Поэтому она просит его уничтожить свой компьютер и Windows, чтобы не подвергать себя опасности.
Это было настолько невероятно, что Джинн даже забыл о нависшей над ним смертельной опасности. Он собирался ответить, что знает, как снять печать серийного клейма с Windows, в том числе и потайную, и что у его друзей в новосибирском Академгородке есть где-то в глухой России сервер-невидимка, физическое местонахождение которого невозможно установить через Сеть, и на кем можно спрятать все их программы. А с двоичной системой в троичную не пролезешь.
Но не успел. Время, отпущенное его жизни Хоттабычем, истекло. И теперь Хоттабыч скова стоял у него над душой.
— Что сказали тебе твои духи? — спросил Хоттабыч из-за спины.
Джинн обернулся. Хоттабыч на этот раз был молод, весел и одет в блестящие кожаные черные джинсы и плотную облегающую синтетическую майку с логотипом Мг.В. От его волос и бороды осталась тоненькая извилистая полоска, проходившая по бритым голове, щекам, подбородку и замыкавшаяся снова на голове.
Джинн облегченно вздохнул:
— Кончилась твоя депрессуха?
— Кончилась, — улыбнулся Хоттабыч. — Так ты сделал выбор или мне придется убивать тебя силой?
— Что, все еще не успокоился?
— Успокоился. Я и был спокоен. Я не меняю своих решений. Что сказали твои духи из этого ящика?
— Духи сказали, — неожиданно для самого себя смело заявил Джинн, — что ты должен вернуться туда, откуда пришел, или уйти в другой мир. А меня оставить на земле своим заступником перед земными царями. Вот.
— А они не сказали — как это сделать?
— Нет, — испугался Джинн.
— Тогда я брошу тебя в небо. Кровь твоя прольется в землю дождем и огнем прорастет из земли. Если ты самке хочешь выбрать смерть — я сделаю это за тебя.
— Давай лучше ты вернешься в кувшин, — сказал Джинн как можно спокойнее, — я его запечатаю и утоплю в Москве-реке. И ты проживешь еще несколько тысяч лет, а я — оставшиеся мне несколько десятков. И ни одна собака до тебя не доберется.
— Это невозможно, — мягко сказал Хоттабыч. — Замок печати кувшина сломан, и восстановить его может только тот, кто создал. К тому же разве это жизнь — в тюрьме? Вот если бы я мог родиться в новом теле — тоже стать страницей воздуха и странствовать, как все мои родные, чтобы люди и духи читали и чтили меня и тело мое бы не было подвластно Сулейману…
— Сайт! — закричал Джинн, — Ты же можешь быть просто сайтом!
— Не надо кричать, — спокойно сказал Хоттабыч, — я могу быть чем угодно, только если это уже существует. Так что кричать не надо. Не люблю, когда кричат.
— Переводчиком, например, — сказал Джинн возбужденно, но уже тише. — Ты же все языки знаешь через этот свой первоязык! Ты же все равно — код! И никто до тебя не доберется! Мы тебя в троичной системе забубеним, и хрен тебя кто тронет! Подожди, ты можешь подождать? У меня там духи висят он-лайн. Я с ними сейчас быстро перетру, и мы тебя засадим в сеть в лучшем виде!
— Я подожду, — сказал Хоттабыч. — Я дам тебе еще отсрочку, потому что, если ты сотворишь мне свободное тело, я останусь жить. Но у меня есть всего один час — этот час. И сколько земных часов он продлится — зависит только от тебя. Если каждый этот час ты сумеешь наполнить — он превратится в новый, и так — до тысячи и одного, пока пустота не отступит.
— Ладно, ладно — не гунди. Я все понял. Денься куда-нибудь, не маячь, — быстро проговорил Джинн, чувствуя в себе неожиданную мощь вдохновения, как будто что-то новое открылось в нем — чему-то новому. И что в силах его теперь самому творить чудеса.
— Никуда я не денусь, — сказал важно Хоттабыч, — буду торчать молча здесь, возле тебя, немым укором.
И с этими словами он исчез. А на его месте появились тяжелые напольные песочные часы высотой в человеческой рост, внутри которых тысячи золотых песчинок тонкой струйкой падений-мгновений обозначили реку времени.
— Круто, однако, ты торчишь, — заметил Джинн и повернулся к компьютеру.
