Конечно, чего я пристаю? Тут каждый встревожен; тут каждый, наверное, что-либо обделывал на своем веку в глубочайшей тайне; это вообще таинственное дело - наживать деньги. Вспомнилось, как мне намекнули, что со мной могут расплатиться материалами, которых не хватает на рынке. Эге, вот, видимо, где преступление. Хорошо, что я не стал даже слушать такие предложения, послал к черту все эти комбинации.
Через комнату, ни на кого не взглянув, быстро прошел с бумагами наш следователь. За ним - двое военных. Минуту спустя к следователю вызвали одного из подрядчиков. Поднялся рослый, тяжеловесный мужчина с большими руками, с большими ногами в сапогах. Он побледнел. Двух- или трехдневная щетина на лице сразу обозначилась резче. На ходу он хрипло откашлялся. За ним затворилась дверь.
Все напряженно ждали.
В полном молчании истек час. Потом, приблизительно еще через полчаса, дюжий подрядчик наконец вышел. Он появился не один: сзади, на расстоянии двух шагов, шел военный.
Кто-то быстро спросил:
- Ну, что там? Ну, как?
Об этом же взглядами спрашивали все. Тут произошел краткий эпизод, который доныне стоит в памяти. Подрядчик вдруг побагровел, остановился среди комнаты и исступленно выкрикнул, потрясая большими кулаками:
- Нет жизни! Не дают жить!
Конвойный резко скомандовал:
- Прекратить! Шагом арш! Не вступать в разговоры!
У подрядчика бессильно упали кулаки. Махнув рукой, он проговорил:
- Забрали! Не дают жить!
И тяжело зашагал.
На допрос был вызван следующий подрядчик. Он провел тоже больше часа за дверью кабинета и тоже вышел оттуда под конвоем. Следователь и его отправил в тюрьму, под суд. Проходили часы, нас становилось все меньше.
Вызывали к следователю одного за другим, и каждый, кто от него выходил, выходил только под стражей. Из столовой принесли обед, но я не притронулся к еде. Я повторял себе, что, слава богу, абсолютно безупречен, совершенно чист, но, вопреки доводам рассудка, мрачные предчувствия завладели душой. Наступил вечер, зажгли электричество, а следователь все продолжал допросы. Наконец я остался один. Протекло еще несколько томительных минут. Потом отворилась дверь, позвали меня.
27
Следователь сидел за массивным письменным столом заместителя директора. Я опять увидел его взгляд - все такой же холодный, как и тогда, в бухгалтерии. Лицо не было затенено, как, судя по многим описаниям, полагалось бы следователю. После целого дня допросов он был, несомненно, утомлен. В ярком свете электричества теперь были заметнее желтоватые тона на его смуглом лице. Слегка откинувшись в кресле, он безучастно, без видимого интереса, смотрел, как я подхожу к столу, но я в какой-то момент, еще шагая по ковру кабинета, будто прочел в его взгляде что-то для меня очень страшное - взгляд был, как я ощутил, не только холодным, а безжалостным. Невероятно обостренным чутьем я угадал, что вопрос обо мне он в душе уже решил.
- Садитесь, - сказал он.
Я сел. Стопка зеленых папок, сложенная очень аккуратно, была придвинута к краю стола. Это были, вероятно, дела тех, кого следователь сегодня отправил в тюрьму. Одна такая же папка находилась перед ним. Он еще минуту помедлил. Потом, чуть вздохнув, расстался с удобной позой и, подавшись корпусом к столу, откинул обложку. Я покосился и поверх разных бумаг увидел свой чек. Следователь достал из портфеля, который лежал тут же на столе, чистый бланк с крупным заголовком "Протокол допроса", вложил в папку и лаконично объявил предупреждение; ложные показания караются законом. Я ожидал, по рассказам, что он сперва предложит мне папиросу, или угостит чаем, или вступит в некий предварительный, якобы приватный разговор, как это бывает, чтобы несколько рассеять настороженность, собранность преступника, а затем вернее его поймать, но в данном случае человек, что сидел напротив меня, без дальних слов, без околичностей, без угощений начал допрос:
- Фамилия?
- Бережков.
Он записал. Быстро следовали один за другими формальные первые вопросы:
- Имя, отчество? Место рождения? Возраст?
Я отвечал, он записывал.
- Профессия?
Нередко я с удалью отвечал на такой вопрос: "Моя профессия фантазер". Нет, здесь так не ответишь.
