Первый из них, на этаже подо мной (я живу на самом верху) — парень по имени Великолепный Хоплайт. Я надеюсь, вы не усмехаетесь над его именем, потому что Хоплайту все равно на это наплевать, ибо он самый чувствительный и величавый тип, и, если говорить правду, он был сутенером мужчин-шлюх, но сейчас вышел из этого круга. Судя по его рассказам, Хоплайт был в деле с лучшими сутенерами города, и пользовался гораздо большим спросом среди этих людей, чем дорогие красавчики, с которыми он работал. Я познакомился с ним через Уиза, которого он обожает (но ничего не предпринимает), и именно благодаря им обоим я получил свою комнату. Сейчас Хоплайт зарабатывает себе на жизнь, не считая небольшого баловства на стороне, когда положение совсем худо, тем, что работает осведомителем для различных газетных колонок слухов и сплетен. Потому что, хоть вы и думаете, что он не из тех кругов, Хоплайт — довольно большой человек в Найтсбридж-Челси, безусловно, из-за своей красоты эльфа, очень юношеского стиля, острого ума, или, скорее, языка, но больше всего из-за того, что он действительно очень дружелюбен: я имею в виду, ему действительно нравятся люди, а хоть многие и думают так о себе, на самом деле это очень редкое явление.Далее, на первом этаже в лучшей квартире, хотя я не думаю, что он там долго продержится — из-за нескольких критический моментов с М-ром Омаром — обитает юный цветной парень по имени М-р Клевый (вряд ли нужно пояснять, что это не имя, данное ему при рождении). Клевый — это местный продукт, то есть рожденный и воспитанный на этих островах обеими расами. И он носит бородку, слушает MJQ, говорит очень тихо, мигает своими огромными глазами и иногда выпускает на свои губы грустную мимолетную улыбку. Он, безусловно, младше, чем я, но рядом с ним я чувствую себя девятилетним, настолько он уравновешенный и отеческий, хотя у меня нет ни малейшего представления, чем он занимается, чтобы позволять себе покупать пластинки MJQ. Я не думаю, что это что-нибудь нелегальное, потому, что у парня лишь один костюм (черный итальянский в полоску) и вовсе нет никакой мебели, кроме радиолы, поэтому эта работа либо плохая, либо он все скрывает по неизвестной причине.Пропуская разные комнаты и этажи, я добираюсь до особенной знакомой, она живет прямо на фундаменте и является настоящим кошмаром по имени Большая Джилл. Джилл — лесбиянка, и к тому же Лес. сутенерша, то есть она балуется с кучкой идиотских цыпочек и просто сидит в своей чрезмерно нагретой, чрезмерно декорированной и чрезмерно пахнущей стряпней квартире и коллекционирует. Она сидит весь день дома и с заходом солнца уходит в ночной клуб, где она сидит за стойкой и держит суд среди своих маленьких Лес. поклонниц. Потом, в утренние часы, она имеет обыкновение по прибытии домой остановиться возле входа и орать в верхние окна Хоплайту или мне, чтобы спросить, не хотим ли мы спуститься и чего-нибудь перекусить. Что мы и делаем довольно часто, не из-за еды, а из-за того, что старушка Джилл очень мудра, не смотря на то, что только-только разменяла свои тридцать, и она является моей единственной советчицей по поводу Сюз, хотя ее она никогда не видела, ибо все мои контакты с Сюз происходили у нее дома, в у. 2.Итак, я уже добрался до места и в одну секунду взлетел по пролетам лестницы, которую никто никогда не подметал и не освещал (и дверь в подъезд всегда открыта), на свой чердак, состоящий из одной большой комнаты, занимавшей весь верхний этаж, плюс ванная комната на лестничной площадке, без ванны (я пользуюсь муниципальной), но зато с небольшим бассейном и удобствами. И я сам обставил все это в стиле, который я назвал антивысокомерный, т. е. древние обои тети Задницы, их я выбрал из бракованных остатков на Портобелло роуд. Еще у меня есть кровать, причем тройная, и обычные и стул, и стол; вместо остальных стульев множество пуфиков, расставленных по комнате, а на полу единственный предмет роскоши — ковер. Свою одежду я вешаю на веревке и покрываю ее полиэтиленом, предназначенным против копоти, все остальное я храню в железном сундуке. У меня нет занавесок, потому, что я люблю смотреть из окна, особенно ночью, а меня никто не увидит из-за высоты. Остальные предметы — это мой проигрыватель, карманный радиотранзистор, и груды книг и дисков, которые я собираю, сотни, я устраиваю среди них погром каждый новый год и выкидываю все, кроме нескольких избранных.