Первым чудом нового Джинна было то, что Этна не приняла его за психа. И даже более того — как-то подозрительно легко поверила в Хоттабыча, сообщив, что, если им удастся вместе создать для него информационную форму — иноформу, это непонятным образом снимет с нее информационное заклятье и решит все ее сегодняшние проблемы. При этом ссылалась на какие-то древние сказания и утверждала, что именно они, мужчина и женщина с разных сторон Земли, могут выполнить какую-то исключительную миссию через древний дух, рожденный заново словом.
Джинн обратился к песочным часам:
— Хоттабыч…
— Да, — сказал Хоттабыч, не меняя облика часов.
— Есть там еще какие-нибудь условия? Ну, чтобы тебя заново родить? Мальчик с девочкой — понятно, код и информационный материал — тоже понятно. Еще нужно что-нибудь?
— Я должен быть рожден от встречи, — сказал туманно и задумчиво Хоттабыч, очевидно сверяясь по каким-то книгам. — Так записано. Встреча временных половинок составит целое время и победит пустоту. Эта встреча — в пустыне, среди ничего — должна длиться сорок дней и один день, и еще половину дня, и еще одну шестую часть дня, и еще один час.
— Ладно, ладно. Я все понял. Организация пустыни и встречи — это по твоей части. Только учти, у меня нет загранпаспорта. А с Соломоном мы сами разберемся. Не боись.
Он встал и подошел к окну.
— Эх, жалко, на ковре-самолете не удалось полетать! — сказал он, глядя задумчиво в небо.
— Возьми, — сказал Хоттабыч, протягивая ему серебряную бутылочку с черной жидкостью внутри, — это вода пустыни. Живая и мертвая. Выпей.
— Это зачем? — спросил с подозрением Джинн.
— Поможет, — уклончиво ответил Хоттабыч.
— Ладно, только сигарету выкурю…
— Потом выкуришь. Выпей…
Джинн взял у Хоттабыча сосуд и осторожно понюхал жидкость. Жидкость пахла мухоморами, поганками и прелыми травами.
«Любовь побеждает смерть, — подумал он. — Вот хорек!»
И сделал большой, полный горечи глоток. Бояться ему было больше нечего.
Краткое содержание пятнадцатой главы
Джинн ожидает наступления утра, пытаясь побороть бессонницу. Наконец утро приходит, и с ним Хоттабыч. Хоттабыч все выяснил про Соломона, тот вновь посетил сей мир и приумножил богатства, но лишен мудрости, жен и любви. Хоттабыч видел его и знает его имя, которое он называет Джинну. Цель нового Соломона — интернировать граждан Земли в единый идеальный мир, где каждый налогоплательщик будет под незримым виртуальным контролем, переходящим по необходимости в физический. Сам идеальный мир является некой надстроенной над физическим конусовидной башней, лестницы которой ведут, однако, вверх не в небо, а лишь к вершине башни, которая есть сам новый Соломон, который есть ворота земли и неба, мимо которых всякая связь между последними невозможна. Исключительность такого положения делает пограничного Ново-Соломона Главным Таможенником Верхнего мира, со всеми вытекающими привилегиями, и дает возможность безраздельной земной коррупции Нижним мирам, обеспечившим Ново-Соломону столь высокое положение. Задача Ново-Соломона похожа на задачу древних вавилонских строителей, с той лишь разницей, что те начинали в одном языке, а потом распались на разные вместе с башней, а Ново-Соломон начинает на разных языках, которые необходимо свести воедино: без уничтожения языковых барьеров ни одно мировое господство невозможно, это подтверждает и исторический опыт. Заточенный когда-то Хоттабыч оказывается чуть ли не единственным сохранившимся джинном и теперь призван сыграть роль всемирного межъязыкового пропускного пункта — этим объясняется его появление в Интернете после трех тысяч лет хранения в кувшине. Бессознательно ведомый партизанскими провиденциальными силами. Джинн, единственный из пользователей Интернета, находившийся в полосе полусна в момент постепенного вывода Хоттабыча из полунебытия, как бы случайно выкрал его из рук Ново-Соломона. Его слабость и малодушие, помешавшие на всю катушку использовать могучую силу Хоттабыча для личного обогащения, привели к невозможности адекватных действий со стороны сил Ново-Соломона, привыкших использовать этот путь как наиболее эффективный. Потеряв Хоттабыча с радаров всемирности, диспетчеры Нижнего мира днем и ночью ждали, когда вспыхнет где-нибудь новая звезда успешности, богатства и счастья, чтобы по этой вспышке вычислить пропавшего эфрита. В силу бюрократической разобщенности разных миров, сам Хоттабыч, обивавший пороги в параллельных поисках Соломона, оставался для них долгое время невидим. Однако теперь, когда он сам явился, ему уготовили рабскую судьбу кирпича новой башни. Отпущенный попрощаться с Джинном, Хоттабыч угрожает его земной жизни, однако Джинн предлагает ему вернуться в Интернет свободным сайтом и таким образом навсегда избавиться от опеки Ново-Соломона, заодно лишив последнего претензий на мировое господство. В этом помогает ему далекая возлюбленная, сумевшая самостоятельно сбежать от чар Кащея, который и есть Ново-Соломон.