Замявшись, я сказал:
- Видите ли, я немного не окончил Высшее техническое училище, и по специальности я, собственно говоря...
Следователь не дал досказать.
- Не окончили?
- Нет. Не сдал нескольких зачетов.
- Но тем не менее выдавали себя за инженера?
Я невольно воскликнул:
- Как "выдавал"? Когда?
Из лакированного высокого стаканчика для карандашей следователь достал один карандаш и положил на стол. Смысл этого движения не дошел до меня, однако я понял в тот миг, что он ведет допрос по обдуманному, совершенно ясному для него плану.
- Значит, инженером себя не называли? - спокойно спросил он.
- Возможно, когда-нибудь и называл, но не всерьез. В серьезных делах этого не было.
- А мельницу вы открыли не всерьез?
- Мельницу?
В ту же минуту я вспомнил: да, действительно, когда-то на вывеске мельницы я с сестрой легкомысленно вывел: "Инженер Бережков". Неужели следователь знает про это?
- Видите ли, - торопливо заговорил я, - такой случай был. Однажды я назвал себя на вывеске инженером Бережковым. Но это я совершил не злостно, а... Ну, как вам объяснить? Мельницу я открыл по вдохновению... Меня словно несли необъяснимые силы...
Он чуть прищурился.
- Необъяснимые силы?
- Да, да... Можете не верить, но я этим увлекался, как игрой. И вот ради того, чтобы все было еще веселей, еще забавней...
Он опять прервал:
- За сколько же вы продали вашу мельницу?
- Я ее не продавал. У меня ее украли.
- Украли? И вам ничего не уплатили?
- Ничего! Один проходимец, некто Подрайский, все оформил на себя...
- Вы жаловались?
- Нет. Решил не связываться.
- Так, - произнес следователь.
И, вынув из стаканчика второй карандаш, опять положил на стол. Я смотрел, недоумевая. Для чего ему эти карандаши? Зачем он их кладет перед собой?
28
Он еще подождал, словно давая мне время что-либо добавить. Затем отчеканил:
- Значит, подарили свою мельницу. Так надобно вас понимать?
Впервые беспощадность, которую я уловил в глазах, прорвалась в голосе. Меня охватило отчаяние. Ведь за несколько минут я дважды в его глазах предстал лжецом. Как же мне быть? Как, какими словами разубедить его, переломить страшное решение, которое я вновь прочитал в его взгляде? И, с жутью понимая, что таких слов уже нет, что любые слова тут бессильны, я заговорил:
- Нет, нет, вы неправильно обо мне думаете. Я ничего не хочу скрывать. Даю вам слово: я мельницу не продавал.
Следователь лишь пожал плечами. Я видел: он не верит ни одному моему слову.
- Обозначим все же вашу профессию.
Обмакнув перо, он опять стал писать, произнося вслух:
- Частный предприниматель, торговец...
Я вскричал:
- Нет, я не торговец!
- Пожалуйста, запишем иначе: частный предприниматель, подрядчик.
Я подавленно молчал. Отложив ручку, он сказал:
- Мне известно о вас все. У вас есть единственный путь для облегчения своей участи: расскажите сами совершенно откровенно обо всем.
- О чем?
- О преступлениях, в которых вы тут соучаствовали.
Я вскочил.
- Что? Я не знаю за собой никаких преступлений. Каждая копейка, которую я тут заработал, досталась мне честно. На каждую копейку у меня есть документы. Я не понимаю, о каких преступлениях вы мне говорите.
Следователь положил в ряд третий карандаш. И вдруг я понял его жест. Он был совершенно уверен, что я и на этот раз лгу. Карандаши, как памятные знаки, знаменовали для него мою ложь. Три неправды - три карандаша. Проклятие! Неужели нет способа его разуверить?!
Из бокового кармана я выхватил бумажник.
- Вот! - закричал я. - Со мной все акты, все договоры.
Он остановил меня движением руки.
- Не трудитесь. Эти бумаги я имею. Успокойтесь, сядьте. Подумайте, я подожду. Выпейте воды.
- Не желаю я пить воды!
Я мрачно сел. Он полистал папку, задержался взглядом на каком-то листке, поднял глаза и вновь заговорил:
- Ну-с... Не желаете все рассказать сами?
Со всей искренностью я ответил:
- Клянусь, я не представляю, о чем вы меня спрашиваете.