Я мылся в ванной, когда ко мне поднялся Хоплайт, нервно теребя свои волосы, принявшие другой вид из-за новой прически, как будто огромное животное прошлось языком по кудрям Хоплайта, а потом слизнуло одну прядь с его лба вертикально вверх, словно какаду со своим хохолком. На нем была пара обтягивающих, тонких, как резиновая перчатка, почти прозрачных хлопчатобумажных брюк, белые нейлоновые туфли с черной подошвой и акушерский, только так я могу назвать его, пиджак синего цвета. Он заглянул в зеркало поверх моего плеча, вороша свои волосы, не говоря ничего, но, так как я тоже ничего не говорил, он спросил меня через некоторое время:— Ну?— Классно, Хоплайт! — сказал я. Она придает тебе измученный, суровый вид, как у Берта Ланкастера.— Я не уверен, — пробормотал Хоплайт, — это все-таки я.— Конечно это ты, все нормально, мальчуган. Все что угодно, Великолепный. Ты единственный, кто может носить все, что угодно, даже купальный костюм или смокинг, и выглядеть в этом приятно.— Я знаю, ты один из моих поклонников. — Хоплайт грустно улыбнулся мне в зеркало, — но не насмехайся.— Никаких насмешек, мужик. У тебя есть чувство стиля.Хоплайт сел на стульчак и вздохнул.— Мне не нужно чувство стиля, — сказал он, — мне нужно чувство здравого смысла.Я поднял брови и подождал.— Хочешь — верь, а хочешь — нет, дорогуша, — грустно продолжил Хоплайт, — но твой старый друг Великолепный первый раз в своей жизни — самый первый раз за все мои девятнадцать лет (ладно, это ложь, на самом деле мне двадцать)— сильно, сильно, сильно влюбился.— А-а, — ответил я.Наступила пауза.— Ты не хочешь спросить меня, в кого? — обиженно сказал он.— Я уверен, что ты мне расскажешь сам, Хоп.— Садист! И, пожалуйста, не называй меня Хоп!— Ладно, ладно. Ну, кто это?— Америкос.— А-а.— Что означает это «А-а»? — подозрительно спросил Хоплайт.— Разное. Рассказывай дальше. Хотя я уже это предвижу. Ему наплевать.— О, горе! Именно так!— Плевать на эту ситуацию, Хоплайт, плевать на тебя лично или на то, и на другое?— На ситуацию. Он ни капельки не склонен к этому, а надеялся, что, возможно, он хоть поверхностно заинтересован…. И он такой… такой понимающий, что делает всю ситуацию гораздо, гораздо хуже.— Ах, ты бедный ублюдок, — сказал я Хоплайту, пока тот сидел на моем толчке, и чуть ли не плакал.Он оторвал кусок бумаги и высморкался.— Я надеюсь, — сказал он, — это не превратит меня в янки-ненавистника.— Нет, Хоплайт. Только не тебя. Это будет означать полное поражение, если ты станешь анти-американцем.— Но я думал, — сказал страдающий от безнадежной любви Хоплайт, поднявшись со своего сидения и прогуливаясь возле окна, окидывая взором железные дороги, — что ты не одобряешь все это американское влияние. То есть, я знаю, тебе плевать на Элвисаи тебе нравится Томми.— Теперь слушай меня, шикарная киска, — сказал я, хлопая своим полотенцем по его заднице. — Если я хочу, чтобы английские ребята были англичанами, а не жалкой имитацией янки из Западного Кентукки, это не означает, что я против всего США. Наоборот, я начинаю анти-анти-американское движение, потому, что я просто презираю ненависть и зависть к американцем, которую вижу здесь, и думаю, что это верный знак поражения и слабости.— Ну, что же, слава Богу! — сказал Великолепный немножко саркастично. Поэтому, чтобы задеть его, я сделал вид, что снова хочу провернуть трюк с полотенцем.— Нужно, — сказал я, — поддерживать свой собственный продукт. Америка начала движение тинэйджеров, это бесспорно, и Френки С., в конце концов, самый первый тинэйджер. Но нам нужно создать собственную разновидность, а не имитировать американцев или русских, или кого бы там ни было.— А, русские, — сказал Хоплайт с мечтательным видом на своей красивой физиономии. — Ты думаешь, у них там тоже есть тинэйджеры?— Конечно, есть, — ответил я. — Разве ты не говорил со всякими парнями, ездившими туда на конгрессы? У них такие же тинэйджеры, как и у нас. Но русские поступают неверно, они шлют нам пропаганду, а не кого-нибудь в плоти, на кого можно посмотреть и с кем можно поговорить.