Ведь даже сегодня, хоть Альбер и пришел специально для разговора о покупке земли, он ушел бы и не заикнувшись о своем намерении, если бы беседа не повернулась к этому сама собой.
— Альсид хотел купить участок, попросил продать и получил его, — сказал Мишель в заключение.
— Он нарочно купил, чтобы мне напакостить, — сказал Альбер.
— Какие же у него причины?
— Я не знаю какие.
Оба замолкли.
— Нет, не думаю, — заговорил Мишель. — Парень хороший, совсем и не похоже, что от такой матери родился. Может, характером в отца пошел. Работящий парень, выносливый, степенный. Не пьет, не курит.
— Велосипед зачем-то купил.
— Время на дорогу меньше уходит. Он ведь ездил по вечерам на станцию Вов, в горячую пору на элеваторе работал, вагоны разгружал. Вот и окупился велосипед, да еще с лихвой, можешь поверить.
Альбер поднялся.
— Очень мне жаль, Альбер, — сказал Мишель. — Ведь я вполне мог бы продать тебе эту землю. А знаешь, ты повидайся с Альсидом, может, он, если ты дашь ему приплату, и перепродаст ее тебе.
— Ни за что! — возмутился Альбер. — Не хочу я иметь дело с этим парнем!
— Ну и напрасно. Ему-то, поди, все равно заиметь землю тут или в другом месте. Он может этот клин перепродать тебе и купить другой, еще лучше, раз получит от тебя приплату.
— Вот именно! Заломит теперь цену!
— Ты хочешь купить этот клин или не хочешь?
Альбер задумался.
— Ладно, поговорю с ним, — решил он наконец. — Но к нему я идти не хочу, пусть сам придет ко мне, как-нибудь вечером после работы, ему это не трудно, у него велосипед есть.
— Я ему скажу, — пообещал Мишель.
— Так я рассчитываю на тебя. А только не нравится мне это. Вот досада! Адель сильно огорчится.
— Объясни ей, что я тут ни при чем, — сказал Мишель.
Глава II
Альсид не появился на «Краю света» ни на другой, ни на третий день. Альбер напрасно его ждал всю неделю и уже начинал приходить в бешенство. На десятый день, подозвав Адель, с которой они все время с возмущением обсуждали случившееся, он сказал:
— Ты, наверно, встретишься с Мишелем. Поговори с ним начистоту.
В тот же день вечером она отправилась «подышать свежим воздухом», а когда вернулась и вошла в большую комнату, Альбер еще не спал. Он тотчас сел на постели.
— Ну, как? — резко спросил он, даже и не пытаясь скрыть, что он знает, куда ходила сестра.
— Да так… Мишель сказал, что Альсид не хочет сюда идти, ему, дескать, не о чем с тобой говорить.
— Ах ты, дьявол! — крикнул Альбер, соскочив босыми ногами на плиточный пол. — Я сам сейчас пойду к нему.
Он с лихорадочной торопливостью оделся, надел башмаки. И, как только был готов, ни слова не говоря, помчался по дороге к Монтенвилю. Адель даже и не пыталась удержать его.
Придя в поселок, он двинулся по главной улице, совсем безлюдной в этот час, и шаги его гулко отдавались в тишине. Ошибиться он не мог: домишко Совы стоял последним.
Жалюзи были опущены, окна из-за жары распахнуты, а в доме было темно, когда Альбер подошел к нему. Ни единого луча света не пробивалось из-под двери. Альбер застучал по ней кулаком. Изнутри послышался глухой, сонный голос:
— Кто там?
— Это я, — ответил Альбер, — это я, Женет с «Края света». Ты, кажется, не желаешь потолковать со мной?
По плиточному полу зашлепали босые ноги, дверь приоткрылась.
— Никогда я этого не говорил, — ответил Альсид. — Он отворил дверь и посторонился. — Входите, господин Женет.
В руке он держал керосиновую лампу, которую зажег с немалым трудом, защищая ладонью спичку от сквозняка. Когда он надел на горелку стекло, метавшийся над фитилем огонь замер на одном месте, осветил все вокруг, и Альбер мог разглядеть комнату. Славная комната с лестницей в левой стороне, которая вела во второй этаж, вернее, в мансарду, где была вторая комната, такая же, как внизу. Очень маленькая квартирка, уютная; стены побелены известкой, окна вымыты, стол стоит ровно и накрыт светлой чистенькой клеенкой. Посуда прибрана, нигде ничего не валяется. Чувствовалось, что в доме хорошая хозяйка. Хозяйка эта уже лежала в постели и по случаю жары укрыта была только простыней, облегавшей ее молодое тело; на подушке виднелась темноволосая головка с широко открытыми блестящими глазами.
