А в голове – неотступная мысль: если Лори действительно плоха, измучена, в бреду, прикована к больничной койке, значит, клятву тем более нельзя нарушать. Со стороны я выглядел, наверно, настолько хладнокровным, что меня можно было возненавидеть.
– Мы вовсе не ссорились, – ответил я. – Мы любим друг друга еще больше, чем прежде. Все дело в данном друг другу слове. Наши отношения основаны на честности. Тебе, да и другим, Джудитте, например, не понять этого, напрасно стараешься.
Милло заглянул мне в глаза и ткнул меня пальцем в грудь.
– Ты-то понимаешь или нет, что она умирает?
У меня, видно, задрожал голос:
– Этого не может быть, Милло, неправда.
– Перестань, – приказал он, – я говорю то, что есть. Не думай, будто я явился утешать тебя. Ты видишь меня здесь потому, что Каммеи хотел, Чтобы мы пришли вместе, и еще потому, что мне понравилась эта девочка, когда я увидел ее с тобой. Но прежде всего я здесь ради тебя, ради того, чтобы тебе потом не раскаиваться в том, что ты вел себя как ребенок. Совесть будет мучить не мальчишку, а взрослого мужчину, учти.
Я сидел, окаменев; мозг был словно стеклянный шар, он дребезжал от шума и голосов, и мне казалось, что в нем уже отражалась умирающая Лори, и я весь леденел от этого видения. И одновременно – советы Милло, его присутствие, его просьба, как эхо далеких времен, как возвращение зависимости, а я-то считал, что давно от нее освободился. Во мне были страх, и протест, и сменившее их спокойствие – уверенность в том, что я поступлю честно, так, как хочет Лори, как я сам того желаю, оберегая нашу любовь. Я взял со стола сигареты и спички.
– Я позвоню завтра утром, узнаю, как дела. Попроси Джудитту, чтобы она была дома.
Встав, я увернулся от руки Милло, которую он протянул, чтобы удержать меня, быстро прошел мимо Каммеи, не глядя на него, вышел на улицу и вскочил на мотоцикл.
Я помчался, как та собака, с той лишь разницей, что не истекал кровью и не скулил, а старался найти в предельной скорости мотоцикла, в жутко рискованных обгонах, в поворотах на полном газу соответствие своему состоянию, взвинченному и в то же время уравновешенному. Не только тело, но и разум держал трудный экзамен, плотный клубок чувств, помимо моей воли, увлекал меня за собой по нашим местам: от Сан-Доменико к мостику через Терцолле, к ярким огням «Красной лилии», к неоновой вывеске «Petit bois», откуда, приостановившись на секунду, я тут же мчался дальше вниз по Винчильята, объезжая вдоль опушки леса машины с потушенными фарами, потом по набережной, минуя «берлогу», через город, не очень людный в эту пору, когда люди или сидят в кино, или дремлют у телевизоров, или уже спят, или занимаются грязными сделками, или разминают кости после нелегкого рабочего дня.
Было начало весны, и воздух становился все холоднее, резал лицо, и у меня коченели руки, зябли колени, стыло все внутри. Но я все равно ехал – с холма на холм, пересекая кольцо и бульвары, как бы стараясь убежать от собственных дум и найти в местах, где мы бывали вместе, какой-нибудь символ, нечто способное остановить меня, дать мне возможность собраться с мыслями. И вот я снова недалеко от дома, по ту сторону речушки, по соседству с домами для греков, с лугом, куда меня водила синьора Каппуджи и где я собирал ей цветы, а Джо – маргаритки для своей матери, с полем, куда мы с Армандо и Дино бегали, вооружившись игральными картами и духовыми ружьями, охотники на лисиц, «robbers and rascals»; и всюду, всюду среди бетона и зелени, вставали перед глазами корпуса больницы Кареджи. Озаренная луной антенна на горе Морелло, казалось, заглядывала с огромной высоты неба за больничную ограду. Словно спасаясь от погони, я помчался вверх по крутой Виа-делле-Горэ, на середине которой у меня сгорела последняя капля бензина. Спешившись, я повел мотоцикл к перекрестку, обливаясь потом, но теперь у меня была цель: ресторан Армандо в сотне-другой шагов.