Хоплайт немного заскучал, как всегда, когда сплетни уступают место идеям.— Ты такой умный парень, — сказал он, похлопывая меня по плечу. — И такой строгий судья всех нас, простых смертных…. И глубоко внутри, по-моему, ты патриот.— Конечно, я патриот, — провозгласил я. — Именно потому, что я патриот, я терпеть не могу свою страну.Хоплайт был у двери.— В общем, если тебе интересно, — сказал он, — сегодня вечеринка, хозяйка — Мисс Лэмент.— Я не думаю, что меня волнует эта смехотворная девочка, — сказал я. — Что это за вечеринка — для специально приглашенных?Дидо Лэмент, я должен объяснить, журналистка, и Лэмент, это ее настоящая, то есть скорее, ее девичья фамилия. Лэмент известна среди нас детишек тем, что вкладывала большие деньги в кофейные бары, в те дни, когда Рок начал пробивать себе дорогу к слушателям. Все ее клиенты признали, что ей место в Высшем Обществе. Скорее всего, это были массы, читающие ее колонку про Общество на автобусных остановках.— Да нет, обычный сброд с SW3, — сказал Хоплайт, пренебрежительно махая рукой, хотя я знал, что он просто не может дождаться начала вечеринки. — Рекламные агенты, телевизионщики, дизайнеры одежды, люди из шоу-бизнеса — все паразиты, одним словом. Хенли, я знаю, тоже будет там, и у меня есть причины, что он возьмет с собой Сюз.— Правда? — сказал я, не показывая ни капли своего горя этому куску чистейшей женственности по имени Хоплайт.— И Уизард тоже должен там быть, — продолжал он, — не сомневаюсь, ни к чему хорошему это не приведет, бедный парень…— ВЫ, ЖЕРЕБЦЫ, ТАМ НАВЕРХУ! — донесся оглушительный крик с лестницы. — Спускайтесь и навестите свою мамочку.Это Большая Джилл кричала из своего подвала.— Ох! — заныл Хоплайт. — Я действительно хочу, чтобы эта искательница талантов не орала так громко! Иди к ней, дитя, если хочешь, а я — я мог бы заняться гораздо более важными вещами. — И, отпустив мне воздушный поцелуй, он спустился вниз по лестнице, напевая какую-то грустную мелодию.— Пять минут, Джилл! — проорал я.Потому что, прежде всего, я хотел взглянуть на снимок Сюз, сделанный однажды случайным парнем, которому я дал свой Роллейфлекс, чтобы он щелкнул нас обоих на вершине Монумента в Сити. На снимке она стоит впереди, а я за ней, держу ее за руки и смотрю в камеру поверх головы Сюз прямо после того, как поцеловал ее в шею. И пока я шлялся по квартире, отыскивая то там, то сям предметы одежды, я смотрел на это фото, а когда мне приходилось пользоваться обеими руками, я его пришпиливал куда-нибудь, и пялился на эту чертову штуку, и думал: "О Боже, это было лишь прошлым летом, стоит ли быть молодым, если тебя не любят? Ну ладно — стоит ли быть молодым вообще? В чем дело? Или это слишком очевидно — я имею в виду свой вопрос? "На этом все закончилось, и пошел я вниз посмотреть на Большую Джилл.Но на первом этаже, где жил М-р Клевый, я заметил, что дверь в его комнату была открыта — знак того, я знаю, что Клевый хотел мне что-то сказать, но был слишком гордым, чтобы попросить меня войти самому. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы не стал заботиться, но с цветными парнями нужно быть очень аккуратными, иначе они сочтут это за предрассудок. Так что я просунул голову в дверь и, елки-палки, чуть было не схватил инфаркт, потому что хотите — верьте, хотите — нет, но внутри было два Мистера Клевых, один цветной, а другой — белый, или так мне показалось.— О, привет, — сказал М-р Клевый, — это мой брат Уилф.— Привет, Уилф, — сказал я. — С ума сойти.— С чего это? — сказал этот Уилф.— Ты приходишься братом моему любимому М-ру Клевому. Я чуть рассудок не потерял, когда увидел вас обоих.— С чего это? — повторил этот белокожий чувак, который, как оказалось, вовсе не был свингующим типом, как его братец — точнее говоря, совсем не-клевый.— Уилфу пора уходить, — сказал М-р Клевый.— Точно, — сказал Уилф, — пока. — Он попрощался за руку со своим братом, и прошел мимо меня к двери. В общем, обошлось без коленопреклонений и реверансов.М-р Клевый стоял очень спокойно, уверенно и самостоятельно, сказав:— Мой брат пришел предостеречь меня.— От чего? Разъясни мне, пожалуйста.— Уилф у Мамы от другого мужчины, как ты догадался.— Ну…. Да…. И что?