Так вот, эта дама снова была на лестнице. Взгляд ее выразил откровенное недоумение, так как одет я был не в Ко-тунь, а в свое обычное платье. К счастью, у меня был с собой зонтик, который я, видя, что идти придется без Ко-туня, захватил с собой, так сказать, в знак того, что я в своем уме. Со всех ног побежал я от этой дамы по лестнице наверх. Я знал, что там, на самом верху, никто не живет. Там-то я и пристроился в уголке, прикрывшись зонтиком...
С тех пор я так поступал все время. И думал, что все в порядке. Правда, господин Ши-ми выказывал заметное удивление, когда видел, как я куда-то ухожу ненадолго и обязательно беру зонтик, даже если дождя на улице нет; но мы еще не настолько продвинулись в занятиях языком, чтобы беседовать о вещах, которые не называют их собственными грубыми именами, а описывают иносказательно.
Однако в один прекрасный день там, наверху, как раз когда я сидел за зонтиком, появилась эта дама. Она принялась негодовать, причем очень громко.
Потом она бросилась вниз, к господину Ши-ми, и долго выражала свое негодование ему. И здесь я вновь желаю от всей души воздать хвалу моему новому другу. Он защищал меня. Пока дама издавала вопли, подобные рыку тигров или леопардов и вполне сравнимые с громом небесным, пока указывала руками наверх и хватала ими господина Ши-ми, желая отвести его туда, мой добрый господин Ши-ми, у которого были все причины гневаться, кивнул мне и незаметно указал на дверь своего жилища, куда я и проскользнул за его спиной. Дама же, ослепленная собственным гневом, этого не заметила. Затем господин Ши-ми передал даме небольшую зеленую бумажку, после чего ее крик стал тише, зато речь полилась быстрее. Но только после второй бумажки она умолкла и отправилась наверх одна.
Господин Ши-ми запер дверь. Признаюсь, я ощущал себя виноватым, точно ученик, совершивший оплошность, сам не ведающий, какую. Но господин Ши-ми – как согрел он этим мое сердце! – улыбнулся. Он отвел меня в самую маленькую комнату своего жилища (ту самую, назначение которой мне до сих пор оставалось неясным) и показал находившийся там родник, как бы вделанный в вазу из фарфора. Сходив на кухню, он принес оттуда горку кожуры от апельсина, съеденного им незадолго до того, и бросил ее в родник. Затем потянул за тоненькую цепочку – и мне на миг даже сделалось страшно, ибо раздался довольно сильный шум, и мощный поток воды подхватил и унес эту кожуру.
Вот так я и узнал, как люди здесь избавляются от того, что время от времени отягчает их тело. Единственное, чего я еще не знаю: куда течет этот родник? Отсюда он течет вниз, это ясно. Я рассмотрел все устройство довольно внимательно... По всем человеческим понятиям, вода и то, что она уносит, должны выливаться в комнаты людей, живущих под нами. Вскоре я смогу спросить об этом у господина Ши-ми. В домах здешних жителей все вызывает изумление, начиная от самых возвышенных предметов и кончая самыми низменными. Но и тут, как и всегда, нужно слушаться самих предметов, если желаешь познать их назначение или проникнуть в их тайну.
Однако упомянутой даме я по возможности стараюсь больше на глаза не попадаться. К счастью, ее легко отличить от других, ибо она так толста, что руки у нее торчат в стороны, словно плавники. Зовут ее Вон-ни Чи-ха.
А сейчас мне уже пора идти к почтовому камню. Сегодня я впервые пойду к нему один. Теперь я больше не боюсь ходить туда в одиночку. На этом заканчиваю письмо и сердечно приветствую тебя –
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ
(вторник , 3 августа)
Мой дорогой, старый друг Цзи-гу!
Прошло целых три дня. Каждый день я ходил к почтовому камню – теперь я всегда хожу один, это стало для меня почти обычным делом, – но письма от тебя все нет. Вероятно, ты слишком занят делами или, возможно, твоя подагра опять разыгралась; однако отсутствие известий из дома сильно меня огорчает. Надеюсь, что эта краткая жалоба не настолько опечалит твое бесконечно доброе сердце, что ты заставишь себя написать мне письмо, не дожидаясь подходящего настроения. Однако когда такое настроение придет, не гони его, а вспомни, что твой верный друг здесь несказанно рад любой весточке с родины, а особенно рад узнать хоть что-нибудь о своей маленькой любимой Сяо-сяо, и не морщит ли она свой чудесный носик, когда ты передаешь ей мои приветы. Она, к сожалению, не умеет писать, но, может быть, согласится окунуть в тушь свою прелестную маленькую лапку, чтобы прижать ее потом к бумаге – тогда и я смогу получить от нее привет.
