- Каково, Филипп Богданович, ваше мнение?
- Ничего особенного, - пробурчал наконец Ниланд.
А, ничего особенного! Ура! Значит, ему не к чему придраться. Но он ядовито добавил:
- По-моему, до Бережкова все это мы видели у "Райта".
- Простите, - скромно проговорил я. - Далеко не все. Где вы видели "Райт" в восемьсот сил?
Ниланд не удостоил ответом.
- Конструктор "Райта", - сказал я, - сам не понимал, какие возможности таит его машина. А я их вскрыл. Только и всего. Ничего особенного.
Захваченный собственным рассказом, Бережков изобразил красочным боксерским жестом, как он парировал удар.
- Для вашей книги, - продолжал он, - я хочу разъяснить некоторые вопросы нашей профессии. Видите ли, я по призванию компоновщик. Я обладаю от природы свойством вообразить машину в целом, сделать компоновку вещи в целом. Этим свойством не всякий профессионал конструктор одарен. В современных конструкторских бюро, скажем, в автомобилестроении, есть, например, специалист заднего моста. Такой человек годами работает над этой деталью автомобиля и совершенствует ее от модели к модели. Есть специалисты по клапанам, по коробке скоростей и т. д. А меня всегда тянуло на компоновку вещи в целом, на общий замысел машины. Это решающий момент. Это, собственно, и есть авторство.
Вместе с тем тогда я не считал зазорным для себя взять из существующих моторов то, чему, как я был убежден, принадлежало будущее, и раскрыть в своем чертеже эту прогрессивную тенденцию, как я ее видел. Меня, как вы знаете, всегда влекли необыкновенные выдумки, но не менее силен был практический дух. И теперь в моей новой компоновке, которую я принес в АДВИ, не было ничего фантастического, никакого откровения. Воспитанный, вымуштрованный Шелестом, я тогда мыслил так: надо же с чего-то начинать! Ведь в нашей стране все еще нет ни одного отечественного авиамотора. Значит, следует учиться у чужестранцев. Или, говоря грубее, пройти этап подражательного творчества. Я понимал, что такая концепция ограничивает, обуздывает фантазию, и сознательно на это шел. Зато любому критику, конструктору или производственнику, который стал бы доказывать, что такую вещь нельзя построить, что она не будет работать, я мог ответить: вот прообраз этой формы, она испытана практикой, она работает.
Но, как вы увидите далее, нам не помогла и такая концепция: мы и на этот раз не довели своего мотора, потерпели еще одно жесточайшее крушение.
Однако тогда, в зале института, я свято верил в свой проект.
15
Тогда, в зале института, Бережков свято верил в свой проект.
Уже все подошли к чертежам; компоновка подверглась атакам; Бережков их отражал. В подобных спорах он всегда обращался к карандашу и бумаге, развивал в беглых набросках-чертежах ту или иную свою мысль, буквально показывая ее. Его и теперь потянуло чертить; он направился было к черной доске, которая и здесь, в конструкторском бюро, носила свое повсеместное название "классной", но Шелест сказал:
- Молодежь, тащите-ка ее сюда.
К доске кинулись несколько молодых инженеров и мигом придвинули ее. Держа в одной руке тряпку, в другой - кусок мела, Бережков защищал свою работу, порой разя оппонентов острогой, вызывавшей смех и гул. Перепачкав мелом пиджак, он быстро его сбросил и подтянул рукава голубоватой рубашки.
Шелест по-прежнему сидел на высоком табурете у чьего-то чертежного стола и с видимым удовольствием слушал этот вольный, даже, пожалуй, беспорядочный спор. Спорили его ученики, питомцы его школы, воспринявшие от него систему научно-технических идей. Как быстро сумел этот разбойник подхватить и претворить в компоновку бродившую у него, Шелеста, мысль. И как пылко этот прихрамывающий щеголь с испачканным мелом лицом отстаивает девиз, который из года в год, изо дня в день внушал Шелест: "Ничего фантастического, если ты хочешь что-нибудь создать".
В разгар дискуссии вдруг застучали в боковую дверь. Эта дверь вела кратчайшим путем в мастерские и в испытательную станцию института. Ее обычно держали под замком, чтобы чертежный зал не был проходным. Колотили так энергично, видимо, несколькими кулаками, что все повернулись на стук.
- Кто там?
