Оба друга, которые примчались, чтобы спасти Ладошникова, уже, как говорится, не вязали лыка.
Пришлось Ладошникову везти нас на извозчике к себе.
20
Предположения Ганьшина оказались верными. Фирма "Гермес" действительно несколько завысила в рекламных прейскурантах мощность своего авиамотора. Выражаясь нашим профессиональным языком, "Гермес" недобирал до заявленных данных десять - двенадцать процентов.
Все это мы выяснили в аэродинамической лаборатории Московского Высшего технического училища. Вся лаборатория, как я, кажется, уже упоминал, занимала одну большую комнату, выделенную правлением училища.
Участники студенческого воздухоплавательного кружка сами смастерили все приборы. В одном углу высилась так называемая ротативная машина, несколько похожая с виду на гимнастические "гигантские шаги", служившая для исследования воздушных винтов - пропеллеров. Эту машину изобрел и построил один из учеников Жуковского, замечательный конструктор самолетов Савин, к сожалению умерший молодым. Там же, в этой комнате, находились две аэродинамические трубы: одна круглая, диаметром в метр, другая прямоугольная, или, как ее называли, плоская, - сколоченные из обыкновенных досок. В свое время Ладошников (разумеется, под началом Николая Егоровича) спроектировал эти трубы, а затем, вооруженный инструментами слесаря и плотника, сам с двумя-тремя товарищами их соорудил.
Кажется, я вам уже говорил, что характерной чертой Ладошникова было пристрастие к опытам, к экспериментированию. Он, например, из года в год с удивительной настойчивостью занимался исследованием полета мух и стрекоз, создав для этой цели собственную миниатюрную аппаратуру.
Поначалу эти его опыты вызвали ряд шуток, кто-то из товарищей прозвал его повелителем мух, но... Если вы хорошо представляете себе Ладошвикова, то легко поймете, что подтрунивать над собой он никому не позволял.
Он очень серьезно относился ко всему, что делал. В аэродинамических трубах он множество раз продувал модель своего "Лад-1".
Приникая к стеклу, вставленному в стенку трубы, Ладошников часами следил, как ведет себя модель в набегающем воздушном потоке. Однако такого рода наблюдения не удовлетворяли Ладошникова. Ему же, необыкновенному конструктору, принадлежала одна выдумка, которая поныне применяется во всех аэродинамических лабораториях мира. Он стал обклеивать крылья, фюзеляж и хвостовое оперение продуваемой модели шелковинками, то есть тончайшими нитями некрученого шелка, которые делали как бы видимыми потоки воздуха, всяческие завихрения, срывы струй, показывали картину обтекания.
Таким образом, обтекаемость всех форм самолета, чем Ладошников как бы предвосхитил будущее авиации, была не только изумительной догадкой конструктора, но и... Нет, скажем лучше так: была изумительной догадкой, возникшей на основе упорного, последовательного, долгого труда.
Однако мы немного отвлеклись. В большой и вместе с тем невероятно тесной комнате, где расположилась лаборатория Жуковского, приютился и станок для испытания авиационных моторов. Станок мы тоже соорудили сами в мастерских училища. Скромная, недорогая, далеко не совершенная аппаратура в нашем уголке моторов была, однако, достаточно точной. Там, в лаборатории, уже в те времена возникла целая школа искусства испытания и измерения. Три студента - ныне серьезные деятели авиации - посвятили себя, и, как выяснилось, на всю жизнь, тому, что казалось всем нам чем-то малозначительным, малоинтересным, - аппаратуре лаборатории, испытательным и измерительным приборам.
И вот эти приборы показали, что "Гермес" "недобирает".
Ганьшин не мог себе простить, что доверился каталогу фирмы. Он, который ничего не брал на веру, вдруг так влип! Ладошников отмалчивался. Что же сказать? Ругайся не ругайся, а мощность мотора этим не поднимешь... А вдруг? Я всегда, во всех каверзах, надеюсь до последнего момента на некое "вдруг"...
- Вдруг мы до чего-то не додумались, - говорил я. - Скажем, определенный состав горючей смеси... Или какой-то способ форсировки... Вызовем представителя фирмы. Ведь американец лучше нас знает свой мотор... И вдруг!.. Это же известная американская фирма...
- Да, теперь-то нам она известна, - съязвил Ганьшин.
- А разве мы в конце концов не сможем заставить ее исполнить договор? Привлечем Подрайского... Надо, кстати, поскорее ему обо всем сообщить.
