при нашей с ним разнице в рангах он обязан был отблагодарить меня по меньшей мере полным кэ-тоу, сопроводив его двумя трехчетвертными поклонами – да и то если я, оказав ему честь, предположу, что он и есть владелец всего заведения. Если же этот надуватель Нань Ло – всего лишь слуга настоящего владельца, то он должен был бы с полу подбирать мои бумажные деньги... Впрочем, ладно. В конце концов, я прибыл сюда не для того, чтобы кичиться своим рангом, а чтобы изучать ожидающее нас будущее.
Затем торговец вынул из Нань Ло маленькую затычку, и воздух вышел – со страшным шумом и свистом, как здесь водится. Нань Ло покрылся морщинами; торговец сложил его и завернул в бумагу.
Из того, что я сижу сейчас и пишу тебе это письмо, мой любезный Цзи-гу, ты можешь заключить, что до дому я вместе с моим Нань Ло добрался вполне благополучно. Мало того: заботливый господин Ши-ми догадался захватить для меня и тот разумно устроенный насос, о чем я и не подумал. Я научился им пользоваться. На него надо нажимать ногой. Теперь Нань Ло стоит около моей постели во всей своей желто-синей красе, занимая почти всю комнату. Для чего оно нужно, господин Ши-ми так и не сумел мне объяснить. Он обещал мне потом показать, как им пользуются. Но, по-видимому, это все же не предмет культа.
Письмо мое получилось уже очень длинным. Пора идти к почтовому камню. Если бы у меня был талант художника, я бы нарисовал тебе это Нань Ло. Но такого таланта, как тебе известно, у меня нет. Пусть же иллюстрацией этого чуда станет стихотворение, пришедшее мне в голову при рассматривании Нань Ло:
Рассматривая лазорево-золотое Нань Ло
О лазорево-золотое Нань Ло!
Ты дышишь воздухом знойного полдня.
Но не тем же ли воздухом дышу и я
В этот день середины лета?
Жаль, что будущему не дано узнать,
Как цветет абрикосовый холм.
С сердечным приветом, твой далекий друг –
Гао-дай.
ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ
(четверг , 12 августа)
Мой дорогой, далекий друг Цзи-гу,
луна сегодня вновь на ущербе, как и в тот день, когда я прибыл сюда. Прошло много дней с тех пор, как я писал тебе в последний раз. Надеюсь, что ты не слишком за меня волновался. У меня все хорошо – в той мере, в какой это позволяют обстоятельства. Дождь, казавшийся бесконечным, наконец прекратился. Однако настоящего лета в краю большеносых, видимо, так и не бывает, хотя стоит солнцу посветить дня два, как они с совершеннейшим бесстыдством раздеваются донага и укладываются загорать на всех лужайках. Но об этом позже.
Опять не знаю, как и с чего начать. Нового и непривычного все еще так много, что луне, вероятно, придется смениться не один раз, прежде чем я смогу освоиться здесь по-настоящему.
Прочитав мое последнее письмо, восьмое (оно получилось больше, чем все до сих пор полученные мной твои письма вместе взятые), ты наверняка скажешь, что эта история с бумажными деньгами для нас не так уж и нова.
Верно. Наши отцы еще помнят, как в злосчастные времена Пяти династий эта бумажная чума распространилась и в Поднебесной. Но великий Сын Неба Тай-цзу, основатель династии Сун – да властвует она вечно! – державный отец нашего могущественного императора, вступив на престол, положил конец и этому злоупотреблению.
Вот мной и овладевает сомнение: не повредят ли открытия, сделанные мной в путешествии и по большей части уже изложенные в письмах, людям нашего времени, если мы опрометчиво поделимся ими со всеми?
Не заключит ли из моих писем наш министр финансов Гуан Дай-фан, этот жалкий шестипалый, которого я и без того не могу называть иначе, как бездарным мошенником, что и в отдаленном будущем бумажные деньги будут играть важнейшую роль? И не побежит ли он тут же к всемилостивейшему Сыну Неба – признанному мастеру в разведении пекинских собачек и непревзойденному знатоку обхождения с прекрасным полом, но, при всем моем к нему уважении, полному профану в вопросах финансов, – чтобы потребовать немедленного введения бумажных денег? Тогда будет довольно и двух неурожайных лет, чтобы стоимость этих денег упала ниже цены бумаги, из которой их делают.
Не лучше ли будет, сколь это ни тяжело, все же сохранить наши открытия в тайне? Ты можешь возразить, что мы обязаны по крайней мере доложить о них императору, представив ему отчет о моем путешествии, пусть даже, с учетом его скромных литературных познаний, достаточно простой и краткий. Но и тут у меня возникают сомнения. Выше, когда я писал о династии Сун: «да властвует она вечно», – кисть моя дрогнула, но я все же вывел эти слова, решив потом к ним вернуться, – и вот я к ним возвращаюсь. Увы, теперь я знаю, что славнейшая и достойнейшая династия Сун не будет властвовать вечно. Здесь, в будущем, всего тысячу лет спустя – слово «всего» я употребляю здесь по отношению к вечности, – никто давно и не помнит о ее существовании, и даже столь образованному человеку, как господин Ши-ми, имена наших императоров не говорят почти ничего, а ведь он сам учитель, как сообщил мне недавно. У них тут, по-видимому, вообще нет императора, не говоря уже о династии Сун. Разве можно написать такое в отчете, который мы собираемся представить Сыну Неба? А если мы умолчим, то это будет первое, о чем Его Величество сочтет нужным осведомиться. И что тогда делать? Ответ может стоить нам головы, а голова у каждого из нас всего одна.
Вот почему я все более склоняюсь к тому, чтобы вообще не сообщать никому о моем путешествии. Наверное, в мире все-таки не зря устроено так, чтобы люди ничего не знали о своем будущем.
Тем не менее именно вопрос о будущем нашей достославной династии Сун заставил меня обратиться к некоторым проблемам, решение которых может хотя бы отчасти пролить свет на тайны здешнего мира. Так, господин Ши-ми сообщил, что последняя правившая у них династия называлась Ви Тэн-ба – она окончилась с уже упоминавшимся Лю Дэ-ви, третьим этого имени, который был необычайно толст. О династии, которая называлась бы Сун, господин Ши-ми не мог сказать ничего. Затем мы заговорили о географии, и я с удивлением обнаружил, что Великое море находится для господина Ши-ми не на востоке, а на западе. Как это может быть? Неужели оно переместилось? Приведу тебе вкратце наш разговор.
Он: Нет-нет, дражайший Гао-дай, море на западе, далеко на западе.
Я: Но куда же, любезнейший Ши-ми, в таком случае течет река? Неужели в горы? Разве вода может течь вверх?
Он (со смехом): О нет, великая река – ее называют Ду Най – течет на восток. Она, конечно, тоже впадает в море, но это очень маленькое море. Другая река, И Цзя, на которой стоит Минхэнь, долго петляет, однако в конце концов впадает в тот же Ду Най. Великое же море находится на западе, там, где заходит солнце. Поверь мне, о ученейший и достопочтеннейший Гао-дай, я сам бывал в тех краях.
Тогда-то мои давно возникшие подозрения и превратились в уверенность. Было это около десяти дней назад, возможно, еще в тот день, когда мы с господином Ши-ми побывали в городе и купили Нань Ло. Прошло еще несколько дней, и в квартире господина Ши-ми я сделал удивительное открытие. Я получил от него разрешение пользоваться всем, что только есть в доме. У него, сказал он, нет от меня секретов. И я воспользовался его разрешением – не столько из личного любопытства, сколько из необходимости познать этот мир как можно лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32