— Извините, господин Женет, — сказал Альсид, — мы вас не ждали.
Он стоял в рубашке с засученными рукавами, босой, в плохо застегнутых брюках, — по-видимому, не успел одеться как следует.
— Мы в этой комнате спим: внизу прохладнее, чем вверху; а зимой теплее. И, указав на постель, сообщил: — Вот моя супруга.
— Добрый вечер, — угрюмо сказал Альбер. — При ней можно говорить?
— А почему ж нельзя?
Чем больше Альбер вглядывался в Альсида, тем больше находил в нем сходства с покойным Гюставом: та же насмешливость в выражении лица, хитрость, а в голосе слащавость и вкрадчивость, — все это запомнилось Альберу, хотя ему было только семь лет, когда старик умер; этот парень, во всяком случае, знал, чего он хочет, и делал все, что нужно для того, чтобы добиться своего. А его жена, молоденькая женщина, лежавшая в постели, была очень миловидна и нисколько не казалась испуганной. Она пристально смотрела на Альбера, и, сухо поздоровавшись с ней, он добавил: «Извиняюсь».
— Не за что, — сказал Альсид. — Наша дверь для всех открыта. Только мы уже спать легли.
Альбер сел за стол. Альсид подошел к буфету, делая вид, что хочет достать бутылку и стаканы. Альбер остановил его:
— Нет, не беспокойся, я пить не стану.
— Как вам угодно, — сказал Альсид и, ничего не достав из буфета, закрыл дверцу.
Он вернулся к столу и сел напротив Альбера.
— Почему ты отказываешься прийти ко мне, поговорить, — спросил Альбер.
— Да я не отказываюсь. Господин Мишель мне сказал, но мне некогда было. Уборка хлеба. Вы же знаете, что это такое.
— Я же пришел к тебе.
— Вы — это другое дело. Вы себе хозяин.
— Ну раз я пришел, может, поговорим?
— Что ж. Я не против.
— Ты знаешь, о чем речь будет?
— Нет, — ответил Альсид, но, очевидно, хорошо это знал.
— Мишель тебе разве не сказывал?
— Он сказал, что вы хотите со мной поговорить, вот и все.
— Ну ладно. Я насчет тех двух гектаров, которые ты у него купил.
— А-а! — протянул Альсид насмешливым, раздражающим тоном. — Вот вы о чем! Земля хорошая. Я доволен. Спасибо хозяину, что он мне ее продал.
— Ты теперь вклинился между его полем и моим.
— Верно.
— Ты уже не можешь расширить свой клин ни в одну сторону, ни в другую.
— Понятно. Да я, знаете, еще и не могу очень широко размахиваться и не надеюсь собрать в своих руках целое поместье. Если найдется что-нибудь подходящее и если деньги будут, мне все равно, что одно поле, что другое.
— Я очень рад, что у тебя такие мысли.
— Но, разумеется, эти два гектара я уж сохраню за собой. Подумайте, ведь что там ни будет впереди, а это первое мое владенье. У вас-то ведь всегда была земля, и вы не можете понять, что эти два гектара для меня значат.
— А я хотел просить тебя, чтобы ты мне их продал.
— Почему же вы не купили их у господина Обуана?
— Я пришел после тебя.
— Жаль!
— Я на войне был, Альсид.
— Да. Конечно. Но ведь уже четыре месяца, как вы вернулись.
— Надо было мне сперва оправиться, в себя прийти.
— А когда вас тут не было, сестра-то ваша оставалась.
— Да ведь хозяин в доме — я, без меня она ничего не могла решать.
— Вот как! — насмешливо сказал Альсид. — Она, стало быть, всегда спрашивает у вас позволения.
Краска залила лицо Альбера.
— Моя сестра свободна…
— Да я ничего не говорю против. Я тоже свободен. Ваша Адель могла поговорить об этих двух гектарах с господином Обуаном, она с ним видалась, он ей давал советы. Когда я попросил хозяина: «Продайте мне», — он мне ответил: «Да, продам». Разве я мог думать, что если бы вам или вашей сестре захотелось купить эти два гектара, то вы не пришли бы к господину Обуану первыми?
— Да, мы опоздали. Теперь это земля твоя. Мне она нужна, чтобы добавить ее к моим Двенадцати сетье. Продай мне ее.
Альсид почесал в затылке и ничего не ответил.
— Если не запросишь втридорога, я куплю, заплачу сколько надо, тебе будет прибыль.
— Да что там! — сказал Альсид. — Совсем не в деньгах тут дело!
— А в чем же?
— В чувствах, — ответил Альсид.
И Альбер мог бы побожиться, что он слышит дядю Гюстава.