Глава шестнадцатая,
в которой чудеса происходят без волшебства, среди цветов любви,
Пустыня была пуста.
Повсюду, куда хватало глаз, лежал ровный, выгоревший добела песок, как будто из стекла треснувших часов истекло время и остановилось. Или это Джинн внезапно очутился на поверхности песка верхней чаши часов — в колбе неба с размазанным по ней горячим жидким солнцем. Солнце немилосердно жгло песок и медленно стекало по прозрачному куполу к горизонту. Это одинокое изменение было единственным свидетельством того, что измерение-время еще существует где-то, но очень далеко. На небе. Недосягаемо на небе.
Наждачный белый свет царапал глаза, и Джинн закрыл их. Но это не помогло. Свет остался под веками, прилипший к зрачкам и смешавшись с белками глаз.
«Это я так умер или что за фигня?» — подумал Джинн.
Не зная, что ему делать, он снял майку из-под рубашки, лег животом на горячий песок, подложив под голову руку, чтобы не обжечься, и закрылся майкой от солнца. Он решил дождаться ночи, чтобы куда-нибудь идти. Непонятно было, конечно, — куда. Но больше делать было нечего.
Когда прошло минут пятнадцать, мир вокруг еще не поплыл и не начал размягчаться, но во рту уже стала скапливаться подсохшая жажда. Пить хотелось сначала слегка, как бы между прочим, желание влаги появилось в мозгу легкой флиртующей идеей, затуманивая постепенно все остальные мысли, потом поползло вниз, осушая горло, куда-то в живот и в ноги. И вот уже все тело, обнаженное в своих ощущениях этой неожиданной жаждой, каждой своей клеточкой стало горячо и страстно требовать влаги. В сухом воздухе навязчивое стремление к другой, благодатной среде стало единственным чувством, единственной мыслью и единственным порывом духа. От напряжения желания Джинн начал покрываться мелкими капельками пота.
Он поднял голову и помутневшими полуприкрытыми глазами прямо перед собой увидел березу. Это было свежее весеннее деревце с набухшими почками и белой нежной корой. Джинн вспомнил, как в детстве они с отцом бродили по воскресшему от зимы лесу и собирали березовый сок. Отец учил его, как делать надрезы, чтобы не оставлять глубоких рубцов. Сок. Березовый сок — вот какой влаги требовало горло и сердце Джинна. Он нашарил в джинсах швейцарский армейский нож и осторожно, как ящерица, медленно подполз к дереву. Обнял руками ствол у самого основания и, скользя щекой по шелковой коже ствола, поднялся на колени. И ласково сделал вертикальный надрез на нежной коре.
Он дрожал от жажды, но все же действовал медленно и осторожно, боясь причинить дереву боль. На неглубоко раскрывшейся ранке выступила прозрачная и густая маленькая капля — первая капля сока. Джинн прикоснулся губами к этой капле и скорее почувствовал, чем вкусил, чуть сладковатую свежесть жизни. Он провел горячим языком по трещинке, чувствуя, как из надреза выделяется сок, и припал к ней ртом, высасывая из дерева всю мокрую влажность, которой только оно могло поделиться. От сока начала кружиться голова, мир поплыл, и вот уже нет никакой березы и никакой пустыни тоже нет — лишь пустота.
«Материя есть лишь воплощение движения пустоты, — вспомнил он Хоттабыча. — Все, что ты можешь потрогать, — это сила в пустоте. Так и я».
И он ощутил в себе эту наливавшуюся напряженную силу. Он ощутил себя другим. Теперь весь он был этой силой, он сам становился этим движением. И тесную, сжимавшуюся пустоту вокруг он тоже ощутил. И понял, что в его силах — наполнить эту пустоту. И устремился в нее, проникая в нее всю, волнуя ее всю своей силой и приводя ее всю в движение, чтобы занять ее и сделать материей.
А она наполнилась его силой, наполнилась им и стала единым с ним, с его движением, стала его силой, а он полунаполнился пустотой, ощутил пустоту внутри себя и окунулся в тесноту обволакивавшей пустоты. В ней, в тесноте, он расширялся — и бился внутри ее протяжными пульсирующими замираниями, измеряя ее, раня ее, изменяя ее, заставляя ее мелко дрожать, пока вдруг где-то в глубокой сокровенной глубине пустоты его резкие проникновения не начали наталкиваться на зарождающийся ответ.
