В тени лежал мужчина: надо же, в их владениях — инородный объект!
«Еще один жених!» — подумала Эллен.
Девушка уже собиралась развернуться и двинуться обратно к дому, но вместо этого сделала еще два шага вперед. На несколько минут застыла неподвижно, не шелохнувшись, и мир вокруг тоже замер. А что, если чужак мертв? Эллен подошла еще на несколько шагов. Если он спит, она, по крайней мере, разглядит, кто это. Ей вдруг захотелось увидеть его лицо.
Однако лежал незнакомец, закрываясь локтем. И в глубокой тени. Чтобы и впрямь рассмотреть его черты, Эллен, чуть поколебавшись, присела на корточки.
И оказалась к нему так близко — хоть рукой прикоснись!
Ишь, небритый! И подбородок загорелый. Видать, долго скитался под открытым небом. Бродяга, не иначе. А вот и пожитки — что-то твердое, узкое, потрепанный черный футляр вроде тех, в каких инструменты носят — научные, не музыкальные. В местных краях такие волосы сочли бы за длинные. В глазах Эллен такая прическа наводила на мысль о Сиднее. Одежда на незнакомце, хотя и хорошего качества, тоже сидела как попало.
Пока девушка разглядывала чужака, губы его зашевелились.
— Небось, сны видит… Ну и какие такие сны могут присниться человеку тут, под деревом, и о чем, интересно, такой вот человек думает?
Что до мужских тел — то есть открытых для обозрения частей тел, — так вот на них бывают шрамы. Мужчины их порой коллекционируют. Щеголяют шрамами, как женщины — драгоценностями. Ходить со шрамом — все равно что обзавестись историей. Уже сам намек такого рода человека словно возвышает. И за каждым шрамом, как ни печально, действительно стоит своя история.
Эллен как раз рассматривала коротенькую, неглубокую отметину под глазом — идеально прямой рубец, — когда сам глаз открылся и уставился на нее.
Глаз был цвета хаки. В создавшихся обстоятельствах — учитывая поправку на случайность, и резкий свет, и отфильтрованную тень — именно такого цвета глаз и ожидала Эллен.
Однако незнакомец даже не пошевелился, даже локтем не двинул. Можно было подумать, он в постели нежится — на их земле-то!
К вящему своему удивлению, девушка заговорила первой:
— Что тебе здесь нужно?
— А ты кто такая?
— Не важно! — Эллен резко встала. Ишь, умник выискался! Она смахнула с просторного хлопчатобумажного платья несуществующие листья и веточки и подумала, что надо бы уйти. Но тут он сел. Незнакомец был явно старше девушки, хотя далеко не так стар, как отец или мистер Грот. Так, навскидку, ему дашь года тридцать три, не больше.
— Да вот, открываю глаза, а вместо звезд вижу… крапинки.
Эллен не вполне поняла, о чем он. И сделала вид, что уходит.
— Ты разговаривал во сне.
— А чего я такого сказал?
— Ты назвал чье-то имя.
Незнакомец рассмеялся, да так и застыл в прежней угловатой позе — полусидя под нависающими ветвями и поникающими листьями.
— Это еще что за трагического вида древо? Зря я не выбрал чего-то получше. Если я не ошибаюсь, это…
По иронии судьбы, Е. microtheca, эвкалипт мелкокоробчатый, в народе известный как кулибах, входил в число тех немногих, что Эллен умела распознать — только потому, что отец ее нередко подшучивал над его жутковатым историческим значением, над «историей неглубоких могил», как сам он выражался.
Однако назвать дерево незнакомец так и не назвал.
Может, он вовсе и не очередной неучтенный претендент! Эллен, нахмурившись, вспомнила, как отец едва ли не всякий день предостерегал ее насчет мужчин: дескать, уж больно они словами играть горазды! Но этот-то молчит, словно воды в рот набрал! Девушка искоса зыркнула на чужака: да он в ее направлении и не глядит! Напротив, скульптурный профиль повернут куда-то вбок: незнакомец явно поглощен своими мыслями.
Ну, это уж слишком: ишь, расселся тут, словно у себя дома! И в то же время Эллен ощущала некое смутное, обволакивающее спокойствие от того, как оба они легко и непринужденно принимают разверзшееся между ними молчание. Едва осознав это, Эллен почувствовала досаду — и захотела ее выказать, сама не зная почему.