— Да ты же еще не привязался к этой земле, только еще две недели прошло, как вы подписали купчую, и ты еще ничего не делал на участке, ведь хлеб-то сжал Мишель.
— А, может, у меня другие причины.
— Те самые, из-за которых ты не пришел ко мне?
— Всякие, — ответил Альсид. — Вы, например, не понимаете, отчего мне приятно, чтобы эти два гектара были у меня, а у вас бы их не было.
— Нет, не понимаю.
— Такие уж у меня мысли. У всякого свои мысли. У моей матери тоже были свои мысли. Она по этим мыслям и жила до моего рождения. Так и дальше продолжала жить, но мысли у нее уже другие были, когда я родился и стал подрастать. Ну, моя мать, какая была, такая и была, и пусть те бабы, которые поступали или поступают так же, как она, плюют на нее, если им угодно, но уж пусть они ничего у нее не просят, и у меня пусть не просят — ведь я ее сын.
— Я у тебя ничего не прошу. Я тебе предлагаю деньги. Большие деньги.
— А мне, может, неприятны ваши деньги.
— Тебе, значит, приятно захватить то, что мне нужно, чего мне недостает?
— Вы же многие годы обходились без этой земли.
— Но ведь по причине оврага мы можем расширять свой участок только в эту сторону — ты же знаешь.
— Жаль, что вашего дяди Гюстава больше нет на свете (поплатился он за что-то своей смертью)! А то, если б моя мать была жива, так она, да и я сам, постарались бы сделать ему приятное. С удовольствием бы сделали для него. Моя мать дружила с ним, вы же знаете… Да ведь он умер. Как раз в то время, когда вам это нужно было. Нет его теперь, а мог бы жить, и надо было ему жить…
— Что ты говоришь, чего не знаешь! Тебя ведь тогда еще на свете не было.
— Не было. Но я вот-вот должен был родиться. А так как он очень любил мою мать, он, может быть, дал бы мне свое имя… чтобы я не был байстрюком… Он добрый был. Да вот умер до моего рождения… Нам-то ничего хорошего не принесло это, зато другим хорошо стало.
— Вижу, что тебе понасказали кумушки всяких сказок.
— Я сказкам никогда не верю. Я верю тому, что вижу своими глазами, и тому, за что руками ухвачусь. За эти два гектара я ухватился.
Он повернулся к кровати, где неподвижно лежала его жена, глядя на них блестящими глазами, с первой же минуты поразившими Альбера.
— А ты, Люсьенна, что думаешь? Разве ты не дорожишь этой полоской? Разве ты не радовалась, не гордилась, что можешь ее купить? Ведь надо вам сказать, господин Женет, что и Люсьенна тут руку приложила. Пока я работал, она за коровой ходила, — через это тоже деньги нам шли. Если ты хочешь уступить наши два гектара господину Женету, скажи, Люсьенна, — я соглашусь.
— Нет! — ответила Люсьенна.
— Вот видите, — с комической важностью сказал Альсид, — она не хочет, я же не могу ее насильно заставить.
Альбер поднялся с места. Он подошел к кровати. Люсьенна натянула простыню до самого подбородка, но от этого холст еще лучше ее обтягивал, и теперь четко вырисовывались ее упругие груди.
— Послушайте, Люсьенна, — сказал он, — ведь вы заработаете на этом, — я дам приплату, и вы сможете купить себе в другом месте не два, а три гектара.
Женщина молчала, только не моргая смотрела на Альбера своими большими глазами: свет лампы отражался в ее зрачках, и они искрились.
— Слышишь, Люсьенна? — насмешливо сказал Альсид.
Она два раза кивнула головой, чтобы показать, что ей все понятно.
— Так как же? — спросил Альбер.
— Мы ведь простые работники, — ответила она наконец каким-то странным, хриплым и надменным голосом. — Раз что достали, не отдадим.
И сердито повернулась к стене, так что простыня обтянула сзади всю ее красивую фигуру.
— Ну, что поделаешь, господин Женет, у женщин свои понятия.
— Стало быть, ты мне так и не продашь участка?
— Надо полагать, нет, раз Люсьенна не хочет.
— Неужто ты не хозяин в своем доме?
— Оно не совсем так. Ведь Люсьенна и я, мы, как бы это сказать… погодите, вот как ваш дядя Гюстав был с моей матерью.
— Ах, оставь, пожалуйста, не сравнивай…
— Нет, нет… они ведь душа в душу жили, хоть у них и большая разница в годах была. Мать говорила, что он очень ей полюбился, старик-то. Всегда он был веселый, смешил ее… Она бы за ним ходила до конца его дней… да еще как! Если бы жив был. Она была бы счастлива: такая же была бы женщина, как и все…
— Скажи пожалуйста! А до него-то она что жсебя не соблюдала?..