– О, это ты? Откуда так поздно? Уже первый час ночи, – приветствовал меня Чезарино из-за стойки. – Давненько же тебя не видно было! Несколько дней назад заходила твоя мать. – С засученными рукавами, в жилете, в своем старом фартуке колбасника, он казался анахронизмом, ожившей кариатидой в сверхмодном заведении. Если бы я стал его выслушивать, он бы еще, чего доброго, устроил мне настоящую нахлобучку. По всему было видно, что час поздний: неподвижен огромный вертел и пусты столы, которые убирали сестры и невестки; в огромный холодильник, полностью закрывавший дверь, что некогда соединяла харчевню с сеновалом, закладывали мясо и птицу. А вот и синьора Дора; так же, как и помещение, ее просто не узнать: поверх темного платья огромная розовая шаль, пальцы унизаны кольцами. Она обняла меня со словами:
– Господи, ты-то как вырос! Знаю, по вечерам ты частенько встречаешься с Армандо. Почему же к нам никогда не зайдешь? Все разбежались, исчез Миллоски, не заглядывают больше и шоферы. Но знаешь, что я сказала на днях твоей матери? Что старым клиентам здесь всегда рады. – Обычная история: кто сколотил деньгу, кто обеднел, но все только и знают, что восхвалять «прежние времена», притворно вздыхая при этом. – Ты ужинал? – спросила она. – Я вижу, ты не в духе. – Пришлось объяснить ей, что недалеко от них у меня кончился бензин и я хотел узнать, не одолжит ли мне Армандо немного, чтобы добраться до ближайшей заправки – у выезда из Сесто или внизу, у Ромито. – Армандо сейчас выйдет. – Напротив кухни, в бывшем хлеву, переделанном в отдельный кабинет, компания спортивных боссов собиралась уходить, и Армандо с Паолой провожали их. – В октябре они поженятся, знаешь! – сказала синьора Дора. – Да, мой сын всех вас обскакал. Хотя, правда, ты на полтора года моложе. Но жениться в двадцать лет – не рановато ли? Ему еще в армию идти, однако мы надеемся, что его так или иначе оставят во Флоренции, дай-то бог. Ты, конечно, знаком с Паолой? Золото, а не девушка. Уже совсем у нас освоилась. Да и работящая – в семью. И как подружилась с моими девочками! Поглядеть на них – прямо сестры родные. Вот она какая, моя Паолина!
В блузке и юбке, стянутой на талии широким поясом, Паола была все такой же и, видно, чувствовала себя неплохо в ресторане. Она показала на меня Армандо, и они оба помахали мне рукой. Раскланиваясь с последними посетителями, провожая их до выхода, Армандо бросил не:
– Не уходи, отвезем Паолу домой и немного прошвырнемся, идет?
Вскоре мы сидели в его «фиате-1100»; он за рулем, Паола рядом. Паола, которая когда-то вскакивала со скамейки, разъяренная, но всегда готовая улыбнуться, осталась все той же покладистой эгоисткой.
– Вот-вот, сейчас меня высадите, а сами отправитесь, представляю себе куда. Небось в какой-нибудь ночной кабак!
Мы подъехали к одному из старых домиков на виа Карнесекки, где она жила. Для ее родителей – отца, простого служащего, и матери, скромной учительницы, – предстоящая свадьба была событием, о каком они и не мечтали. Неужели ее сопливый братишка, тоже вырос? Я держал дверцу, дожидаясь, пока Паола выйдет, чтобы пересесть на ее место.
– Нет, нет и нет, – уверял ее Армандо. – Я устал не меньше твоего, ты же знаешь, что за денек у нас выдался сегодня, и надо еще проверить счета, прежде чем лягу. Только подброшу Бруно до колонки, он возьмет канистру бензина, и все. Домой его отвозить не нужно, он на мотоцикле, верно?
– Ну да, это все предлог, – сказала она. – Если вы куда-нибудь собираетесь, я поеду с вами, не так уж я устала.
– Что же, при Бруно нам и поцеловаться нельзя? – спросил Армандо. – Да он и не смотрит на нас. Он такой же, как я, верно, Бруно? Мы с ним от природы верный народ.
– Знаем мы вашу верность, миленькие! – воскликнула она. – И вас знаем, и вашу «берлогу».
Еще бы, ведь она бывала там на наших вечеринках, а потом наедине со своим будущим муженьком. Я смотрел на них, как на марсиан, даже как на троглодитов, не вмешиваясь в их разговор.
– Ладно, – сказал он. – Поехали с нами. Махнем на вокзал, выпьем чего-нибудь, съездим за этим треклятым бензином, а там подбросим Бруно и останемся вдвоем.
– Эдак мы до двух проболтаемся, – заявила она. – Так уж и быть, сами поезжайте.
Армандо поцеловал ее, причем она взвизгнула, а потом, выйдя из машины, наклонилась и чмокнула его сама.
– Делайте, что хотите, я вам доверяю, – сказала она, открывая дверь парадного. – И без того у вас совесть не чиста.
Oни оба засмеялись, и Армандо дал газ.