Ответ набухал сладким желтым медом, разрастался и наливался теплой сладостью при каждом касании, пока наконец из открывшихся тайников желтой сладости не потекла желанная жгучая красная боль, смешавшись с ней в рыже-оранжевый огненный цвет солнца, чтобы еще чуть-чуть, еще одно еле выдержанное мгновение — и вдребезги лопнуть брызгами истомы и теплой пеной остывающей сладкой боли, глубокой синей волной обессиливающего покоя залить, заполнить пустоту и вытеснить из нее вибрацию мелеющей дрожи, которая, расходясь, как круги по воде, осела — ненадолго — в подушечках кончиков ее пальцев и пропала прочь.
Он поддался — не мог не поддаться — ласке освобождающего покоя и, слабея, услышал словно издалека, но где-то совсем близко, как легкое касание ушной раковины губами ветра, высокий и чистый голос, спросивший его ангельским английским языком:
— Who are you??
— Гена, — хрипнул Джинн-Гена в никуда.
— Ге-е-ена-а-а, — отозвался голос, превратившись в эхо и возвратившись в ухо другими, щекочущими словами:
— I am Diva.
«Дайва, — подумал Гена, — какое дивное, удивительное имя…»
И он сам, и все вокруг него стало музыка. Сначала прекрасная, удивительная и незнакомая, а потом блюз:
Я буду ждать,
как ждет дождя земля.
Ты прикоснись рукой
к сухой коре —
И ты попросишь пить.
И может быть,
я напою тебя
живой водой.
Музыка пропала. Он снова был на земле. Опустошенно лежал, распластавшись ящерицей, уткнувшись носом в песок. Песок был горячий, жег щеку, и Гена поднял голову. Прямо перед ним, сложив ноги по-турецки, сидел человек — неопрятно бородатый и длинноволосый, с животом, обтянутым водолазкой и слегка переваливавшимся через узкий ремешок дорогих кожаных штанов. Рядом с ним лежало лукошко с сыроежками. Человек, очевидно, был грибник. Человек-грибник не удивился Гене. Он строго посмотрел на него и сказал глубоким и чистым низким голосом, будто пропел:
— Ride the snake. To the lake.
He зная, как реагировать. Гена молча смотрел на непонятного человека, пытаясь вспомнить, где он мог его видеть или по крайней мере слышать этот голос и эти слова. Человек монотонно и задумчиво пояснил:
— The snake is long — seven miles. Ride the snake. He is old. And his skin is cold. — Человек замолчал, а потом заявил Гене: — I am a lizard king. I can do anything.
И, словно в доказательство, лизнул языком кончик носа. Гена не успел ни возразить, ни согласиться. Песок под ним стал с шуршанием проваливаться, словно в трубу, и Гена проваливался вместе с ним, судорожно пытаясь зацепиться лапками за края воронки, но не зацепился, а продолжал барахтаться в песке, погружаясь все ниже и ниже.
Грибник подошел к краю воронки и нравоучительно и высокопарно произнес заплетавшимся языком:
— Wow! This is the best part of the trip.This is the trip. The best part. I really like it, — и тихо спросил сам себя: — What do you say? — после чего понес уже полную эмоциональную оценку происходящего, весьма обидную для Гены, делая ритмичные паузы между предложениями, словно добиваясь от бедного Гены какого-то ответа. — Yeah, right. Pretty good, ha? На. Yeah, proud to be a part of this number!
И сей же час вокруг Гены задрожали еще голоса, из которых один он узнал — это был писатель.
— …so the soft is just perfect, — сказал писатель неизвестному собеседнику. — With this last one we are about to start the Soft Parade. Seems like Rabbit sends in a LITTLE BILL. It's time for old man to SIT ON THE GATES.
— OK, — согласился собеседник. — Who the fuck is Alice?
И голоса пропали. Только где-то там, наверху, продолжал одиноко бормотать бородатый грибник. Гена слышал его все хуже и хуже — он удалялся от него куда-то вниз, как ему казалось, по трубе, похожей на дымоход, пока не услышал снизу, прямо оттуда, куда он сползал, громкую фразу, как будто бы тысяча маленьких девочек произнесла ее одновременно в один одинаковый голос:
— THIS IS BILL.