— Жить-то надо, пить-есть надо? И ведь все это было до того, как они спознались. Женщины имеют право делать, что хотят, со своим добром… и даже отдать его немолодому полюбовнику, совсем уж старику, если они считают, что это хорошо. Нет, можно сказать, что смерть Гюстава Тубона ничего не уладила. Ничего и нынче она уладить не может. От того, что было, остался след, и не сотрется он. Тут уж ни вы, ни я ничего поделать не можем.
— Да что ж ты так на меня взъелся?
— Я? Ничуть. Я только думаю, что мы могли бы быть родственниками… почти что родственниками. Вместе могли бы расти… а вот не допустили этого. Я хоть и не был бы богат, но все же не пришлось бы в батраки идти… а я вот — батрак. И буду батраком до тех пор, пока не скоплю денег и не обзаведусь своим хозяйством. Это ведь может случиться. С такой женой, как у меня, — все может быть.
Альсид захохотал и, воспользовавшись тем, что стоял у кровати, бесцеремонно шлепнул жену по заду, обтянутому простыней. В ответ раздалось что-то вроде кудахтанья, похожего на благодарность, ведь в конце концов этот шлепок был знаком обладания и приязни.
Затем Альсид широко развел руками.
— Ну, и вот, — сказал он.
— А не лучше ли нам быть друзьями?
— Да мы и не враги. Если бы люди становились друг другу врагами из-за таких вот причин — из-за того, что старик-родственник умер нежданно-негаданно или из-за клочка земли в два гектара, который не удалось перекупить; то этому конца-краю не было бы. Я, напротив, надеюсь, что мы с вами станем добрыми соседями, господин Женет, — так оно будет лучше. Ну, понятно, не друзьями, — мы, во-первых, не одного поля ягода… и мы ведь не родня… но зачем же нам коситься друг на друга. Пусть каждый идет своей дорогой, рядом… так уж пришлось… И посмотрим, кто кого перегонит… Вы, разумеется, далеко вперед ушли. И я вам ничего дурного не желаю. Только уж и вы на нас с Люсьенной не сердитесь за то, что мы себе добра хотим.
Он проводил Альбера до двери, отворил. Альбер вышел, не сказав ни слова. Проходя по улице, он слышал, как из раскрытых окон Альсида несется смех. Да, в домике смеялись, и этот смех ему не понравился.
Глава III
Адель ошиблась: с окончанием войны ничего не изменилось, напротив, процветание продолжалось. Все, что собирали с земли, продавали хорошо, никогда еще не было такого сбыта; все как будто стали потреблять больше, у всех возросли аппетиты, все хватались за блага жизни, которой едва не лишились. Никогда еще так дорого не продавали на убой телят и другой скот, кур, яйца, кроликов. Теперь на ферме «Край света» откармливали к рождеству на продажу индеек, гусей и уток — очень выгодную птицу, потому что кормят ее всякими остатками и отходами; откармливали свиней, которые ценятся, можно сказать, на вес золота. Но хозяйство задыхалось от тесноты. Чуть-чуть побольше девятнадцати гектаров — экая малость! А тут еще Альсид купил полосу, преградил Женетам путь к возможному увеличению пахотной земли, и уж, во всяком случае, не избежать теперь чересполосицы.
Собирая в деревянную шкатулку монеты и кредитки, Альбер всякий раз, как он пересчитывал деньги, думал, что надо же поскорее пустить их в дело, но если уж приобретать инвентарь, следует, во всяком случае, как он говорил Обуану, чтобы и земли было достаточно для применения машин.
Он без конца рассуждал об этом с Адель по вечерам, и из-за этого они ложились позднее, чем раньше. Мари к тому времени уже давно спала на своей опустевшей супружеской постели, — ведь Фирмен покоился теперь на кладбище рядом с Гюставом. Да, пахотной земли надо было приобрести, и сделать это не мешкая, а иначе умрет все хозяйство, задохнется. Поневоле придется прикупить земли поодаль, за Монтенвилем. Это очень неудобно, много времени на дорогу будет уходить, да и понадобится нанять работника, а он недешево обойдется. Фернан по-прежнему жил в Бурже, ничего от своих не просил и не подавал признаков жизни; пришлось нанять двадцатилетнего парня по имени Сансон. Благодаря этому справлялись. Хотя батраку приходилось платить, он все-таки был менее требователен, чем, бывало, привередничал муж Адель. Сансона, так же как и Альсида, по их годам не призывали во время войны, но теперь их подстерегала «солдатчина», и это было важной проблемой для обоих соседей.