– Иногда мне кажется, что я уже женат, – заметил он. – И это не так уж плохо! Правда, по вечерам другой раз охота порезвиться. Работа, любовь и, когда нужно, немного развлечений, полчасика перед сном, как сегодня. Куда поедем?
На улице было пусто, Рифреди остался позади, мы ехали вниз по Ромито, вдоль красных стен крепости прогуливались неизменные синьорины.
– Эти не годятся, – сказал он. – О, господи, хуже третьеразрядных. Я знаю одну из них, так она и наградить может… Двинем к центру, устроим небольшой смотр на виа Строцци, виа Сассетти и виа Торнабуони. Прелесть демократии заключается в том, что она перенесла бардаки на свежий воздух. Кто знает, какими они были раньше. Во всяком случае, в них не было такого выбора, факт. Но не выпить ли чего-нибудь для начала? В «Chez-moi» или в «Колодце»?
Мне было все равно. Душа моя треснула пополам: по одну сторону ресторан, вертел, Дора, Чезаре, Паола и ее «миленький», эта гонка на машине Армандо по центральным улицам, где я проезжал часа два назад; по другую – вся моя тупая боль, огромная змея, переваривавшая собственное отчаяние. Именно здесь отражалось постоянно, но смутно, как в запотевшем зеркале, лицо Лори, в которое я изо всех сил старался не смотреть.
Мы выбрали «Колодец». Я был без галстука, и мне пришлось купить его тут же, в кассе, и нацепить под свитер – иначе меня не пускали. Рядом смеялся Армандо:
– Когда идешь со мной, ты должен быть при полном параде. – Он повернулся на 360 градусов и сказал: – Вот, бери пример с меня. Профессия обязывает, да и привычка уже.
Шелковая рубашка, галстук бабочкой, пиджак с двумя разрезами, волосы напомажены и зачесаны назад: он как был, так и остался увальнем, но, несомненно, приобрел более изысканные манеры. Благодаря своим способностям он наладил прибыльное дело, и это были, может быть, единственные за месяц его полчаса развлечений… Потом он женится, постарается отвертеться от воинской повинности… Я правильно сделал, что зашел к нему.
Мы спустились вниз. На ступеньках он сказал:
– Пойдем к стойке, ладно, Бруно? Ты наверняка не богат, да и у меня не столько денег, чтобы поить шампанским этих монашек.
Только полчаса, но я буду вспоминать о них.
31
Со стаканами в руках, то и дело останавливаясь, мы бродили по двум залам и вокруг площадки для танцев, между колоннами, где в полумраке стояли столики; людей было немного, и они либо любезничали, либо скучали. В глубине, у стены, оркестр играл жалкое подобие блюза. Какой-то лысый в смокинге кивнул Армандо, и он поклонился ему; рядом с лысым сидела блондинка в норковой шубке внакидку, под которой сверкали плечи и наполовину обнаженная грудь, лысый что-то нашептывал ей на ушко, и она, запрокинув голову, беззвучно смеялась. Они походили на экспонаты из музея восковых фигур.
– Мой клиент. Он из Прато, у него на фабрике около сотни ткацких станков. И станки и баб каждую неделю меняет. С этой блондинкой он монтирует очередной станок… А десять лет назад сам вкалывал у станка.
И еще – компания американцев, пожилых, лет под. пятьдесят, и веселых – три женщины и двое мужчин: женщины в пестрых платьях, с размалеванными лицами улыбающихся мумий; один из мужчин – сухой, долговязый – важно смотрел на всех сверху вниз, другой – с брюшком, упиравшимся в стол, – кашлянул, когда мы проходили мимо, и, не без умысла кивнув в сторону дам, сидевших напротив него, буркнул: «Ain't you stinking». Мне не трудно было удовлетворить любопытство Арманде», я перевел, и мы рассмеялись. На этом разведка окончилась: две девушки за следующим столиком пригласили нас, и Армандо первый узнал одну из них:
– Кого я вижу! – Это была Мириам, «чистюля», два или три раза побывавшая у нас в «берлоге», причем танцевал с ней или я, или тот же Армандо. – Новая работа?
Вместо ответа она представила свою подругу:
– Это Сабрина. Может, присядете на минутку?
– Нет, милая, – заявил Армандо. – Сидеть за столиком и болтать с вашей сестрой – слишком дорогое удовольствие. – Он тут же положил глаз на Сабрину – наверно, потому, что она была «на новенького». – Если вас устроит виски у стойки, – продолжал он, – на это я еще наскребу.
– Лучше, чем ничего, – согласилась Сабрина. – По вторникам у нас мертвое царство.