Я готов был тотчас же помчаться к месту службы, в таинственный особняк на Малой Никитской, но услышал громкий смех Ладошникова. Такова была его особенность. Он редко принимал участие в наших разговорах, но умел неожиданно расхохотаться и вставить резкое меткое словцо.
- Беги за сочувствием, Бережков, - проговорил он. - Имей только в виду, что Бархатный Кот сам никого никогда не надувал. И, наверное, не представляет себе, что это такое. Выдержит ли его нежная душа?
21
Нежная душа Подрайского выдержала. Впрочем, сперва он встревожился.
- А "Касатка"? "Касатку" он все-таки сдвинет?
Да, путь к сердцу Подрайского пролегал лишь через фантастическую земноводную машину - все было поставлено на эту карту...
- Сдвинет, конечно, - уверил он себя. - А на крайний случай у меня есть на примете нечто... Но пока тссс...
И он не сказал мне больше ни слова об этом таинственном "нечто". Его глазки вдруг сощурились, и на круглой розовой физиономии выразилось нескрываемое удовольствие. Я с изумлением наблюдал эту метаморфозу.
- Вообще говоря, все это очень хорошо! - продолжал он.
- Что хорошо?
Подрайский наклонился ко мне и, словно сообщая величайшую тайну, прошептал:
- То, что я еще не заплатил денег фирме "Гермес".
Откинувшись, он посмотрел на меня с видом человека, окончательно уверовавшего в собственный гений. Я все же решился напомнить:
- А как же "Лад-1"?
Но Бархатный Кот словно не слышал.
- Попрошу вас, Алексей Николаевич, завтра снова произвести испытание "Гермеса". Я привезу мистера Вейла.
- Обязательно привезите его. Возможно, он нам что-нибудь укажет. Какой-нибудь секрет или каприз мотора, чего сами мы не раскусили.
- Возможно, возможно, - промурлыкал Подрайский.
22
Американец явился в наилучшем, казалось бы, расположении духа. Его, видимо, ничуть не смутила претензия к произведению фирмы "Гермес". Войдя в лабораторию, он - ярко-рыжий, с веснушками на широком носу, в расстегнутом пиджаке, под которым обрисовывался животик, - с нескрываемым любопытством огляделся и приветствовал нас громким добродушным возгласом.
Ладошников, насупившись, едва ему кивнул. Мы с Ганьшиным поклонились тоже весьма сдержанно.
Невзирая на такой прием, мистер Вейл без малейшего смущения стал осматривать лабораторию, подошел к ротативной машине, выразил свое одобрение, покровительственно похлопал рукой по деревянной обшивке круглой аэродинамической трубы, направился к станку для испытания моторов, возле которого уже стояли все четыре авиадвигателя "Гермес", пригляделся к щитку измерительных приборов и опять одобрил:
- О, русски прибор! Хорошо... Очень хорошо!
Подрайский, следя за Вейлом, любезно давал ему некоторые объяснения, хотя не имел на это никаких полномочий. Мы молча наблюдали. Вчуже посмотреть - перед нами были два добродушных, милейших человека. Наверное, и я принял бы за чистую монету их приятные улыбки, если бы не знал подоплеки.
Укрепив на станке мотор, мы приступили к испытанию. Все показатели, как и в прежние разы, оказались меньше того, что фирма обещала в прейскуранте. Этот прейскурант, отпечатанный на плотной глянцевитой бумаге, неожиданно оказался в руках у Подрайского. Мне всегда чудилось, что такие предметы он достает, как фокусник, из рукава или попросту из воздуха. Чарующая улыбка играла на его физиономии.
- Вот-с, - произнес он, предъявляя прейскурант. - Не то-с...
Рыжий американец рассмеялся. Очевидно, у него был наготове неотразимый ответный ход. Протянув руку к панели, где были расположены измерительные аппараты, он проговорил:
- Русски прибор!
И замотал головой, показывая, что он, представитель американской фирмы, не может доверять нашей установке. Пожалуй, только в ту минуту я понял, почему вся его манера вызывала во мне смутную неприязнь. В его непринужденности сквозило явное пренебрежение.
Американец продолжал:
- О, этот прибор не для серьезный разговор!
Улыбка Подрайского стала несколько искусственной. Неужели и его задел тон американца? Нет, Подрайский остался Подрайским. Он был действительно взволнован, но лишь попыткой Вейла расстроить его хитросплетения.