Адель рассказала Обуану, что Альсид отказывается перепродать землю, Мишель обещал вмешаться в это дело, однако не стал нажимать на своего батрака, — он не мог это сделать, так как очень дорожил им:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Альсид хотел купить участок, попросил продать и получил его, — сказал Мишель в заключение.
— Он нарочно купил, чтобы мне напакостить, — сказал Альбер.
— Какие же у него причины?
— Я не знаю какие.
Оба замолкли.
— Нет, не думаю, — заговорил Мишель. — Парень хороший, совсем и не похоже, что от такой матери родился. Может, характером в отца пошел. Работящий парень, выносливый, степенный. Не пьет, не курит.
— Велосипед зачем-то купил.
— Время на дорогу меньше уходит. Он ведь ездил по вечерам на станцию Вов, в горячую пору на элеваторе работал, вагоны разгружал. Вот и окупился велосипед, да еще с лихвой, можешь поверить.
Альбер поднялся.
— Очень мне жаль, Альбер, — сказал Мишель. — Ведь я вполне мог бы продать тебе эту землю. А знаешь, ты повидайся с Альсидом, может, он, если ты дашь ему приплату, и перепродаст ее тебе.
— Ни за что! — возмутился Альбер. — Не хочу я иметь дело с этим парнем!
— Ну и напрасно. Ему-то, поди, все равно заиметь землю тут или в другом месте. Он может этот клин перепродать тебе и купить другой, еще лучше, раз получит от тебя приплату.
— Вот именно! Заломит теперь цену!
— Ты хочешь купить этот клин или не хочешь?
Альбер задумался.
— Ладно, поговорю с ним, — решил он наконец. — Но к нему я идти не хочу, пусть сам придет ко мне, как-нибудь вечером после работы, ему это не трудно, у него велосипед есть.
— Я ему скажу, — пообещал Мишель.
— Так я рассчитываю на тебя. А только не нравится мне это. Вот досада! Адель сильно огорчится.
— Объясни ей, что я тут ни при чем, — сказал Мишель.
Глава II
Альсид не появился на «Краю света» ни на другой, ни на третий день. Альбер напрасно его ждал всю неделю и уже начинал приходить в бешенство. На десятый день, подозвав Адель, с которой они все время с возмущением обсуждали случившееся, он сказал:
— Ты, наверно, встретишься с Мишелем. Поговори с ним начистоту.
В тот же день вечером она отправилась «подышать свежим воздухом», а когда вернулась и вошла в большую комнату, Альбер еще не спал. Он тотчас сел на постели.
— Ну, как? — резко спросил он, даже и не пытаясь скрыть, что он знает, куда ходила сестра.
— Да так… Мишель сказал, что Альсид не хочет сюда идти, ему, дескать, не о чем с тобой говорить.
— Ах ты, дьявол! — крикнул Альбер, соскочив босыми ногами на плиточный пол. — Я сам сейчас пойду к нему.
Он с лихорадочной торопливостью оделся, надел башмаки. И, как только был готов, ни слова не говоря, помчался по дороге к Монтенвилю. Адель даже и не пыталась удержать его.
Придя в поселок, он двинулся по главной улице, совсем безлюдной в этот час, и шаги его гулко отдавались в тишине. Ошибиться он не мог: домишко Совы стоял последним.
Жалюзи были опущены, окна из-за жары распахнуты, а в доме было темно, когда Альбер подошел к нему. Ни единого луча света не пробивалось из-под двери. Альбер застучал по ней кулаком. Изнутри послышался глухой, сонный голос:
— Кто там?
— Это я, — ответил Альбер, — это я, Женет с «Края света». Ты, кажется, не желаешь потолковать со мной?
По плиточному полу зашлепали босые ноги, дверь приоткрылась.
— Никогда я этого не говорил, — ответил Альсид. — Он отворил дверь и посторонился. — Входите, господин Женет.
В руке он держал керосиновую лампу, которую зажег с немалым трудом, защищая ладонью спичку от сквозняка. Когда он надел на горелку стекло, метавшийся над фитилем огонь замер на одном месте, осветил все вокруг, и Альбер мог разглядеть комнату. Славная комната с лестницей в левой стороне, которая вела во второй этаж, вернее, в мансарду, где была вторая комната, такая же, как внизу. Очень маленькая квартирка, уютная; стены побелены известкой, окна вымыты, стол стоит ровно и накрыт светлой чистенькой клеенкой. Посуда прибрана, нигде ничего не валяется. Чувствовалось, что в доме хорошая хозяйка. Хозяйка эта уже лежала в постели и по случаю жары укрыта была только простыней, облегавшей ее молодое тело; на подушке виднелась темноволосая головка с широко открытыми блестящими глазами.
— Извините, господин Женет, — сказал Альсид, — мы вас не ждали.
