OCR Roland
«Письма в Древний Китай»: АСТ, АСТ Москва, Транзиткнига; Москва; 2005
ISBN 5-17-031833-2, 5-9713-2046-7, 5-9578-1807-0, 985-135456-2
Оригинал: Herbert Rosendorfer, “Briefe in die chinesische Vergangenheit”
Перевод: Евгений Колесов
Аннотация
Наш мир – глазами китайского мандарина X века?
Вечеринки и виски, телевидение и – о ужас! – ЗАВОДСКОЙ фарфор и АЛЮМИНИЕВЫЕ чайные ложечки?!
Наш мир – увиденный человеком МИРА АБСОЛЮТНО ИНОГО? КАК он выглядит в письмах, посланных в далекое прошлое! Пожалуй, лучше и не думать!..
Герберт Розендорфер
Письма в Древний Китай
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
(среда , 14 июля)
Дорогой друг Цзи-гу,
будущее – это бездонная пропасть. Повторить свое путешествие я бы ни за что не решился. Даже мрачнейший хаос – ничто по сравнению с тем, что предстоит многострадальному роду человеческому. Если бы я мог, я бы возвратился немедленно. Мне кажется, будто я попал в ледяную пустыню (хотя здесь сейчас лето).
В этот раз сообщу лишь, что до места я добрался, учитывая всю необычность путешествия, сравнительно благополучно. В теперешнем положении я могу лишь бегло начертать несколько иероглифов и положить письмо на почтовый камень. Надеюсь, что ты найдешь его. С великой любовью приветствую тебя –
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
(суббота , 17 июля)
Дорогой друг Цзи-гу,
будущее – это бездонная пропасть. Эти слова я, кажется, уже писал в письме, оставленном на почтовом камне три дня назад.
Надеюсь, ты нашел его и более не опасаешься за мою судьбу.
То, что я успел увидеть, настолько отличается от всего знакомого и привычного, что я даже не знаю, с чего начать. Здесь...
Хотя, наверное, нужно писать не «здесь», а «сейчас». Но это «сейчас» представляется мне невообразимо чуждым: не могу поверить, что эта мерзкая страна и есть тот милый край, где я оставил тебя тысячу лет назад. Теперь я понял, что тысяча лет – такой срок, которого не в состоянии охватить человеческий разум.
Конечно, каждый, кто умеет считать, может начать отсчет: один, два, три... и дойти до тысячи, убеждая себя при этом, что каждая единица означает ушедший год, смену поколений, императоров, даже династий, смещение звезд с их обычных мест... И все же осмелюсь утверждать: тысяча лет – это нечто большее, чем сумма прошедших лет. Это настоящая гора времени, такая огромная, что преодолеть ее не в силах даже самые отважные птицы нашего воображения.
Тысяча лет – это не промежуток между «сейчас» и «тогда». Это именно «здесь» и «там». Поэтому я буду писать «здесь».
К моему великому счастью, мне удалось найти наш почтовый камень, так что я могу оставить на нем письмо для тебя. Найти его помог мне один человек, который уже очень много для меня сделал и делает. В следующий раз я напишу о нем подробнее.
Без него я не сумел бы отыскать дорогу к почтовому камню, потому что наш родной Кайфын неузнаваемо изменился, так что иногда мне кажется, что это вообще другой город. Вероятно, это оттого, что река изменила свое течение: теперь она несет свои воды точно на север. Сам город теперь непомерно велик, и в нем царит такой шум, что вынести его едва способно человеческое ухо. Ни от одного из дворцов, казавшихся нам воздвигнутыми на века, не осталось и следа (по крайней мере в тех кварталах, где я успел побывать), не говоря уже о жилищах простых людей. Даже холмы исчезли. Местность совершенно ровная, только дома торчат, точно зубчатые скалы, и редкое дерево достигает их высоты. Ничто, ни единого камешка не показалось бы тебе знакомым. Не понимаю, как могло все так измениться. Увы, наши варвары-внуки, напоминающие толпу грубых, необразованных дикарей, пожалуй, и в самом деле способны были сровнять с землей прекрасные холмы. Кажется, даже небо бежало отсюда в далекие края, не вынеся копоти и грязи. Меня не покидает мысль, что я действительно переместился не только во времени, но и в пространстве.