Выяснилось, что в зал стремились студенты-практиканты, выпускники, которые, специализируясь на авиационных моторах, работали в АДВИ. Они уже проведали, что в главном зале вывешен проект восьмисотсильного мотора, что там стихийно вспыхнул диспут.
Ниланд рявкнул:
- Нельзя! Эта дверь не открывается.
- В этом, - воскликнул Бережков, продолжая рассказ, - если хотите, весь Ниланд, весь его педантизм! "Эта дверь не открывается!" А студенты поднажали и - вы представляете момент?! - высадили дверь.
Бережков опять повествовал в своем стиле, прибегая к любимым выражениям, жестикулируя и блестя глазами, будто видя тысячные толпы у своих чертежей.
- Высадили? - переспросил я.
- Ну, скажем так, - легко уступил он, - дверь с треском распахнулась. Студенты ворвались, и первым был Никитин, тот самый Андрей Степанович Никитин, который уже не раз на короткое время появлялся в нашей повести то в военной папахе, то в оранжевой майке и трусах на футбольном поле Заднепровья. Помню, я на миг удивился: неужели это он, такой, казалось бы, сдержанный, солидный, поднажал широким плечом на дверь? Среди вторгшихся студентов я увидел и Федю.
- Федю? Какого? Недолю?
- Да, да, его! Вы, вероятно, помните, как он отступился от меня во времена моих мукомольных приключений? А потом мы снова встретились. Но дайте отдышаться. Сейчас все расскажу.
16
Охладев к своему бывшему кумиру, к Бережкову-мельнику, Недоля проделал путь, по которому шли тысячи его сверстников - рабочих: работал слесарем на большом заводе, два года занимался на вечерних общеобразовательных курсах и затем по путевке комсомола поступил на подготовительное отделение Московского Высшего технического училища, куда хлынула в те годы рабочая волна.
Однажды с ним, уже студентом механического факультета, на улице столкнулся Бережков, теперь тоже иной - не владелец собственной мельницы или бродяга-изобретатель, вольный стрелок техники, а работник Научного института авиационных моторов, старший инженер-конструктор. Бережков сразу узнал несколько нескладную, долговязую фигуру, уже в брюках навыпуск, а не в черных обмотках, с которыми Федя не расставался много лет, непогрубевшее, почти девичье лицо с очень светлыми глазами, мягкие очертания губ, узнал также в следующую минуту и по-прежнему твердое Федино рукопожатие, крепкую, не под стать лицу, мужскую руку. Они вместе провели вечер. Бережков опять расфантазировался, разговорился о великой вещи, которую он все-таки создаст. Но прошло еще два года, а он ничего не создал, ничего не довел.
На последнем курсе Недоля вместе с группой товарищей-выпускников был направлен на практику в АДВИ. Он держался по-студенчески скромно, в отдалении, но порой, при случайных встречах, Бережков ловил его ожидающий взгляд. Казалось, Недоля хотел разгадать: придумает ли все-таки этот человек, увлечение его юности, когда-нибудь что-то чудесное? Или не ждать?
Теперь, вторгшись с товарищами-однокурсниками в главный зал института, он сразу увидел Бережкова, разгоряченного баталией, без пиджака, с воинственно подтянутыми рукавами голубой рубашки, со следами мела на возбужденном, порозовевшем лице, обращенном к залу, прочел надпись на чертеже "Компоновка конструктора А. Бережкова" и вдруг сам вспыхнул, покраснел. Неужели он дождался наконец минуты, в которую поверил так давно, неужели перед ним великая вещь Бережкова?
Вытянувшись, приподнявшись на цыпочки, Недоля стоял позади всех, но Бережков мгновенно заметил его светловолосую голову, его просиявшие глаза.
- Товарищи! - произнес Бережков, отчетливо видя во всем зале лишь глаза Недоли. - Товарищи, это еще не Вещь с большой буквы.
Он указал на чертежи рукой, в которой все еще держал тряпку, и, оставив на минуту спор, сказал, обращаясь к студентам:
- Попытаюсь, молодые друзья, объективно характеризовать эту конструкцию. Вы знаете, что мотор такой мощности нигде еще не создан. Но в этой работе еще нет новой, оригинальной идеи. Мы сами с абсолютной прямотой должны это сказать, нам нечего это скрывать, ибо... - Он взмахнул зажатой в кулаке тряпкой и повторил фразу, которую когда-то, много лет назад, в гостинице "Националь" преподнес американцу: - Ибо мы еще потягаемся с Америкой!