Он стоял в рубашке с засученными рукавами, босой, в плохо застегнутых брюках, — по-видимому, не успел одеться как следует.
— Мы в этой комнате спим: внизу прохладнее, чем вверху; а зимой теплее. И, указав на постель, сообщил: — Вот моя супруга.
— Добрый вечер, — угрюмо сказал Альбер. — При ней можно говорить?
— А почему ж нельзя?
Чем больше Альбер вглядывался в Альсида, тем больше находил в нем сходства с покойным Гюставом: та же насмешливость в выражении лица, хитрость, а в голосе слащавость и вкрадчивость, — все это запомнилось Альберу, хотя ему было только семь лет, когда старик умер; этот парень, во всяком случае, знал, чего он хочет, и делал все, что нужно для того, чтобы добиться своего. А его жена, молоденькая женщина, лежавшая в постели, была очень миловидна и нисколько не казалась испуганной. Она пристально смотрела на Альбера, и, сухо поздоровавшись с ней, он добавил: «Извиняюсь».
— Не за что, — сказал Альсид. — Наша дверь для всех открыта. Только мы уже спать легли.
Альбер сел за стол. Альсид подошел к буфету, делая вид, что хочет достать бутылку и стаканы. Альбер остановил его:
— Нет, не беспокойся, я пить не стану.
— Как вам угодно, — сказал Альсид и, ничего не достав из буфета, закрыл дверцу.
Он вернулся к столу и сел напротив Альбера.
— Почему ты отказываешься прийти ко мне, поговорить, — спросил Альбер.
— Да я не отказываюсь. Господин Мишель мне сказал, но мне некогда было. Уборка хлеба. Вы же знаете, что это такое.
— Я же пришел к тебе.
— Вы — это другое дело. Вы себе хозяин.
— Ну раз я пришел, может, поговорим?
— Что ж. Я не против.
— Ты знаешь, о чем речь будет?
— Нет, — ответил Альсид, но, очевидно, хорошо это знал.
— Мишель тебе разве не сказывал?
— Он сказал, что вы хотите со мной поговорить, вот и все.
— Ну ладно. Я насчет тех двух гектаров, которые ты у него купил.
— А-а! — протянул Альсид насмешливым, раздражающим тоном. — Вот вы о чем! Земля хорошая. Я доволен. Спасибо хозяину, что он мне ее продал.
— Ты теперь вклинился между его полем и моим.
— Верно.
— Ты уже не можешь расширить свой клин ни в одну сторону, ни в другую.
— Понятно. Да я, знаете, еще и не могу очень широко размахиваться и не надеюсь собрать в своих руках целое поместье. Если найдется что-нибудь подходящее и если деньги будут, мне все равно, что одно поле, что другое.
— Я очень рад, что у тебя такие мысли.
— Но, разумеется, эти два гектара я уж сохраню за собой. Подумайте, ведь что там ни будет впереди, а это первое мое владенье. У вас-то ведь всегда была земля, и вы не можете понять, что эти два гектара для меня значат.
— А я хотел просить тебя, чтобы ты мне их продал.
— Почему же вы не купили их у господина Обуана?
— Я пришел после тебя.
— Жаль!
— Я на войне был, Альсид.
— Да. Конечно. Но ведь уже четыре месяца, как вы вернулись.
— Надо было мне сперва оправиться, в себя прийти.
— А когда вас тут не было, сестра-то ваша оставалась.
— Да ведь хозяин в доме — я, без меня она ничего не могла решать.
— Вот как! — насмешливо сказал Альсид. — Она, стало быть, всегда спрашивает у вас позволения.
Краска залила лицо Альбера.
— Моя сестра свободна…
— Да я ничего не говорю против. Я тоже свободен. Ваша Адель могла поговорить об этих двух гектарах с господином Обуаном, она с ним видалась, он ей давал советы. Когда я попросил хозяина: «Продайте мне», — он мне ответил: «Да, продам». Разве я мог думать, что если бы вам или вашей сестре захотелось купить эти два гектара, то вы не пришли бы к господину Обуану первыми?
— Да, мы опоздали. Теперь это земля твоя. Мне она нужна, чтобы добавить ее к моим Двенадцати сетье. Продай мне ее.
Альсид почесал в затылке и ничего не ответил.
— Если не запросишь втридорога, я куплю, заплачу сколько надо, тебе будет прибыль.
— Да что там! — сказал Альсид. — Совсем не в деньгах тут дело!
— А в чем же?
— В чувствах, — ответил Альсид.
И Альбер мог бы побожиться, что он слышит дядю Гюстава.
— Да ты же еще не привязался к этой земле, только еще две недели прошло, как вы подписали купчую, и ты еще ничего не делал на участке, ведь хлеб-то сжал Мишель.