— Может, ты хоть присядешь наконец? Либо так, либо я сам встану, а то вольно ж тебе глядеть на меня сверху вниз. Глупо как-то получается.
И, не дожидаясь ответа, незнакомец встал. Эллен улыбнулась краем губ.
А тот вновь посмотрел куда-то в сторону.
— Знаешь…— Чужак прошелся туда-сюда, заложив руки в карманы, и тут ни с того ни с сего сбацал что-то вроде ирландской джиги, так, что Эллен едва сдержала смех: надо же, человек совершенно посторонний, а вроде бы искренне ей рад!
Этого было довольно, чтобы девушке захотелось уйти, да только незнакомец уже рассказывал ей что-то, пусть даже стоя спиной к собеседнице.
Чужак сорвал со ствола полоску коры. Когда он обернулся, блики и тени, затрепетав, заструились по его лицу, точно вода или перышки.
— Знаешь… — начал он. — В Мельбурне, неподалеку от реки Ярра, живет одна женщина. Много лет она проработала в юридической фирме на Берк-стрит, занимаясь главным образом завещаниями.
Незнакомец откашлялся и оглянулся через плечо на Эллен, стоявшую в нескольких шагах поодаль.
— Родилась та женщина в Восточной Европе, в городе со множеством мостов. У отца ее были темные усы и седые, мелко-мелко завитые волосы. Ни дать ни взять ручеек, или эта ваша река в половодье. А пальто он набрасывал на плечи; ну да в городах мужчины и по сей день так носят… Странная привычка, есть в ней что-то женственное, ты не находишь? Так вот, эта женщина первой осознала, что у отца ее — великолепный тенор: она еще ребенком была, когда отец повез ее на пикник — да и запел себе на весь сосновый бор. Мать ее, кстати, тоже пела. Она происходила из процветающего старинного купеческого семейства.
Так вот, в той стране была репрессивная политическая система. Ну, там, крепче сомкнем ряды, и все такое. Никто не имел права уехать из страны без особого разрешения. А даже если кто такого разрешения и добивался, так им запрещалось деньги вывозить. Так что оно того не стоило. Ну, и люди выкручивались, как могли, изобретали разные ходы-выходы, кто во что горазд.
Под деревом в саду родители женщины закопали ценную коллекцию почтовых марок: шедевры девятнадцатого века, редчайшие экземпляры с мыса Доброй Надежды, Маврикия и Тасмании. Наследство от кого-то из родственников по материнской линии. Каждый год или около того усатый тенор шел к дереву, выкапывал украшенный эмалью ларчик, завернутый в клеенку, и пинцетиком, — тут незнакомец обратил один глаз на Эллен, — вынимал одну-единственную драгоценную марку. А уж марку вложить в конверт и продать в Женеве за свободно конвертируемую валюту — проще простого. Вот так певцы и разъезжали по Европе с гастролями.
Отец вечно баловал дочку. Привозил ей дорогие подарки. Шел в кафешку посидеть с приятелями и ее заодно с собою прихватывал. В компании он расходился не на шутку. Порою девочка так и засыпала, засунув руку в отцовский карман. Пару раз он знакомил дочурку с пышно разодетыми дамами, что смеялись не умолкая; на иных были шляпки с вуалями; все эти дамы оставляли на белых пирожных и бокалах следы помады.
Со временем дочь выросла, превратилась в молодую девушку. В красавицу, не премину отметить, вот только в красоте ее ощущалось нечто меланхолическое. Например, рыжий студент-юрист был в своих чувствах уверен на все сто. Но влюбленным удавалось разве что пошептаться друг с другом на улице или там в кафешке. Отец девушки студента к дому и близко не подпускал: дескать, ты про мою дочку и думать забудь! При одном только упоминании имени ухажера впадал в безудержную ярость. В глазах отца бедняга-студент не обладал ни единым достоинством, говорящим в его пользу. А в придачу еще и под тайным надзором состоял, по причине политической неблагонадежности .
Студенту даже письма писать было строго-настрого заказано. Все равно отец перехватит и сожжет.
Эллен, стоя на границе света и тени, внимательно вглядывалась в лицо рассказчика, пытаясь понять, выдумывает он или нет.