Но Бархатный Кот не успел ничего вымолвить. Ладошников шагнул к американцу и, глядя на него в упор, отчетливо спросил по-английски:
- Больше ничего вы не имеете сказать?
Высокий - на голову выше толстяка американца, - сильный, костлявый, Ладошников был грозен. Конструктор аэроплана, он требовал ответа от фирмы, которая, вопреки своим обязательствам, так и не представила мотора обусловленной мощности. Вейл опешил перед этим натиском. Может быть, он испугался: как бы этот русский верзила не ударил? Однако, ничего больше не промолвив, Ладошников круто повернулся и пошел из лаборатории.
Вейл кинулся ему вдогонку. Американец мигом сообразил, что в интересах фирмы - поскорее поладить миром. Ссора с клиентами? Скандал? Ни в коем случае!
Мы увидели, как Вейл, живо жестикулируя и рассыпаясь в извинениях, влек Ладошникова обратно в лабораторию. При этом американец чуть ли не обнимал Ладошникова, от чего тот энергично уклонялся.
Мешая русские и английские слова, Вейл говорил:
- Мистер Ладошников, пожалуйста, садитесь... Я вас понимаю... Понимаю как конструктор... Все сделаю для вас, мистер Ладошников... Конечно, отклонения в мощности на несколько процентов в ту и в другую сторону вполне возможны...
- К сожалению, у вас отклонения только в одну сторону, - буркнул Ладошников.
- Мы подберем для вас... Даю вам слово, мистер Ладошников... Если хотите, мы сегодня же напишем нашей фирме...
Тут прозвучал голос Подрайского - он, конечно, не упустил момента:
- Да, да, напишем... Обязательно напишем.
Поймав Вейла на слове, вцепившись всеми коготками в его неосторожно вырвавшееся обещание послать фирме письмо, Подрайский мгновенно расцвел. Мурлыкая, чуть ли не напевая, он взял Вейла под ручку и, мило попрощавшись с нами, подмигнув нам, увел американца.
Мы остались втроем в лаборатории. Чего же мы добились? Американец не показал нам никакого секрета, ничего не открыл. На станке все еще стоял мотор "Гермес", совершенно новенький, блещущий алюминием и сталью. Ни одна струйка масла не выбивалась из клапанов, не стекала по серебристому корпусу. Конечно, что ни говори, это отличная вещь. Лишь высокого развития индустрия могла выпускать такие машины. В американском моторе не было никакой поражающей оригинальной идеи - конструктор использовал и скомпоновал то, что уже было достигнуто моторостроением в разных странах, - но козырем фирмы, несомненно, была технология массового производства.
Как вы знаете, американцы еще прихвастнули, преувеличили достоинства своего мотора и подвели этим нас, но... Но где же нам взять другой? Где найти более мощный двигатель? У нас, в России, авиационные моторы не производились... Значит, надо уповать все на ту же фирму "Гермес".
Ну, рассмотрим лучший случай. Мистер Вейл напишет своей фирме, письмо пойдет через океан, нам отгрузят из Америки новые моторы, которые опять направятся морем в Россию, морем, где рыщут немецкие подводные лодки. Предположим, что прибудут моторы повышенной мощности (что весьма сомнительно). Но когда мы их получим? Через полгода, вряд ли раньше. Неужели ждать? Неужели ничего нельзя поделать?
Я понимал, что ни на какое "вдруг" уже нечего рассчитывать. И все-таки... Все-таки думалось: а вдруг?!
23
Расскажу еще об одной встрече с Ладошниковым. Ганьшин к тому времени жил уже отдельно от него, снимал для себя комнату.
Надо вам сказать, что каждое утро по пути на службу я заходил к Ганьшину пить кофе. Это были наши так называемые кофейные утра. Став сотрудниками лаборатории, мы считались "богачами" и частенько обходились без дешевой студенческой столовки. Ганьшин умел очень вкусно варить кофе. К столу подавались какие-то замечательные булочки, только что из пекарни, еще теплые, с поджаристой, хрустящей корочкой. Мы пили кофе и разговаривали о математике, механике, аэродинамике. Как всегда, в моей голове бродили десятки технических фантазий, которые я с воодушевлением излагал Ганьшину, а он преспокойно рассматривал их в свете безжалостных законов физики.