У меня же, любезный друг мой, все обстоит хорошо. Как ты мог заметить уже хотя бы по тому, что господин Ши-ми более не сопровождает меня к почтовому камню, я теперь совершенно свободно передвигаюсь в этом странном мире, который все более представляется мне не столько враждебным, сколько попросту неразумно устроенным. Иногда я даже совершаю прогулки. Так, недавно я прошел вдоль канала Голубых Колоколов до дворца великого, хотя и отошедшего в мир иной минхэньского вана и по другой его стороне вернулся обратно. Был прекрасный, жаркий летний день. На улицах было великое множество народу. Многие толкали перед собой тележки с детьми – дети здесь, как правило, тоже очень шумные. На канале плавали птицы – некоторые из них были мне знакомы, например, белые лебеди и утки-мандаринки. Я обрадовался им, точно привету из далеких родных времен.
С великим, хотя и отошедшим в мир иной ваном города Минхэня дело тоже обстоит довольно странно. Из объяснений, данных по этому поводу господином Ши-ми, я понял далеко не все. Последнего вана, занимавшего этот дворец, звали Лю Дэ-ви, причем он был третьим, носившим это имя. Удивительно, но здешние люди не знают (а возможно, никогда и не знали) обычая величать каждого правителя своим, особым именем. Так, двух других ванов звали у них Ма-си Май-лян. Третьего же Лю Дэ-ви, если я правильно понял господина Ши-ми, изгнали. Кто и за что его изгнал? Неясно. Этот третий и последний Лю Дэ-ви (господин Ши-ми показывал мне портрет) был необычайно толст. Про него он рассказал такую историю: великий ван Лю Дэ-ви был так толст, что не мог сам садиться на коня. Поэтому на заднем дворе дворца был устроен секретный подъемник из веревок, чтобы усаживать толстого Лю Дэ-ви в седло. И вот однажды, когда ван, вися на веревках, уже опускался в седло, лошадь взяла и развернулась, и ван уселся на нее задом наперед. Ван вознегодовал, но нерадивые (или злокозненные) слуги ничего не заметили, и несчастный ван, а лучше сказать – лошадь с толстым, беспомощным ваном, сидевшим на ней лицом к хвосту, выбежала за ворота, и все горожане долго смеялись.
Возможно, за это его и изгнали? И есть ли у них теперь новый ван или новая династия, сменившая династию Лю Дэ-ви и Ма-си Май-лянов? Этот вопрос для меня тоже остался неясным. Господин Ши-ми, который, кстати, сообщил при этом, что и его самого зовут Ma-си Май-лян (это его второе имя), дал на него уклончивый ответ: и да, и нет.
Во всяком случае, я заметил, что даже такой высокообразованный человек, как господин Ши-ми, без всякого почтения говорит о ване, пусть даже лишенном престола и изгнанном. Уже одно то, что человек осмеливается принять имя, принадлежащее вану, тем более усопшему, показывает, как мало почитают здесь повелителей. Не могу, просто никак не могу поверить, что люди, живущие здесь и сейчас, – наши внуки. За этим наверняка кроется какая-то тайна.
Второй Лю Дэ-ви, о котором господин Ши-ми отозвался еще менее почтительно, повредился рассудком и лишил себя жизни, бросившись в озеро.
Имеется ли над ваном еще император и где он находится, я также не смог узнать. Но со временем я это обязательно выясню – как только достаточно овладею местным языком.
Вообще же я сегодня хотел рассказать тебе о здешних деньгах. Они удивительны и странны не менее, чем комнатный родник для опорожнения. Монетами здесь пользуются, хотя они почти ничего не стоят. Да и сделаны они не из серебра, а из какого-то дешевого сплава, а то и вообще из меди или железа. Расплачиваются же люди в основном бумагой. Помнишь, я писал, как господин Ши-ми вручил той даме, которая пришла на меня жаловаться, две бумажки? Так вот, это были деньги – такие же бумажные деньги, которые когда-то, в эпоху Пяти династий, безуспешно пытались ввести и у нас. Здесь они зеленого, коричневого и синего цвета. У них трудно произносимое название, я записал его как «Ма-ль'-к'». Где берет свои Ма-ль'-к' господин Ши-ми, я пока на знаю. Но у него то и дело появляются новые. Хотя сам он, по его словам, их не делает.