И немедленно что-то поддало его снизу, и он взмыл в воздух, как фейерверк, и бородатый человек еле успел прокричать ему вдогонку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Это было настолько невероятно, что Джинн даже забыл о нависшей над ним смертельной опасности. Он собирался ответить, что знает, как снять печать серийного клейма с Windows, в том числе и потайную, и что у его друзей в новосибирском Академгородке есть где-то в глухой России сервер-невидимка, физическое местонахождение которого невозможно установить через Сеть, и на кем можно спрятать все их программы. А с двоичной системой в троичную не пролезешь.
Но не успел. Время, отпущенное его жизни Хоттабычем, истекло. И теперь Хоттабыч скова стоял у него над душой.
— Что сказали тебе твои духи? — спросил Хоттабыч из-за спины.
Джинн обернулся. Хоттабыч на этот раз был молод, весел и одет в блестящие кожаные черные джинсы и плотную облегающую синтетическую майку с логотипом Мг.В. От его волос и бороды осталась тоненькая извилистая полоска, проходившая по бритым голове, щекам, подбородку и замыкавшаяся снова на голове.
Джинн облегченно вздохнул:
— Кончилась твоя депрессуха?
— Кончилась, — улыбнулся Хоттабыч. — Так ты сделал выбор или мне придется убивать тебя силой?
— Что, все еще не успокоился?
— Успокоился. Я и был спокоен. Я не меняю своих решений. Что сказали твои духи из этого ящика?
— Духи сказали, — неожиданно для самого себя смело заявил Джинн, — что ты должен вернуться туда, откуда пришел, или уйти в другой мир. А меня оставить на земле своим заступником перед земными царями. Вот.
— А они не сказали — как это сделать?
— Нет, — испугался Джинн.
— Тогда я брошу тебя в небо. Кровь твоя прольется в землю дождем и огнем прорастет из земли. Если ты самке хочешь выбрать смерть — я сделаю это за тебя.
— Давай лучше ты вернешься в кувшин, — сказал Джинн как можно спокойнее, — я его запечатаю и утоплю в Москве-реке. И ты проживешь еще несколько тысяч лет, а я — оставшиеся мне несколько десятков. И ни одна собака до тебя не доберется.
— Это невозможно, — мягко сказал Хоттабыч. — Замок печати кувшина сломан, и восстановить его может только тот, кто создал. К тому же разве это жизнь — в тюрьме? Вот если бы я мог родиться в новом теле — тоже стать страницей воздуха и странствовать, как все мои родные, чтобы люди и духи читали и чтили меня и тело мое бы не было подвластно Сулейману…
— Сайт! — закричал Джинн, — Ты же можешь быть просто сайтом!
— Не надо кричать, — спокойно сказал Хоттабыч, — я могу быть чем угодно, только если это уже существует. Так что кричать не надо. Не люблю, когда кричат.
— Переводчиком, например, — сказал Джинн возбужденно, но уже тише. — Ты же все языки знаешь через этот свой первоязык! Ты же все равно — код! И никто до тебя не доберется! Мы тебя в троичной системе забубеним, и хрен тебя кто тронет! Подожди, ты можешь подождать? У меня там духи висят он-лайн. Я с ними сейчас быстро перетру, и мы тебя засадим в сеть в лучшем виде!
— Я подожду, — сказал Хоттабыч. — Я дам тебе еще отсрочку, потому что, если ты сотворишь мне свободное тело, я останусь жить. Но у меня есть всего один час — этот час. И сколько земных часов он продлится — зависит только от тебя. Если каждый этот час ты сумеешь наполнить — он превратится в новый, и так — до тысячи и одного, пока пустота не отступит.
— Ладно, ладно — не гунди. Я все понял. Денься куда-нибудь, не маячь, — быстро проговорил Джинн, чувствуя в себе неожиданную мощь вдохновения, как будто что-то новое открылось в нем — чему-то новому. И что в силах его теперь самому творить чудеса.
— Никуда я не денусь, — сказал важно Хоттабыч, — буду торчать молча здесь, возле тебя, немым укором.
И с этими словами он исчез. А на его месте появились тяжелые напольные песочные часы высотой в человеческой рост, внутри которых тысячи золотых песчинок тонкой струйкой падений-мгновений обозначили реку времени.
— Круто, однако, ты торчишь, — заметил Джинн и повернулся к компьютеру.
Первым чудом нового Джинна было то, что Этна не приняла его за психа. И даже более того — как-то подозрительно легко поверила в Хоттабыча, сообщив, что, если им удастся вместе создать для него информационную форму — иноформу, это непонятным образом снимет с нее информационное заклятье и решит все ее сегодняшние проблемы. При этом ссылалась на какие-то древние сказания и утверждала, что именно они, мужчина и женщина с разных сторон Земли, могут выполнить какую-то исключительную миссию через древний дух, рожденный заново словом.