Он с невольной тревогой ожидал, что восторг в глазах Недоли сменится разочарованием. Нет, они по-прежнему горели. В зале было тихо. Молодежь внимала Бережкову.
- Что же для этого нужно? - продолжал он. - Я снова повторю, Август Иванович, вашу заповедь: встать обеими ногами на почву мирового опыта. Это, товарищи, традиция института. Но... - Бережков посмотрел вокруг, на белые гладкие стены, увешанные чертежами, и улыбнулся. - Но, с вашего разрешения, Август Иванович, я высек бы здесь на стене один девиз.
- Какой?
- "Быстрее! Быстрее! Быстрее!"
- Вы несколько увлекаетесь, мой дорогой, - мягко сказал Шелест.
Кто-то выкрикнул:
- Быстрее и лучше!
- Конечно! - подхватил Бережков. - И я утверждаю: в мировой технике сейчас нет ничего лучшего, чем то, что я взял и развил в своей компоновке. Я готов доказывать это по всем пунктам.
И дискуссия продолжалась.
Уже стало смеркаться, когда наконец Шелест, все время живо следивший за спором, воскликнул:
- Довольно, довольно!
Он сам снял чертежи со стены и положил на них руку.
- Давайте, Август Иванович, - сказал Бережков.
Шелест улыбнулся.
- Нет, Алексей Николаевич, этого я вам не отдам. Что с возу упало, то пропало. Это мы вместе будем защищать в комиссии. И назовем так...
Легко подняв фанерный щит, удобно устроив его на покатом столе, Шелест достал карандаш и сделал одну поправку в надписи. Теперь она читалась так: "АДВИ-800". Компоновка конструктора А. Бережкова".
На первом же заседании комиссия постановила принять компоновку Бережкова.
17
Однако комиссия прожила недолго.
- Я опять был охвачен огнем творчества, - повествовал Бережков. - Моя компоновка была принята, теперь следовало ее детально разработать. Комиссию собирали чуть ли не каждый день. Я утром прихожу, приношу наброски: такие-то блоки, такая-то схема; приносят свои предложения и другие. Начинаем спорить. У расчетчиков свои соображения. Я рисую, Ниланд возражает. Мнения членов комиссии разделяются. И вот - день, другой, третий, несогласия, столкновения, свара. Коллектив разложен, дело не идет.
Шелест нас мирил, старался никого не обидеть. Однажды я резко с ним поговорил, поставил вопрос ребром. Положение невыносимо; если он этого так или иначе не изменит, мы еще год протопчемся на месте.
В институте уже почти все понимали, что проектировать без главного конструктора нельзя, что по каждому пустяку нельзя созывать комиссию. И происходит большое событие в моей жизни. Август Иванович объявляет о разделении конструкторско-расчетного бюро. Вся расчетная часть остается Ниланду, а меня Шелест назначает главным конструктором АДВИ.
Это опять период моего серьезного творческого роста.
Тут мы с вами подошли к одному интереснейшему противоречию конструкторского творчества. С одной стороны, это, как вы могли убедиться, следя за моим рассказом, глубоко личный, глубоко индивидуальный, даже интимный творческий процесс, вдохновение, поэзия, а с другой стороны, это чертежный зал, десятки столов, дисциплина, четко работающий коллектив, техника современного проектирования. Надо уметь дать каждому нагрузку, разделить труд, указать направление в работе и гармонически все объединить.
Я многое понял в это время. Пожалуй, впервые уразумел, какое огромное значение в развитии техники имеет психология людей, создающих эту технику. Ныне, если что-нибудь случается с моим мотором, какая-либо неожиданная неприятность, я никогда не довольствуюсь техническим анализом, а стараюсь проникнуть в глубину человеческой психологии, ищу там причину аварии. Современный конструктор - это не только механик или глубокий естествоиспытатель, которому надлежит непрестанно учиться и учиться у природы, но и организатор, руководитель. Он не совершит в своей области ничего подлинно большого, если не добьется того, чтобы знать и понимать венец творения природы - человека, его духовную структуру, его душу. Современный конструктор - это и политик, и философ, и психолог, разбирающийся в мыслях, побуждениях, склонностях, способностях людей, ибо только с их участием, а потом их руками создаются все проекты и все механизмы.