Вчера мне представилась возможность убедиться, что эти бумажки – и в самом деле деньги. Мы поехали куда-то очень далеко; мы – это господин Ши-ми и я. Должен тебе сказать, что здесь, кроме повозок Ма-шин, существуют еще целые дома на колесах. Господин Ши-ми называет их «Ша Ля-бан», но у них есть и другое название, которого я не запомнил. В эти домах-повозках для человека опаснее всего не адская скорость, как у Ма-шин, а двери, через которые входят и выходят. Окна у этих передвижных домов не открываются, зато двери открываются сами собой – и закрываются так же, приводимые в движение каким-то таинственным механизмом. Человек менее просвещенный, нежели я, и тут вынужден был бы предположить колдовство. Меня же удивляет другое: судя по всему, владельцы домов Ша Ля-бан сами не всегда могут совладать с этими механизмами. Похоже, что двери распахиваются и захлопываются, когда им захочется самим, а не когда этого пожелают гости. К тому же происходит это с головокружительной быстротой. На дорогах есть места, где, если я правильно понял, можно ожидать появления и даже остановки таких Ша Ля-банов. Мы пришли на такое место и стали ждать. Шел дождь, и уже не первый день. Через некоторое время действительно появился Ша Ля-бан и неуклюже подкатил к нам. Господин Ши-ми схватил меня и поставил на маленькую лесенку. Полумрак и сырой, спертый воздух в доме на колесах испугали меня, и я инстинктивно метнулся назад, но господин Ши-ми выкрикнул что-то и подтолкнул меня вперед. Я упал внутрь дома, и тут дверь захлопнулась. Люди, бывшие в доме, засмеялись. Но эта дверь придавила господина Ши-ми! От страха за его жизнь я чуть не лишился рассудка, однако все обошлось. Хотя в первый миг мне показалось, что ему переломало все кости.
Обстановка в этом железном доме убогая и довольно грязная. Он даже не разделен на комнаты: это одно помещение, к стенам которого приставлены короткие скамьи. Я спросил у господина Ши-ми, кто хозяин дома, чтобы пойти поприветствовать его, но господин Ши-ми сказал, что это ни к чему. Пока мы ехали, он мне кое-что объяснил. Оказывается, Ша Ля-бан – не настоящий дом, а тоже своего рода повозка, и принадлежит она правителю города Минхэня, мандарину по имени Ки Цзин-гэ: именно он в своей безграничной доброте позволяет жителям пользоваться ими.
В Ша Ля-бане было темно. Люди теснились в нем, обливаясь потом, и пахли сыростью. Довольно часто железный дом неожиданно останавливался как вкопанный, и тогда всех его жителей и гостей бросало в разные стороны. Это напоминало затянувшееся землетрясение. Это тоже устроено очень неразумно. Всякий раз, когда Ша Ля-бан останавливается, множество людей покидает его, а другие входят. Однако при этом никто не здоровается и не кланяется. Так я еще раз убедился, что вежливость пришла здесь в полный упадок. И уже почти уверился, что эти не знающие покоя, вечно мчащиеся куда-то на своих повозках большеносые – вовсе не наши внуки. Не понимаю: куда они все время мчатся, чего ищут? Я долго пытался найти причину этого, но так и не смог. Боюсь, что большеносые и сами ее не знают.
Конечно, любезный Цзи-гу, тебе временами тоже случается покидать свой дворец: в какой-то день ты отправляешься в библиотеку, чтобы прочитать одну из книг божественного Мэн-цзы, в другой день велишь отнести себя во дворец императора, в третий, допустим, вместе со старшим сыном посещаешь храм. Я знаю также, что ты иногда совершаешь прогулки по парку. Все это вполне соответствует образу жизни сановника. Простым людям, понятно, приходится передвигаться больше. Женщины ходят на рынок за покупками, растиратель красок обходит заказчиков, желая сбыть товар, и так далее. Здесь же в движении находятся все, причем постоянно, даже вечером, когда становится темно: они мечутся во всех направлениях, без видимой цели, лишь бы не оставаться на месте. Суета стихает лишь поздно ночью, да и то ненамного. И если бы мы с тобой не были достаточно высокообразованными людьми, нам пришлось бы предположить, что все они одержимы каким-то бесом, ни на миг не оставляющим их в покое.