— Я не нравлюсь ему слишком сильно, а моих друзей он вообще терпеть не может, особенно белых.— Очаровательно! Почему, скажи, пожалуйста?— Давай не будем в это влезать. Но, как бы там ни было, он шляется здесь и знает, что к чему, и говорит, что у цветных скоро будут проблемы.Я громко засмеялся, правда, немного нервно.— О, Клевый, ты же знаешь, они это говорят уже много лет, и ничего не происходит. Ну как, вспоминаешь? Я знаю, что в этой стране мы относимся к цветным как сам-знаешь-к-чему, но, сынок, мы, англичане, слишком ленивы, чтобы заниматься насилием. В любом случае, ты — один из нас, парень, я имею в виду, выращенный здесь, коренной Лондонский парень, каких миллионы. Ты гораздо более наш, чем сотни совершенно розовых чуваков из Ирландии и из-за границы, те, что хватаются за Уэлфер, но им здесь не место, в отличие от тебя.Моя речь не произвела никакого впечатления на М-ра Клевого.— Я просто говорю тебе то, что сказал мне Уилф, — ответил он. — И я знаю, что ему очень не нравится приходить ко мне, поэтому что-то заставило его сделать это.— Наверное, твоя мать попросила его, — предположил я, потому что меня радует мысль о том, что хоть чей-то родитель женского пола имеет материнские инстинкты.Он помотал головой.— Нет, это была идея Уилфа.Я тяжело посмотрел на М-ра Клевого.— И если вдруг что-нибудь случится, — спросил я, — на чей стороне будет твой брат?М-р Клевый выпустил из-за щек немного дыма и сказал:— Не на моей. Но он решил придти сюда и поговорить со мной.Я стоял там, смотрел на Клевого, и вдруг осознал, насколько же одинок этот бедный мудила — стоит, словно Пэт Мэлоун, а все равно решительный, только тронь…. И у меня в голове возник вопрос: что бы делал я, если бы здесь, в Неаполе, возникли неприятности — я, опрятный мальчуган, приятель всего мира? И хотя я знал, что неправильно говорить так, и знал это отлично, я все же не удержался и спросил:— Скажи мне, Клевый, ты ни в чем не нуждаешься? Я хочу сказать — не могу ли я помочь тебе какими-нибудь деньгами?Он просто покачал головой, и это было довольно-таки ужасно, и я очень обрадовался, когда Джилл проорала снизу — на этот раз гораздо громче:— ЖЕРЕБЕЦ! Ты спускаешься ко мне?— Иду, куколка, — прокричал я и, помахав Клевому, спустился в нижние слои атмосферы, к Джилл.Требуется большое воображение, чтобы понять, что именно маленькие лес. бабочки находят в Джилл, потому что она, по самым меньшим меркам, массивная. И хотя я знаю, что она крикливая, властная и все такое, и, конечно, носит брюки, и даже неплохо бы смотрелась на венчании в соборе Св. Павла, я уверен, она, на мой взгляд, ни капельки не красивая, или даже обаятельная. Вообще-то, если бы она не была городской девчонкой, запросто представляешь ее укрощающей лошадей — и, наверное, если подумать, то именно это и нравится юным девочкам.— Ты опоздал, — сказала она, — маленький отвратительный жеребец.— Что ты имеешь в виду под словом «опоздал», Джилл? Мы с тобой, что, договаривались о какой-либо встрече?Она внезапно схватила меня, словно орангутанг, подняла на два фута от пола и поставила обратно.— Если бы ты был девкой, — сказала она, — я бы тебя съела.— Спокойнее, сердцеед, — прокричал я. — Иначе я запутаюсь в твоих кактусах. Потому что Джилл — большая любительница комнатных растений; вообще-то они стелятся и пускают побеги не только в ее подвале, но и вокруг всего здания.Она всунула чашку кофе мне в руки и сказала:— Ну, как твоя сексуальная жизнь, малыш, с тех пор, как мы последний раз виделись?— Мы виделись два дня назад, Большая Джилл. Она не изменилась с тех пор.— Да? Ничего нового?Большая Джилл стояла, ноги врозь, и смотрела на меня таким добрым понимающим взглядом, просто выводящим вас из себя, особенно, если человек не знает ничего о вашем внутреннем образе и целях.— Ты многого не понимаешь, Большая Джилл, — высказал я свои мысли вслух.— О! — сказала она надменно. — Извини, что я вообще существую.— Все, что имею в виду, дорогая, это то, что нельзя говорить, «как твоя сексуальная жизнь»? Так же, как ты говоришь, «как погода»?Она села на стул задом наперед, положила свои руки на спинку стула, а на них — свои огромные груди.— Вполне естественно, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24