— А, может, у меня другие причины.
— Те самые, из-за которых ты не пришел ко мне?
— Всякие, — ответил Альсид. — Вы, например, не понимаете, отчего мне приятно, чтобы эти два гектара были у меня, а у вас бы их не было.
— Нет, не понимаю.
— Такие уж у меня мысли. У всякого свои мысли. У моей матери тоже были свои мысли. Она по этим мыслям и жила до моего рождения. Так и дальше продолжала жить, но мысли у нее уже другие были, когда я родился и стал подрастать. Ну, моя мать, какая была, такая и была, и пусть те бабы, которые поступали или поступают так же, как она, плюют на нее, если им угодно, но уж пусть они ничего у нее не просят, и у меня пусть не просят — ведь я ее сын.
— Я у тебя ничего не прошу. Я тебе предлагаю деньги. Большие деньги.
— А мне, может, неприятны ваши деньги.
— Тебе, значит, приятно захватить то, что мне нужно, чего мне недостает?
— Вы же многие годы обходились без этой земли.
— Но ведь по причине оврага мы можем расширять свой участок только в эту сторону — ты же знаешь.
— Жаль, что вашего дяди Гюстава больше нет на свете (поплатился он за что-то своей смертью)! А то, если б моя мать была жива, так она, да и я сам, постарались бы сделать ему приятное. С удовольствием бы сделали для него. Моя мать дружила с ним, вы же знаете… Да ведь он умер. Как раз в то время, когда вам это нужно было. Нет его теперь, а мог бы жить, и надо было ему жить…
— Что ты говоришь, чего не знаешь! Тебя ведь тогда еще на свете не было.
— Не было. Но я вот-вот должен был родиться. А так как он очень любил мою мать, он, может быть, дал бы мне свое имя… чтобы я не был байстрюком… Он добрый был. Да вот умер до моего рождения… Нам-то ничего хорошего не принесло это, зато другим хорошо стало.
— Вижу, что тебе понасказали кумушки всяких сказок.
— Я сказкам никогда не верю. Я верю тому, что вижу своими глазами, и тому, за что руками ухвачусь. За эти два гектара я ухватился.
Он повернулся к кровати, где неподвижно лежала его жена, глядя на них блестящими глазами, с первой же минуты поразившими Альбера.
— А ты, Люсьенна, что думаешь? Разве ты не дорожишь этой полоской? Разве ты не радовалась, не гордилась, что можешь ее купить? Ведь надо вам сказать, господин Женет, что и Люсьенна тут руку приложила. Пока я работал, она за коровой ходила, — через это тоже деньги нам шли. Если ты хочешь уступить наши два гектара господину Женету, скажи, Люсьенна, — я соглашусь.
— Нет! — ответила Люсьенна.
— Вот видите, — с комической важностью сказал Альсид, — она не хочет, я же не могу ее насильно заставить.
Альбер поднялся с места. Он подошел к кровати. Люсьенна натянула простыню до самого подбородка, но от этого холст еще лучше ее обтягивал, и теперь четко вырисовывались ее упругие груди.
— Послушайте, Люсьенна, — сказал он, — ведь вы заработаете на этом, — я дам приплату, и вы сможете купить себе в другом месте не два, а три гектара.
Женщина молчала, только не моргая смотрела на Альбера своими большими глазами: свет лампы отражался в ее зрачках, и они искрились.
— Слышишь, Люсьенна? — насмешливо сказал Альсид.
Она два раза кивнула головой, чтобы показать, что ей все понятно.
— Так как же? — спросил Альбер.
— Мы ведь простые работники, — ответила она наконец каким-то странным, хриплым и надменным голосом. — Раз что достали, не отдадим.
И сердито повернулась к стене, так что простыня обтянула сзади всю ее красивую фигуру.
— Ну, что поделаешь, господин Женет, у женщин свои понятия.
— Стало быть, ты мне так и не продашь участка?
— Надо полагать, нет, раз Люсьенна не хочет.
— Неужто ты не хозяин в своем доме?
— Оно не совсем так. Ведь Люсьенна и я, мы, как бы это сказать… погодите, вот как ваш дядя Гюстав был с моей матерью.
— Ах, оставь, пожалуйста, не сравнивай…
— Нет, нет… они ведь душа в душу жили, хоть у них и большая разница в годах была. Мать говорила, что он очень ей полюбился, старик-то. Всегда он был веселый, смешил ее… Она бы за ним ходила до конца его дней… да еще как! Если бы жив был. Она была бы счастлива: такая же была бы женщина, как и все…
— Скажи пожалуйста! А до него-то она что жсебя не соблюдала?..