Именно для того, чтобы удовлетворить свою тягу к движению или, точнее, чтобы придать этому движению еще большую скорость, они и изобрели блуждающие дома Ша Ля-бан, которые ездят хотя и не так быстро, как повозки Ma-шин, но все же быстрее, чем ходит человек.
Через какое-то время господину Ши-ми удалось занять два места на одной из скамей, и мы сели. Так как мне уже много раз приходилось ездить в повозках Ma-шин, да и на царящую здесь («сейчас») торопливую суету я уже достаточно насмотрелся, от поездки в Ша Ля-бане мне не сделалось плохо. Я устроился на занятой господином Ши-ми скамье, откинулся на сиденье, стараясь не обращать внимание на шум и вонь, и попытался спрятать руки в рукава, забыв, что здешняя нелепая одежда не позволяет этого сделать. Тогда я просто положил руки на колени и стал смотреть в одно из больших окон, за которым передо мной развертывался город, невообразимо огромный – никаким иным словом, мой добрый Цзи-гу, его определить нельзя.
Сначала я думал, что местность возле дворца бывшего вана, включая улицы и дома вдоль канала Голубых Колоколов, где живет господин Ши-ми, и есть центр города Минхэня. Однако я сильно ошибался. Это всего лишь далекая окраина. И чем ближе мы подъезжали к подлинному центру Минхэня, тем выше становились дома. Все дома здесь сделаны из камня, и дороги тоже. Деревьев почти совсем нет. Точно скалы и ущелья, окружают человека со всех сторон эти гигантские дома со сверкающими окнами из стекла, все улицы заполняет бурлящий поток стремительных повозок Ma-шин, а между ними, гремя и пыхтя, лавируют блуждающие дома Ша Ля-бан, которых в центре города очень много, как будто его жителям мало стоячих домов, и без того сказочно огромных, так что остается лишь удивляться, каким образом всем этим чудовищам удается избежать столкновения и не нанести друг другу страшных повреждений. Свист, грохот и завывания невероятной силы парализуют все чувства, лишая человека возможности воспринимать что-либо. Мне показалось, что я угодил в грозу, в бушующий ураган из железа и камня. Это был настоящий хаос.
Успокаивало меня лишь то, что мой друг, господин Ши-ми, оставался спокойным и безразличным, не только не пугаясь этого серо-черного ада, но даже как будто его не замечая.
Ты знаешь, мой дорогой Цзи-гу, что наша великая столица – самый крупный город империи. И если я скажу тебе, что за время нашей поездки в доме на колесах мы по меньшей мере семь раз успели бы проехать всю столицу из конца в конец и тем не менее достигли лишь центра Минхэня – а расстояние от центра до окраин здесь такое же и в любом другом направлении, как уверил меня господин Ши-ми, – то ты мне скорее всего не поверишь, не сможешь представить себе, что существует город такой величины. Но он существует. По сравнению с этим... его даже нельзя назвать городом – это целое скопище гремучих, переплетающихся городов невероятных размеров, полных железа и камня, – по сравнению с ним наша огромная, шумная столица – всего лишь сонный идиллический уголок, расположенный в тихой живописной местности. Этот «город» не знает величия. Мы всегда полагали, что каждый большой город обладает своим особым величием, что люди, живущие в таком городе, будь то Кайфын, Ханчжоу, Фуч-жоу или Гуанчжоу, также обретают частицу этого величия и дарят его другим, что величие и слава нашего всемилостивого, благословенного Небом повелителя умножается величием города и, столь приумноженное, вновь возвращается городу и его жителям... Ничего этого в будущем не будет. Чем крупнее будут становиться города, тем они, очевидно, будут делаться грязнее и гаже. По-моему, жители Минхэня уже и внутренним взором не могут целиком окинуть свой город: он перерос их воображение. Грязь и шум давно вышли из повиновения. Грязь и шум здесь сильнее людей. Я спрашиваю себя, есть ли у них здесь еще городская управа? Если и есть, то власть давно ушла из ее рук, и этот Ки Цзин-гэ, наверное, только и делает, что забавляется со своими женами или разводит собак. Возможно, именно поэтому у них больше нет вана? Возможно, я неправильно понял господина Ши-ми, и несчастный ван Лю Дэви, третий этого имени, на самом деле не был изгнан, а добровольно покинул этот ад, чтобы поселиться в более спокойном месте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
С тех пор я так поступал все время. И думал, что все в порядке. Правда, господин Ши-ми выказывал заметное удивление, когда видел, как я куда-то ухожу ненадолго и обязательно беру зонтик, даже если дождя на улице нет; но мы еще не настолько продвинулись в занятиях языком, чтобы беседовать о вещах, которые не называют их собственными грубыми именами, а описывают иносказательно.