Это не произвело никакого впечатления. Следователь жестко сказал:
- В таком случае я вам расскажу.
Сжато и ясно, абсолютно логично, он изложил мое преступление. Я пришибленно слушал. Следователь не ошибся ни в одной цифре, ни в одной дате: каждая подробность, которую он привлекал для обоснования ужаснейшего обвинения, была верной. Под конец, когда мне предстало его построение, я моментами прислушивался к нему как бы со стороны и тогда с трепетом чувствовал, что сам начинаю верить, будто я, ваш покорный слуга Бережков, несомненно, преступник.
Вот какова приблизительно была цепь его доводов. Вначале он рассказал о том, как я получил первый подряд.
- Это был период, - говорил он, - когда арестованная ныне группа лиц из состава дирекции еще не вступила на преступный путь. С вами заключили договор, но не входили в сговор. Конечно, и тогда, исполняя этот договор, вы обогащались за счет государства, но без преступлений.
Он совершенно точно назвал сумму, которая после вычета всех моих расходов причиталась мне за ремонт газогенераторов, - что-то около двадцати пяти тысяч рублей за восемь месяцев грязной, тяжелой работы, то есть примерно по три тысячи в месяц.
- Главный инженер любого нашего крупнейшего государственного предприятия, - продолжал он, - получает пятьсот рублей в месяц. Вы загребали в несколько раз больше, но, к сожалению, вам было этого мало. К сожалению, издавна вас влекло к легким деньгам. Путь к ним открылся: группа лиц из руководящего состава фабрики поддалась разложению. Это был подходящий момент, чтобы вновь заиграли ваши "необъяснимые силы"...
Он выговорил это с презрением. Такова вообще была его манера: он холодно и как бы бесстрастно вскрывал факты и вдруг, словно давая волю живым чувствам, обжигал, как кнутом.
Содрогнувшись, я молча проглотил это. Что толку возмущаться, кричать? Нужны опровержения. А я уже видел, что их нет; я уже схватывал логическую цепь до конца - в конце была моя гибель.
Обжигающе хлестнув одной-другой фразой, следователь опять в тоне внешнего бесстрастия перешел к фактам.
- Преступления на фабрике, - сказал он, - начались несколько месяцев назад. В разных видах и формах производилось расхищение государственных средств. Некоторые лица здесь стали брать взятки. За взятку отсюда шли на частный рынок материалы, которых не хватает в стране; за взятку здесь принимали и оплачивали недоброкачественно проделанный ремонт; за взятку здесь подписывали договоры, при помощи которых частные предприниматели преступно обирали государство. Ныне преступления раскрыты.
Движением головы он указал на аккуратно сложенную стопку папок, отодвинутую к краю стола.
- Виновные уличены и сознались, - продолжал он. - Вы действовали тем же способом, как и другие. По второму подряду, который вы закончили на днях, вам, лично на вашу долю, то есть если исключить все ваши расходы, опять пришлась бы огромная сумма. Вам, подрядчику, за три недели работы отвалили в ваш личный карман во много раз больше, чем получил бы любой честный инженер на государственной службе, проделав работу в этот срок, таково преступление, совершенное в вашем деле дирекцией "Шерсть-сукно". Разве вам это все не известно? Чего же вы играете в невинность, пытаетесь обмануть следствие? Последний раз даю вам возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. С кем вы имели сговор? Через кого передали взятку?
- Никаких взяток я не передавал.
- Отрицаете свое преступление?
- Да, отрицаю.
- Можете ли вы в таком случае объяснить, почему вам позволили извлечь из государственного сундука почти в сто раз больше, чем причиталось бы любому опытному инженеру по высшей государственной ставке? Другим это позволяли за взятки. А вам? Просто из любезности? Или опять вмешались "необъяснимые силы"?
Он уже дважды повторил это мое выражение "необъяснимые силы" и оба раза с иронией.
- Да, - с вызовом ответил я. - Необъяснимые силы.
- Больше ничего вы не можете сказать в свою защиту?
Он помолчал, но молчал и я.
- В таком случае, - жестко сказал он, - закончим на этом. Надеюсь, вы понимаете, что следствие не может признать существования необъяснимых сил.
- А талант? - закричал я. - Это не сила?
29
Следователь смотрел прищурясь. Видимо, этот аргумент несколько поразил его. А я продолжал говорить. Есть на свете слова, что запрещены человеку некоторым внутренним чувством, когда он говорит о себе. Но погибающий рвет все запреты. А я погибал.