Пишу тебе, сидя на камне. Шум, царящий вокруг, еще можно вынести: в одном-двух ли отсюда он гораздо сильнее. Где-то невдалеке от этого камня находился дом, в котором тысячу лет и три дня назад я обнял тебя на прощание. От дома тоже не осталось ни пылинки. На его месте выстроена череда неуклюжих хижин. Того камня, который мы с тобой установили в парке, я также не смог найти. А мы-то надеялись, что он простоит тысячу лет!
К счастью, моя судьба не зависит от тех ланов, которые скрыты в его полости. Моих пятидесяти ланов хватит на все мои нужды.
А на крайний случай, как ты помнишь, у меня есть еще пять золотых чашечек изящной работы.
Мне очень хотелось бы вернуться назад теперь же, но я вынужден ждать вычисленного нами часа, а он наступит только через восемь месяцев. Зачем только злополучная любознательность забросила меня в это недоброе будущее, не знающее ни тишины, ни величия! Помолись о моем благополучном возвращении. Передай привет моей Сяо-сяо, которую после тебя, мой друг, я люблю больше всех на свете –
Гао-дай.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
(вторник , 20 июля)
Любезный друг Цзи-гу,
да, на дне этой пропасти, этого мрачного водоворота будущего – я воистину обнаружил человека. Чтобы не нарушать законов справедливости в отношении внуков, скажу, что нашел я даже двух человек и, размышляя сейчас о втором, не исключаю, что он сможет стать моим другом, хотя я, как тебе известно, до крайности скуп на дружеские чувства. И хотя господин Шу Ши-ми (так зовут этого второго) тоже слишком много шумит, я чувствую, что от него меня отделяют не сто тысяч ли, как от всех остальных, а только девяносто девять тысяч. Все остальные же, за исключением этого второго, представляются мне огромными сероликими крабами, ни в чем не похожими на нас с тобой или известных нам людей.
Разумеется, господин Шу Ши-ми так же далек от меня, как и остальные, но он помогает мне понять этот чуждый для меня мир.
Познакомился я с господином Шу Ши-ми весьма странным и не самым достойным для меня образом. Сейчас я опишу тебе наше знакомство, и ты увидишь, сколько бед мне пришлось претерпеть за те несколько дней, пока я нахожусь «в путешествии». Пишу я, сидя за столом господина Шу Ши-ми, в его доме. Его самого дома нет. Наш почтовый камень находится, к счастью, недалеко отсюда, и в случае необходимости я могу теперь и сам отыскать его.
Перед отъездом мы с тобой много говорили о предстоящем моем предприятии, которое многие назвали бы небезопасным. И ты, мой любезный друг Цзи-гу, изобретатель математического прыжка во времени, стал единственным, кто знает об этом моем путешествии. Мы говорили о многом, но ты, наверное, помнишь, что одним из важнейших путевых наставлений я счел для себя слова великого Мэн-цзы: «Кто хочет наблюдать, должен сам оставаться невидимым». Поэтому я, как ты сам видел, выбрал для путешествия самое неброское платье, какое только мог найти, отказался от всех знаков моего звания гуаня четвертого ранга и даже сложил с себя золотую цепь начальника императорской Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал», чего, в сущности, не имел права делать. Мне хотелось остаться незаметным, невидимым наблюдателем. Но в этом безумном будущем не только изречения Мэн-цзы, но и вся книга Ли-цзи не принесли бы никакой пользы. Мое платье, которое мы признали «неброским», здесь настолько выходит за рамки привычных представлений, что, даже нарядившись женщиной или нацепив украшения дворцовой собаки, я не вызвал бы большего недоумения.
Само путешествие прошло без осложнений и длилось не более мгновения. Мы не зря проделали столько предварительных опытов. После того как я обнял тебя на мосту через канал Голубых Колоколов, по всем расчетам показавшемся нам наиболее подходящим для перемещения местом, и проделал все необходимые действия, меня подхватила какая-то невидимая сила, подобная ураганному ветру. Сначала я еще видел твое красное платье, а потом наступила темнота. А в следующий миг я, растерянный, уже сидел на том же мосту через канал Голубых Колоколов, только все выглядело совсем иначе. Ни одного дома, ни стены, ни даже камня не осталось от того, что я только что видел. Страшный шум тотчас же обрушился на меня со всех сторон. Я сидел на земле, крепко держа свою сумку, и моим первым желанием было немедленно вернуться назад. Но ты знаешь, что это невозможно. А первая моя мысль была о Сяо-сяо: скучает ли она обо мне? Теперь я долго не смогу ее приласкать. Да и ей тоже придется долго ждать меня.