Однако в один прекрасный день там, наверху, как раз когда я сидел за зонтиком, появилась эта дама. Она принялась негодовать, причем очень громко.
Потом она бросилась вниз, к господину Ши-ми, и долго выражала свое негодование ему. И здесь я вновь желаю от всей души воздать хвалу моему новому другу. Он защищал меня. Пока дама издавала вопли, подобные рыку тигров или леопардов и вполне сравнимые с громом небесным, пока указывала руками наверх и хватала ими господина Ши-ми, желая отвести его туда, мой добрый господин Ши-ми, у которого были все причины гневаться, кивнул мне и незаметно указал на дверь своего жилища, куда я и проскользнул за его спиной. Дама же, ослепленная собственным гневом, этого не заметила. Затем господин Ши-ми передал даме небольшую зеленую бумажку, после чего ее крик стал тише, зато речь полилась быстрее. Но только после второй бумажки она умолкла и отправилась наверх одна.
Господин Ши-ми запер дверь. Признаюсь, я ощущал себя виноватым, точно ученик, совершивший оплошность, сам не ведающий, какую. Но господин Ши-ми – как согрел он этим мое сердце! – улыбнулся. Он отвел меня в самую маленькую комнату своего жилища (ту самую, назначение которой мне до сих пор оставалось неясным) и показал находившийся там родник, как бы вделанный в вазу из фарфора. Сходив на кухню, он принес оттуда горку кожуры от апельсина, съеденного им незадолго до того, и бросил ее в родник. Затем потянул за тоненькую цепочку – и мне на миг даже сделалось страшно, ибо раздался довольно сильный шум, и мощный поток воды подхватил и унес эту кожуру.
Вот так я и узнал, как люди здесь избавляются от того, что время от времени отягчает их тело. Единственное, чего я еще не знаю: куда течет этот родник? Отсюда он течет вниз, это ясно. Я рассмотрел все устройство довольно внимательно... По всем человеческим понятиям, вода и то, что она уносит, должны выливаться в комнаты людей, живущих под нами. Вскоре я смогу спросить об этом у господина Ши-ми. В домах здешних жителей все вызывает изумление, начиная от самых возвышенных предметов и кончая самыми низменными. Но и тут, как и всегда, нужно слушаться самих предметов, если желаешь познать их назначение или проникнуть в их тайну.
Однако упомянутой даме я по возможности стараюсь больше на глаза не попадаться. К счастью, ее легко отличить от других, ибо она так толста, что руки у нее торчат в стороны, словно плавники. Зовут ее Вон-ни Чи-ха.
А сейчас мне уже пора идти к почтовому камню. Сегодня я впервые пойду к нему один. Теперь я больше не боюсь ходить туда в одиночку. На этом заканчиваю письмо и сердечно приветствую тебя –
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ
(вторник , 3 августа)
Мой дорогой, старый друг Цзи-гу!
Прошло целых три дня. Каждый день я ходил к почтовому камню – теперь я всегда хожу один, это стало для меня почти обычным делом, – но письма от тебя все нет. Вероятно, ты слишком занят делами или, возможно, твоя подагра опять разыгралась; однако отсутствие известий из дома сильно меня огорчает. Надеюсь, что эта краткая жалоба не настолько опечалит твое бесконечно доброе сердце, что ты заставишь себя написать мне письмо, не дожидаясь подходящего настроения. Однако когда такое настроение придет, не гони его, а вспомни, что твой верный друг здесь несказанно рад любой весточке с родины, а особенно рад узнать хоть что-нибудь о своей маленькой любимой Сяо-сяо, и не морщит ли она свой чудесный носик, когда ты передаешь ей мои приветы. Она, к сожалению, не умеет писать, но, может быть, согласится окунуть в тушь свою прелестную маленькую лапку, чтобы прижать ее потом к бумаге – тогда и я смогу получить от нее привет.