— Жить-то надо, пить-есть надо? И ведь все это было до того, как они спознались. Женщины имеют право делать, что хотят, со своим добром… и даже отдать его немолодому полюбовнику, совсем уж старику, если они считают, что это хорошо. Нет, можно сказать, что смерть Гюстава Тубона ничего не уладила. Ничего и нынче она уладить не может. От того, что было, остался след, и не сотрется он. Тут уж ни вы, ни я ничего поделать не можем.
— Да что ж ты так на меня взъелся?
— Я? Ничуть. Я только думаю, что мы могли бы быть родственниками… почти что родственниками. Вместе могли бы расти… а вот не допустили этого. Я хоть и не был бы богат, но все же не пришлось бы в батраки идти… а я вот — батрак. И буду батраком до тех пор, пока не скоплю денег и не обзаведусь своим хозяйством. Это ведь может случиться. С такой женой, как у меня, — все может быть.
Альсид захохотал и, воспользовавшись тем, что стоял у кровати, бесцеремонно шлепнул жену по заду, обтянутому простыней. В ответ раздалось что-то вроде кудахтанья, похожего на благодарность, ведь в конце концов этот шлепок был знаком обладания и приязни.
Затем Альсид широко развел руками.
— Ну, и вот, — сказал он.
— А не лучше ли нам быть друзьями?
— Да мы и не враги. Если бы люди становились друг другу врагами из-за таких вот причин — из-за того, что старик-родственник умер нежданно-негаданно или из-за клочка земли в два гектара, который не удалось перекупить; то этому конца-краю не было бы. Я, напротив, надеюсь, что мы с вами станем добрыми соседями, господин Женет, — так оно будет лучше. Ну, понятно, не друзьями, — мы, во-первых, не одного поля ягода… и мы ведь не родня… но зачем же нам коситься друг на друга. Пусть каждый идет своей дорогой, рядом… так уж пришлось… И посмотрим, кто кого перегонит… Вы, разумеется, далеко вперед ушли. И я вам ничего дурного не желаю. Только уж и вы на нас с Люсьенной не сердитесь за то, что мы себе добра хотим.
Он проводил Альбера до двери, отворил. Альбер вышел, не сказав ни слова. Проходя по улице, он слышал, как из раскрытых окон Альсида несется смех. Да, в домике смеялись, и этот смех ему не понравился.
Глава III
Адель ошиблась: с окончанием войны ничего не изменилось, напротив, процветание продолжалось. Все, что собирали с земли, продавали хорошо, никогда еще не было такого сбыта; все как будто стали потреблять больше, у всех возросли аппетиты, все хватались за блага жизни, которой едва не лишились. Никогда еще так дорого не продавали на убой телят и другой скот, кур, яйца, кроликов. Теперь на ферме «Край света» откармливали к рождеству на продажу индеек, гусей и уток — очень выгодную птицу, потому что кормят ее всякими остатками и отходами; откармливали свиней, которые ценятся, можно сказать, на вес золота. Но хозяйство задыхалось от тесноты. Чуть-чуть побольше девятнадцати гектаров — экая малость! А тут еще Альсид купил полосу, преградил Женетам путь к возможному увеличению пахотной земли, и уж, во всяком случае, не избежать теперь чересполосицы.
Собирая в деревянную шкатулку монеты и кредитки, Альбер всякий раз, как он пересчитывал деньги, думал, что надо же поскорее пустить их в дело, но если уж приобретать инвентарь, следует, во всяком случае, как он говорил Обуану, чтобы и земли было достаточно для применения машин.
Он без конца рассуждал об этом с Адель по вечерам, и из-за этого они ложились позднее, чем раньше. Мари к тому времени уже давно спала на своей опустевшей супружеской постели, — ведь Фирмен покоился теперь на кладбище рядом с Гюставом. Да, пахотной земли надо было приобрести, и сделать это не мешкая, а иначе умрет все хозяйство, задохнется. Поневоле придется прикупить земли поодаль, за Монтенвилем. Это очень неудобно, много времени на дорогу будет уходить, да и понадобится нанять работника, а он недешево обойдется. Фернан по-прежнему жил в Бурже, ничего от своих не просил и не подавал признаков жизни; пришлось нанять двадцатилетнего парня по имени Сансон. Благодаря этому справлялись. Хотя батраку приходилось платить, он все-таки был менее требователен, чем, бывало, привередничал муж Адель. Сансона, так же как и Альсида, по их годам не призывали во время войны, но теперь их подстерегала «солдатчина», и это было важной проблемой для обоих соседей.
Адель рассказала Обуану, что Альсид отказывается перепродать землю, Мишель обещал вмешаться в это дело, однако не стал нажимать на своего батрака, — он не мог это сделать, так как очень дорожил им:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31