– Учти, – сказала Мириам, – если ты его обработаешь, у него куча монет. А этот вроде нас пустой, просто свой парень. – Она взяла меня под руку, и мы вернулись к стойке.
Разговор, ленивый и расплывчатый, как музыка, свет, краски, голоса. Медленный фокстрот сменился какой-то фантазией. Облако табачного дыма, та еще обстановочка. Только слова. И только два круга с девицей, ничего больше. Но этой девице, этой ночи, наконец, словам, которые меня возбуждали и потом разом вылетели из головы, тоже будет суждено занять свое место в моей памяти. Мы поставили бокалы на стойку и долго танцевали одни.
– Подожди, не напоминай мне. Тебя зовут… Бруно, да, да, Бруно. Ты работаешь на заводе, если не ошибаюсь. Прошло уже два года, а может, и больше. Но у меня неплохая память на лица, стоит только поднатужиться. Разумеется, до тех пор…
– Пока не напьешься?
– Что-что, а это удовольствие я имею каждый вечер.
– Одним словом, здесь лучше, чем в универмаге.
– О, да у тебя, я вижу, тоже память ничего! Я была чуток посвежее, ты не находишь?
– Не сказал бы. Скорее, тогда ты была еще просто зеленой. Ты носила прическу «лошадиный хвост», а с этими локонами ты просто прелесть.
– Я всегда выглядела моложе, чем на самом деле, хоть была старше вас всех, а вы и не знали. Я ведь уже совершеннолетняя, иначе мне нельзя было бы заниматься этим делом.
– Ну и ну! А посмотришь на тебя, так ты с сорокового года.
– Нет, мне двадцать три. А ты с какого года?
– Извините, с сорок первого.
– Господи, совсем еще ребеночек!
– Ты флорентийка? Вот уж чего не помню, того не помню.
– Нет, я родилась в Милане. Вернее, рядом, в Ро, знаешь, где это? А во Флоренции я с малых лет. Я тоже из рабочей семьи, так что могу тебя понять. Ты за этого трактирщика держись – с ним не пропадешь!
– Ты была деликатнее во времена «берлоги».
– Ладно трепаться-то. Дай-ка я тебя поцелую. А ты почему меня не целуешь? Вот, вот, молодец, только не наваливайся так. Если директор увидит, он мне вставит фитиль: за одну порцию виски я не имею права здесь с тобой прохлаждаться.
– Я тебе еще поставлю. За свои кровные.
– Хочешь, чтобы я назюзюкалась? Виски такая штука, после которой два пальца в рот не сунешь: не помогает.
– Боишься опьянеть?
– Точно. До чего умный ребеночек!
Кажется, оркестр кончил «Ты одинок сегодня ночью» и заиграл «Как симфония…»
– Ладно уж, выпьем. Слыхал, что Сабрина сказала про мертвое царство? Всего-то четыре или пять рыл, да и те, вроде вас, у стойки торчат. Гляди, как приятель-то твой разошелся. Несмотря на свои денежки, с такими замашками ему никогда не стать синьором. А правда, у него столько денег?
– Меньше, чем ты думаешь. Размахнулся-то он недавно, а раньше у него обыкновенный трактир был.
– Зато теперь! Сама видела. Ну и цены же у него, милый мой. Как-то вечером, с месяц назад, я там была. Он – с девкой какой-то, сделал вид, что не знает меня. Только подмигнул. Девка-то его невестой оказалась.
– Они еще не поженились.
– А я вот замужем. Но с мужем мы не живем. Он рабочий, как ты, как мой брат и отец. Все вы хороши!
– Что же у вас случилось?
– Смех один. При желании все можно было уладить – поговорили бы, и дело с концом. Он мне чуть ли не сразу после свадьбы изменил там с одной красоткой. Сам-то ты что бы сделал на моем месте?
– Я? Подумал бы.
– А вот я не подумала. Когда я об этом узнала, мне так больно сделалось, что даже сил не стало ругаться. Однажды вечером он не пришел домой, только под утро заявился – с ней был. Я работала на Выставке кустарных изделий – работа всего на несколько недель, а из универмага меня уволили потому, что я замуж вышла. Там на выставке был один мебельщик из-под Милана, деревенский. На следующую ночь домой не пришла я. Не то, чтобы мне этого очень хотелось, а так, чтобы отомстить. Ведь я была влюблена в своего, как кошка!
– Ты все еще любишь его, если не ошибаюсь?
– Может быть, но я-то знаю, что мне его не вернуть. Он живет со своей красоткой, заделал ей ребеночка, через год – второго. Постой-ка, сам то ты часом не на «Пиньоне» работаешь?
– Нет, – ответил я, – можешь не волноваться, я его не знаю.