У меня же, любезный друг мой, все обстоит хорошо. Как ты мог заметить уже хотя бы по тому, что господин Ши-ми более не сопровождает меня к почтовому камню, я теперь совершенно свободно передвигаюсь в этом странном мире, который все более представляется мне не столько враждебным, сколько попросту неразумно устроенным. Иногда я даже совершаю прогулки. Так, недавно я прошел вдоль канала Голубых Колоколов до дворца великого, хотя и отошедшего в мир иной минхэньского вана и по другой его стороне вернулся обратно. Был прекрасный, жаркий летний день. На улицах было великое множество народу. Многие толкали перед собой тележки с детьми – дети здесь, как правило, тоже очень шумные. На канале плавали птицы – некоторые из них были мне знакомы, например, белые лебеди и утки-мандаринки. Я обрадовался им, точно привету из далеких родных времен.
С великим, хотя и отошедшим в мир иной ваном города Минхэня дело тоже обстоит довольно странно. Из объяснений, данных по этому поводу господином Ши-ми, я понял далеко не все. Последнего вана, занимавшего этот дворец, звали Лю Дэ-ви, причем он был третьим, носившим это имя. Удивительно, но здешние люди не знают (а возможно, никогда и не знали) обычая величать каждого правителя своим, особым именем. Так, двух других ванов звали у них Ма-си Май-лян. Третьего же Лю Дэ-ви, если я правильно понял господина Ши-ми, изгнали. Кто и за что его изгнал? Неясно. Этот третий и последний Лю Дэ-ви (господин Ши-ми показывал мне портрет) был необычайно толст. Про него он рассказал такую историю: великий ван Лю Дэ-ви был так толст, что не мог сам садиться на коня. Поэтому на заднем дворе дворца был устроен секретный подъемник из веревок, чтобы усаживать толстого Лю Дэ-ви в седло. И вот однажды, когда ван, вися на веревках, уже опускался в седло, лошадь взяла и развернулась, и ван уселся на нее задом наперед. Ван вознегодовал, но нерадивые (или злокозненные) слуги ничего не заметили, и несчастный ван, а лучше сказать – лошадь с толстым, беспомощным ваном, сидевшим на ней лицом к хвосту, выбежала за ворота, и все горожане долго смеялись.
Возможно, за это его и изгнали? И есть ли у них теперь новый ван или новая династия, сменившая династию Лю Дэ-ви и Ма-си Май-лянов? Этот вопрос для меня тоже остался неясным. Господин Ши-ми, который, кстати, сообщил при этом, что и его самого зовут Ma-си Май-лян (это его второе имя), дал на него уклончивый ответ: и да, и нет.
Во всяком случае, я заметил, что даже такой высокообразованный человек, как господин Ши-ми, без всякого почтения говорит о ване, пусть даже лишенном престола и изгнанном. Уже одно то, что человек осмеливается принять имя, принадлежащее вану, тем более усопшему, показывает, как мало почитают здесь повелителей. Не могу, просто никак не могу поверить, что люди, живущие здесь и сейчас, – наши внуки. За этим наверняка кроется какая-то тайна.
Второй Лю Дэ-ви, о котором господин Ши-ми отозвался еще менее почтительно, повредился рассудком и лишил себя жизни, бросившись в озеро.
Имеется ли над ваном еще император и где он находится, я также не смог узнать. Но со временем я это обязательно выясню – как только достаточно овладею местным языком.
Вообще же я сегодня хотел рассказать тебе о здешних деньгах. Они удивительны и странны не менее, чем комнатный родник для опорожнения. Монетами здесь пользуются, хотя они почти ничего не стоят. Да и сделаны они не из серебра, а из какого-то дешевого сплава, а то и вообще из меди или железа. Расплачиваются же люди в основном бумагой. Помнишь, я писал, как господин Ши-ми вручил той даме, которая пришла на меня жаловаться, две бумажки? Так вот, это были деньги – такие же бумажные деньги, которые когда-то, в эпоху Пяти династий, безуспешно пытались ввести и у нас. Здесь они зеленого, коричневого и синего цвета. У них трудно произносимое название, я записал его как «Ма-ль'-к'». Где берет свои Ма-ль'-к' господин Ши-ми, я пока на знаю. Но у него то и дело появляются новые. Хотя сам он, по его словам, их не делает.
