У меня бывают хорошие дни, а бывают плохие. Я думаю о тех чудовищах, среди которых, совершив преступление, я очутился, об убийцах, мучителях, гнусных подонках, что стоят и смотрят, как все происходит, — и порой мне приходит в голову мысль: а не стоит ли просто взять и поставить точку. Но у меня есть обязательство — мой срок. Сегодня в мастерской я ощутил ее запах — резкий, металлический, его ни с чем не спутаешь. Это запах порошка для чистки металлов — в тот день она, должно быть, чистила серебро. Я был так счастлив, когда определил этот запах. Все казалось возможным. Казалось даже, что наступит день, когда я проснусь и в дверях, ведущих в темную комнату, ту самую, что не выходит у меня теперь из головы, появится ребенок, девочка, которую я узнаю сразу, без тени сомнения.
Сейчас весна. Даже здесь мы чувствуем ее, чувствуем оживление в воздухе. На окне у меня стоят цветы, я люблю смотреть, как они питаются светом. Суд состоится через месяц. Долго он не продлится. Газетчики будут разочарованы. Я решил было попробовать опубликовать мои записки. Но нет. Я попросил инспектора Хаслета приложить эту исповедь к моему делу вместе с другими официальными документами. Он сегодня побывал у меня, здесь, в камере. Хаслет собрал исписанные страницы и взвесил их на ладони. «Это и есть моя оправдательная речь», — сказал я. Он скосил один глаз. «А тут есть про то, что вы ученый? — спросил он. — И про то, что давно знакомы с дочкой Беренса, и что деньги занимали, тоже есть?» Я улыбнулся. «Это моя версия, — сказал я, — и я ее буду придерживаться». Хаслет засмеялся. «Будет тебе, Фредди, — сказал он. — Сколько тут правды?» Он первый раз назвал меня по имени. «Сколько тут правды, инспектор? — переспросил я. — Тут все правда. И все неправда. Все — стыд. Один сплошной стыд».

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25