– А хоть бы и знал! Его фамилия Панераи, а имя Валерио. Уверена, что ты не вздумал бы рассказывать ему, где меня встретил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Мы вовсе не ссорились, – ответил я. – Мы любим друг друга еще больше, чем прежде. Все дело в данном друг другу слове. Наши отношения основаны на честности. Тебе, да и другим, Джудитте, например, не понять этого, напрасно стараешься.
Милло заглянул мне в глаза и ткнул меня пальцем в грудь.
– Ты-то понимаешь или нет, что она умирает?
У меня, видно, задрожал голос:
– Этого не может быть, Милло, неправда.
– Перестань, – приказал он, – я говорю то, что есть. Не думай, будто я явился утешать тебя. Ты видишь меня здесь потому, что Каммеи хотел, Чтобы мы пришли вместе, и еще потому, что мне понравилась эта девочка, когда я увидел ее с тобой. Но прежде всего я здесь ради тебя, ради того, чтобы тебе потом не раскаиваться в том, что ты вел себя как ребенок. Совесть будет мучить не мальчишку, а взрослого мужчину, учти.
Я сидел, окаменев; мозг был словно стеклянный шар, он дребезжал от шума и голосов, и мне казалось, что в нем уже отражалась умирающая Лори, и я весь леденел от этого видения. И одновременно – советы Милло, его присутствие, его просьба, как эхо далеких времен, как возвращение зависимости, а я-то считал, что давно от нее освободился. Во мне были страх, и протест, и сменившее их спокойствие – уверенность в том, что я поступлю честно, так, как хочет Лори, как я сам того желаю, оберегая нашу любовь. Я взял со стола сигареты и спички.
– Я позвоню завтра утром, узнаю, как дела. Попроси Джудитту, чтобы она была дома.
Встав, я увернулся от руки Милло, которую он протянул, чтобы удержать меня, быстро прошел мимо Каммеи, не глядя на него, вышел на улицу и вскочил на мотоцикл.
Я помчался, как та собака, с той лишь разницей, что не истекал кровью и не скулил, а старался найти в предельной скорости мотоцикла, в жутко рискованных обгонах, в поворотах на полном газу соответствие своему состоянию, взвинченному и в то же время уравновешенному. Не только тело, но и разум держал трудный экзамен, плотный клубок чувств, помимо моей воли, увлекал меня за собой по нашим местам: от Сан-Доменико к мостику через Терцолле, к ярким огням «Красной лилии», к неоновой вывеске «Petit bois», откуда, приостановившись на секунду, я тут же мчался дальше вниз по Винчильята, объезжая вдоль опушки леса машины с потушенными фарами, потом по набережной, минуя «берлогу», через город, не очень людный в эту пору, когда люди или сидят в кино, или дремлют у телевизоров, или уже спят, или занимаются грязными сделками, или разминают кости после нелегкого рабочего дня.
Было начало весны, и воздух становился все холоднее, резал лицо, и у меня коченели руки, зябли колени, стыло все внутри. Но я все равно ехал – с холма на холм, пересекая кольцо и бульвары, как бы стараясь убежать от собственных дум и найти в местах, где мы бывали вместе, какой-нибудь символ, нечто способное остановить меня, дать мне возможность собраться с мыслями. И вот я снова недалеко от дома, по ту сторону речушки, по соседству с домами для греков, с лугом, куда меня водила синьора Каппуджи и где я собирал ей цветы, а Джо – маргаритки для своей матери, с полем, куда мы с Армандо и Дино бегали, вооружившись игральными картами и духовыми ружьями, охотники на лисиц, «robbers and rascals»; и всюду, всюду среди бетона и зелени, вставали перед глазами корпуса больницы Кареджи. Озаренная луной антенна на горе Морелло, казалось, заглядывала с огромной высоты неба за больничную ограду. Словно спасаясь от погони, я помчался вверх по крутой Виа-делле-Горэ, на середине которой у меня сгорела последняя капля бензина. Спешившись, я повел мотоцикл к перекрестку, обливаясь потом, но теперь у меня была цель: ресторан Армандо в сотне-другой шагов.