Джинн обратился к песочным часам:
— Хоттабыч…
— Да, — сказал Хоттабыч, не меняя облика часов.
— Есть там еще какие-нибудь условия? Ну, чтобы тебя заново родить? Мальчик с девочкой — понятно, код и информационный материал — тоже понятно. Еще нужно что-нибудь?
— Я должен быть рожден от встречи, — сказал туманно и задумчиво Хоттабыч, очевидно сверяясь по каким-то книгам. — Так записано. Встреча временных половинок составит целое время и победит пустоту. Эта встреча — в пустыне, среди ничего — должна длиться сорок дней и один день, и еще половину дня, и еще одну шестую часть дня, и еще один час.
— Ладно, ладно. Я все понял. Организация пустыни и встречи — это по твоей части. Только учти, у меня нет загранпаспорта. А с Соломоном мы сами разберемся. Не боись.
Он встал и подошел к окну.
— Эх, жалко, на ковре-самолете не удалось полетать! — сказал он, глядя задумчиво в небо.
— Возьми, — сказал Хоттабыч, протягивая ему серебряную бутылочку с черной жидкостью внутри, — это вода пустыни. Живая и мертвая. Выпей.
— Это зачем? — спросил с подозрением Джинн.
— Поможет, — уклончиво ответил Хоттабыч.
— Ладно, только сигарету выкурю…
— Потом выкуришь. Выпей…
Джинн взял у Хоттабыча сосуд и осторожно понюхал жидкость. Жидкость пахла мухоморами, поганками и прелыми травами.
«Любовь побеждает смерть, — подумал он. — Вот хорек!»
И сделал большой, полный горечи глоток. Бояться ему было больше нечего.
Краткое содержание пятнадцатой главы
Джинн ожидает наступления утра, пытаясь побороть бессонницу. Наконец утро приходит, и с ним Хоттабыч. Хоттабыч все выяснил про Соломона, тот вновь посетил сей мир и приумножил богатства, но лишен мудрости, жен и любви. Хоттабыч видел его и знает его имя, которое он называет Джинну. Цель нового Соломона — интернировать граждан Земли в единый идеальный мир, где каждый налогоплательщик будет под незримым виртуальным контролем, переходящим по необходимости в физический. Сам идеальный мир является некой надстроенной над физическим конусовидной башней, лестницы которой ведут, однако, вверх не в небо, а лишь к вершине башни, которая есть сам новый Соломон, который есть ворота земли и неба, мимо которых всякая связь между последними невозможна. Исключительность такого положения делает пограничного Ново-Соломона Главным Таможенником Верхнего мира, со всеми вытекающими привилегиями, и дает возможность безраздельной земной коррупции Нижним мирам, обеспечившим Ново-Соломону столь высокое положение. Задача Ново-Соломона похожа на задачу древних вавилонских строителей, с той лишь разницей, что те начинали в одном языке, а потом распались на разные вместе с башней, а Ново-Соломон начинает на разных языках, которые необходимо свести воедино: без уничтожения языковых барьеров ни одно мировое господство невозможно, это подтверждает и исторический опыт. Заточенный когда-то Хоттабыч оказывается чуть ли не единственным сохранившимся джинном и теперь призван сыграть роль всемирного межъязыкового пропускного пункта — этим объясняется его появление в Интернете после трех тысяч лет хранения в кувшине. Бессознательно ведомый партизанскими провиденциальными силами. Джинн, единственный из пользователей Интернета, находившийся в полосе полусна в момент постепенного вывода Хоттабыча из полунебытия, как бы случайно выкрал его из рук Ново-Соломона. Его слабость и малодушие, помешавшие на всю катушку использовать могучую силу Хоттабыча для личного обогащения, привели к невозможности адекватных действий со стороны сил Ново-Соломона, привыкших использовать этот путь как наиболее эффективный. Потеряв Хоттабыча с радаров всемирности, диспетчеры Нижнего мира днем и ночью ждали, когда вспыхнет где-нибудь новая звезда успешности, богатства и счастья, чтобы по этой вспышке вычислить пропавшего эфрита. В силу бюрократической разобщенности разных миров, сам Хоттабыч, обивавший пороги в параллельных поисках Соломона, оставался для них долгое время невидим. Однако теперь, когда он сам явился, ему уготовили рабскую судьбу кирпича новой башни. Отпущенный попрощаться с Джинном, Хоттабыч угрожает его земной жизни, однако Джинн предлагает ему вернуться в Интернет свободным сайтом и таким образом навсегда избавиться от опеки Ново-Соломона, заодно лишив последнего претензий на мировое господство. В этом помогает ему далекая возлюбленная, сумевшая самостоятельно сбежать от чар Кащея, который и есть Ново-Соломон.