Вчера мне представилась возможность убедиться, что эти бумажки – и в самом деле деньги. Мы поехали куда-то очень далеко; мы – это господин Ши-ми и я. Должен тебе сказать, что здесь, кроме повозок Ма-шин, существуют еще целые дома на колесах. Господин Ши-ми называет их «Ша Ля-бан», но у них есть и другое название, которого я не запомнил. В эти домах-повозках для человека опаснее всего не адская скорость, как у Ма-шин, а двери, через которые входят и выходят. Окна у этих передвижных домов не открываются, зато двери открываются сами собой – и закрываются так же, приводимые в движение каким-то таинственным механизмом. Человек менее просвещенный, нежели я, и тут вынужден был бы предположить колдовство. Меня же удивляет другое: судя по всему, владельцы домов Ша Ля-бан сами не всегда могут совладать с этими механизмами. Похоже, что двери распахиваются и захлопываются, когда им захочется самим, а не когда этого пожелают гости. К тому же происходит это с головокружительной быстротой. На дорогах есть места, где, если я правильно понял, можно ожидать появления и даже остановки таких Ша Ля-банов. Мы пришли на такое место и стали ждать. Шел дождь, и уже не первый день. Через некоторое время действительно появился Ша Ля-бан и неуклюже подкатил к нам. Господин Ши-ми схватил меня и поставил на маленькую лесенку. Полумрак и сырой, спертый воздух в доме на колесах испугали меня, и я инстинктивно метнулся назад, но господин Ши-ми выкрикнул что-то и подтолкнул меня вперед. Я упал внутрь дома, и тут дверь захлопнулась. Люди, бывшие в доме, засмеялись. Но эта дверь придавила господина Ши-ми! От страха за его жизнь я чуть не лишился рассудка, однако все обошлось. Хотя в первый миг мне показалось, что ему переломало все кости.
Обстановка в этом железном доме убогая и довольно грязная. Он даже не разделен на комнаты: это одно помещение, к стенам которого приставлены короткие скамьи. Я спросил у господина Ши-ми, кто хозяин дома, чтобы пойти поприветствовать его, но господин Ши-ми сказал, что это ни к чему. Пока мы ехали, он мне кое-что объяснил. Оказывается, Ша Ля-бан – не настоящий дом, а тоже своего рода повозка, и принадлежит она правителю города Минхэня, мандарину по имени Ки Цзин-гэ: именно он в своей безграничной доброте позволяет жителям пользоваться ими.
В Ша Ля-бане было темно. Люди теснились в нем, обливаясь потом, и пахли сыростью. Довольно часто железный дом неожиданно останавливался как вкопанный, и тогда всех его жителей и гостей бросало в разные стороны. Это напоминало затянувшееся землетрясение. Это тоже устроено очень неразумно. Всякий раз, когда Ша Ля-бан останавливается, множество людей покидает его, а другие входят. Однако при этом никто не здоровается и не кланяется. Так я еще раз убедился, что вежливость пришла здесь в полный упадок. И уже почти уверился, что эти не знающие покоя, вечно мчащиеся куда-то на своих повозках большеносые – вовсе не наши внуки. Не понимаю: куда они все время мчатся, чего ищут? Я долго пытался найти причину этого, но так и не смог. Боюсь, что большеносые и сами ее не знают.
Конечно, любезный Цзи-гу, тебе временами тоже случается покидать свой дворец: в какой-то день ты отправляешься в библиотеку, чтобы прочитать одну из книг божественного Мэн-цзы, в другой день велишь отнести себя во дворец императора, в третий, допустим, вместе со старшим сыном посещаешь храм. Я знаю также, что ты иногда совершаешь прогулки по парку. Все это вполне соответствует образу жизни сановника. Простым людям, понятно, приходится передвигаться больше. Женщины ходят на рынок за покупками, растиратель красок обходит заказчиков, желая сбыть товар, и так далее. Здесь же в движении находятся все, причем постоянно, даже вечером, когда становится темно: они мечутся во всех направлениях, без видимой цели, лишь бы не оставаться на месте. Суета стихает лишь поздно ночью, да и то ненамного. И если бы мы с тобой не были достаточно высокообразованными людьми, нам пришлось бы предположить, что все они одержимы каким-то бесом, ни на миг не оставляющим их в покое.