Вспоминаю эти дни... Для меня это был не только рост, а буквально взлет. Мне словно открылся ранее неведомый новый мир творчества. Надо было подумать о каждом человеке, как-то совсем заново его постигнуть, дать ему увлекательную, интересную задачу, вести его. Может быть, тогда я впервые глубоко понял, какое счастье для конструктора работать в Советской стране, опираться на помощь вдохновенной, необыкновенной молодежи, нового поколения инженеров, уже взращенных революцией, проникнутых идеями и романтикой нашего времени. Впервые глубоко познал, какой мощной пружиной, какой силой является в психологии человека, в нашем конструкторском деле идея, идейность.
Вы можете представить, какой творческий подъем я переживал, если тогда же, между прочим, походя, сделал и проект тракторного мотора, того самого, о котором мне говорил Ганьшин. Прежде, когда душа была угнетена, я не мог выжать из себя, сколько бы ни силился, ни одной стоящей мысли о конструкции такого мотора, а теперь, словно в прозрении, словно сама собой, воображению явилась готовая вещь. Я даже не могу припомнить, когда же я ее начертил, знаю лишь, что сделал и сдал.
А в институте мы, весь наш молодой коллектив, сидели днем и ночью, вычерчивая тысячу деталей, или, как мы говорили, "раздраконивая" проект "АДВИ-800". Скорее, только скорее - это было нашим общим девизом. Стало известно, что Управление Военно-Воздушных Сил созывает конференцию по сверхмощному мотору, и мы решили, что придем на эту конференцию с совершенно законченным, разработанным во всех мельчайших тонкостях, отшлифованным до блеска проектом, поразим всех.
В чертежном зале, где я уже стал дирижером, мы по ночам работали и пели. В свое время мне безумно понравилось, как пели конструкторы Заднепровского завода, и у нас привился такой же обычай. Почему-то чаще всего затягивали "Садко - богатый гость".
Да, то были замечательные времена! Первая пятилетка! Мы на локомотиве времени! Вперед, на всех парах вперед!
18
Далее Бережков рассказал о конференции по авиационному моторостроению, созванной весной 1929 года. Он начал со своего излюбленного восклицания:
- Это было нечто уму непостижимое! В короткий срок, в какие-нибудь три-четыре месяца, появилось до сорока проектов мощного, или, как мы тогда говорили, сверхмощного мотора. Удивительное дело: лишь прозвучал призыв создать такой мотор, как оказалось, что мы, советские конструкторы, испытавшие столько неудач и еще не имевшие у себя в стране ни одного более или менее современного, по тогдашнему мировому уровню, авиамоторного завода, как будто только этого призыва и ждали.
Мощный советский мотор, мощная авиация, мощная страна - все это тогда как бы носилось в воздухе, этим мы жили, этим дышали. Откуда ни возьмись, хлынула стихия проектов. Помимо нескольких конструкторских бюро, которые по прямому заданию занимались проблемой сверхмощного мотора, с проектами выступили и разные другие коллективы, и отдельные конструкторы. Появился инженер Коломенского завода Грибков и предложил звездообразный мотор без коленчатого вала. Принес свои чертежи Пантелеймон Гусин, наш милейший "Гуся", изобретатель аэросаней, чемпион мотоциклета. Инженер АДВИ Лукин, очень скромный человек, помалкивал и помалкивал, а в один прекрасный день вдруг выложил проект сверхмощного мотора на нефти. Отыскался на Украине старейший русский конструктор авиационных моторов Макеев, который еще в 1916 году на Русско-Балтийском заводе работал над авиадвигателем для тяжелых самолетов "Илья Муромец". Появились проекты Никулина, Бриллинга, Швецова.
Научно-технический комитет Военно-Воздушных Сил не мог в порядке своей обычной работы справиться с этим потоком конструкций. Какие из них строить? Какие забраковать? Как отделить, отсортировать добро от зла? Ясности в этих вопросах еще не было, ибо наше моторостроение в тот год, по существу, лишь зачиналось и мы переживали дни творения. Тогда-то и решено было созвать конференцию по сверхмощному мотору.
И вот в зале Научно-технического комитета, на Варварке, собралось около ста человек, в том числе и все авторы проектов.
- На этой конференции, - продолжал Бережков, - мне опять запомнился Родионов, опять поразило в нем сочетание деловой сухости и дерзновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62