Глава шестнадцатая,
в которой чудеса происходят без волшебства, среди цветов любви,
Пустыня была пуста.
Повсюду, куда хватало глаз, лежал ровный, выгоревший добела песок, как будто из стекла треснувших часов истекло время и остановилось. Или это Джинн внезапно очутился на поверхности песка верхней чаши часов — в колбе неба с размазанным по ней горячим жидким солнцем. Солнце немилосердно жгло песок и медленно стекало по прозрачному куполу к горизонту. Это одинокое изменение было единственным свидетельством того, что измерение-время еще существует где-то, но очень далеко. На небе. Недосягаемо на небе.
Наждачный белый свет царапал глаза, и Джинн закрыл их. Но это не помогло. Свет остался под веками, прилипший к зрачкам и смешавшись с белками глаз.
«Это я так умер или что за фигня?» — подумал Джинн.
Не зная, что ему делать, он снял майку из-под рубашки, лег животом на горячий песок, подложив под голову руку, чтобы не обжечься, и закрылся майкой от солнца. Он решил дождаться ночи, чтобы куда-нибудь идти. Непонятно было, конечно, — куда. Но больше делать было нечего.
Когда прошло минут пятнадцать, мир вокруг еще не поплыл и не начал размягчаться, но во рту уже стала скапливаться подсохшая жажда. Пить хотелось сначала слегка, как бы между прочим, желание влаги появилось в мозгу легкой флиртующей идеей, затуманивая постепенно все остальные мысли, потом поползло вниз, осушая горло, куда-то в живот и в ноги. И вот уже все тело, обнаженное в своих ощущениях этой неожиданной жаждой, каждой своей клеточкой стало горячо и страстно требовать влаги. В сухом воздухе навязчивое стремление к другой, благодатной среде стало единственным чувством, единственной мыслью и единственным порывом духа. От напряжения желания Джинн начал покрываться мелкими капельками пота.
Он поднял голову и помутневшими полуприкрытыми глазами прямо перед собой увидел березу. Это было свежее весеннее деревце с набухшими почками и белой нежной корой. Джинн вспомнил, как в детстве они с отцом бродили по воскресшему от зимы лесу и собирали березовый сок. Отец учил его, как делать надрезы, чтобы не оставлять глубоких рубцов. Сок. Березовый сок — вот какой влаги требовало горло и сердце Джинна. Он нашарил в джинсах швейцарский армейский нож и осторожно, как ящерица, медленно подполз к дереву. Обнял руками ствол у самого основания и, скользя щекой по шелковой коже ствола, поднялся на колени. И ласково сделал вертикальный надрез на нежной коре.
Он дрожал от жажды, но все же действовал медленно и осторожно, боясь причинить дереву боль. На неглубоко раскрывшейся ранке выступила прозрачная и густая маленькая капля — первая капля сока. Джинн прикоснулся губами к этой капле и скорее почувствовал, чем вкусил, чуть сладковатую свежесть жизни. Он провел горячим языком по трещинке, чувствуя, как из надреза выделяется сок, и припал к ней ртом, высасывая из дерева всю мокрую влажность, которой только оно могло поделиться. От сока начала кружиться голова, мир поплыл, и вот уже нет никакой березы и никакой пустыни тоже нет — лишь пустота.
«Материя есть лишь воплощение движения пустоты, — вспомнил он Хоттабыча. — Все, что ты можешь потрогать, — это сила в пустоте. Так и я».
И он ощутил в себе эту наливавшуюся напряженную силу. Он ощутил себя другим. Теперь весь он был этой силой, он сам становился этим движением. И тесную, сжимавшуюся пустоту вокруг он тоже ощутил. И понял, что в его силах — наполнить эту пустоту. И устремился в нее, проникая в нее всю, волнуя ее всю своей силой и приводя ее всю в движение, чтобы занять ее и сделать материей.
А она наполнилась его силой, наполнилась им и стала единым с ним, с его движением, стала его силой, а он полунаполнился пустотой, ощутил пустоту внутри себя и окунулся в тесноту обволакивавшей пустоты. В ней, в тесноте, он расширялся — и бился внутри ее протяжными пульсирующими замираниями, измеряя ее, раня ее, изменяя ее, заставляя ее мелко дрожать, пока вдруг где-то в глубокой сокровенной глубине пустоты его резкие проникновения не начали наталкиваться на зарождающийся ответ.