А тот неспешно продолжал:
— В тайнике еще оставалось несколько марок. Чтобы отвлечь дочку от студента, с которым она, как выяснилось, встречалась втайне, отец увез ее в путешествие. Они поехали вдвоем, только он и она. Сперва в Швейцарию — обналичить марку. А в Женеве отец повстречал некую итальянскую диву. Настоящая примадонна — прямо по учебнику! На глазах у дочери отец влюбился по уши. И ни за что не желал сдаваться, пока не заполучит красотку. Он мотался за дивой по всей Европе, а дочь неотлучно была с ним. Наконец, в пятизвездочном отеле в Мадриде, отец добился-таки своего. И примерно тогда же у него иссякли деньги! Волей-неволей пришлось возвращаться домой. В поезде отец пел скорбные песни, проливая горькие слезы и склоняя голову на грудь дочери.
Его дородная супруга дожидалась на пороге, скрестив руки на груди. Стоило ей только взглянуть на мужа — и она все поняла. Снова та же самая история! На заднем плане вечно маячила соперница. На сей раз супруга решила ничего не предпринимать.
Но теперь он жену словно не замечал. Думал только об итальянской примадонне. Потерял аппетит. Ночами глаз не смыкал. Он решил снова уехать в Швейцарию, на сей раз один. Жена внезапно попыталась помешать ему. Противилась, плакала. Умоляла дочь о помощи. Дескать, отец к ней, к дочке — той самой, что сейчас живет в Мельбурне, — всегда прислушивался. Они же так похожи!
Между тем рыжего студента арестовали. Говорили, что ему грозит тюрьма или высылка.
Дочь заключила с отцом соглашение: оставшиеся марки они поделят. Она уедет со студентом, а он волен воссоединиться с примадонной.
Отец с готовностью согласился.
Рассказывая, незнакомец словно бы приметил что-то в небе. И сощурился.
— Вместе эти двое выбрали день для отъезда. — На жаре голос его зазвучал как-то повышенно заинтересованно. — Дочка из кожи вон лезла, подольщаясь к матери, но мать держалась холодно и отчужденно. Эти «закрытые» страны, они, понятное дело, порождают свои перекосы. У Дерева-Сокровищницы девушка присоединилась к отцу: тот стоял на коленях и шарил по земле в поисках ларчика с марками. В его оптимизме было что-то детское: он мурлыкал себе под нос исполненную надежды арию. Подумать только: жизни их зависят от нескольких картинок на перфорированных бумажонках, что легко поместятся в ладони!
Девушке еще запомнилось, как отец подмигнул. Шуметь было нельзя.
Лишь часом раньше девушка при помощи филателистических щипчиков подравнивала себе брови. А теперь держала их наготове. Отец открыл украшенный эмалью ларчик. Пальто соскользнуло с его плеч.
Марки были сожжены дотла. Внутри не осталось ничего, кроме пепла.
Много лет спустя этой женщине удалось-таки уехать из страны: поселилась она как можно дальше от нее. Прочие персонажи истории, включая студента, остались; при встрече они вежливо здороваются друг с другом.
Бедная, бедная девушка, подумала про себя Эллен. И попыталась представить себе: теперь она взрослая женщина, живет в Мельбурне, за тридевять земель от родины. А отцу-то каково пришлось? Под одной крышей с матерью?.. Заканчиваться истории не заканчиваются, это Эллен уже поняла. В жизни человеческой однозначный финал невозможен. В любом случае это — только начало.
Эллен захотелось узнать больше. Но незнакомец, будь он неладен, словно разом утратил интерес. Мысли его явно переключились на что-то иное. Только вообразите: он взял да и отвернулся, бросил собеседницу на произвол судьбы, словно она — всего-навсего дерево и ничего больше. Невероятная, вопиющая грубость! В пределах мили вокруг них не было ни души. Теперь даже его чрезмерно длинные волосы и, к слову сказать, глубоко посаженные глаза вдруг показались совершенно неуместными в слепящем свете солнца.
Эллен демонстративно направилась было восвояси, как вдруг, к вящему ее изумлению, незнакомец и сам неспешно зашагал прочь или сделал вид, что зашагал, оставив ее под кулибахом. Словом, оба разошлись от дерева в разные стороны. «Да нужен он мне, право слово», — думала про себя Эллен.
14
CAMALDULENSIS
Некоторые эвкалипты попроще — те, что на каждом шагу встречаются, — внимания мистера Грота почитай что и не заслуживали. То и дело Холленду приходилось отзывать испытуемого назад и напоминать ему основные правила, подробно объясненные в самом начале, — так судья призывает претендентов на звание чемпиона в тяжелом весе в центр ринга, глядит сверху вниз сперва на одного, потом на другого, а между тем подходят тренеры и с отрешенными лицами принимаются массировать шеи своих борцов — а правила, между прочим, гласили, что необходимо назвать все эвкалипты до единого, прежде чем он, или кто-либо другой, если на то пошло, завоюет руку его дочери. А теперь пойдем-ка дальше.