- Что, если перед вами не средний человек? - выпалил я. - Что, если перед вами человек необыкновенной одаренности?
Его губы тронула усмешка.
- Что из того? - сказал он. - У нас нет сверхчеловеков. Преступление есть преступление, кто бы его ни совершил.
- Что из того? - переспросил я. - Дайте мне лист чистой бумаги.
Первый раз в его взгляде мелькнул некоторый интерес ко мне.
- Пожалуйста, - проговорил он.
И протянул лист с надписью "Протокол допроса", что, почти незаполненный, лежал перед ним. Я увидел слова: "частный предприниматель, подрядчик". Мелькнула мелкая мстительная мысль: "Сейчас ты посмотришь, кто я такой!" И я перевернул лист обратной, совершенно чистой стороной. Среди трех карандашей, которые для следователя обозначали мою ложь, ложь и ложь, я давно подметил остро очиненный угольно-черный карандаш "Негро" - такой карандаш дает броский, яркий чертеж.
Повертев пальцами, чтобы их несколько размять, я схватил этот карандаш, твердо поставил локоть и одним оборотом руки начертил идеальную, геометрически точную окружность. Для меня это не было фокусом. Я с детства люблю и умею чертить. Черчению меня учил отец, развивая способности, которые даны мне от природы. В последних классах реального училища я уже чертил так - без линейки и без циркуля. Окружность, полуокружность, дуга без усилия и без промаха всегда изящно и точно возникали под моей рукой.
Подняв лист, я торжествующе сказал:
- Это идеально точная окружность. Проверьте. Велите достать циркуль. Вот, не угодно ли, точкой я нанесу центр.
И, вновь положив лист, я опять одним движением руки, одной точкой обозначил центр. И вдруг вздрогнул. Окружлость не была точной. Я никогда не поверил бы, что со мной это может случиться, но глазом конструктора я теперь видел воочию: мне изменила рука.
К счастью, следователь не смотрел на меня. Заинтересовавшись, он слегка привстал и глядел на чертеж. А я уже овладел собой, уже понял, что нельзя терять ни секунды, - надо поражать и поражать, чертить и чертить.
- Это геометрически точная окружность, - уверенно повторил я. - Вот ее центр.
Я указал на карандашную точку, которую только что поставил, которая, словно удар по глазам, мгновенно вскрыла мне фальшивую линию.
- Проверьте... Прикажите достать циркуль. Вот вам еще одна окружность.
И, развернув лист, я на развороте начертил вторую окружность. Проклятие! Рука снова не слушалась меня. В одном отрезке кривизна опять не была точной. Это легко мог установить глаз профессионала или циркуль. В отчаянии я готов был бросить карандаш, но спокойно сказал:
- Теперь вот вам несколкько концентрических кругов.
Это, пожалуй, самое трудное в черчении: концентрически повторить испорченную неточную окружность, в другом масштабе воспроизвести ее порок, ее отступление от правильного круга. Это трудно сделать даже специальными инструментами. Малейшая новая фальшь при концентрическом расположении будет кричаще заметна. Но зато при удаче, в которую я уже не мог верить, будет достигнута иллюзия абсолютной правильности всех кругов. Раз! Одним махом я начертил концентрический круг, в точности повторяя неточность. И, не веря глазам, передохнул. Удалось! Иллюзия вступила в права, порок кривизны перестал быть заметным. Два! Возник следующий концентрический круг. Опять хорошо, чудесно, адски удачно! У меня, вероятно, горели глаза, горели уши, разгорелось лицо; следователь, человек логического мышления, острого ума, смотрел на меня как-то совсем по-иному, смотрел удивленно. А я продолжал удивлять:
- Вот прямая. Вот параллельная. Еще одна параллельная. Вот перпендикуляр.
Линии ложились безошибочно. Я проводил их от руки, твердо и чисто, словно по линейке. Карандаш давал угольно-яркую линию, все выглядело чертовски эффектно. Однако в запасе у меня был еще один потрясающий номер. Я вынул из кармана логарифмическую счетную линейку, которая всегда была со мной, и перочинный нож.
Взяв другой карандаш, я быстро подточил его, чтобы острие чуть кололось. Затем провел еще одну очень тонкую прямую.
- Теперь я буду откладывать размеры, - сказал я. - Прошу убедиться: это я делаю на глаз с такой же точностью, как этот инструмент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62