Мост, на котором я очнулся, совершенно не похож на тот, на котором мы с тобой расстались. Правда, он и сейчас пересекает канал Голубых Колоколов, но сделан не из дерева, а из камня, очень плохо обработанного, и вообще, видимо, сложен без любви. В этом «здесь» все сделано без любви. Все же я подумал: какое счастье, что мост и через тысячу лет остался на месте. Ведь после того, как старый деревянный мост сгнил или развалился, новый могли соорудить выше или ниже. Тогда я, прибыв, очутился бы в воде, что, конечно, было бы неприятно, хотя и не опасно, потому что канал Голубых Колоколов давно уже не так глубок, каким ты его знаешь, зато невообразимо грязен. Грязь здесь вообще почти на всем. Грязь и шум царят повсеместно. Грязь и шум – вот та пропасть, в которую влечет нас будущее.
Холм на западном берегу канала снесли, и вообще вся местность, насколько хватает глаз, теперь совершенно ровная. Но я уже писал об этом.
Я встал, растерянный, опустил сумку на землю и огляделся. По тому плану, который мы так тщательно составили по крайней мере для моих первых шагов в этом будущем мире (скажу сразу: план наш оказался совершенно неосуществимым), я должен был сначала направиться в парк, к твоему летнему дому, чтобы найти камень, установленный нами у входа. Но мне не удалось дойти до парка, потому что с той стороны, где прежде находился, а для тебя и сейчас находится дом вдовы Начальника императорской охоты мандарина Ма Вана, появился великан. Но не пугайся: в его взоре я не увидел злого намерения, хотя одет он был в странное серое платье, которое я непременно опишу тебе впоследствии, а лицо имел нездорового красного цвета. Но главное, что меня поразило, был его нос, огромный до невероятности. Мне показалось даже, что по величине этот нос превосходит все остальные части тела вместе взятые. Великан, видимо, намеревался просто перейти через мост, но заметил меня и остановился как вкопанный. Я еще не умею распознавать выражение лица у потомков (они отличаются от нас так сильно, что я постоянно спрашиваю себя: неужели это и вправду потомки? Наши потомки?) и пока лишь учусь различать их лица. Это очень трудно, потому что все они похожи и у всех одинаково большие носы. Но все же я ощутил, что этот великан, или великанша, потому что пол их я тоже не всегда различаю, не желает мне зла. Возможно, он рассматривал меня с таким же удивлением, как я его. Я подобрал сумку, подошел к нему, поклонился и произнес:
– Высокопочтенный незнакомец или высокопочтенная незнакомка! Я, жалкий и недостойный гуань четвертого ранга по имени Гао-дай, начальник императорской Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал», преклоняюсь перед вами и вашими досточтимыми предками! (Кто знает, подумал я при этом, может быть, я и есть один из этих предков.) Не соблаговолите ли вы сказать, не находился ли когда-то за этой стеной летний дом моего друга, почтенного мандарина Цзи-гу?
Но великан, судя по всему, не понял из моей речи ни слова. Он ответил мне на совершенно непонятном мне языке, точнее, проревел что-то таким низким и страшным голосом, что я чуть не свалился с моста и немедленно бросился бы бежать, если бы к тому времени вокруг не собралась целая толпа других великанов, смотревших на меня во все глаза. Я был в отчаянии. Если бы я мог, я немедленно отправился бы назад в прошлое, в наше с тобой милое время. Но это, увы, пока невозможно. Я вынужден ждать. И это даже хорошо, ибо такова цель моего путешествия. Итак, я крепче прижал к себе сумку и обратился к присутствующим с вопросом, не понимает ли кто-нибудь из них человеческого языка.
Нет, его здесь не понимал никто.
Если вспомнить, что мы можем без труда читать книги, написанные две тысячи лет назад, то станет ясно, что язык наш с древнейших времен мало изменился. Что же заставило его за следующую тысячу лет измениться так, что меня здесь никто больше не понимает? Неужели северным варварам удалось преодолеть Великую стену? Неужели они завоевали нашу страну, не оставив в живых ни одного человека? И населяют теперь всю империю? Впрочем, против этого говорит то обстоятельство, что мы хоть и уступаем северным варварам в силе и выносливости, но в целом превосходим их ростом. Что ж, возможно, со временем мне удастся пролить свет и на эту тайну.