И однако ж, как ни крути, принять как данность можно практически что угодно. Правда и иное: некоторые эвкалипты проходят перед глазами в таких несметных количествах, что претерпевают что-то вроде оптического «оксидирования» и становятся практически невидимыми в своей обыденности; такова же судьба сорных трав и телеграфных столбов.
Эллен велено было высматривать неожиданное в заурядном. Само собой разумеется, все до одного объекты этого мира имеют свою историю; причем история эта вытекает из какой-либо иной истории, и так далее, до бесконечности. Дать начало истории (как поведали Эллен) может уже одно название. А неожиданное способно возникать как в мелочах, так и в крупном.
Самый распространенный в мире эвкалипт — красный приречный. В имении Холленда вдоль реки таких росли сотни и сотни. Тем не менее вот вам маленький пример неожиданного! — несмотря на всю свою широкую популярность, в Тасмании он не растет вообще.
На протяжении веков эвкалипт красный приречный (он же камальдульский, Е. camaldulensis) обрастал легендами. Чего, в сущности, и следовало ожидать. Благодаря одному только численному превосходству по всему миру тут и там где-нибудь да торчит эта нескладная громадина, так и лезет в глаза; а вдоль рек нашего континента, в частности, они не просто оттискивают свои расплывчатые силуэты, но на самом деле зеленью врастают в сознание, даря надежду перед лицом общей дерущей горло сухости. А ежели и этого недостаточно, так массивная, обособленная, приземистая коренастость этих деревьев — древних, морёных и бородавчатых — наводит на мысль о дедах и прадедах, то есть о долгой жизни, изобилующей событиями, временами года и историями.
Любопытная штука: при том, что в Австралии красный приречный эвкалипт распространен повсеместно, в литературе впервые описан окультуренный экземпляр из обнесенного оградой сада камальдульского ордена в Неаполе. Как же так вышло?
Эллен отвели в истории несколько ролей (вроде как килю недостроенного корабля): вполне достаточно, чтобы вжиться в них, наделить их голосами и лицами. Девушка занесла в дневник возможные объяснения.
В конце девятнадцатого века некий капитан колесного парохода — ирландец, вдовец, обосновавшийся в Уэнтуорте, — поклялся убить родную дочь!
Герой сей истории в речном судоходстве был очень даже востребован. Он с неподражаемой сноровкой водил судно по реке Дарлинг, даже когда лето стояло в разгаре. К этому зрелищу привыкли: неулыбчивый капитан у штурвала, а рядом — дочурка, рот до ушей и ручкой машет. В один прекрасный день заметили, что дочери рядом нет. И почти тотчас же капитан стал маху давать; теперь пароходик стоило только нагрузить шерстью, тут-то он и сядет на мель. Капитан продолжал плавать по реке туда-сюда, и беспокоили его отнюдь не убытки и не потери выгодных контрактов, но подозрения на предмет поведения его дочери, подозрения, что всякий раз усиливались при виде того, как под Уэнтуортом река Дарлинг сливается и воссоединяется с более мощной рекой Муррей. Возможно, он ошибается… однако дочка вроде бы и внешне слегка изменилась.
По правде сказать, подозрения его были отнюдь не беспочвенны. Дочери еще двадцати не исполнилось, а она уже встречалась с сыном местного скотовода. Об этом весь город знал. Девушка забеременела. Парочка спаслась бегством за день до возвращения отца из недельного плавания по реке. Отец бросился в погоню. Возвращать блудную дочь назад он не собирался.
Спустя много лет, обзаведясь к тому времени пышными рыжими усами, он выследил-таки дочь: след уводил в неаполитанский монастырь камальдульского ордена, члены коего давали обет молчания, постились, молились и занимались тяжелым физическим трудом.
Гостя подвели к дебелой женщине: та мотыжила землю. Объехав весь мир, бедняга стоял и тер глаза. А кто бы на его месте не растерялся? Грубая одежда, спокойная безмятежность в лице; казалось, она грезила. Ребенка у нее давно забрали.
Отец принялся расспрашивать дочь.
То, что произошло дальше, — мимолетный эпизод, не более, тут и записывать-то нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25