– О, это ты? Откуда так поздно? Уже первый час ночи, – приветствовал меня Чезарино из-за стойки. – Давненько же тебя не видно было! Несколько дней назад заходила твоя мать. – С засученными рукавами, в жилете, в своем старом фартуке колбасника, он казался анахронизмом, ожившей кариатидой в сверхмодном заведении. Если бы я стал его выслушивать, он бы еще, чего доброго, устроил мне настоящую нахлобучку. По всему было видно, что час поздний: неподвижен огромный вертел и пусты столы, которые убирали сестры и невестки; в огромный холодильник, полностью закрывавший дверь, что некогда соединяла харчевню с сеновалом, закладывали мясо и птицу. А вот и синьора Дора; так же, как и помещение, ее просто не узнать: поверх темного платья огромная розовая шаль, пальцы унизаны кольцами. Она обняла меня со словами:
– Господи, ты-то как вырос! Знаю, по вечерам ты частенько встречаешься с Армандо. Почему же к нам никогда не зайдешь? Все разбежались, исчез Миллоски, не заглядывают больше и шоферы. Но знаешь, что я сказала на днях твоей матери? Что старым клиентам здесь всегда рады. – Обычная история: кто сколотил деньгу, кто обеднел, но все только и знают, что восхвалять «прежние времена», притворно вздыхая при этом. – Ты ужинал? – спросила она. – Я вижу, ты не в духе. – Пришлось объяснить ей, что недалеко от них у меня кончился бензин и я хотел узнать, не одолжит ли мне Армандо немного, чтобы добраться до ближайшей заправки – у выезда из Сесто или внизу, у Ромито. – Армандо сейчас выйдет. – Напротив кухни, в бывшем хлеву, переделанном в отдельный кабинет, компания спортивных боссов собиралась уходить, и Армандо с Паолой провожали их. – В октябре они поженятся, знаешь! – сказала синьора Дора. – Да, мой сын всех вас обскакал. Хотя, правда, ты на полтора года моложе. Но жениться в двадцать лет – не рановато ли? Ему еще в армию идти, однако мы надеемся, что его так или иначе оставят во Флоренции, дай-то бог. Ты, конечно, знаком с Паолой? Золото, а не девушка. Уже совсем у нас освоилась. Да и работящая – в семью. И как подружилась с моими девочками! Поглядеть на них – прямо сестры родные. Вот она какая, моя Паолина!
В блузке и юбке, стянутой на талии широким поясом, Паола была все такой же и, видно, чувствовала себя неплохо в ресторане. Она показала на меня Армандо, и они оба помахали мне рукой. Раскланиваясь с последними посетителями, провожая их до выхода, Армандо бросил не:
– Не уходи, отвезем Паолу домой и немного прошвырнемся, идет?
Вскоре мы сидели в его «фиате-1100»; он за рулем, Паола рядом. Паола, которая когда-то вскакивала со скамейки, разъяренная, но всегда готовая улыбнуться, осталась все той же покладистой эгоисткой.
– Вот-вот, сейчас меня высадите, а сами отправитесь, представляю себе куда. Небось в какой-нибудь ночной кабак!
Мы подъехали к одному из старых домиков на виа Карнесекки, где она жила. Для ее родителей – отца, простого служащего, и матери, скромной учительницы, – предстоящая свадьба была событием, о каком они и не мечтали. Неужели ее сопливый братишка, тоже вырос? Я держал дверцу, дожидаясь, пока Паола выйдет, чтобы пересесть на ее место.
– Нет, нет и нет, – уверял ее Армандо. – Я устал не меньше твоего, ты же знаешь, что за денек у нас выдался сегодня, и надо еще проверить счета, прежде чем лягу. Только подброшу Бруно до колонки, он возьмет канистру бензина, и все. Домой его отвозить не нужно, он на мотоцикле, верно?
– Ну да, это все предлог, – сказала она. – Если вы куда-нибудь собираетесь, я поеду с вами, не так уж я устала.
– Что же, при Бруно нам и поцеловаться нельзя? – спросил Армандо. – Да он и не смотрит на нас. Он такой же, как я, верно, Бруно? Мы с ним от природы верный народ.
– Знаем мы вашу верность, миленькие! – воскликнула она. – И вас знаем, и вашу «берлогу».
Еще бы, ведь она бывала там на наших вечеринках, а потом наедине со своим будущим муженьком. Я смотрел на них, как на марсиан, даже как на троглодитов, не вмешиваясь в их разговор.
– Ладно, – сказал он. – Поехали с нами. Махнем на вокзал, выпьем чего-нибудь, съездим за этим треклятым бензином, а там подбросим Бруно и останемся вдвоем.
– Эдак мы до двух проболтаемся, – заявила она. – Так уж и быть, сами поезжайте.
Армандо поцеловал ее, причем она взвизгнула, а потом, выйдя из машины, наклонилась и чмокнула его сама.
– Делайте, что хотите, я вам доверяю, – сказала она, открывая дверь парадного. – И без того у вас совесть не чиста.
Oни оба засмеялись, и Армандо дал газ.
– Иногда мне кажется, что я уже женат, – заметил он. – И это не так уж плохо! Правда, по вечерам другой раз охота порезвиться. Работа, любовь и, когда нужно, немного развлечений, полчасика перед сном, как сегодня. Куда поедем?