Ответ набухал сладким желтым медом, разрастался и наливался теплой сладостью при каждом касании, пока наконец из открывшихся тайников желтой сладости не потекла желанная жгучая красная боль, смешавшись с ней в рыже-оранжевый огненный цвет солнца, чтобы еще чуть-чуть, еще одно еле выдержанное мгновение — и вдребезги лопнуть брызгами истомы и теплой пеной остывающей сладкой боли, глубокой синей волной обессиливающего покоя залить, заполнить пустоту и вытеснить из нее вибрацию мелеющей дрожи, которая, расходясь, как круги по воде, осела — ненадолго — в подушечках кончиков ее пальцев и пропала прочь.
Он поддался — не мог не поддаться — ласке освобождающего покоя и, слабея, услышал словно издалека, но где-то совсем близко, как легкое касание ушной раковины губами ветра, высокий и чистый голос, спросивший его ангельским английским языком:
— Who are you??
— Гена, — хрипнул Джинн-Гена в никуда.
— Ге-е-ена-а-а, — отозвался голос, превратившись в эхо и возвратившись в ухо другими, щекочущими словами:
— I am Diva.
«Дайва, — подумал Гена, — какое дивное, удивительное имя…»
И он сам, и все вокруг него стало музыка. Сначала прекрасная, удивительная и незнакомая, а потом блюз:
Я буду ждать,
как ждет дождя земля.
Ты прикоснись рукой
к сухой коре —
И ты попросишь пить.
И может быть,
я напою тебя
живой водой.
Музыка пропала. Он снова был на земле. Опустошенно лежал, распластавшись ящерицей, уткнувшись носом в песок. Песок был горячий, жег щеку, и Гена поднял голову. Прямо перед ним, сложив ноги по-турецки, сидел человек — неопрятно бородатый и длинноволосый, с животом, обтянутым водолазкой и слегка переваливавшимся через узкий ремешок дорогих кожаных штанов. Рядом с ним лежало лукошко с сыроежками. Человек, очевидно, был грибник. Человек-грибник не удивился Гене. Он строго посмотрел на него и сказал глубоким и чистым низким голосом, будто пропел:
— Ride the snake. To the lake.
He зная, как реагировать. Гена молча смотрел на непонятного человека, пытаясь вспомнить, где он мог его видеть или по крайней мере слышать этот голос и эти слова. Человек монотонно и задумчиво пояснил:
— The snake is long — seven miles. Ride the snake. He is old. And his skin is cold. — Человек замолчал, а потом заявил Гене: — I am a lizard king. I can do anything.
И, словно в доказательство, лизнул языком кончик носа. Гена не успел ни возразить, ни согласиться. Песок под ним стал с шуршанием проваливаться, словно в трубу, и Гена проваливался вместе с ним, судорожно пытаясь зацепиться лапками за края воронки, но не зацепился, а продолжал барахтаться в песке, погружаясь все ниже и ниже.
Грибник подошел к краю воронки и нравоучительно и высокопарно произнес заплетавшимся языком:
— Wow! This is the best part of the trip.This is the trip. The best part. I really like it, — и тихо спросил сам себя: — What do you say? — после чего понес уже полную эмоциональную оценку происходящего, весьма обидную для Гены, делая ритмичные паузы между предложениями, словно добиваясь от бедного Гены какого-то ответа. — Yeah, right. Pretty good, ha? На. Yeah, proud to be a part of this number!
И сей же час вокруг Гены задрожали еще голоса, из которых один он узнал — это был писатель.
— …so the soft is just perfect, — сказал писатель неизвестному собеседнику. — With this last one we are about to start the Soft Parade. Seems like Rabbit sends in a LITTLE BILL. It's time for old man to SIT ON THE GATES.
— OK, — согласился собеседник. — Who the fuck is Alice?
И голоса пропали. Только где-то там, наверху, продолжал одиноко бормотать бородатый грибник. Гена слышал его все хуже и хуже — он удалялся от него куда-то вниз, как ему казалось, по трубе, похожей на дымоход, пока не услышал снизу, прямо оттуда, куда он сползал, громкую фразу, как будто бы тысяча маленьких девочек произнесла ее одновременно в один одинаковый голос:
— THIS IS BILL.
И немедленно что-то поддало его снизу, и он взмыл в воздух, как фейерверк, и бородатый человек еле успел прокричать ему вдогонку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26