Именно для того, чтобы удовлетворить свою тягу к движению или, точнее, чтобы придать этому движению еще большую скорость, они и изобрели блуждающие дома Ша Ля-бан, которые ездят хотя и не так быстро, как повозки Ma-шин, но все же быстрее, чем ходит человек.
Через какое-то время господину Ши-ми удалось занять два места на одной из скамей, и мы сели. Так как мне уже много раз приходилось ездить в повозках Ma-шин, да и на царящую здесь («сейчас») торопливую суету я уже достаточно насмотрелся, от поездки в Ша Ля-бане мне не сделалось плохо. Я устроился на занятой господином Ши-ми скамье, откинулся на сиденье, стараясь не обращать внимание на шум и вонь, и попытался спрятать руки в рукава, забыв, что здешняя нелепая одежда не позволяет этого сделать. Тогда я просто положил руки на колени и стал смотреть в одно из больших окон, за которым передо мной развертывался город, невообразимо огромный – никаким иным словом, мой добрый Цзи-гу, его определить нельзя.
Сначала я думал, что местность возле дворца бывшего вана, включая улицы и дома вдоль канала Голубых Колоколов, где живет господин Ши-ми, и есть центр города Минхэня. Однако я сильно ошибался. Это всего лишь далекая окраина. И чем ближе мы подъезжали к подлинному центру Минхэня, тем выше становились дома. Все дома здесь сделаны из камня, и дороги тоже. Деревьев почти совсем нет. Точно скалы и ущелья, окружают человека со всех сторон эти гигантские дома со сверкающими окнами из стекла, все улицы заполняет бурлящий поток стремительных повозок Ma-шин, а между ними, гремя и пыхтя, лавируют блуждающие дома Ша Ля-бан, которых в центре города очень много, как будто его жителям мало стоячих домов, и без того сказочно огромных, так что остается лишь удивляться, каким образом всем этим чудовищам удается избежать столкновения и не нанести друг другу страшных повреждений. Свист, грохот и завывания невероятной силы парализуют все чувства, лишая человека возможности воспринимать что-либо. Мне показалось, что я угодил в грозу, в бушующий ураган из железа и камня. Это был настоящий хаос.
Успокаивало меня лишь то, что мой друг, господин Ши-ми, оставался спокойным и безразличным, не только не пугаясь этого серо-черного ада, но даже как будто его не замечая.
Ты знаешь, мой дорогой Цзи-гу, что наша великая столица – самый крупный город империи. И если я скажу тебе, что за время нашей поездки в доме на колесах мы по меньшей мере семь раз успели бы проехать всю столицу из конца в конец и тем не менее достигли лишь центра Минхэня – а расстояние от центра до окраин здесь такое же и в любом другом направлении, как уверил меня господин Ши-ми, – то ты мне скорее всего не поверишь, не сможешь представить себе, что существует город такой величины. Но он существует. По сравнению с этим... его даже нельзя назвать городом – это целое скопище гремучих, переплетающихся городов невероятных размеров, полных железа и камня, – по сравнению с ним наша огромная, шумная столица – всего лишь сонный идиллический уголок, расположенный в тихой живописной местности. Этот «город» не знает величия. Мы всегда полагали, что каждый большой город обладает своим особым величием, что люди, живущие в таком городе, будь то Кайфын, Ханчжоу, Фуч-жоу или Гуанчжоу, также обретают частицу этого величия и дарят его другим, что величие и слава нашего всемилостивого, благословенного Небом повелителя умножается величием города и, столь приумноженное, вновь возвращается городу и его жителям... Ничего этого в будущем не будет. Чем крупнее будут становиться города, тем они, очевидно, будут делаться грязнее и гаже. По-моему, жители Минхэня уже и внутренним взором не могут целиком окинуть свой город: он перерос их воображение. Грязь и шум давно вышли из повиновения. Грязь и шум здесь сильнее людей. Я спрашиваю себя, есть ли у них здесь еще городская управа? Если и есть, то власть давно ушла из ее рук, и этот Ки Цзин-гэ, наверное, только и делает, что забавляется со своими женами или разводит собак. Возможно, именно поэтому у них больше нет вана? Возможно, я неправильно понял господина Ши-ми, и несчастный ван Лю Дэви, третий этого имени, на самом деле не был изгнан, а добровольно покинул этот ад, чтобы поселиться в более спокойном месте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32