На улице было пусто, Рифреди остался позади, мы ехали вниз по Ромито, вдоль красных стен крепости прогуливались неизменные синьорины.
– Эти не годятся, – сказал он. – О, господи, хуже третьеразрядных. Я знаю одну из них, так она и наградить может… Двинем к центру, устроим небольшой смотр на виа Строцци, виа Сассетти и виа Торнабуони. Прелесть демократии заключается в том, что она перенесла бардаки на свежий воздух. Кто знает, какими они были раньше. Во всяком случае, в них не было такого выбора, факт. Но не выпить ли чего-нибудь для начала? В «Chez-moi» или в «Колодце»?
Мне было все равно. Душа моя треснула пополам: по одну сторону ресторан, вертел, Дора, Чезаре, Паола и ее «миленький», эта гонка на машине Армандо по центральным улицам, где я проезжал часа два назад; по другую – вся моя тупая боль, огромная змея, переваривавшая собственное отчаяние. Именно здесь отражалось постоянно, но смутно, как в запотевшем зеркале, лицо Лори, в которое я изо всех сил старался не смотреть.
Мы выбрали «Колодец». Я был без галстука, и мне пришлось купить его тут же, в кассе, и нацепить под свитер – иначе меня не пускали. Рядом смеялся Армандо:
– Когда идешь со мной, ты должен быть при полном параде. – Он повернулся на 360 градусов и сказал: – Вот, бери пример с меня. Профессия обязывает, да и привычка уже.
Шелковая рубашка, галстук бабочкой, пиджак с двумя разрезами, волосы напомажены и зачесаны назад: он как был, так и остался увальнем, но, несомненно, приобрел более изысканные манеры. Благодаря своим способностям он наладил прибыльное дело, и это были, может быть, единственные за месяц его полчаса развлечений… Потом он женится, постарается отвертеться от воинской повинности… Я правильно сделал, что зашел к нему.
Мы спустились вниз. На ступеньках он сказал:
– Пойдем к стойке, ладно, Бруно? Ты наверняка не богат, да и у меня не столько денег, чтобы поить шампанским этих монашек.
Только полчаса, но я буду вспоминать о них.
31
Со стаканами в руках, то и дело останавливаясь, мы бродили по двум залам и вокруг площадки для танцев, между колоннами, где в полумраке стояли столики; людей было немного, и они либо любезничали, либо скучали. В глубине, у стены, оркестр играл жалкое подобие блюза. Какой-то лысый в смокинге кивнул Армандо, и он поклонился ему; рядом с лысым сидела блондинка в норковой шубке внакидку, под которой сверкали плечи и наполовину обнаженная грудь, лысый что-то нашептывал ей на ушко, и она, запрокинув голову, беззвучно смеялась. Они походили на экспонаты из музея восковых фигур.
– Мой клиент. Он из Прато, у него на фабрике около сотни ткацких станков. И станки и баб каждую неделю меняет. С этой блондинкой он монтирует очередной станок… А десять лет назад сам вкалывал у станка.
И еще – компания американцев, пожилых, лет под. пятьдесят, и веселых – три женщины и двое мужчин: женщины в пестрых платьях, с размалеванными лицами улыбающихся мумий; один из мужчин – сухой, долговязый – важно смотрел на всех сверху вниз, другой – с брюшком, упиравшимся в стол, – кашлянул, когда мы проходили мимо, и, не без умысла кивнув в сторону дам, сидевших напротив него, буркнул: «Ain't you stinking». Мне не трудно было удовлетворить любопытство Арманде», я перевел, и мы рассмеялись. На этом разведка окончилась: две девушки за следующим столиком пригласили нас, и Армандо первый узнал одну из них:
– Кого я вижу! – Это была Мириам, «чистюля», два или три раза побывавшая у нас в «берлоге», причем танцевал с ней или я, или тот же Армандо. – Новая работа?
Вместо ответа она представила свою подругу:
– Это Сабрина. Может, присядете на минутку?
– Нет, милая, – заявил Армандо. – Сидеть за столиком и болтать с вашей сестрой – слишком дорогое удовольствие. – Он тут же положил глаз на Сабрину – наверно, потому, что она была «на новенького». – Если вас устроит виски у стойки, – продолжал он, – на это я еще наскребу.
– Лучше, чем ничего, – согласилась Сабрина. – По вторникам у нас мертвое царство.
– Учти, – сказала Мириам, – если ты его обработаешь, у него куча монет. А этот вроде нас пустой, просто свой парень. – Она взяла меня под руку, и мы вернулись к стойке.