В то же время мы не прочь были развлечься. Как-то я притащил из таинственного особняка стеклянную трубку длиной в метр и диаметром приблизительно в мизинец. Эта трубка стала нашим охотничьим снарядом. Из бумаги делался небольшой фунтик, склеенный слюной. К его острию прикреплялось стальное писчее перо. Затем этот фунтик вкладывался в трубочку и кто-нибудь из нас - главный конструктор или начальник расчетного бюро - изо всей силы дул. Фунтик расправлялся, скользил, плотно прилегая к стенкам, и затем, согласно законам аэродинамики, вылетал в виде страшной смертоубийственной стрелы. Вороны были нашей излюбленной мишенью - их немало полегло у окон Ганьшина. Нам очень хотелось убить воробья, мы по очереди целились и выпускали стрелы, но ни одного не удалось ухлопать. Это называлось утренней охотой.
И вот в одно из таких утр к Ганьшину кто-то постучался. В охотничьем азарте я не расслышал стука. Помнится, я стоял на табурете у раскрытой форточки и прицеливался из трубки. Ганьшин дернул меня за ногу. В дверях стоял Ладошников. Стараясь не выказать смущения, я лихо продемонстрировал Ладошникову нашу охотничью трубку, показал склеенный из бумаги фунтик, предложил полюбоваться моей меткостью. И вдруг встретил странный взгляд Ладошникова. Он смотрел из-под нависших лохматых бровей холодно, отчужденно, зло. Меня пронял, ожег этот взгляд. В самом деле, где-то в заиндевевшем, промозглом ангаре на Ходынке стоит под замком самолет Ладошникова, стоит уже всеми покинутый, оставленный, уже никто не выводит этот аэроплан на взлетную дорожку, никто больше не пытается поднять его над землей. И вот к нам пришел его создатель, конструктор, переживший великое горе, а я... До сих пор я вижу этот неприязненный, колючий взгляд.
Ладошников сказал, что по приглашению Николая Егоровича Жуковского он на днях начинает читать для военных летчиков курс лекций по аэродинамике. Он пришел к Ганьшину за некоторыми материалами для лекции "Расчет аэроплана". Разумеется, Ганьшин сейчас же принялся подбирать эти материалы. Свои бумаги Ганьшин содержал в полном порядке и теперь быстро находил все нужное. Однако, взяв одну тетрадь в черной клеенчатой обложке, он остановился в нерешительности. Я понял: это была тетрадь полного аэродинамического расчета "Лад-1". Конечно, она причинит Ладошникову новую боль. Однако, мгновение поколебавшись, Ганьшин присоединил ее к пачке материалов, отложенных для Ладошникова.
Но о самолете "Лад-1" никто из нас ничего не вымолвил. Мне хотелось чем-то нарушить этот непреднамеренный тягостный заговор молчания, хотелось что-нибудь сказать о самолете, но слов не находилось.
Меня терзало бессилие. "Никогда не взлетит!" Опять звучало в ушах это зловещее пророчество.
Ладошников недолго у нас побыл. Захватив бумаги, он сумрачно ушел.
24
События развивались дальше следующим образом.
От Бархатного Кота вдруг словно отвернулась фортуна. Если вы помните, он каким-то образом успокоил себя относительно судьбы амфибии, когда выяснилось, что "Гермес" недотягивает. "Что-нибудь придумаем!" неопределенно воскликнул он. Оказалось, что на всякий случай он уже имел на примете другой двигатель для вездехода - немецкий мотор "Майбах", мощностью двести шестьдесят - двести семьдесят сил, который достался нам в качестве трофея из упавшего за нашей линией фронта "цеппелина". Подрайский был уверен, что этот мотор ему удастся заполучить для "Касатки". Но просчитался - "Майбах" уплыл, был отдан для нового русского управляемого дирижабля. Другого "Майбаха", пока идет война, конечно, не добыть.
В эти же дни неожиданно последовал и еще один удар. Морское министерство, где утверждался наш проект, установило толщину броневого листа, которая значительно превосходила ту, что мы запроектировали. Из-за этого вес нашей машины возрастал еще на две тысячи пудов. Ганьшин тщательно пересчитал конструкцию.
И вот однажды утром он преподнес мне новость. Расчеты показали, что мотор "Гермес" не потянет амфибии, отяжеленной усиленной броней. Не потянет даже и в том случае, если фирма "Гермес" предоставит двигатель, вполне отвечающий данным прейскуранта. Следовало сокращать диаметр колеса до семи метров или...
- Что или?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62