Потом... Кстати, мне уже удалось выучить несколько слов того языка, на котором говорят потомки. Язык очень трудный.
Потом все большеносые и великаны, окружившие меня – но не волнуйся: это не настоящие великаны, просто все живущие «здесь» люди гораздо выше ростом, чем мы привыкли видеть, – все они закричали наперебой низкими, громкими голосами. Если бы ты пережил такое во сне, то подумал бы, что попал в компанию повздоривших между собой демонов. Судя по всему, говорили они обо мне. Поскольку они так кричали – а я тогда не знал, что люди здесь всегда кричат, – я испугался, что они начнут драться. Поэтому я при первой же возможности незаметно удалился и покинул мост. Там, где ты, придя за моим письмом, можешь видеть внешнюю стену императорских конюшен, протянувшуюся вдоль канала, здесь находится дорога, вся выложенная камнем. Я как раз хотел перейти через эту дорогу, и тут со мной произошло нечто ужасное.
Драки же – кстати, извини меня, друг мой, что мысли мои то и дело скачут от одного предмета к другому, но мне и в самом деле нелегко придать моему изложению необходимый порядок, ибо за этот короткий срок на меня свалилось столько всего одновременно, – драки же между людьми на мосту так и не произошло.
Здесь вообще редко дерутся между собой даже простолюдины. Возможно, конечно, что они избегают драться на улицах и занимаются этим дома. Я еще слишком мало знаю здешний язык, чтобы расспросить об этом господина Шу Ши-ми. Они не дерутся, зато кричат. Кричат они всегда. Впрочем, им это простительно, ибо при том шуме, который царит здесь постоянно, обычную речь просто нельзя было бы расслышать. Их никто бы не понял. Можешь ли ты, мой милый Цзи-гу, представить себе жизнь, состоящую лишь в том, чтобы изо дня в день стараться перекричать шум? Едва ли ты можешь себе представить такое. Будущее, мой друг, это – бездонная пропасть. Однако я пока жив и здоров.
Пришло время класть письмо на почтовый камень. Поэтому на сегодня заканчиваю. Обнимаю тебя – твой верный друг
Гао-дай.
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
(четверг , 22 июля)
Мой дорогой друг,
прошло еще два дня, за которые со мной, как всегда, случилось много удивительного, странного и необъяснимого, но я все же продолжу описание событий первого дня моего пребывания «здесь».
Упомянутая дорога, которую я хотел перейти, называется здесь «аллеей». По обе ее стороны тянется хилый, плохо ухоженный газон. Мостовая тоже уложена без любви, а потому довольно ухабиста. Если бы великий Сын Неба хоть раз проехал по этой дороге, он незамедлительно велел бы повесить главного мандарина, ведающего строительством дорог. На газоне растут запущенные, некрасивые деревья.
Ничего не подозревая, я ступил на мостовую, чтобы пересечь эту аллею, и тут вдруг раздался грохот, скрежет и завывания, сравнить которые нельзя ни с чем из того, что имеется в нашем мире. В то же время на меня со скоростью молнии бросилось что-то – огромное животное или огненный демон, успел подумать я, – двигавшееся так быстро, что я даже не смог разглядеть это чудовище. Теперь-то я знаю, что это такое – это не демоны, хотя бывают по меньшей мере так же опасны, какими представляются демоны людям суеверным, – но тогда они, конечно, явились для меня полной неожиданностью. Я дошел уже почти до половины улицы, когда меня заметил этот пыхтящий зверь, – так мне показалось. Далее все случилось в мгновение ока. Я почти сразу понял, что не нужен демону. Он издал вопль еще более жуткий, чем прежде, и попытался уступить мне дорогу. Я тоже решил уступить ему дорогу и бросился обратно на мост. Но, как разъяренный вепрь, мчащийся во весь опор, не способен мгновенно свернуть в сторону, так и этот зверь мчался дальше, ведь он в десять раз крупнее самого крупного вепря. Испустив последний вопль, зверь издал оглушительный треск, который можно было бы услышать, если поджечь весь императорский запас новогоднего фейерверка одновременно, и, как мне показалось, вскочил на дерево. Тут я упал на землю и лишился чувств. Очнувшись на скамейке, стоявшей между деревьями, я снова увидел толпу большеносых, еще более похожих один на другого. Но, видимо, уложив меня на скамейку, они не заботились обо мне более и почти все сбежались к тому дереву, на которое взобрался «демон Десяти вепрей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32