Разговор, ленивый и расплывчатый, как музыка, свет, краски, голоса. Медленный фокстрот сменился какой-то фантазией. Облако табачного дыма, та еще обстановочка. Только слова. И только два круга с девицей, ничего больше. Но этой девице, этой ночи, наконец, словам, которые меня возбуждали и потом разом вылетели из головы, тоже будет суждено занять свое место в моей памяти. Мы поставили бокалы на стойку и долго танцевали одни.
– Подожди, не напоминай мне. Тебя зовут… Бруно, да, да, Бруно. Ты работаешь на заводе, если не ошибаюсь. Прошло уже два года, а может, и больше. Но у меня неплохая память на лица, стоит только поднатужиться. Разумеется, до тех пор…
– Пока не напьешься?
– Что-что, а это удовольствие я имею каждый вечер.
– Одним словом, здесь лучше, чем в универмаге.
– О, да у тебя, я вижу, тоже память ничего! Я была чуток посвежее, ты не находишь?
– Не сказал бы. Скорее, тогда ты была еще просто зеленой. Ты носила прическу «лошадиный хвост», а с этими локонами ты просто прелесть.
– Я всегда выглядела моложе, чем на самом деле, хоть была старше вас всех, а вы и не знали. Я ведь уже совершеннолетняя, иначе мне нельзя было бы заниматься этим делом.
– Ну и ну! А посмотришь на тебя, так ты с сорокового года.
– Нет, мне двадцать три. А ты с какого года?
– Извините, с сорок первого.
– Господи, совсем еще ребеночек!
– Ты флорентийка? Вот уж чего не помню, того не помню.
– Нет, я родилась в Милане. Вернее, рядом, в Ро, знаешь, где это? А во Флоренции я с малых лет. Я тоже из рабочей семьи, так что могу тебя понять. Ты за этого трактирщика держись – с ним не пропадешь!
– Ты была деликатнее во времена «берлоги».
– Ладно трепаться-то. Дай-ка я тебя поцелую. А ты почему меня не целуешь? Вот, вот, молодец, только не наваливайся так. Если директор увидит, он мне вставит фитиль: за одну порцию виски я не имею права здесь с тобой прохлаждаться.
– Я тебе еще поставлю. За свои кровные.
– Хочешь, чтобы я назюзюкалась? Виски такая штука, после которой два пальца в рот не сунешь: не помогает.
– Боишься опьянеть?
– Точно. До чего умный ребеночек!
Кажется, оркестр кончил «Ты одинок сегодня ночью» и заиграл «Как симфония…»
– Ладно уж, выпьем. Слыхал, что Сабрина сказала про мертвое царство? Всего-то четыре или пять рыл, да и те, вроде вас, у стойки торчат. Гляди, как приятель-то твой разошелся. Несмотря на свои денежки, с такими замашками ему никогда не стать синьором. А правда, у него столько денег?
– Меньше, чем ты думаешь. Размахнулся-то он недавно, а раньше у него обыкновенный трактир был.
– Зато теперь! Сама видела. Ну и цены же у него, милый мой. Как-то вечером, с месяц назад, я там была. Он – с девкой какой-то, сделал вид, что не знает меня. Только подмигнул. Девка-то его невестой оказалась.
– Они еще не поженились.
– А я вот замужем. Но с мужем мы не живем. Он рабочий, как ты, как мой брат и отец. Все вы хороши!
– Что же у вас случилось?
– Смех один. При желании все можно было уладить – поговорили бы, и дело с концом. Он мне чуть ли не сразу после свадьбы изменил там с одной красоткой. Сам-то ты что бы сделал на моем месте?
– Я? Подумал бы.
– А вот я не подумала. Когда я об этом узнала, мне так больно сделалось, что даже сил не стало ругаться. Однажды вечером он не пришел домой, только под утро заявился – с ней был. Я работала на Выставке кустарных изделий – работа всего на несколько недель, а из универмага меня уволили потому, что я замуж вышла. Там на выставке был один мебельщик из-под Милана, деревенский. На следующую ночь домой не пришла я. Не то, чтобы мне этого очень хотелось, а так, чтобы отомстить. Ведь я была влюблена в своего, как кошка!
– Ты все еще любишь его, если не ошибаюсь?
– Может быть, но я-то знаю, что мне его не вернуть. Он живет со своей красоткой, заделал ей ребеночка, через год – второго. Постой-ка, сам то ты часом не на «Пиньоне» работаешь?
– Нет, – ответил я, – можешь не волноваться, я его не знаю.
– А хоть бы и знал! Его фамилия Панераи, а имя Валерио. Уверена, что ты не вздумал бы рассказывать ему, где меня встретил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34